Маскарад

Со стуком каблуков госпожи Навии из кабинета ушла и напряжённая атмосфера. Казалось, даже запах в комнате изменился, растворив в себе солёный привкус её слёз. Невилетт выпустил тяжёлый вздох, усаживаясь обратно на рабочее место, за заваленный бумагами, отчётами и прочей исключительно важной для судьи документацией стол. Перед глазами замелькали цифры. Записи в деловом стиле, совершенно сухие и холодные, под стать самому месье Невилетту. Отчёт о вскрытии молодой девушки, из дела о маньяке, орудующем на улицах последние пару месяцев. Протокол допроса сироты, пойманного на этой неделе на краже кошельков в порту Ромарин. Человеческие слабости и пороки, запечатлённые в виде короткого текста, никаких эмоций. Такого рода информацию Невилетт понимал, с этим можно было работать. Законы, установленные леди Фуриной лично, давали чёткую инструкцию, а значит никаких сомнений быть не может. Сирота отправляется в крепость Меропид, по статье 18 уголовного кодекса Фонтейна, поблажек не будет. Папка с делом хлопнулась на край стола, когда верховный судья снова встал со своего кресла. С ухода госпожи Навии, дверь в его кабинет не открывалась. Для всех — месье Невилетт вечно занят делами государственной важности, тревожить его понапрасну — препятствовать воцарению справедливости. И кажется, при всей любви граждан Фонтейна к верховному судье, его побаивались. Навия, движимая своей природной дерзостью и тягой к справедливости, не могла не бояться, врываясь в кабинет второго человека во всей нации, чтобы поскандалить. От бумажек начало рябить перед глазами. Обойдя кабинет по кругу, месье Невилетт остановился у окна. Там, за ним, кипела жизнь. Люди проводили тот короткий век, который им дан, так, как желали. Плакали, смеялись, плакали от смеха, смеялись от истерики, просто жили. Невилетт сомневался, что в данный момент жив. Где-то там, за стеклом, путешественник и его спутница успокаивали госпожу Навию, придумывали заковыристый план, помогали ей не потому что обязаны, а просто так, из-за эмпатии. Так по-людски. Её упрёки почему-то все еще стояли в ушах, будто эхо огромного кабинета подхватило звонкий голос и повторяло одни и те же фразы раз за разом. «За твоими словами нет эмоций.» — Взгляд госпожи Навии, застланный слезами, всё ещё был свеж в памяти верховного судьи. «Ты сказал это только потому, что посчитал нужным». Досадно, но это было правдой. Невилетт наблюдал, как общаются между собой люди, на протяжении тысяч лет. Он понял слова и их значение, выучил, что может заставить человека перед тобой разрыдаться, а что рассмешит. В теории, на бумаге, он знал, как выстраивать диалог, даже представлял, как сформировать эмоциональную связь. Беда в том, что эта связь всегда была односторонней. Человеческие особи, по-видимому, были особенно чувствительны к чужой фальши. «Всем и так прекрасно известно о равнодушии верховного судьи.» — госпожа Навия, безусловно, говорила это в порыве гнева, но в ее словах была истина. Мелюзины, в силу своей наивности, без сомнений принимали вежливость верховного судьи за любовь. Люди Фонтейна же, несмотря на восхищение месье Невилеттом, гарантом справедливости, видели чуть глубже напускной галантности. Правда, люди грешили самообманом, приписывая ему новые качества и придумывая глупые легенды. «Дождь в Фонтейне идет, когда плачет гидро-дракон», что за глупость. В таком случае, верховный судья на каждом заседании должен был заливаться слезами перед всем зрительным залом и леди Фуриной. Думалось месье Невилетту, это было бы несколько неловко, и явно сказалось бы на его работе как судьи не самым лучшим образом. Когда слезы застилают глаза, а голос срывается, зачитывать пожизненный приговор очередному бедолаге проблематично. Такие вещи его не трогали. Ни пожизненное заключение, ни трагическая гибель отца Навии три года назад. Но в изображении сочувствия он практически достиг совершенства. Иногда Невилетт задавался вопросом, сможет ли хоть что-нибудь по-настоящему тронуть его сердце спустя тысячи лет существования. Найдётся ли когда-нибудь эмоция настолько мощная, что заставит гидро-дракона пустить слезу, может даже разрыдаться, прямо как обычного смертного. Наверное, верховный судья мечтал испытать это хоть раз. Часы у стены пробили 8 вечера, и месье Невилетт вынырнул из глубокой задумчивости. Он поспешил к столу, собирая в аккуратные стопки бумаги и укладывая их в дипломат. Пусть он и не испытывал особенных эмоций из-за окончания рабочего дня, она ждать не любит. Она, наоборот, охотно устроит истерику из-за опоздания на 5 минут. Может, даже показательно заплачет, рассыпаясь возмущениями, как он посмел не уважать её, леди Фурины, время.

***

Возможно, желание жить на самом высоком этаже дворца Мермония отражало какие-то комплексы гидро-архонтки. Комплекс власти, или может быть, собственного низкого роста. Кроме верховного судьи, на такие предположения не решился бы никто. Конечно, статьи о неуважительных высказываниях об архонте ещё не существовало, но все понимали, что добавить такую в уголовный кодекс вполне по силам для госпожи Фурины. Всё же, такие вещи не высказывались вслух. Но невольно месье Невилетт задумывался об этом, раз за разом поднимаясь на лифте по 20 минут. Ей хотелось подчеркивать свой статус перед каждым, наблюдать за жалкими смертными с высоты птичьего полета. Возможно, ей бы даже хотелось стать тираном и чувствовать страх собеседника и собственное величие. К счастью, она слишком любила хорошие шоу и внимание общественности, чтобы претворить все это в жизнь. Двери лифта раскрылись, выпуская верховного судью в коридор, практически не освещённый в это время суток. Да и что толку, если верхний этаж целиком в пользовании леди Фурины. Апартаменты архонтки были огромными, но смысла нескольких кабинетов Невилетт не понимал никогда. Она не любила заниматься государственными делами и почти никогда не бывала ни в одном из них. По правде говоря, в кабинете верховного судьи она проводила даже больше времени, чем в своих собственных. Невилетт искренне недоумевал, чем его компания так привлекает её, но в целом не имел возражений. Пока Фурина не отвлекала его от бумаг, ему было всё равно, чем она занята. Каблуки туфель верховного судьи стучали об пол, пока он шел к её спальне, единственному помещению, где слабо горел свет. Ему не требовалось стучать, чтоб дать ей знать о своем прибытии, никто больше не имел права тревожить её в такой час и в таком месте. Однако, по старой привычке, он ударил по двери костяшками пару раз и вошел, не дожидаясь разрешения. Спальня архонтки была самым уютным помещением из всех, ведь, в отличие от кабинетов, тут она хотя бы бывала. Хотя Невилетт всё ещё задавался вопросом, зачем ей имитировать распорядок дня смертных, ведь архонтам не нужен сон. Однажды он даже спросил её, из чистого любопытства. «Скучно. Любой способ убить время — как отдушина для меня. Человеческий сон укорачивает время в сутках на целых восемь часов, так что я этим пользуюсь. Возможно тебе, мой дорогой, стоит тоже попробовать.» Больше он не спрашивал, ведь, в отличие от не обременённой обязанностями леди Фурины, у него было, чем себя занять. В конце концов, работа тоже неплохо убивает время. В спальне было необычно тихо, и Невилетт прошел вглубь, глуша звук каблуков об пушистый ковер. Горела одна единственная лампа, а на кровати с балдахином, повернувшись к двери, дремала она. Миниатюрная по сравнению со своей огромной мебелью, и в этот момент даже не раздражающая. Зачем-то Невилетт подошел ближе, видимо, стараясь уловить короткий миг умиротворения между ними. Такие моменты действительно бывают нечасто. Со стороны она — бушующий океан эмоций, что контрастирует с образом верховного судьи. Наверное, он единственный понимает, что большинство из её реакций — смех, слёзы, гнев — напускные. Фокалорс любит театр, наблюдать за накалами страстей, за драмой — её практически единственное увлечение. В её спектакле она — главная актриса, и она уж постарается отыграть роль на все сто. Её запомнят и услышат, если она будет достаточно громкой, поэтому ей необходимо кричать. Однако, даже для архонта это бывает утомительно. Невилетт замешкался у ее кровати, наблюдая, как легендарный лидер нации слюнявит подушку. Привычный синий пиджак и шорты сменила шёлковая пижама. Зачем было его звать, если она всё равно решила уснуть до его прихода? Но задумчивость оборвала рука, вцепившаяся в его запястье. Умиротворенное лицо Фурины сменилось на хитрое, глаза едва-едва приоткрылись, заблестели через слипшиеся от туши ресницы. — Попался! — Фокалорс хихикала, сминая его манжет маленькой ручкой без перчатки. — Надо же, а я уже собирался уходить… Она вцепилась в несчастную рубашку Невилетта с новой силой. — Только попробуй! Я приказала тебе быть здесь к половине девятого, моё слово должно быть для тебя законом. Вздохнув, Невилетт сел на край постели, отодвинув её ноги на другую сторону кровати. Правда смысла в этом было немного, мгновение спустя ему в плечо прилетело пяткой. Наконец Фурина устроила ступни у него на коленях и прекратила дёргаться, даже выпустила из плена его рукав. Казалось, ей просто хочется физического контакта, может, она даже рассчитывала на ласку. Невилетт усмехнулся, проводя по белым ступням руками без перчаток. — Подаришь своей леди утренний поцелуй? — она становилась наглее с каждой секундой. — Моя леди прекрасно знает, что на часах почти девять вечера. — Чушь! Когда я просыпаюсь — тогда и утро. Любой дурак бы понял, что она и не спала, а ждала его, притаившись, но спорить с ней было бессмысленно. Невилетт склонился и почтительно поцеловал ее запястье над ладошкой, подняв взгляд на лицо Фокалорс. По сведённым бровям и прищуренным глазам было очевидно, что это не то, на что она рассчитывала. Так играть с ней было даже забавно. Тем более, он был уверен, его холодность нисколько не обижала богиню справедливости. Она знала его тысячи лет и как никто другой видела, когда он был собой, а когда лишь притворялся неравнодушным. Возможно, Фурина понимала его так хорошо, потому что сама не сильно отличалась. Люди потешали её, вызывали искреннюю симпатию и любопытство. Она охотно примеряла на себя маску человека, даже приблизилась к пониманию человеческого юмора. — У тебя что-то на уме. Не отнекивайся, думаешь, я не вижу, когда ты пытаешься мне соврать? — Её проницательность иногда искренне поражала Невилетта. — Ничего такого, о чём бы Вам стоило беспокоиться. — Глупости. Ты прекрасно понимаешь, что, кроме меня, тебе некому рассказать. — Леди Фурина была жестока, но говорила правду. Кому ещё жаловаться на жизнь бессмертного существа, как не другому бессмертному существу? Почему-то сейчас, в сумраке собственной спальни, в своей пижаме с кружевами, она выглядела так спокойно. Хотелось ей довериться. Выдать все тайны мира, все секреты, что таятся за душой верховного судьи сотни… Нет, тысячи лет. — Госпожа Навия сегодня заставила меня усомниться, так ли хорошо я понимаю человеческие чувства, как я считал. — Мисс Навия? Ох, готова поспорить, она ворвалась к тебе в кабинет и закатила скандал! — Вы недалеки от правды, леди Фурина. Но я в растерянности. Если бы я пустил слезу перед госпожой, это убедило бы её в моём сочувствии к ней? — Невилетт не мог скрывать вопросы, кружащиеся у него в голове, как назойливые мухи. Леди Фурина прикрыла рот рукой, сдерживая хихикание. Однако быстро передумала, расхохотавшись во весь голос. В её глазах, зажмуренных от смеха, можно было даже рассмотреть пелену слёз. Месье Невилетт уже не понимал, правда ли она находит его замешательство настолько забавным, или снова зачем-то отыгрывает роль. В комнате не было никого, кроме их двоих, её перфоманс оценивать попросту некому. — Если бы ты упал перед ней на колени, моля о прощении, то у тебя были бы все шансы, — вероятно, мысли о Невилетте на коленях смешили её ещё сильнее. На её щеках запылал румянец. — Но мне абсолютно всё равно. Отец госпожи Навии погиб в результате собственного решения, я уважал его волю и не вмешивался. Я его даже не знал… — верховный судья пристыжено замолчал. Звонкий смех леди Фурины раздался снова. Она упала спиной на свои пуховые подушки, снова пиная ступнями Невилетта. — Ну что за зрелище, старый дракон пытается понять людей! Наверное, это должно было звучать обидно. По крайней мере, её хитрый взгляд будто ожидал его реакции. Однако весь её вид, озорство в глазах, делали с Невилеттом что-то непонятное… Ему даже подумалось, что весь Фонтейн ненароком попал под её чары, ведь все грубые слова и жестокие жесты моментально прощались, стоило леди Фурине улыбнуться так. — При всём уважении, не думаю, что вы разбираетесь в чувствах лучше меня, моя леди, — терять лицо перед Фокалорс всё же не хотелось, да и говорить с ней об этом непонятном ощущении пока было не нужно. Особенно с ней. Фурина притворилось глубоко уязвлённой. — Я смеюсь с шуток в театре и пускаю слезу на суде, если история достаточно трогательная. Не это ли значит, что у меня есть чувства? — Скорее, вы из тех редких особ, что умеют заплакать по команде, — никто, кроме месье Невилетта, не посмел бы сказать такое архонту. — Ты совсем меня не уважаешь, мой дорогой судья! — заключила леди Фурина. Она наконец поднялась со своих подушек, потянувшись всем телом. По всей видимости, Невилетта она воспринимала как предмет мебели или что-то вроде того, ведь совершенно не стеснялась ни приподнявшегося подола пижамной рубашки, ни того, что около получаса она лежала и пинала его ногами. Только сейчас месье Невилетт заметил два вытянутых бокала с чем-то ярко-оранжевым на её прикроватном столике. Кажется, у леди Фурины были определенные планы на вечер, включавшие и его. Она протянула ему бокал, призывно улыбаясь. Невилетту показалось, что она даже нарочно провела по его пальцам своими, слегка царапая ногтями. Цель этого жеста, однако, оставалась для него загадкой. Оранжевое в бокале сладко пахло апельсином и чем-то еще. Чем-то, что явно не должно было быть в детской газировке. — Альбисьон, — это совершенно ничего не объяснило для Невилетта. Фокалорс закатила глаза, — Фонта со снежнянской водкой и соком киви. — Звучит как преступление мира алкогольных коктейлей… — на вкус, однако, было неплохо. Краем глаза месье Невилетт уловил, как она отпила слишком много и едва сдержала кашель. Всё же, обычно в такие вечера она предлагала ему вино или, бывало, шампанское. Он сомневался, что ей на самом деле нравился вкус. Скорее, её интересовало, почему некоторые смертные настолько неравнодушны к таким напиткам, что готовы сделать ради них что угодно. В суде преступления, так или иначе связанные с алкоголем, они наблюдали довольно часто. Уже поперхнувшись один раз, теперь она потягивала из своего бокала медленно, задумчиво уставившись куда-то в свои коленки. Архонты знали, что вертелось у неё в голове. Хотя нет, даже они не имели понятия. Пока леди Фурина молчала, говорить не хотелось. Всё же, в таком настроении её было почти не поймать. Кажется, она сама не заметила, как выпила весь свой бокал. Невилетт был только на середине, всё же привкус снежнянской водки был для него слишком терпким. Но Фокалорс всё еще молчала, как если бы она набиралась решимости сказать что-то… важное. Её взгляд то опускался вниз, то снова поднимался на лицо верховного судьи, будто в попытках найти там ответы на её вопросы. Наконец, она открыла рот и… — Я люблю тебя, Невилетт. …он не знал, что должен на это отвечать. — Боюсь, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Она выглядела так, словно ожидала такого ответа. — Ты переоцениваешь себя, когда думаешь, что знаешь меня. Ты ничего не знаешь. О моих чувствах ты тем более не имеешь понятия. То, что я — бессмертное существо, не значит, что я не могу находить вещи смешными или трогательными. Когда Фокалорс становилась серьёзной, она пугала и завораживала. Её голос звучал не так, как обычно. Вообще-то, тон больше подходил для нотации, а не для признания в любви. Невилетт тысячи раз слышал, как смертные объясняются в чувствах, но сейчас был абсолютно растерян. — И это не значит, что я не могу находить тебя привлекательным. Особенно когда я вижу тебя каждый день в суде таким… — Фурина резко замолкла, наконец поняв, что она только что сказала. — О, архонты… Неважно. Быстро забудь всё, о чём я сейчас говорила. Она упала лицом в подушку, пытаясь спрятать стремительно краснеющие щёки. В спальне снова повисла тишина, но совершенно иная. Воздух, наполненный ароматом апельсинов, словно стал теплее. Невилетт смотрел на блондинистую макушку и чувствовал, что ему становится жарко в своем пиджаке и рубашке. «Должно быть, это всё из-за фонты,» — пытался убедить себя он. — «И её внезапная откровенность…». Хотя думать о том, что мысли о верховном судье вертелись у неё в голове и не под влиянием алкоголя, было отчего-то приятно. — Мне нужно поспать. Срочно, — голос, приглушённый подушкой, звучал невнятно. Что ж, разумная идея. Он едва приподнялся с кровати, как поймал на себе чужой мутный взляд. Она глядела нерешительно и, очевидно, не собиралась его останавливать сама. Но Невилетт понял всё и без её слов. — Леди Фурина хотела бы, чтоб я остался? Смутившись ещё сильнее, она упрямо отвернулась от него, уставившись в окно. Однако в такое время ничего, кроме их отражения там было не разглядеть. — Пф… Ты волен делать, что хочешь. Невилетт скинул пиджак на резной стул у туалетного столика и опустился на противоположную сторону кровати. Их взгляды снова пересеклись, и Фурина зажмурила глаза, старательно делая вид, что уже почти заснула и больше её беспокоить нельзя. Что ж, выболтав этим вечером свой секрет, она абсолютно точно почувствует себя неловко с утра. Стоило и правда дать ей отдохнуть. Невилетт лежал, глядя в потолок, какое-то время. Слушая дыхание леди Фурины, постепенно выравнивающееся, он вдруг подумал о глупой вещи. Ни разу за тысячи лет такое не приходило ему в голову. Он даже понятия не имел, что способен придумать что-то настолько сентиментальное. Но если бы она, его драгоценная леди, вдруг исчезла с лица Тейвата, он был уверен, что заплакал бы. Может, тогда над Кур-де-Фонтейном даже пошёл бы дождь.