* * *
— Как тебя зовут? — юноша с немного встрёпанными светлыми волосами, между которых огнём мелькала яркая прядь, останавливается рядом с партой темноволосого, заставляя его обратить на себя внимание. Его голос — трепет крыльев бабочки среди истошного крика чаек и таблетка от головной боли, так навязчиво преследующей каждый раз после пересечения порога школы. — С какой целью интересуешься? — звучит холодное и резкое в ответ. Пусть тот и ответил, но взгляд по-прежнему прикован к экрану мобильного телефона, на котором уже вовсю разворачивалась дуэль. — Хотел бы с тобой подружиться, — отвечает незнакомец добродушно и протягивает ладонь, игнорируя чужую поглощённость игрой, — Каэдэхара Кадзуха. Я только перевёлся в другую школу и.. — Я не завожу друзей, — договорить не дают и отрезают на корню, продолжая следить за ходом игры, периодически прожимая иконки навыков, — обратись к кому-то другому. — Тогда, может, просто познакомимся? — тихий смешок, с которым протянутую руку не убирают. В персонажей полетело понижение скорости, отчего Скарамучча раздражённо цыкает, хмурясь, — я не стану лезть в твою личную жизнь, обещаю. К тому же.. — прерывается ненадолго, заставляя, наконец, поднять на себя взгляд, — нас посадили вместе. Гораздо лучше сидеть с человеком, который скрасит урок, а не будет растягивать время, не так ли? Тонкие губы темноволосого чуть кривятся. Аметисты буквально высверливают дыру в Каэдэхаре, но после тут же отводятся обратно к телефону. Бой проигран. И по рангу дуэли его откинуло на предыдущую позицию, твою мать. — Как хочешь, — юноша дёргает плечом, будто сдавшись. А после, чуть погодя, добавляет: — Скарамучча. Можешь называть меня так, — протянутую руку, правда, так и не пожимают, но на игру уже обращают чуть меньше внимания. Этот факт тут же закидывается в корзину.* * *
Погода этим вечером откровенно.. мерзкая. Пусть тот дом находился совсем рядом со Скарамуччей, дождь радости к согласию посещения мероприятия не добавлял — лишь сильнее убеждал в том, что стоило отказаться от посещения этой вечеринки. Вместо того, чтобы мочить кеды в лужах, да закрываться зонтом от порывов мокрого ветра, сейчас бы темноволосый грелся дома, лежа в кровати, и развлекал бы себя очередным просмотром бессмысленной ерунды в Интернете. Но, нет, смотря в окно и испытывая ненависть к непогоде, он взял зонт и пошёл, не забыв проматерить всё, на чём свет стоит. Естественно, не добавляя к этой нецензурной брани Каэдэхару. — Ты вовремя, — Кадзуха быстро подходит к нему, крепко держа ручку зонта, — пойдём скорее, — и берёт за запястье так привычно мягко, что часть недовольства с лица Скарамуччи стирается напрочь. Тот опускает аметисты на тонкие пальцы, чувствуя обжигающее тепло кожей, следует за светловолосым и затыкает любые едкие комментарии, предпочтя сейчас просто промолчать. Почему? Не знает. Совершенно. Да и выяснять, если честно, не особо хотелось. Они идут молча. Взгляд Кадзухи направлен вперёд, а взгляд Скарамуша — на сжатые пальцы. Юноша буквально чувствует, как каждая клеточка тела тянется к этим фалангам, как вздрагивают нервные окончания под температурой чужой кожи, и если бы школьник был сентиментальным, он бы сказал, что больше никогда не станет мыть эту руку. С мылом, по крайней мере. Как только над головой появляется козырёк подъезда, а лужи под ногами сменяются сухим участком земли, зонт неспешно складывают. Несколько раз им трясут, скидывая капли воды с ткани, ждут, когда откроют дверь и, тяжело выдохнув, заходят следом, наконец, произнося: — Людей много? — Не очень, — Каэдэхара отрицательно качает головой, поднимаясь по бетонным ступеням и подходя к лифту, нажимая на кнопку вызова, — помещение достаточно просторное, поэтому можешь не беспокоиться о собственном комфорте: там будет, где уединиться в случае чего. — Откуда столько беспокойства, Каэдэхара? — Скарамучча усмехается коротко и неспешно заходит в кабину лифта, тут же прислоняясь спиной к стенке. Над головой мерзко мигает лампа, заставляя чуть поморщиться, поднимая на неё взгляд буквально на пару секунд, — прекращай. Я не фарфоровый и не девица какая-то, которой необходимо твоё внимание. Это настораживает. — Я.. Прости, — светловолосый осекается. Кажется, в его взгляде даже что-то меняется в этот момент, но он, помотав головой, быстро приходит в себя, вновь мягко приподнимая уголки губ, — просто я дорожу тобой. Только и всего, — до странного натянуто. До боли ломано. Словно расстроенный музыкальный инструмент, позабытый в дальнем углу кабинета. Юноша молчит в ответ. Кривой усмешки с губ не убирает, да и в целом сохраняет то же выражение лица, что было до этого, только вот сердце за рёбрами бьётся в несколько раз быстрее, болезненно сжимаясь. Точно тахикардия. Нужно записаться к врачу, пока не стало слишком поздно. Этажи сменяют друг друга. Лампочка всё так же моргает, решив спародировать световой сценарий захолустного клуба, а у Скарамуччи с каждой секундой натягиваются нервы, намереваясь сыграть похоронный марш. Ещё пара секунд такой тишины, и он задаст вопрос, который так назойливо на языке крутится, как лифт очень вовремя останавливается, и Кадзуха, выйдя на пустую лестничную клетку, наполненную едким запахом дешёвого табака и приглушённой музыкой, произносит: — Если ты захочешь уйти, просто скажи мне, хорошо? — Если я захочу уйти, я просто встану и уйду, Каэдэхара, — сухо, подобно осенним листьям, и прямо. Он не станет прерывать чужое веселье, точно не светловолосого знакомого. И в ответ получает лишь мягкую улыбку, так и говорящую: «Я пойду с тобой». На эту улыбку хотелось цыкнуть или, ещё лучше, глаза закатить, только вот дверь открывают, выпуская наружу громкий смех, перемешанный с какой-то слащавой попсой. Точно не стоило соглашаться. Он был готов терпеть лица одноклассников, был готов пережёвывать диалоги, позволяя зубам крошиться, но явно переоценил свои возможности в виде кальянного рэпа, под который просто хотелось удавиться. В уютный мирок клубящейся ненависти врывается третий голос, наполненный пьяным весельем и тошнотворным инфантилизмом: — О, ты его встретил! — Итто чуть приподнимает пластиковый стакан, наполненный алкоголем, и делает несколько глотков, щурясь, — Скар, мы тебе уже налили, поэтому проходи быстрее, — и исчезает в глубине коридора, игнорируя испепеляющий взгляд в ответ. Мало того, что его обладателя даже не спросили, намерен ли темноволосый пить вообще, так ещё и посмели обратиться по сокращённому имени, игнорируя любые нормы социального взаимодействия. За рёбрами скребётся кипящее раздражение, которое находит свой выход в небрежно кинутом на полку зонте. Кадзуха смотрит с искренним беспокойством, добавляя во внезапную горячность несколько кубиков льда, остужая чужой пыл, касается после локтя Скарамуччи ладонью и добивает тихим: «Я буду рядом», сводя всё прежнее кипение на «нет». Скарамуш на это лишь выдыхает коротко, хмурясь, снимает кеды, надавив носком на сырую ткань, и, кинув такое же тихое: «Всё в порядке», следует за Итто, оставляя коридор позади. Людей.. больше, чем он предполагал. Гораздо больше. В комнате душно от постоянных разговоров и движений, темноволосый мог бы поклясться, что видит колебания воздуха от такой температуры, а шум стоял такой, что уши закладывало этими тяжёлыми и резкими битами, выворачивая всю нервную систему наизнанку. Скарамучча косится в сторону Каэдэхары, ловя от него лишь короткое пожатие плечами, цыкает в некотором раздражении и, с шумом выдохнув, подходит ближе к общему столу, вокруг которого уже собрались одноклассники. Он ненавидит шум. Ненавидит такие мероприятия, ненавидит эти сборища и.. — Держи, — Итто вручает в руки темноволосого стакан, — это первая ступень к тому, чтобы стереть с твоего лица это убийственное выражение и внести в жизнь немного красок, — парню приходится говорить громко, чуть ли не кричать, перебивая музыку в помещении. И от этого Скарамучча морщится, опуская взгляд на стакан. Неужели он действительно будет пить это пойло? Вот так возьмёт, опрокинет в себя сомнительный коктейль из виски с колой, позволит алкоголю опьянить разум и пойдёт веселиться? Взгляд Кадзухи обжигает между лопаток. Слишком опекающий, слишком беспокоящийся, от которого на стенку лезть уже хотелось. К чёрту. Скарамуш не тот, за кем следует пристально следить и пылинки с одежды сдувать, думая, что любой чих в его сторону может навредить. Оттого парень, помрачнев ещё сильнее, вертит стакан в руках, подносит тот к губам. И тут же делает несколько глотков, чуть поморщившись от слащавого привкуса на корне языка. Алкоголь обжигает горло, сворачивается жаром в желудке и заставляет резко выдохнуть, опустив стакан под последующие слова вынужденного собеседника: — Так-то лучше. Кажется, Итто доволен. Настолько, что позволяет себе растянуть губы в усмешке и коротко похлопать темноволосого между лопаток, отворачиваясь к собравшимся людям. И если бы в их стране не судили за убийство, под ногами Скарамуша уже давно лежал бы труп одноклассника, позволившего себе слишком много действий и слов за последний промежуток времени. От необдуманных действий его останавливает сейчас лишь возможная судимость, да очередное мягкое касание Кадзухи, плавно перетекающее в лёгкую хватку, уводящую за собой в сторону кухни. Ещё несколько глотков обжигают горло. Пустой пластиковый стаканчик оставляется где-то по дороге, затерявшись на одной из тумб за коллекцией бутылок, а аметисты, до этого выжигающие оскорбления между лопаток Итто, сейчас лишь в некотором напряжении смотрели в светлый затылок одноклассника. Яркие вспышки притащенного кем-то дешёвого диско-шара остались за спиной, и пусть биты глуше не стали, резать глаза хотя бы заметно перестало. Скарамучча в некотором облегчении прижимается бёдрами к кухонному гарнитуру, смотрит на Каэдэхару внимательно, а после, скривив губы, усмехается, протянув: — Нальёшь мне выпить? К чёрту. Он ни минуты здесь не сможет находиться, если не опрокинет в себя ещё пару стаканов с алкоголем. И Кадзуха, будто понимая это, лишь кивает, отходя к холодильнику. Гремит стеклянными бутылками, доставая осточертевший виски, хватает пластмассовый стакан со стола и, повернувшись к парню спиной, неспешно смешивает янтарную жидкость с шипящей газировкой. — Кажется, только мы тут самые трезвые. — Ненадолго, — слова плавно мешаются с очередным глотком, когда Скарамучча забирает наполненный стакан из чужих рук, — напомни, почему я согласился прийти сюда? — Ты бы не упустил возможности провести со мной время, — тихий смешок и мягкая улыбка, мелькнувшая на губах Каэдэхары. Весь этот человек — сосредоточение уюта и светлости, и темноволосый уверен, что подобных Кадзухе людей можно по пальцам пересчитать.* * *
Перед глазами всё плывёт. Аметисты щурятся пьяно, рассматривая мешанину из разноцветных пятен, пока Каэдэхара тянет его за тонкие кисти, уводя из толпы смеющихся одноклассников. Зал сменяется коридором, хлопает дверь, щёлкает замок. Скарамучча не разбирает дороги, не замечает, как его уводят подальше от всеобщего веселья, не замечает, как одноклассник подходит к нему ближе. Но вздрагивает, когда горячие губы накрывают его собственные, отрезая доступ к кислороду. Руки непроизвольно поднимаются, упираясь в чужую грудную клетку, с языка рвётся мычание. Этим пользуются, тут же углубляя поцелуй, мягко толкают в сторону постели, призывая делать шаги, и темноволосый отступает назад, чувствуя, как кружится голова. Лопатки упираются в мягкую постель, над головой нависает тень. И аметисты, читая в багрянце жгучее желание, в некотором испуге вздрагивают, позволяя рукам настойчивее упереться в худые плечи Каэдэхары в попытке его отстранить. — П-постой, — язык заплетается от количества выпитого, но сознание не утеряло способности к трезвому мышлению, — не.. надо, — сбивчивый выдох, когда губы Кадзухи обжигают шею. Он пытается отползти, но за бёдра резко дёргают, возвращая на место. Оттого приходится отпихивать ногами, правда, всё это делается настолько вяло, что не оказывает никакого влияния, — Кадзуха, н-нет. Кожу прикусывают. Обжигают кожу под одеждой ладонями, снимают верх и сжимают талию. Скарамучча хрипит, хватая чужие руки, пытается отстранить их от себя, упирается ногами, но те слишком легко разводят коленом, фиксируя. Это не приносит удовольствия, не приносит удовлетворения и не заставляет сердце биться чаще в сладкой истоме — от этого всё холодеет внутри, от этого сбивается дыхание в немом страхе, который пытаются контролировать, шипя. От этого опьянение немного сходит, позволяя двигаться активнее, пока его губы требовательно сминают, затыкая рвущиеся с языка проклятия. И в ответ темноволосый кусает, хмурясь. Чувствует металлический привкус на языке, слышит шипение Каэдэхары из темноты, а после сдерживает вскрик, когда щеку неожиданно обжигают пощёчиной. Холодно. Бесцеремонно. Резко. Игнорируя просьбы и игнорируя яд, игнорируя удары и игнорируя сопротивляющееся тело. Его переворачивают, сдёргивая джинсы, вжимают в постель, кусают за загривок. Что-то шепчут утешительное на ухо, пытаясь успокоить, и на такие попытки Скарамучча пытается пинаться. Сжимает челюсть, когда его дёргают за волосы, задыхается, когда его бесцеремонно утыкают лицом в подушки и царапает ногтями предплечье Каэдэхары, когда тот пытается ласкать тело, видя, что его «партнёр» не возбуждается. Как же.. грязно. Мерзко. И так разнится с тем Кадзухой, которого он привык видеть каждый день. Ком непроизвольно подкатывает к горлу. Кажется, его стошнило прямо на пол, когда волосы ненадолго отпустили, позволяя дышать. Ладонь с сочувствием гладит по макушке, вызывая очередной приступ рвоты, а после исчезает, касаясь ягодиц. Руки выкручивают, фиксируя их за спиной, вновь что-то говорят, но каждое слово, произнесённое светловолосым, оседает кашей в голове, натягивая нервы до предела. Толчок между ягодиц сопровождается острой вспышкой боли. Вскрикивать ему не дают — вновь впечатывают в подушку, размазывая рвоту, оставшуюся на губах, по щекам. Из глаз непроизвольно текут слёзы, впитываясь в испачканную ткань, и, кажется, по бёдрам течёт что-то горячее. Скарамучча хрипит, вновь пытаясь пнуть, сдавленно вскрикивает с новым толчком и выгибается до хруста в спине, уходя от жара чужого тела. Почему он? Почему именно он? — Тише. Всё хорошо, — слова острыми иглами впиваются в сознание, заставляя слёзы течь быстрее. Благо, всхлипов не было слышно — и без того слишком унизительно. Слишком больно. И он не знает, из-за чего конкретно: из-за разорванных мышц или того, как сжимается сердце за клеткой из рёбер, — я люблю тебя, Скар.. — П-пошёл ты! — очередной вскрик с толчком. Кровать скрипит, оставляя воспоминания, выжженные клеймом, толчки внутри становятся быстрее. В зале смеются одноклассники, играет музыка. И Скарамучча, пытаясь на это отвлечься, просто тупо смотрит в стену, не отвечая на очередные слова, наполненные болезненной нежностью. Жжёт. Сжимает. Скручивает. Вновь тошнит. Верёвка из эмоций и отчаяния стягивает горло, узлом затягиваясь на загривке, поцелуи и укусы, украшающие его тело, вспарывают вены, а слова, слетающие с заплетающегося пьяного языка, ядом впитываются в организм, заставляя изредка содрагаться. Как же он хочет умереть в этот момент, чтобы больше не слышать чужих стонов и не чувствовать член внутри себя. Чтобы не проживать этот проклятый вечер сейчас и навсегда забыть об этом предательстве, от которого он сейчас плачет, заливая искривлённое от боли лицо слезами. В какой-то момент темноволосого переворачивают на спину. Заботливо вытирают его губы, вновь целуют и, не встречая никакой реакции, принимают чужое поведение за молчаливое разрешение, толкаясь языком в рот. Аметисты смотрят сквозь мутную пелену на светлые волосы и закрытые глаза, после отводятся в сторону, вновь фиксируясь на какой-то точке. «Пусть он просто заснёт. Пожалуйста, пусть он заснёт.» Ещё один толчок. Ещё и ещё, выбивающий из глотки сиплое дыхание, пачкающий постельное бельё кровью и сжимающий горящие лёгкие до жгучей боли. Его вновь целуют, гладят, перебирают волосы, что-то шепчут на ухо. И когда внутри разливается горячее семя, с губ срывается тихий сдавленный всхлип. Он не смотрит на Каэдэхару, но вслушивается в чужое дыхание. И, когда то выравнивается, с трудом сползает с постели, чуть ли не падая на пол. Ноги подкашиваются, не выдерживая, руки хватают одежду, через силу её натягивая. Жажда перерезать чужое горло сейчас столь сильна, что юноша на минуту зависает. Поворачивается медленно, впиваясь невидящим взглядом в спящего одноклассника, сверлит его глотку аметистами. Но после отводится в сторону, когда к горлу вновь подкатила тошнота. Он не помнит, как добрался до дома. Чужой смех и музыка смешались в вязкую консистенцию, сменяясь после холодным ветром и шумом дождя. Он не помнит, как закрыл дверь за собой, зайдя в квартиру, не помнит, как дошёл до кровати и упал, пачкая одеяло мокрой грязью. Кажется, на улице Скарамучча один раз потерял сознание, плутая в узких переулках жилых домов. Всё, что он помнит, это кошмары, хватающие за горло, и громкие трели телефона, разрывающегося от количества звонков. А ещё жгучую ненависть, пронизывающую от мозга до костей.* * *
— Пошёл к чёрту, — безразличное в ответ на очередную попытку Каэдэхары завести диалог, — если ты настолько туп, чтобы рассчитывать на мою благосклонность после всего этого дерьма, то мне тебя не жаль. Ручка медленно катится по парте, запущенная лёгким щелчком пальца. Взгляд фиксируется на пластике, ведь если он поднимется выше, то горло вновь будет сковывать паника. Кадзуха всё ещё стоит рядом, сжимая губы, тянется неуверенно к Скарамучче, касаясь его плеча, на что тут же получает резкий удар по руке. — Я не помню, что было на той вечеринке, Скар. Пожалуйста, выслушай меня, я.. — Отвали, — темноволосый цедит сквозь зубы, вновь подталкивая ручку, — не подходи ко мне. Иначе я воткну эту ручку в твою глотку и буду смотреть, как ты захлёбываешься собственной кровью, усёк? В предупреждении он сжимает кусок несчастной пластмассы пальцами, направляя стержень в сторону одноклассника. И тот, сжав губы ещё плотнее, наконец, отходит, оставляя его в одиночестве. Вот так просто. Не настаивая, не касаясь и не умоляя. И это Скарамуччу более чем устраивает. Месяц, проведённый в одиночестве, позволил ему хотя бы собраться с мыслями перед тем, как вернуться к учёбе, но не позволил подготовиться к тому, что Каэдэхара будет пытаться с ним поговорить. И факт того, что темноволосый сейчас держал себя в руках, действительно был чудом. Трель звонка режет по барабанным перепонкам, заставляя поднять взгляд на преподавателя. И рюкзак, опустившийся на соседнее место, красноречиво даёт Кадзухе понять, что его здесь больше не жалуют.* * *
Солнце нещадно слепит, заставляя хмуро щуриться, медленно направляясь к главным воротам школы. С тихим шорохом на макушку медленно опускается рыжий кленовый лист, сорванный с ветви дерева ветром. И Скарамучча, осторожно цепляя его пальцами, застывает, чувствуя тяжёлый взгляд между лопаток. Кленовый лист сминается в ладони, а после швыряется на асфальт. К чёрту.