Встречи

Хозяином их первой встречи стал несущий хлад и равнодушие вечер. Небеса были хмуры, ветер суров; погода, что всем своим видом указывала скрыться в своей норе и не высовывать нос. Её всегда можно предвидеть, но человек, молодой человек, — существо неосторожное и смелое. Иногда до неприличия. Юношеский, но всё такой же яркий и стойкий, силуэт Принца был виден издалека. Ветер только поднимался, но уже развеивал сливающийся с фоном плащ. Это ничуть не смущало мечника; он лишь указывал паре тройке людей, что сопровождали его, в какую сторону идти, а сам шустро пробирался впереди. Эта охота вышла неудачной. По всем пунктам. Ни одно перо не упало от его стрел, ни одна капля крови не коснулась снега. С самой зари животина пряталась по углам, зная о скорой буре, а потому оставила сынов севера лишь с горьким опытом да усталостью. Деревня впереди не казалась живой вовсе. Но Принц прекрасно знал, что там всё ещё живут его люди. Да, люди далёкие от любых иных культур его земель, но всё же его народ. Отец говорил о них реже всего, жили они дальше всех, сам Чоко навещал их, кажется, лишь раз; таков уж удел людей, связанных с чудовищами моря. — Здравствуйте! — мечник улыбается добродушно и искренне. Ему открыли лишь спустя стуков пять, но для него это значения не имело — открыли же в итоге. Взгляд из-за двери бегает по нему с недоверием, щурится, но открывает дверь. Молчаливое приглашение, пусть всё ещё безрадостное. Безжизненное освещение жилища создавало ощущение, словно бóльшая опасность была не снаружи, а в самом сердце дома, однако ничего не остановило бы рыцаря от желания согреть подопечных, а также желательно обеспечить кровом на время пика бури. — Мы сожалеем, что не можем обеспечить Вам щедрый приём, — женщина, облаченная в самое обычное платье с заплатками, протягивает последнюю чашу с чаем принцу, в глаза даже не осмеливаясь заглянуть. — Нет-нет, что Вы! — тот отмахивается, одной рукой чашку забирая и продолжая мягко улыбаться, но теперь на лице читались вина и растерянность. — Моя вина, что нам пришлось столь неожиданно потревожить Вас… не волнуйтесь, мы уйдём, как только наступит затишье. Эта осень уж больно сурова на погоду, стоило ожидать подобного исхода. — Сурова… — кивает женщина вдумчиво, хмурит тонкие брови. — Беспокойство осени лишь предвестник зимнего гнева. — Я буду делать всё, что в моих силах, дабы избежать голода и смертей невинных, — юноша отвечает уверенно, в голосе теперь больше серьёзности; его ничуть не радовала перспектива самой смертоносной зимы впервые за годы. — Лето почти не принесло плоды, но это ещё не значит, что решения нет. Запасов хватит, лишь бы метели не держались дольше недели. Нельзя терять связи с поселениями… но даже так можно будет отправлять особые группы. — Воодушевляет, — отрезает та, но с тихим выдохом смягчается. — Чай лучше пить горячим. После остывания вкус ускользнёт. Она собирается добавить что-то, но её прерывает скрип и отблеск света в одной из немногих дверей. Капна кудрявых волос спадает с плеч молодого человека, когда он приветствует гостей недолгим поклоном, на самом деле обычным кивком, а после короткой паузы произносит первую фразу: — Я помешал... — сонно кривит губы, виновато сужает веки. Хозяйка дома хмыкает, подзывает его к себе рукой. Неожиданно мягким тоном представляет гостям, словно одно присутствие сына прогнало любые её неприятные думы: — Это Солодка, мой третий сын, — произносит она, погладив его по плечу. Названный слабо хмурится, неловко отходя от руки. Да, внешне они были очень схожи. Юноша был выше матери, но горбился, потому казался ей равным. Бледность и кучерявость волос явно были наследственными. — Лакрица. Просто Лакрица, — поправляет, хмыкнув, но руку подаёт. — Дарк Чоко, — он протягивает облаченную в перчатку руку для рукопожатия, вновь улыбаясь. — Можно просто Чоко. А это мои друзья и подданные. — Как принца что-ли?.. — усмехается язвительно тихо и через мгновение вздрагивает. Осознание приходит слишком поздно, и он испуганно вскидывает бровями, ожидая недовольства собеседника. — Как принца, — смеётся тот спокойно. — Отец изредка пускал меня в такие далёкие земли. Бывай я здесь чаще, ты бы знал меня в лицо. Но это поправимо! Даже из метели можно получить пользу. Со вздохом мечник прерывается, планировав затронуть в речи глупые решения короля, но решив, что эти суждения пока будут лишними. Возникшая тишина вскоре прерывается мелкими разговорами, опустевшие кружки откладываются, а тьма за окном намекает на необходимость ложиться. Дом казался небольшим, хотя вышло, что кроватей хватит всем, ведь когда-то семья была большой. Стол уже почти опустел, но свеча осталась догорать. Чоко, по всей видимости, недостаточно вымотался. Веки беспорядочно бегали по тусклому пламени, брови непривычно сведены. Волнение должно было покинуть его душу, ведь людям ничего не грозит, но напряжённость отказывалась его отпускать. Рыцарь не имел проблем с тем, чтобы заснуть в таких неприятных условиях, бывало и хуже, его терзало нечто изнутри. Впрочем, не первые месяцы продолжалась эта пытка. Под утро выйдет уснуть. — Вам стоит быть осторожнее, — серьёзный глас вырывает его из раздумий, заставляя поднять голову и расслабить брови. — Я не стала говорить это при всех, но судьба привела Вас сюда, значит Вы должны услышать это. Возникшая из темноты хозяйка склоняется к принцу, жалостливо поджимает губы. Он хочет мягко попросить, чтобы та не читала ему лекции о вреде бессонных ночей его здоровью. — Я чую в тебе смерть, рождённый из мёртвой утробы. Он застывает, не в силах найти подходящий ответ на нечто подобное. Старается улыбнуться, надеясь, что это лишь своеобразный юмор, далёкий от уровня Авокадо. — Все мы там будем. Душу не спасти. Голос, будто смесь жалости и осуждения, давит на голову, заставив мечника сжать губы. — Судьба Королевства предрешена. Она оставляет его в одиночестве, но теперь уже совершенно потерянного. На утро они уходят почти без прощаний, но рыцарь не держит обиду, списав это на посторонние вещи. Перед их уходом женщина предупреждает, что лучше им продолжать держаться подальше от Лакричного поселения. Так уж вышло, что здесь поселенцев в стенах Королевства не уважают, но знают своё место и будут лишь игнорировать. Их вторая встреча полна горечи и смеха. Когда в просторном зале, окутанном алым свечением, остаются единицы, юный маг спешит окликнуть новоиспеченного коллегу. Как выяснилось, госпожа Энчантресс решила заиметь козыри в рукаве; под её покровительством теперь были живые легенды, в некотором роде легенды в буквальном смысле. Лакрица не слышал о нём с тех пор, как их общая родина была сожжена до тла, а её владыки, — сам Дарк Чоко и его отец Дарк Какао, — не стали чем-то подобным мифу. Он не знал всей сути, ведь успел покинуть тонущее судно, но слышал истории о гибели принца, убийстве короля и многое другое. Теперь же выяснилось, что принц жив. — А я с самого начала чуял, что ты такой же гнилой, как и все наши, — хихикает злобно, догнав и поровнявшись с уходящим мечником. — Ну даёшь! Целое королевство! Хотя желай я — мог бы и луч-. Отдающий эхом голос замолкает, на замену ему приходят тяжёлые хрипы и невнятные протесты. Рука крепко сжимает челюсть некроманта, слабо, будто щадяще, поднимая над полом и подводя ближе к лику мужчины. — Меня раздражает твоё пищание, — слабая хрипота выделяется не с первых секунд, но монотонность и презрение слышатся сразу. — В следующий раз ты начнёшь булькать. Шрам, скорее напоминающий трещину, возникшая острота черт лица, новые броня и оружие — ничто не могло утаить прежнюю натуру мужчины. Он стал источать холодом и тьмой, но Солодка узнал его. Алая радужка, необычайно сверкавшая даже во тьме, белоснежная прядь, что теперь стала в разы короче. Словно ярчайшие из звёзд, они выдавали личность проклятого с потрохами. — Да… кх, — страх сейчас казался слишком далёким; магу неожиданно захотелось смеяться. — Это ты!.. Он задыхается не то от уже ушедшей десницы одноглазого, не то от смеха, захватившего все ощущения. Безумие! Он толком не знал этого человека, но слышал, что о нём говорили. Слышал, какие истории слагали о его отце. Сказать честно, сначала он чувствовал надежду от него — столь горячи были его речи, столь сильна вера в будущее и свой народ, столь много он отдавал от себя. Видимо, его родина и впрямь обречена, раз там не уживаются и ломаются даже такие личности. Чем отличен любимый и единственный наследник престола от чуждого всем изгоя даже среди таких же изгоев? Тем, что упав в самый низ, больнее будет падать принцу. Он слишком изнежен, никогда не поймёт тяжести детства с видениями о мёртвых в умирающем поселении. Такие, как он, заслуживают проклятия, потому пусть теперь мучается. Он хочет крикнуть уходящему мечнику, вытворить что-нибудь посохом, но лишь щурится надменно, спеша подняться с пола. Третья встреча, достаточно близкая и интимная, чтобы таковой называться, приносит понимание. Свечи в канделябре вот-вот издадут последний выдох пламени, тесное помещение комнаты погрузится во тьму, а с ней угаснет интерес мечника в золоте глаз некроманта напротив. Тот издаёт тихий всхлип, сжимает плотный свитер Дарка, старается отдышаться. — Какая же ты сволочь, Чоко, — мямлит тихо, отголоски истерики ещё не отпустили его опьяненный разум. — Как же ты!.. Какой ты! Ты… Неожиданно (для мечника уже привычно) горечь мага сменяется тихим хихиканьем. Руки, яростно сжимавшие ткани одежды, расслабляются. Словно ища за что уцепиться, ногти бегут вверх; касаются скул и безжалостно царапают, оставив бледные полосы. — Да… без той улыбки… ты нравишься мне больше, — кивает самому себе, хитро щурится и взглядом изучает столь знакомое лицо, будто пытаясь запомнить детали перед тем, как всё вокруг погрузится в темноту. — Она больше мне идёт. Принц проводит по его волосам. Прикосновение без слов просит Ликориса успокоиться, но в то же время не заставляет отстраниться и перестать терзать то одежду Дарка, то лицо. — Моя мать осталась там… будто корни пустила, — оскаливается беззлобно, словно сквозь собеседника смотря. — Дура. Зато зачахла на родине. Мужчина прикрывает веки, беззвучно выдыхает, говоря этим о своём сожалении. Он хочет попросить прощения, но он делает это всегда; во снах, в фальшивых воспоминаниях, в зеркале. Это никогда не помогало. Ему хочется добавить, что он тоже скучал по отцу. В юности особенно сильно. — Где я, и где она?.. — хмыкает недобро. Словно хочет тосковать, но силы остались лишь на обвинения. — Это был её выбор, — проклятый перекладывает руки на его предплечья, не сжимая. Осознание, что Лакрица не поймёт его слов, не останавливает его, и он быстро понимает свою ошибку. — Ты, вон… тоже выбор сделал, — шипит ядовито, руки отстраняет, а через мгновение тяжело выдыхает, обретя груз вины на плечах. — Изви… извини… В ответ тихий, но понимающий вздох. — Я бы… я бы хотел… вот бы, — он осекается, желая подобраться поближе к лицу собеседника; поднимается на носочки и за свитер тянет к себе. — Вот бы нашим судьбам было предна… пренч… суждено переплестись по-иному. Он берётся своей рукой за чужую, когда в комнату проникает густая тьма. Аккуратно скрестив их пальцы, некромант вновь тянется к чужому лицу, помогая себе свободной дланью. — Не здесь, — шёпот спадает с тонких губ, когда они касаются подбородка Дарка, услужливо склонившегося в магу. Нежные прикосновения губ смущают, кажется, одного лишь мечника, но он не отстраняется. Решительности ответить не хватает, но иные чувства заставляют не отгонять юношу. Рука мягко сжимает талию.