***
Конец первой части.
Глава 7. Принятие
21 августа 2023 г. в 16:04
Ошля открыл глаза. На его весло села чайка и теперь смотрела на Ошлю, а он уставился на неё. Надушенный как баба сихореец в золотых браслетах что-то говорил гребцам, но Ошля его не слушал и не слышал: общение с чайкой увлекло его много больше. Он сделал смешную-страшную рожицу, и птица наклонила голову вбок, а потом улетела.
— Ты хорошо понял, что я сказал?
Ошля обернулся: сихорейский оратор нависал над ним; на его пальцах были металлические перстни с пошлыми рубинами, впрочем, весьма угрожающего вида. Ударом кулака он мог бы нанести Ошле тяжёлую рану.
— Да, господин. Надо грести хорошо, а плохо грести не надо.
Сихореец молча смотрел на него своими медными глазами, и казалось, будто вот-вот даст волю ярости, но потом вдруг расхохотался:
— Учитесь, скоты! Вот этому не нужны долгие речи, чтобы он делал своё дело как следует, он сразу схватывает самую суть. Но вы, все остальные, слушайте меня хорошенько. Победа - это общее дело, свободный ты или раб, и спрос за исход этого боя будет с каждого, раба, воина и командира. Нам предстоит сражение, и ваши шкуры горько поплатятся, если галера будет идти не столь быстро, сколь это от вас требуется.
Ошля с уверенностью мог сказать, что служба у Сихореи, насколько это применимо к галерному рабству, была на уровень выше, чем у малаштодцев. Тут лучше кормили, галеры были чище и просторнее, а сиракхи, хотя и славились как народ своей жестокостью, но рабами интересовались в меньшей степени, обычно предоставляя галерный "коллектив" самим себе.
Решётку верхней палубы подняли, и сверху прозвучал крик:
— Принимай одиннадцать новых! Пятеро сильных, на край весла, остальные по уключинам.
По ступеням вниз спустились голые рабы, такие же потрясённые, жалкие и сжавшиеся, каким Ошля смутно помнил себя много-много лет тому назад. Покрытый рубцами плетей и кулаков, жилистый, крепкий как дерево, теперь он был совсем другим. Одного из новеньких посадили рядом с Ошлей ближе к уключине, там, где было попроще: это был нервный юноша, долговязый и высокий, с орлиным носом и спутанными каштановыми волосами.
— Не так. - Сказал ему Ошля, - Ноги на упор, а спину распрями, чтобы не стереть поясницу за месяц. Надсмотрщику не смотри в глаза, чтобы не решили, что ты обнаглел, и в пол тоже не смотри, чтобы не решили, что выдохся.
— Господи. Это не может быть правдой. Господи, помоги. Прошу тебя, хотя бы на неделю назад… Я всё исправлю… Так не должно быть…
— Умолкни. Ночью прорыдаешься, сейчас сиди и молчи.
— Я рождён не для такой судьбы. Это ошибка, - Прошептал юноша, а потом поднял на Ошлю полубезумные глаза. - Ты ведь здесь давно?
— Вторая галера. Седьмой брат по веслу. Пятый надсмотрщик. Четыре языка. Семнадцать портов. Одна женщина. - Ошля покрутил кистями.
— Тут что, обучают математике?
— Когда у тебя годами нет ничего, то у тебя остаются цифры, числа, счёт. Это показатель: если человек продолжает что-то считать, то, значит, он ещё не сломлен до конца, не сдался. Но если он ничего уже не считает и не может сказать, как долго он на вёслах - значит, всё, внутренне пал. Как этот, например.
Он пнул пяткой в спину впереди сидящего раба, поникшего, лбом на весле.
— Оставь меня в покое! - Рявкнул тот и снова ссутулился и свесил голову.
— Брат по веслу, вот как это называется?
— Есть братья по крови и братья по дружбе, но нам оставлен только один путь братства. Мы объединены общей цепью, болью и веслом.
Ошля был не прочь поговорить: в первые дни на галере, самые страшные дни, человеку было легче, если с ним кто-то продолжал общаться. Что до него самого, то он привык, что напарники приходят и уходят, и каждый из них - возможность разнообразить свою жизнь разговором, узнать чужую судьбу, словно увлекательную повесть, выучить новый язык.
— Если это не ад, то точно его предбанник. - Сказал юноша голосом, полным беспросветного отчаяния и уставился в уключину, на море, явно размышляя об утоплении, о чём думал всякий в первые свои дни за веслом, - Могу я попросить надсмотрщика, чтобы он меня прирезал прямо сейчас?
Ошля поймал какую-то морскую мокрицу, которая ползла по доске борта, и с хрустом её съел.
— Знаешь, есть в этой жизни и хорошая сторона, - Он оскалился и постучал зубами, - Ты глянь, какие белые и крепкие. Спина и ноги болят дьявольски, это верно, но, когда ешь много рыбы и водорослей, у тебя вот такие первосортные зубы. Эдакие не у всякой принцессы будут, правда?
— Я не готов платить такую цену за твои дурацкие зубы. Я ведь ещё четыре дня назад был вольным! Пойми же, тут…
— Тишина. - Прошипел Ошля, и напарник тут же смолк.
По ступеням на нижнюю палубу спустился загорелый человек с длинной бородой-косичкой в медных кольцах и короткими тёмными волосами в пучок. Он был невысок, но широк в плечах и силен. Под распахнутым жилетом на его красной от солнца груди была красочная татуировка в виде чёрного краба; серьга в виде краба из воронёного металла была в его ухе, а третий краб хитроумным железным воронёным ожерельем опоясывал его руку. Поскрипывая полом, надсмотрщик медленно прошёлся меж рядами, глядя на каждого из рабов, а те сжимались от страха под его взглядом. Что до Ошли, то он уже понял, что этот будет далеко не худшим из всех. Он научился с одного взгляда понимать в общих чертах нрав очередного надсмотрщика.
— Я мог бы сказать вам своё имя, но в конце-концов вы всё равно станете меня звать за мою татуировку, как это было на всех галерах до вас. Я лучше сразу назначу себе прозвище, чем предоставлю сделать это вам. - Сказал наконец он и сцепил руки за спиной, - Поэтому зовите меня Чёрный Краб.
— Приветствуем тебя, Черный Краб. - Хором ответили рабы уже привычный и заученный ответ каждому новому надсмотрщику. - Наши руки ведут галеру, а ты ведёшь нас.
— В этом бою, - а скоро нам предстоит великий бой, - я и впрямь буду вести вас, и, если вы не желаете победы, то слушайтесь меня хотя бы из жажды уцелеть.
Он остановился рядом с Ошлей и посмотрел на него. Тот же делал так, как уже давно выучился вести себя под взглядом надсмотрщика: молча смотреть перед собой, не делая ни слишком унылого, но и не чрезмерно бодрого вида. Впрочем, потрёпанная шкура Ошли, вся в шрамах, загрубевшая от ветра, солнца и соли, его могучие узловатые руки и мощная спина и так говорили о том, что он из бывалых.
— Мне сказали, что Стойкая - одна из лучших галер, а её гребцы хорошо себя показали. Верность и усердие должны быть поощрены, поэтому вы, во-первых, хорошо поедите, а во-вторых, услышите краткий рассказ о том, что нас всех ждёт этим днём. И возрадуйтесь, ибо такой чести удостоилось всего пять галер из всего флота.
Чёрный Краб хорошо говорил, а все опытные гребцы знали, что способные на ладную речь обычно меньшие изуверы, чем прочие. Хуже всего лупили идиоты, неспособные два слова связать.
— Не верь. - Тихо сказал Ошля напарнику, - Они говорят это на каждой галере, чтобы придать хоть какую-то храбрость этой толпе перед предстоящим сражением.
На палубу спустились четверо рабов, которые несли за ручки по обеим сторонам большой медный котёл, а затем ещё один. От запаха горячей стряпни у гребцов закружилась голова, и вся галера зароптала, зашумела от нетерпения. Когда месяцами не ешь ничего, кроме невкусной рыбы и водорослей, то и ломоть хлеба становится изысканнейшим из блюд.
-Это похлёбка из крабов и с ячменными сухарями, а к ней разбавленное вино. Вам раздадут глиняные тарелки, которые потом вы можете оставить себе.
Похлебка была неплоха, и сухарей положили щедро, они все пропитались и набухли от бульона. Рабы набросились на еду, как одержимые: они глотали всё залпом, голыми пальцами вычищали и выскребали тарелку, вылизывали её, как псы; так с трапезой было покончено за минуту. Ошля поел с искренним удовольствием и вровень со всеми облизал миску и собственные руки к вящему ужасу своего нового соседа. Он даже похлопал себя на животу, будто отобедал как полагается за знатным столом в гостях.
Чёрный Краб тем временем начал свою речь:
— На востоке от Сихореи, на другом берегу моря есть город-государство Тибл. Давайте скажем все вместе: да будет проклят Тибл и да продлятся дни великой Сихореи.
— Да будет проклят Тибл, - Хором ответили гребцы, и Ошля, скрестив пальцы, сказал то же, - И да продлятся дни великой Сихореи.
— Итак, он подл и вероломен, но всё же велик и силён, владеет обширными землями и могучим флотом. Именно их корабли нам предстоит сокрушить, и я клянусь вам, бой этот будет непростым, но и он будет выигран. Тибл ищет влияния на Полуденном море, но и Сихорея ищет того же ради процветания своих граждан и установления разумного порядка в этих варварских краях.
Будь Ошля в другой ситуации, то непременно бы поинтересовался, чем один порядок отличается от другого, если что первый, что второй основан исключительно на деньгах и насилии.
— Кто-то из вас может решить, что поражение нашего флота даст шанс на избавление, и, движимый этой недостойной надеждой, станет саботировать ход галеры. - Продолжил Краб, - Уверяю вас: эти ожидания тщетны. Как и всему миру от края до края, Тиблу плевать на ваши жалкие жизни, а окрест только Полуденное море, самое недружелюбное, соленое и жаркое среди всех морей мира. Посему: выкладывайтесь, слушайте команды, ведите Стойкую в бой - и Сихорея не забудет вас. Каждый - слышите, каждый! - в случае победы имеет шанс оставить свое весло позади и стать слугой на суше, ухаживать за верблюдами, собирать урожай и разгружать суда. И если не хотите грести за Сихорею, гребите для самих себя.
Вдали загудел боевой рог.
— Теперь - руки на вёсла и ждать команды!
Ошля зажмурился. Яркое солнце, полное сил, вставало над сырыми равнинами и серебрило росу на сочных травах. Зыбкая утренняя дымка повисла в старой лиственной роще, душистой, пахнущей сырой землёй и мхом. Свежей зеленью играли майские березы, и воздух был терпок от исполинов-тополей и белокурой сирени. Первые шмели-трудяги гудели над весенними полями, пели свои басовитые песни о кропотливой работе над цветами и хмельными шишками. Ивояна, сладкая как мёд Ивояна со смехом бежала по зябкой ещё влажной земле, оборачиваясь, и неземные её волосы развевались за ней рекою. Вот же, почти догнал, руку протяни - и поймаешь, схватишь её за крепкую талию…
— Бараба-а-ан! Малый марш!
Ошля тряхнул головой и очнулся.
— Есть малый марш!
Он был в чужой стране, раскаленной солнцем, жестокой и порочной, на галере, которая от лютой жары пахла жгучей смолой. Ошля положил руки на весло и потянул его на себя. Если первый год рабства это было мучительно тяжело, то теперь Ошле казалось, что он ничто не свете не умеет лучше, чем грести, да и ничего другого никогда уже делать не сумеет.
— Что делать-то? - Дрожащим шепотом спросил его сосед, - Как не нарваться на плеть?
— Медленно отсчитывай в голове до четырёх и греби. - Сказал Ошля сквозь зубы, - Вот та-ак…
Как всегда, первые гребки были самыми трудными, а трехпалубная Стойкая была крупнее и тяжелее Манаронги. Галера с неохотой двинулась с места, словно сонный морской зверь. На верхней палубе топали сапоги солдат и тени мелькали сквозь решётку: лучники и метатели дротиков со щитами строились по бортам, а за ними мечники в льняных кирасах вторыми рядами готовились встречать неприятеля на борту.
Коротко четырьмя сигналами прогудел медный рог: дозорный принял сигнал с флагманской галеры о построении в линию.
Стойкая тем временем набирала ход и гордо шла, рассекая бирюзовые воды Полуденного моря. За минувшие года Ошля возненавидел его: климат на соседствующем Гранитном море был значительно мягче, над ним дул свежий ветер, и было много сильных течений, которые несли корабли без гребли. Но Полуденное море всегда, круглый год было неподвижно и тихо, на нем зимой и летом стояло яростное пекло, а рыба и морские гады ловились плохо, отчего урезался паек. Моряки торговых кораблей не любили плавать здесь, но галерных рабов об их предпочтениях в маршруте судна никто не спрашивал.
— Есть видимость неприятеля!
— Ход - полный марш!
Барабан участил бой: двое чернокожих барабанщиков, обливаясь потом, лупили по нему в унисон. Ошля подумал, что это один самых звучных, голосистых маршевых барабанов на его памяти.
— Полный марш. - Проговорил Ошля, - Теперь отсчитывай четыре быстро и греби. Как я. Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре.
— До четырёх, да... - Проблеял напарник.
Галера ускорилась, скрип раздался по ее толстым кедровым бортам; в прорези весел от быстрого хода стал задувать ветер, зашумели волны о корпус. Ошля подался вперёд и глянул в окошко уключины: галеры Сихореи выстроились в кривые шеренги и шли по морю гордой фалангой. Металлические тараны со звериными мордами волков, мурен и сжатыми кулаками рассекали водную гладь, и поднятые волны крыльями били по бортам судов, разлетаясь затем брызгами. Лёгкие галеры, предназначавшиеся для таранного удара, сихорейцы поставили в головные ряды, галеры среднего класса для основного затяжного периода боя - в центр, а стрелковые корабли с метательными машинами и башнями во фланг и в тыл. Вдали, ближе к северному флангу, можно было разглядеть "Первейшую Охотницу", флагманское судно Сихореи: у нее на носу стояла фигура медной гологрудой женщины, которая дула в боевой рог, а из него рвалось пламя и дым от сгорающей сырой нефти.
-...и то, что принадлежит Тиблу, по справедливости принадлежит вам. - Доносились сверху воодушевляющие речи командира солдатам, на взгляд Ошли, предельно идиотские, - Так возьмём же у врага…
Барабан отбивал яростный ритм: Ту-ту-тум-тум-турум-тум-ту…
— Ход - три весла!
— Три весла! - Повторил надсмотрщик, - Шевелись, строй должен идти ровно!
— Быстро считай до трёх и греби. Это полный атакующий ход на таран. Раз! Два-три. Раз! Два-три…
— Четыре стадии по курсу! - Прокричал штурман на верхней палубе.
— Четыре стадии! Готовьсь! Стрелки на изготовку!
Снова зазвенела труба: три высокие ноты, одну протяжным басом. Галерный строй сменился: центр шеренги нарочно отстал и провалился, образовав "яму" в построении, чтобы клешнёй захватить флот врага в ловушку. Барабан ещё ускорил свой бой под литыми мускулами барабанщиков, черных как смола.
-...падут с позором, а наши имена вся Сихорея будет кричать, как имена богов, которые… - Голосил командир на верхней палубе.
Жёстко ударила тросом катапульта, так, что отдалось по корпусу, и снаряд с горящей нефтью полетел в сторону вражеского флота.
— Пристрелочный. - Сказал Ошля сам себе.
В последний год он нередко разговаривал сам с собой.
— Унфирна - мое имя. Меня подставила женщина. - Вдруг всхлипнул напарник Ошли, - Я потерял от нее голову и наделал глупостей, а она играла в любовь. Господи… Как глупо… Господи, у меня же было всё…
— Забудь про это и не мучай себя. - Упиваясь жестокой правдой, сказал Ошля, - Сейчас ей плевать на тебя и она счастлива с другим, а ты впахиваешь на весле, и лупцуют тебя кнутом, как вола. Ни за что.
Унфирну перекосило от его слов, будто он сам его ударил.
— Мне надо сбежать и всё исправить… Ещё можно, можно всё поправить!
— Ну, тогда возрадуйся. Ты никогда не окажешься за пределами галеры в мирные дни, но бой даёт всем нам шанс. - Тут Ошля дико улыбнулся и потопал ногой по полу, - Если это проклятое корыто развалится от ударов противника, то ты окажешься свободен как никогда раньше - открытое море окрест и никаких оков.
Конечно, Стойкую сложно было назвать корытом, как и любую другую галеру Сихореи - сиракхи делали крепкие быстрые корабли, с умом и на совесть.
По бортам Стойкой застучало, будто попадали градины с неба - это пустили залп тиблские стрелки.
-Откуда тут, мать его, в самом деле взяться граду? - Пробубнил Ошля себе под нос.
Наверху стрелы ударили в бронзовые щиты сихорейских воинов с характерным глухим звоном, который Ошля успел хорошо запомнить в пройденных им морских боях. Сиракхи что-то хором закричали в ответ и забили оружием по щитам и по палубе, дразня тиблийцев. Затем по левому борту взорвалось так, что рабы за веслами закричали: горючий снаряд всего метр не долетел до Стойкой и разбился о воду совсем рядом. Густое зловонное масло разлилось по поверхности и вспыхнуло сильным пламенем. Насколько Ошля мог судить, горючая смесь, которую использовал Тибл, была намного совершеннее и смертоноснее боевого огня Сихореи.
-Нам не выжить, - Крикнул сзади кто-то из рабов, - Они мечут в нас жидкий огонь!
-Погорим все, братцы!
В обычное время паника и жалобы были бы непростительны, но в минуты боя за этим никто не смотрел: если рабы продолжали исправно грести, они могли паниковать и говорить, что угодно.
-Заткнулись и идём в ритм! - Рявкнул Чёрный Краб.
Барабан бил так, что дрожью, казалось, пробирало до самого киля и гребцам отдавалось в груди.
-До тарана одна стадия! - Крикнули с боевой палубы, - Держаться!
Только теперь Ошля сумел разглядеть флот их загадочного врага. Галеры Тибла походили на все прочие, что плавали по Двум Морям, но были крупнее. И если сихорейские красились в охру, багровый и пышную позолоту, то тиблские суда имели гнетущий чёрно-белый окрас, а на их нос и борта наносились изображения десятков глаз и каких-то разинутых в вопле рож. Разглядел Ошля и странные знамёна Тибла: человек верхом на быке с солнцем в одной руке и с луной в другой, заключенные в круг.
Гребцы по команде Чёрного Краба прекратили грести, быстро затащили вёсла на ярус и приняли положение готовности к удару: ногами прижать весло к полу и упереться в него, а обеими руками взяться за канат, специально для этого протянутый над их головами.
- Пятый таран. - Сказал Ошля, - Пятый таран на моём веку.
Стойкая содрогнулась всем корпусом от носа до кормы, застонала, словно живая, и инерция развернула её корму. Палуба взбрыкнула, рабы подлетели на скамьях и попадали на пол, вопя, роняя весла. Ошлю столкновение толкнуло вперёд и он не удержался за канат, налетел на впереди сидящего гребца, и оба свалились на доски палубы. На нижней палубе под ними кто-то чертыхался и грохотали весла. Манаронга была легче и била не с такой силой, но мускулистая Стойкая врезалась гораздо жёстче.
Галера Тибла успела пойти на разворот и встретила таран Стойкой не под прямым углом, а по касательной, однако и это её не спасло. Бронзовый таран с грохотом врезался в тиблский борт, поскользил дальше, ломая весла, словно спички и оставляя за собой широкий пролом.
— За-а-адний ход! - Орал Чёрный Краб, - Три-весла назад! Гребите как в последний раз!
Наверху с треском лопнул канат, следом что-то заскрипело и рухнуло. Ошля краем глаза видел, как солдат-стрелок с диким визгом пролетел вниз, в морскую пучину.
— Я сказал задний ход! Отойти!
Рабы, спешно вернувшись на свои места, начали грести от себя, и Стойкая неохотно пошла назад, окружённая обломками и щепками. Ее таран оставил в тиблском борту пробоину, в которую хлынула вода; доски борта разошлись от удара, и можно было видеть, как копошатся гребцы, многие из которых оказались покалечены собственными вёслами, которые от удара Стойкой скакали внутри яруса и били людей.
— Масгур сирханд! - Кричал командир военный клич Сихореи, - Масгур сирханд!
Галерные шеренги двух флотов сошлись в бою; небо над морем расчертили дымные хвосты снарядов, полетели стрелы и дротики. Сихорейская галера Агра-Мелнога, с позолоченной русалкой с медными развевающимися локонами, врезалась в тиблский корабль, и их солдаты сошлись в яростном ближнем бою на шатающейся палубе. По другую сторону какое-то судно целиком горело яростным огнём с гулом и треском. Галера Гильгалеза и корабль Тибла с пучеглазым быком на носу плыли борт-в-борт и их стрелки и метатели расстреливали друг-друга почти что в упор; когда галеры разошлись, то на палубе каждого осталось лежать много тел.
Ошля понял, что до него то и дело долетает странный гулкий вой, словно какой-то потревоженный дух голосит над водой. Потом он понял, что у тиблских галер в носу встроены полости, в которые на большом ходу задувал воздух, и тогда посредством внутреннних кованых труб лицо с разинутым ртом или металлический бык на носу издавал протяжный вой. Сихорейцы часто насмехались над Тиблом, но сейчас Ошля не видел ничего, что бы заслуживало издевок или пренебрежения: они сражались с грозным и умелым противником, равным Сихорее.
— Колдун! - Истошно закричали наверху, - У них колдун! Уничтожить галеру с колдуном!
— Сигнал атаки - всем стрелкам! Сигнал по всем бортам!
Ошля снова глянул в окошко: одна из галер Сихореи, которая называлась Огневолосая, сама собой оторвалась от воды, обнажив черный киль, поросший водорослями и ракушками, и стала медленно подниматься в воздух, роняя потоки воды.
— Я не верю своим глазам… - Ахнул Унфирна, - Господи, её подняло! Гляди, она поднялась в воздух!
Удивиться было чему: за время рабства Ошля повидал всякое, но такое впервые.
— Стреляйте в галеру с колдуном! - Истошно кричал командир лучников Стойкой, - Тиблский колдун убьёт нас всех!
Ошля видел, как люди в панике прыгают со взлетевшего корабля, сбросив с себя шлемы и оставив на палубе оружие. Затем галеру будто отпустила невидимая рука, что могучей силой подняла ее над водой, и судно с грохотом упало на море, подняв огромную волну. Весла переломались и повылетали с палуб, с треском лопнула мачта, и сама галера, подскочив от удара, с треском и стоном разломилась надвое.
— Узрите славу несокрушимого Тибла! - Раздался крик наверху.
Ошля очнулся и понял, что враг уже на борту. Другая тиблская галера, воспользовавшись тем, что Стойкая потеряла в подвижности, пристала к ним по левому борту, чужеземцы пошли на абордаж. На палубе закипел бой, затопали сапоги и зазвенела сталь; на решетку упало тело одного из воинов.
— Смерть Тиблу! Сожжём и засеем солью!
— Режь всех, парни! В море всех!
Морская вода с кровью пролилась на нижнюю палубу, на головы и плечи гребцов.
— Запереть решётку! - Приказал Черный Краб, - Не пускать их на нижнюю палубу!
И сам запер засов, хотя тиблийцев, кажется, не интересовали невольники-весельники и они не собирались штурмовать гребные ярусы, а только перебить воинов.
Та галера, которую они протаранили, пыталась уползти, но с течью, с переломанными веслами и покалеченными гребцами только бестолково крутилась на месте и всё больше кренилась на борт.
Но, насколько Ошля мог судить, Сихорея проигрывала это сражение. Хотя ему со скамьи гребца был виден лишь небольшой участок морского простора, но здесь было почти уже не найти целых галер Сихореи на ходу. Ошля хотел поделиться этой мыслью с напарником, но тот был сейчас дурной, только тихо скулил и повторял:
— Еще немного… Скоро всё… Раз-Два…
Чёрный Краб промчался мимо к корме, высматривая приказы с соседних галер, и заорал:
— Нам сигнал к заднему ходу! Гребите, полный ход назад! Пристанем к своим и вычистим тиблийских собак с палубы! А ну-ка, сейчас же…
Вдруг в небе что-то загудело и тяжело рухнуло на Стойкую: горючий снаряд с катапульты противника попал аккурат в их корабль. Глиняное ядро лопнуло, липкая черная жижа растеклась по доскам и брусу, и свирепое пламя со звуком "о-о-ох!" неистовым вихрем взвилось вверх.
— Стойкая горит! - Истошно завопили наверху, - Покинуть галеру!
Мимо уключины Ошли снова пролетело несколько человек: воины прервали бой и теперь прыгали за борт сами, спасаясь от огня. Наверху кто-то ужасно кричал, а пламя шумело и трещало, всё набирая силу. Жалкие попытки погасить его водой из ведёр быстро были оставлены: пожар будто не заметил этих усилий, и вскоре верхняя боевая палуба вся занялась от носа до кормы. В голову Ошли дышало лютым жаром, огонь трещал и свистел, как в печи, а сквозь доски и решётку пополз сизый дым, который пах горелым деревом, смолой и асфальтом. Гребцы тоже вопили от страха, а те, кто был ярусом ниже, в свою очередь, пытались узнать, что творится наверху.
— Горим! Выбирайтесь, парни!
— Ломайте цепи! Ломайте всё, бежим! Наверху огонь!
Как-то нашли тяжёлую железную кувалду в такелажном складе трюма, и стали, передавая её по рядам, выбивать из пола кованые кольца, на которые крепились цепи. Удалось перебить даже и саму цепь, там, где её испортила морская вода.
На боевой палубе, тем временем, уже никто не сражался, не кричал и не бегал: и воины Сихореи, и Тибла покинули корабль, спрыгнув в море.
На головы рабов стали падать горящие головешки и сыпались искры, и языки пламени уже прорывались между досок. До того, как верхняя палуба выгорит и рухнет на головы нижним ярусам, оставалось не более пяти минут; впрочем, уже занялись борта, а от дыма стало тяжело дышать и резало глаза.
— Быстрее с кувалдой! - Заорал Ошля изо всех сил, - Тут ещё пол-галеры в цепи, нам огонь затылки лижет!
Унфирна забрался под скамью, чтобы спастись от жара и дыма.
В пробоину огненным вздохом ворвалось яростное пламя и рабы с криком попадали на пол, пытаясь уберечься от жара. Упал и Ошля в лужу солёной воды под ногами, чувствуя, как сгорают волосы на голове. Он стал бить руками и плескать на себя воду, чтобы хоть как то защититься от огня.
Какая-то светлая голова внизу додумалась пробить кувалдой борт галеры изнутри, и в нижние палубы хлынула потоком морская вода. Стойкая стала медленно крениться на бок и оседать; те, кто был в трюме, оказались в воде по шею и набирали воздух перед тем, как нырнуть в пролом либо выбраться в верхний ярус.
Боевая палуба с треском и грохотом обвалилась, поднимая каскады искр, тяжёлые несущие брусья попадали на головы рабов и над ними разверзлось нежно-розовое глубокое небо. На миг оглушенный Ошля увидел поле боя во весь охват: десятки галер ползли по морю, как левиафаны, сталкивались на полном ходу и крушили друг-друга. Иные горели кострами, дымя в небо черным дымом. Тут и там взлетали ввысь снаряды катапульт и метались стрелы, и стоял гул и далёкий рокот, и ветер доносил крики сражающихся и погибающих. Обломки, доски, рваные паруса с канатами, весла и куски судов плавали повсюду вместе с людскими телами. Местами разбитые галеры тонули, поднявшись на дыбы или перевернувшись на бок, и сотни людей - рабов, воинов, матросов, - отчаянно цеплялись за обломки кораблей.
Вода поднялась с нижних палуб Стойкой и окатила Ошлю по макушку. Тут целый фрагмент борта, где располагался второй ярус гребцов, отошёл и потянул Ошлю за собой. Кричащие люди полетели воду в цепях, вперемешку с вёслами, скамьями и досками, и морская пучина, кипящая от боя, поглотила их. Ошля отчаянно бился, тянулся к поверхности изо всех сил, но цепь держала его под водой вместе с живыми и мертвыми гребцами: их братство не хотелось отпускать из своих рядов ни при жизни, ни после смерти. Кто-то из гребцов стал тянуть через свои оковы перебитую молотом цепь, пока не высвободился, а с ним освободился и Ошля; он только успел всплыть и сделать глоток воздуха, как дымящая почерневшая Стойкая нырнула под воду и увлекла за собой людей. Последним усилием Ошля снова вынырнул на поверхность, сумел за что-то ухватиться руками и дышал, как безумный, и кашлял жгуче-солёной морской водой.
Остов Стойкой медленно погружался в воду, и вскоре совсем скрылся в пучине, оставив после себя только поле обломков и людей, барахтающихся в воде. Поодаль проплывала галера Тибла, та самая, которая взяла их на абордаж; на носу у неё стояло чучело-насмешка над Сихореей: набитая опилками фигура какого-то ощипанного кота из пакли и кусков меха, с жалкими куриными крыльями.
Ошля видел Мальгоранга, который лежал на воде, спиной на канатах, с раной от копья в шее. Чайки кричали и кружили диким танцем над погибшей Стойкой, и над каждым из павших судов завис этот странный хоровод птиц, словно особая погребальная печать. Никто не отпевал павших матросов, не поминал их, не мог предать земле - только эти голодные птицы галдели да кружили в небе.
Ошля схватился за обгоревшую фигуру льва с носа Стойкой, взобрался на нее и улёгся лицом к небу. Лежать так было удобно, почти уютно; в конце-концов, чем это отличалось от долгожданного отбоя после изматывающей гребли на галере? Только в эту минуту Ошля вдруг понял, что свободен, и столь сильного чувства свободы он не испытывал никогда в своей жизни. Даже тот трагический вечер в полях, переломивший его жизнь, который ранее казался апогеем радости, теперь был донельзя гадким и порочным в сравнении с тем умиротворением и поистине вселенским принятием, которое он познавал в эти минуты.
— Я умираю. - Проговорил Ошля с улыбкой помешательства, - Наконец-то всё. Наконец-то закончилось.
В этот момент Ошле пришла на ум безумная мысль о том, что даже хорошо, что всё это случилось. Что он оказался вырван из родной земли и очутился на галере, что перенес эти страдания и испытания, что умирает не пойми где, за чужой интерес, безымянным рабом, отслужившим свое. Мосавл был прав. Всё это хорошо, всё поделом! Сейчас Ошля думал, что без этой проверки на прочность он стал бы дурным, гнилым человеком, не пройди он все эти испытания, что был бы мелочен и порочен, останься его жизнь простой и лишенный серьезных страданий. Он благодарил Тадлахара, Мальгоранга и Аролеля, всех своих врагов и мучителей, благодарил Бога за эти испытания, и более того - в апогее своего раскаяния он дошёл до того, что пожалел, что его страдания были так малы. В помраченном сознании Ошля не мог судить, насколько верна эта мысль.
Утих водоворот на месте затонувшей Стойкой, и только россыпь обломков и живые и погибшие люди плавали на вокруг. Полуденное море снова стало безмятежно, и по его тихой глади плыл обгоревший штандарт с оскаленным крылатым львом.
— Я знаю, в чём я грешен. - Проговорил Ошля равнодушному небу, - Мосавл был прав, и Ихолай, и Аролель тоже. Теперь я раскаиваюсь. Я упивался народной любовью и смотрел на родного брата свысока. Я пренебрегал своими родителями и относился к ним, как к досадной обузе. Мне не нужна была Ивояна, а только её красота и её плоть, чтобы потешить себя самого и красоваться ею перед друзьями, как породистой кобылой. Я был напрочь гнилым человеком, но галера вывела меня на чистую воду. Но я умираю свободным. И хорошо.
Теперь Ошля был свободен, впервые за долгие семь лет. Он улыбнулся и закрыл глаза, с лёгкой душой предавая себя воле моря.