Последний шанс

- Ты выглядишь нездорóво, Рю. - Голова раскалывается... Акутагава отмахивается от товарища. Обычное дело. Он уже выпил все что мог, скоро отвратительная тошнота отступит и станет полегче.

Скоро станет.

Должно стать.

Ну пожалуйста. В последнее время приступы стали чаще и "Нурофен", заботливо предложенный, более сведущим в современной медицине библиотекарем, стал что слону дробина. Акутагава невесело ухмыляется про себя: всё-таки сражения с искаженцами - большая нагрузка на организм. Головная боль наконец отступает, оставляя неприятное помутнение вместо себя. Мысли всегда вязкие, как густой сахарный сироп. Вот только что он говорил с Каном, как вышло, что он смотрит на звёзды с Дазаем? Впрочем трогательная болтовня даже успокаивает. Акутагава уже привык к этой суетной душе где-то рядом с собой. С ним проще. Он не задаёт вопросов, не лезет в душу. Да, смотрит с беспокойством. Да, спрашивает у Кана о состоянии здоровья сенсея. Но он ничего не может сделать. Только быть рядом. И Акутагава благодарен, правда. Потому что под этот милый трёп он даже может съесть целую тарелку супа! Обычно еда в горло не лезет. Акутагаве кажется, что она вся пахнет рвотой и гнилью. А в иной день даже и от запаха еды начинает тошнить. ** Рюноске смотрит на Кумо, склонив голову к плечу. У того отсутствует половина головы и кусок плеча с той же стороны. Их поглотили коварные шестерёнки. Их и ещё большую часть пространства рядом. Верный признак того, что скоро снова придет боль. - Шестерёнки в глазах вертятся. Я, пожалуй, немного полежу. "Немного" не получается. Акутагава выпадает из жизни на двенадцать часов. На двенадцать часов проклятой агонии. В полубреду он чувствует, как кто-то крепко держит его за руку, слышит приглушённые голоса, но их смысл не улавливается. Висок сверлит невыносимая боль. Какой уж тут смысл? Наконец перед глазами возникает лицо Мори-сенсея. Тот хмурый и сосредоточенный. - Думаю, это все, чем я могу помочь... Короткая, такая незначительная боль где-то в сгибе локтя. Тепло. Сонливость. Спустя немного времени он, наконец, засыпает. Проснувшись, Рюноске обнаруживает себя в лазарете. Сквозь неплотно задернутые занавески он видит Кикучи. Где-то вне поля его зрения в полголоса говорит Дазай. - Такого раньше не было. Мори-сенсей вколол ему что-то. Может быть даже наркотик. Не знаю. Тебя не было. Кот сказал, что нельзя давать слабину. Запретил нам идти за тобой. А когда ты вернулся, он уже... Вот спал, - голос Дазая дрогнул. Кан сделал шаг в сторону собеседника, и Акутагава перестал его видеть. - Что мне делать? - Не знаю, - отозвался тихий и напряжённый голос Кикучи. - Я и сам хотел бы знать. Рюноске испытал неловкость. О нем говорили как об умирающем. Опять. Он тихо засмеялся и голоса за занавеской смолкли. - Да ладно, - неуместно пошутил он, - ты ведь уже пожелал мне смерти однажды. Было бы неплохо, если бы ты нашел в себе силы тихонечко убить меня, пока я спал. - Не говорите так! - Дазай резко отдергивает занавеску. Его лицо бледное и заплаканное. И он смотрит так... Что Акутагава невольно начинает смеяться. Прикладывает руку к виску, но все равно смеётся. Дазай не понимает, но его губы тоже трогает улыбка. *** Для нормального функционирования Акутагаве нужны Кан, Дазай и наркотики. Стараниями этих двоих, освоивших и перелопативших интернет, а так же Мори-сенсея, они наконец смогли справиться со злосчастным обострением. Но цена оказалась велика. Кот строжайше запретил выдавать лекарство в руки Акутагаве. Приходится искать подходы к Кану, тот неприклонен. Не даёт повышать дозу. Но он все понимает. Перед ним исхудавший, изломанный жизнью и болезнью друг. Кан смотрит в эти светлые глаза и не решается дать Рюноске меньше, чем тот просит. Он хотел бы снять с себя эту ответственность, не видеть как Акутагава ломается изнутри, не видеть этих ампул-шприцов-бинтов, не видеть самого Акутагавы под действием проклятых инъекций. Тот становится словно чужим. Каким-то другим человеком. Не Акутагавой Рюноске и даже не его искажённой темной версией. Кажется, именно этого он хотел? Но Кан не может отступить. Некому сменить его на этом посту. Кумэ не выдержит этого. Сиге доверить это не позволит сам Акутагава. А Дазай слишком слабовольный. Ему вообще доверять наркотики нельзя. Зато можно доверить ему Рю. Осаму, конечно тоже не в восторге от сложившейся ситуации, но он без ума от своей иконы. Кто угодно мог бы пренебречь заботой об Акутагаве, но не он. Дазай бережно расчесывает длинные спутанные волосы и все твердит как мантру: "Ничего-ничего. Справимся. Где наша не пропадала?" Даже Акутагава иногда удивляется тому какая стойкость обнаружилась в человеке. - Стойкость? - Дазай смеётся. В его руках поднос с мисо-супом. Сегодня даже не воняет. - Нет, это не стойкость. Это отсутствие выбора. Звук поставленной на стол тарелки отдается набатом в голове. Отсутствие выбора. Отсутствие выбора. Отсутствие выбора. Он не оставил им выбора. Не оставил выбора своему дорогому другу и этому невероятному человеку, бросившему эту фразу так легко, словно она ничего не значит. - Да, правду говорят: ты величайший лицемер, - смеётся Акутагава. Впервые за долгое время в его голове кристальная ясность. Он должен что-то изменить. Должен влить в себя этот суп. Должен обратиться за помощью. Должен освободить тех, кому не оставил другого выбора. Иначе... Зачем он здесь?