Ветер в лицо

— Да что вы, юноша, от вашей Чести давно уже ничего не осталось.  Вот опять он. Он не видит, что его юноше тоже сегодня плохо, продолжает бросать колкости по привычке, прикрыв глаза из-за мигрени. А Ричард рядом с ним рассыпается по кусочкам в этот момент, потому что он тоже устал, и отмахиваться от очередной едкой шутки нет никаких сил. Виду не подает, ровной рукой наливает вино, осторожно уворачивается от объятий и тихо, будто бы из сочувствия к чужой боли, а на деле скрывая дрожащий голос, почти шепчет.  — Я пойду спать, хорошо? Не засиживайся долго, лучше завтра доработай.  Что-то, наверное, было в ответ, Ричард не вслушивался, просто тихо притворил дверь и направился к спальне. Не к своей, это была бы слишком очевидная выходка, глупая и ненужная. Личные покои Рокэ были такие же синие и теплые, как его собственные, однако все вокруг неуловимо выдавало хозяина. От запаха благовоний, который юноша так любил вдыхать с чужих волос, сейчас было тошно настолько, что нестерпимо захотелось открыть окно. Нараспашку посреди зимних скал.   Ледяной ветер бьет в лицо, остужает щеки и хоть как-то оправдывает слезы в уголках глаз. Постыдная слабость, которую сегодня хотелось себе позволить.  Такое чувство, будто все, что могло пойти не так, пошло сегодня не так. Вчера у них выдался почти свободный день только для себя самих, полная поцелуев и вина ночь. А утром ничего: пустая постель, спальня и особняк. Нет, были слуги, конечно, но не было Рокэ. Того, кто еще неделю назад обещал провести этот день вместе, но ушел на рассвете по очередным важным делам. Долг выше любви, они оба понимали, но легче не становилось.  Очнуться от дурных мыслей удается только когда перед его глазами захлопывают ставни и сильные руки тут же утягивают его в объятия, прижимают спиной к груди, горячие губы невесомо прижимаются к выпирающему позвонку. Ричард только в этот момент понимает, что его трясет — от холода, от обиды, — и позволяет себе очередную слабость — льнет ближе, поворачивается и уже сам обнимает.  — Что же ты делаешь, мой северный герцог? Замерз весь, точно заболеешь, — теплые поцелуи щекочут онемевшие от холода скулы, — что случилось, Дикон?   Юноша может только пристыженно замотать головой и спрятать лицо в изгибе шеи (с каждым месяцем это получалось все сложнее).  — Это глупость. Моя очередная глупость.   — Если эта глупость расстраивает тебя, то мне важно знать. Помнишь, мы обещали друг другу решать проблемы, а не молчать? Давай сейчас вместе попробуем поговорить, мне невыносимо видеть такие твои попытки спрятать все в себе.  Ткань рубашки становится влажной, отчего сердце Рокэ начинает болеть. “Не смог, не уберег, от себя же не защитил”, — бьется в голове.  — Я рассчитывал провести этот день вместе. Знаешь, проснуться к полудню, целоваться до обеда, после, почитать тебе вслух в библиотеке. А ты вернулся к ночи... я не виню, не думай, понимаю все. Но ничего не могу поделать с собой.  Тонкие пальцы вплетаются в волосы, ведут сквозь вихры, гладят. Рокэ успокаивает его как может, как умеет.  — Прости меня. Утром прискакал посыльный, его Величество срочно хотел видеть. Расскажу тебе потом про все эти политические пируэты, если захочешь. Мне так хотелось отправить их всех к Леворукому и вернуться домой к тебе. Представляешь, я даже подумывал на совете настрочить тебе романтическое письмо в стиле безусого корнета.   Шею пощекотал смешок, плечи теперь подрагивали от смеха, а не от озноба, им обоим стало лучше.  — Так что завтра, что бы не случилось, пусть все идут к кошкам, я буду занят только тобой. Клянусь, если они решат, что без меня никак, то пусть берут дом осадой.  Ричард не смог для себя определить, сколько было лжи в этом обещании, Ворон мог с легким сердцем действительно приказать запереть ворота и расставить мушкетеров на позиции.  — Tha gaol agam ort.  — Eres mi alma.