Мгновения

Сети молний гуляют по голове, оплетая её, блистая отвратительно-яркими солнечными лучами, от которых болят глаза, стремясь закрыться до обеда минимум. Ёсико, пришедшая рано, этому не способствует: предупреждает, что с юношей они уходят, просит посидеть с ребёнком и одаривает однозначным взглядом, давая понять, что о произошедшем в сэнто она прекрасно знает. В ответ Хисахидэ кивает и скрывает лицо ладонями, чтобы растереть кожу и привести себя в чувства от ночи плохого сна, что соответствовал грозе среди ясного неба. Откинув одеяло, Хисахидэ поднимается с постели, уставшим взглядом оглядывая помещение. Ёсико ушла также стремительно, как и пришла, оставив одного. По её выражению лица было понятно, что она хотела бы, как раньше, прочитать нравоучительную лекцию, однако что-то её остановило: ничто иное как возраст и осознание паники на пустом месте. Ещё ночью, пребывая в рассуждениях и невозможности сомкнуть веки в один из десятка периодов, Хисахидэ обдумал, что именно произошло, и пришел к выводу, что ничего и не было. Причин для беспокойства — тоже. Наоборот, это удача, что особенность юношеского тела выявилась на ранних стадиях знакомства и он не оказался в неудобном положении среди знакомых и не очень мужчин, в которых, признаться честно, Хисахидэ сомневался: не у каждого морали и достоинства хватит, чтобы не рассматривать и не трогать молодого человека. К тому же, самостоятельно он вряд ли бы справился с набором воды и мытьём, а возвращаться и будить измученную Ёсико казалось кощунством. Несмотря на возможные риски, прошло всё практически идеально и Хисахидэ даже благодарен мальчику, что помог сделать первые шаги, набраться сил и решиться на что-либо. Несомненно, Хисахидэ себя корил за холод и безразличие к сыну, ненавидел страдания Ёсико, но, пожалуй, незримого толчка ему не хватало. Не хватало увидеть, что незнакомый мальчишка относится к чужому ребёнку, которого видит всего пару дней, лучше, чем Хисахидэ эти несчастные полтора года. Не хватало уже ощутимого толчка от Ёсико, которая пихнула его в плечо, вскинув брови. Такая глупость, а задела за живое, впервые Хисахидэ взглянул на ребенка по-другому и задумался о нём чуть больше, чем поверхностно. Зацепился случайно и начал падать, не имея возможности вздохнуть. Он стискивал зубы, желая отложить отвращение и навязчивые мысли хотя бы до утра, однако у них были другие планы: словно выступы, они пронзали тело, ломали кости, когда он случайно с ними сталкивался; грубо били, оставляя цвести бутонами синяки и шишки, пока путь ко дну всё продолжался. И всё же закончился. С таким паршивым настроением и отвращением к себе Хисахидэ ещё не приходилось просыпаться. Вторая подобная ночь решила его добить, несмотря на принятое решение изменить отношение к сыну. Беспрепятственно он согласился на просьбу Ёсико и, сгорбившись, сидел уставившись в стену. Пожалуй, с хорошим самочувствием воплощать амбиции могло быть проще, но Хисахидэ этого не заслужил: слишком поздно, чтобы он заполучил пощаду. Из соседней комнаты послышались детские причмокивания и Хисахидэ медленно поднялся, придерживаясь за стену, напоминая себе этим безымянного юношу. Как и ожидалось, Кацуси проснулся, ворочаясь в кроватке. Его зелёные глаза блуждают по комнате в поисках кого-либо и находят, детский голосок с трудом выговаривает «папа». Хисахидэ смотрит на него и грустно улыбается, протягивая руку, чтобы взять маленькую ладошку. Он не может сказать, что любит этого ребенка, всё в нём напоминает вовсе не отца, а мать: те же зелёные глаза, те же светло-русые волосы, будто и не его вовсе. В верности бывшей супруги Хисахидэ уверен и от этого ещё неприятнее. Их общими усилиями они обрекли ребёнка на страдания. К счастью, решили всё же не мучить друг друга и уйти в разные стороны: Хисахидэ остался на Татарасуне вместе с Кацуси, его бывшая жена вернулась на Наруками к семье. Ни ей, ни ему ребенок был не нужен: одна роковая случайность привела к появлению Кацуси, лишая возможности мирно разойтись, будучи ничем друг другу не обязанными. Хисахидэ не заставляет себя любить его — он как мантру повторяет, что должен о нём заботиться, быть отцом. Кацуси бормочет что-то и крепко хватается за мужские пальцы, а Хисахидэ облокачивается лбом о деревянные перила, заставляя сопротивляющееся тело поддаться сочувствию и остаться на месте. Сделав глубокий вдох, Хисахидэ пытается улыбнуться Кацуси из всех оставшихся сил и берет того на руки. — С новым днём, малыш. Папа обещает быть рядом, — он несёт его к пеленальному столику, не позволяя слезам и выступить у век.

❥｡⁠｡｡ᕗ

Спустя час, как Тсукико и предупреждала, она уходит. Точно также, как и большинство девушек: помощь по хозяйству является неотъемлемой частью жизни, которой каждая следует. Ёсико не является исключением, поэтому за локоть поднимает Кабукимоно, ведя домой. Обратно они идут неспешно, меньше провоцируя боли в ногах. — Чем отличаются мужские дела от женских? — решает он спросить из любопытства, искоса поглядывая на других деревенщин. Ему в какой-то мере хочется соответствовать «мужским занятиям», чтобы оправдать свою самоидентификацию. — Ничем, нет женских и мужских занятий, тут вопрос в распределении обязанностей, — хмыкает она и закрывает за ними дверь. — Поверь, неважно парень ты или девушка, ты можешь исполнять любые дела. Особенно когда нечего есть и пить. — А почему тогда Нэоко говорила о них? — уточняет Кабукимоно, блаженно скидывая с ног гэта. Он усаживается на стул, чтобы размять ноющие пальцы. — Не стоит верить всему, что говорят люди, а Нэоко часто несёт глупости, — Ёсико глубоко вздыхает, упирая руки в бока, но ничего не говорит — прикрывает глаза. Кабукимоно не мешает ей эти пару минут, тоже уходя в свои мысли. Ему не даёт покоя последняя фраза. Чему тогда можно верить? Могут люди говорить по незнанию, а могут врать, также как он. Как в таком случае отделить истину от вымысла? Может ли Ёсико ошибаться, сказав эту фразу и все предыдущие? — Ты не переживай так сильно. Это не важно, — она подаёт ему руку, утягивая на кухню. — Сегодняшний план таков: сейчас завтракаем, а потом сделаем уборку. Мальчики пусть побудут вдвоём. К тому же, я вроде обещала объяснить тебе часовой пояс. — Да, — Кабукимоно пытается не заострять внимание на её словах, однако спокойствия они не внушают. Он идет следом, чтобы перекусить; из зала слышны разговоры Нивы и Кацуси: малыша учат произносить слова. Кабукимоно чувствует не то гордость, что научился сам, не то тянущую обиду, что с ним никто не занимался. Они с Ёсико завтракают в тишине, следя за размеренной речью Нивы. Ёсико не выглядит воодушевленной, однако умиротворение на ее лице расслабляет, Кабукимоно же сосредотачивается на еде, когда поглядывания в сторону коридора надоедают, а спустя минуты начинает казаться, что огурец разговаривает с морковкой, прося повторить слово «кубики», коими, похоже выступает зеленая крупа. Даже становится жалко их есть, однако приходится. С концом трапезы и мытья посуды Ёсико берет тряпочки и переливает из большой бочки в небольшую чашу чистую воду, добавляет туда голубой раствор из трав, смачивает ткань. Одну она отдает Кабукимоно, другую берет сама. — Слушай внимательно: сейчас начнем влажную уборку. Тряпкой нужно протереть пыль и грязь со всех поверхностей, саму тряпку нужно периодически споласкивать в воде, чтобы она не разносила ничего. Понятно? — она объясняет, демонстрируя на обеденном столе, дожидается кивка и продолжает: — Руками лицо и волосы не трогать. Пока поможешь мне тут, а после пойдем дальше. Что делать с полом подумаем позже. Так и расходятся в свои углы. Точнее по разные сторону гарнитура: Кабукимоно несмело водит тряпкой по одному концу, наблюдая полоски влаги на столе, Ёсико соответственно работает с другим. У нее все идет более быстро и бойко, а Кабукимоно не понимает зачем он вообще этим занимается, если кухня чистая. Видимо заметив отсутствие энтузиазма у помощника, Ёсико подгоняет: — Давай-давай, микробы сами себя не вымоют, — и на последок, сполоснув руки, брызгает в него чистой водой. Уже мокрый и теперь понимающий Кабукимоно активно перебирается от одной поверхности к другой, потому что боится микробов, о которых наслышан как о самой страшной болезни, а не чтобы добраться до чаши с водой и мстительно окатить ей в ответ Ёсико. Но это не точно. Она окунает тряпку в воду и, догадываясь о чужом замысле, уходит в свою комнату с хитрой улыбкой, оставив Кабукимоно разбираться со столешницей. Впрочем, он не сильно расстраивается и не отстает: свою собственную комнату тоже надо почистить. Заполненное пространство становится пустым, когда Кабукимоно оценивает масштаб работы: столик и комод, до края шкафа Кабукимоно не смог бы дотянуться при всем желании. Не идёт ни в какое сравнение с количеством предметов комнаты Ёсико. Заканчивает он за несколько коротких мычаний, имитирующих песни птиц, и возвращается на кухню, складывая тряпку в чашу и промывая руки в чистой воде, прежде чем сесть за стол. Через полчаса Ёсико усаживается рядом, она обмахивается узорчатым веером, тяжело дыша. Устало переводит взгляд на открытое окно, благодаря ему в комнату льется тепло, от которого она как раз отмахивается. Кабукимоно понимает ее и сам поднимается, чтобы закрыть, немного нелепо облокачивается на столешницу и захлопывает, продевая железную палочку сквозь петли. — Спасибо. Думаю полом займемся как-нибудь потом, — она мотает головой из стороны в сторону. — Протри в зале, пожалуйста. Заодно посмотри, как там мальчики. Поводив в воде тряпкой, разморенный солнечными лучами, что до этого пригревали тело, он отправляется выполнять поручение. Нива и Кацураги сидели на полу и строили домик из кубиков. Аккуратно обходя игрушки, Кабукимоно останавливается возле первой точки, где необходима влажная уборка, и приветливо улыбается Ниве, здороваясь. — Доброе-доброе, как погуляли? Слышал Ёсико загрузила тебя, — он жмурится, смаргивая медлительность, будто тоже пригрелся на солнышке и не хочет двигаться. Его волосы спутаны и распущены. — Все прошло хорошо, я подружился с людьми, — пожалуй, это самая радостная часть дня, которую обдумать и усвоить пока не получается. — Я лишь помогаю ей. — Если что-то не будет получаться — можешь попросить меня, — Нива давит зевок и ложится на пол, из-под полуприкрытых век глядит то на Кабукимоно, что приступил к задаче, то на Кацуси, строившего домик. — Я сегодня, получается, свободен. Завтра пойду в кузницу отливать мечи. Рука с тряпкой останавливается, так и не закончив тереть полку. Неужели это и есть то мужское занятие, о котором говорила Нэоко? Следом вспоминаются слова Ёсико и он впадает в ступор, застыв взглядом на одном месте. Внутри два утверждения сталкиваются как волны, идущие в разных направлениях, среди облаков появляется желтая вспышка: — Что-то не так? Конечно, Нива замечает его заминку и спешит спросить. Кабукимоно не торопится с ответом, а тщательно обдумывает как его сформулировать, решая сократить до одного вопроса. Как третья сторона Нива должен знать, что делать и как заставить примириться две волны. — Как понять, что человеку нельзя верить? — Ты меня в чем-то подозреваешь? — он удивленно поднимает брови, а после усмехается, растягивая губы в улыбке. — Нет, — Кабукимоно ворочает головой из стороны в сторону, продолжая уборку. — Ёсико сказала, что не всему можно верить. — Оу, — протягивает Нива и садится, задумчиво вплетает в волосы руку. — В чем-то она права. Смотря чему не стоит верить: вранью или чужому мнению. — Чужому мнению? — переспрашивает Кабукимоно, подозревая, что такой функции у себя не имеет. Про ложь он догадывается и сам: если он врет и Кацураги тоже, то и смысла переживать нет. Выходит так, что врать может каждый. Это часть среды, в которой он ныне живёт и с которой должен смириться. Кабукимоно не знает верит ли ему хоть кто-то, ведь ложь для него также нова, как и готовка ужина, однако старается отпустить этот момент: даже если нет — правда им не известна. Ложь — барьер перед пропастью, дно которой можно узнать только спустившись по дорожкам, о существовании которых никто тоже не знает. Любопытным путникам придется несладко во время поиска разгадок. — В зависимости от твоих желаний. Если хочешь — верь, — он пожимает плечами, не правильно его поняв. — Однако стоит попробовать что-то самому и сформировать собственное. — Ёсико и Нэоко не сошлись во мнениях? — догадывается Кабукимоно, спрашивая теперь уже у себя. Так все встает на свои места и кажется до тоски под ребрами очевидным, недовольство, что он не догадался раньше, врезается в грудь, однако Кабукимоно уточняет, не уверенный в том, что правильно трактует понятие: — Что такое мнение? — Это то каким ты видишь мир. К примеру, ты можешь считать, что Ёсико готовит невкусно, такое имеет место быть, — наблюдая за чужими попытками разобраться, Нива выглядит весёлым. — Спасибо, — Кабукимоно широко улыбается, ещё раз мысленно сопоставляя информацию и остаётся доволен. В итоге, чтобы понять насколько отличается готовка еды и работа в кузнице, нужно попробовать и то, и то. — Могу я помочь тебе в кузнице? — Довольно неожиданное желание, — он окидывает Кабукимоно взглядом, — но я вынужден отказаться. Ты пока не готов к этому. Кивнув головой, Кабукимоно отворачивается, однако чувствует спиной взор карих глаз, и продолжает уборку, закусывая губу. Ему неприятно, что чтобы сформировать мнение нужно сделать то, что ему не позволяют. Разумом он понимает, что никто не должен соглашаться на его желания, однако сердце болезненно сжимается. — Ты сильно расстроился? — Нива поднимается со своего места и кладёт руку на его плечо. — Тебе не нужно идти ковать мечи, чтобы заиметь собственный взгляд на мир. Ты уже его создаёшь. — Я хочу понять, кто был прав: Ёсико или Нэоко, — Кабукимоно оставляет тряпку и поворачивается к Ниве лицом, во взгляде выражает всю печаль, что есть внутри. — Архонты, что эти женщины тебе наговорили? — он устало вздыхает, однако кладёт ладони на его спину, чтобы утянуть в успокаивающие объятья. — Нэоко сказала, что готовить — женское занятие, — смущаясь, Кабукимоно кладет щеку мужчине на грудь, прижимаясь ближе к людскому теплу. Руками он хочет схватиться за края юкаты, но останавливает себя: помнит, что кистями желательно ничего не касаться. — А ковать мечи — мужское, — хмыкает Нива и расслабляется, берет чужие плечи, от себя оттягивая, чтобы взглянуть в глаза. — Если тебе готовка доставляет удовольствие — не имеет значения. Делай то, что тебе нравится, хорошо? В ответ Кабукимоно угукает и позволяет себе снова обнять Ниву, на что тот смеётся, оставаясь в таком положении ещё какое-то время, поглядывая через плечо на Кацуси. Уборку они с Ёсико заканчивают спокойно, готовят обед и расходятся. Кабукимоно садится за столик в своей комнате, берет книжку, повторяет изученные буквы и продолжает переписывать предложения, прерываясь на маленькие зарисовки окружающих предметов в уголках бумаги. Кацуси укладывают спать, Нива уходит в соответствии со своими планами, а Ёсико проходит в комнату к Кабукимоно, долго смотрит, как он пишет, пока не произносит: — Часовые пояса, — напоминает она и берет лист чистой бумаги с зелёным мелком. Рисует большой круг, делит его палочками на двенадцать частей, каждую красит в один из цветов, когда их перестает хватать, чтобы сделать секции разных оттенков, начинает крупно штриховать. Сверху пишет нули, снизу спираль. Пододвигает к Кабукимоно и показывает, какая часть, что значит. — На улице мы опираемся на движение солнца: нет возможности и времени смотреть на часы, — она закусывает губу, над чем-то задумываясь. — А, точно же! Совсем забыла, — Ёсико залезает рукой в рукав и вытаскивает оттуда дерево со стеклом и песком, — это мой подарок тебе. Когда переворачиваешь, песок сыпется ровно две минуты. Кабукимоно благодарит ее и принимает часы, следует инструкции и смотрит пристально за каждым граммом, спадающим вниз, словно водопад. Наблюдать за ним — одно удовольствие, песок действует умиротворяюще на имитацию человеческой нервной системы и хочется остаться на подольше. Ёсико отходит в свою комнату, улыбаясь, чтобы забрать оттуда обычные часы и уже на примере их еще раз объяснить. Она пытается сфокусировать его внимание на примечательных деталях круга, на отличиях и привить ассоциации; подписывает все числа и они вдвоем повторяют их, пока Кабукимоно не запомнил счет от одного до двенадцати, не без помощи чудесного круга, которых пришлось сделать дважды: второй без чисел, чтобы тренироваться. На все про все, по словам Ёсико, ушло полтора часа, единогласно было решено отдохнуть и Кабукимоно остатки времени провел за лежанием на футоне. Погрузился в собственные мысли, пытаясь уложить имеющиеся данные, отдающие бурлением воды озера: теперь у него есть имя, он может заниматься чем хочет и постепенно составляет личный кругозор, — подытожил он, срывая с гор верхушки, игнорируя основы, аргументы и другие составляющие. Выцепил самое важное. С такими рассуждениями он идет готовить ужин, задумываясь о равноценности обмена работы рук на кров и еду. В груди, наконец, ничего не давит и не болит, только воодушевление толкает его под ноги поближе к природнившемуся низкому кухонному столику. Нива и Ёсико оба сидят там, Кацуси расположился на ногах отца, пальцами пытаясь пододвинуть к себе ложку. Когда Кабукимоно присаживается за стол, Нива первым начинает диалог: — Ёсико мне рассказала, что ты выбрал себе имя, — он улыбается, протягивая руку в своем излюбленном жесте, на который Кабукимоно склоняет голову, придвигаясь, слыша короткий весёлый смешок, — поздравляю. Надеюсь, тебе оно нравится. — Да, — он широко улыбается; кажется, что даже уголки глаз радостно приподнялись вверх, однако это лишь эластичность кожи создает неверное впечатление. — Вы сегодня будете гулять? — уточняет Нива и отвлекается: — Кацуси, тебе так нужна эта ложка? — Да, — капризно бурчит малыш и заполучает желаемое, отвлекаясь на новую игрушку. — Хм, если Кабукимоно захочет составить мне компанию, то можно, — она смотрит в окно, — пойдешь с нами? — Боюсь, мне с вами делать нечего, — он усмехается, прищурившись. Они загадочно переглядываются с Ёсико, которая корчит рожицу в ответ, хитро улыбаясь. — Сплетни о чужом нижнем белье меня не особо интересуют. — Кто говорит о сплетнях? А как же приятно провести время в окружении дам? — она опирается щекой на локоть и обворожительно улыбается. Кабукимоно пытается поймать их настроение, однако понимание разговора почему-то не приходит и он наблюдает в поисках ответов, ощущая себя исследователем. — Окстись, это только твоя комфортная среда, — он отмахивается, захватывая из чашки на столе горстку ягод. — Я все же побуду дома, в другой раз Ё, в другой раз. — Я хочу провести время в окружении дам, — выдает Кабукимоно, отвечая на один из вопросов Ёсико. Он сделал это по наитию, желанию вклиниться в диалог и получить немного внимания, чего и добился: все три головы оборачиваются на него. Ёсико будто не знает посмеяться ей или удивиться, Нива отворачивается с улыбкой, а Кацуси требует отпустить его. Один Кабукимоно остается невозмутим, пробегая взглядом по каждому. Кажется, он сказал что-то не то. — Мальчик, — Кацуси тянет ручки вверх и Нива отдает его на руки Кабукимоно. Ёсико решает смолчать, не находясь ни с реакцией, ни с ответом. Выходят из дома они после ужина. Нива помогает поправить на голове Кабукимоно вуаль и успевает быть вежливо поправленным Ёсико, потому что назвал предмет неверно. — Сам ты платок, — фыркает она, накидывая на плечи ткань, — а это — вуаль, — заявляет гордо и уверенно, Нива поднимает руки и не спорит. Вдвоем, без Кацуси, они снова выходят из дома и снова в противных гэта. В этот раз их цель ясна, ведь на пледе уже сидят знакомые лица, однако Ёсико крепко хватает Кабукимоно за локоть, и ведет вдоль дороги, совершенно не туда, где находятся Нэоко и Тсукико. Рука тащит вперед из-за слишком быстрой ходьбы, несвойственной едва умеющим ходить ногам. Они идут мимо любопытных взглядов, заинтересованных поворотов головы и приветствий; вечером людей оказывается гораздо больше, часть из них толпится скорее попасть в сэнто, кто-то остается на грядках, орудуя предметами из металла и дерева; кто-то занимается своими делами. Вдыхая стойкие запахи сладости молока, железа и нагретого воздуха, Кабукимоно одаривает деревенщин долгими морганиями, более не чувствуя того липкого страха и стыда, глупо улыбается всем, кого видит. Почему-то этот душный кислород кажется самой правильной вещью в мире и Кабукимоно заполняет им легкие, не желая отпускать. Впрочем, как и Ёсико не желает отпускать его. Дорога занимает гораздо дольше времени, чем предполагал Кабукимоно. Если бы он захватил с собой песочные часы, они точно отмерили не меньше десятка минут. Измученные ноги давно ныли, однако с каждым шагом это будто переходило на новый уровень. — Куда мы? — не выдержав, спрашивает он. — Тш-ш, так надо, — говорит она и резко сворачивает, направляясь на выход из деревни. Перед ними предстала высокая арка с колокольчиками и также быстро исчезла позади, Ёсико вывела их на пустующее пространство, среди которого разглядеть Кабукимоно мог только редкие деревья отоги. Признаться, ему хотелось бы увидеть сакуру или клены, но ни того, ни другого на горизонте не мелькало. Когда шаги начинают отдавать режущей болью, Кабукимоно окончательно смиряется, пытаясь ее отпустить и шагать, не избегая: в любом случае, поздно. Доходят они как ни странно до обрыва, там и останавливаются. Ноги через тонкие носки щекочет трава небольшими колосками, сухая земля крепко соединена и не грозит обвалиться. Где-то внизу, в песке, Кабукимоно различает краба и ракушку, а еще глядит на море. Из-за высоты и структуры земли его ветра не так сильно долетают до них, только ерошат волосы и обдают прохладой лицо. Так близко Кабукимоно никогда не видел море, однако что-то подсказывало, что привели его сюда не за этим. — Идем сюда, — Ёсико тянет его к камням. — Садись, — просит она и Кабукимоно исполняет просьбу, — нет, не так, повернись. Что ж, возможно раны на ногах и длительная дорога того стоили. Круг солнца медленно съезжал вниз, окрашивая небо в оранжевый, из него в розовый и фиолетовый. Заходил прямо за рядками десятков домиков в инадзумском стиле, окруженных цветами, деревьями и полями с посевами. Контрастировал с резными и не очень крышами, особенно прожорливо поглядывая на старенький сэнто, чья позиция была выбрана с уважением к дружбе нынешних двух стариков: его самого и солнца, изо дня в день, проводившего обряд. Они безмолвно разговаривали на языке ветров и теплых лучей дозволенные им минуты и расходились как в море корабли. Ёсико сидела рядом с ним, наблюдая за отражением заката в темных, завороженных природным явлением, глазах, видела приоткрытый рот невинного личика и улыбалась, считая, что поступила правильно. Позже они обязательно вернутся в деревню и выпьют горячего чая в окружении подруг, однако сейчас она позволяет себе откинуться на руки и последовать примеру мальчишки, заискивающе поглядывая на озорной солнечный круг.