Storm In Her Heart

Just stay with me My heart is bleeding I need your healing Wait for me Well, it ain't easy To love someone like me © Monika Linkyte — Stay

Пол в коридоре кажется ледяным. Она переступает босыми ступнями, зябко трет плечи. Ей не согреться — без него. Без него не спастись, не выбраться из парализующей тьмы. Без него — не вздохнуть. И она идет: каждый шаг — словно по острым кольям, каждый раскат грома — взрывом в ушах. — Это всего лишь шторм… — шепчет снова и снова, будто молитву; соль беспощадно жжет дрожащие губы. — Всего лишь дурацкий шторм… Она Макула. Она не должна бояться. Не должна. Но страх все равно раздирает грудь, сковывает тело до онемения, волнами накатывает раз за разом, не давая опомниться. Каждый вздох распирает болью, сердце колотится так, словно вот-вот пробьет ребра. И лишь фантомное ощущение его улыбки и теплых пальцев на талии дает ей сил идти дальше. нужно к нему. нужно его увидеть. Шаг за шагом, все быстрее и быстрее — и вот она уже бежит, бежит изо всех сил, едва не спотыкаясь, в один миг преодолевая лестницу к его спальне. Вновь оглушительный грохот, вспышка молнии — из горла рвутся всхлипы, руки дрожат, и эта чертова дверь никак не поддается: один раз, другой… — Микейла? — он сонно моргает, приподнявшись на постели. — Что-то случилось? Очередной раскат грома шквалом обрушивается, раскраивает на части, и она вскрикивает, а затем обваливается на пол, срываясь в панические рыдания. — Эй, эй, — его прикосновения обжигают огнем; она упорно пытается сделать хотя бы вздох, — Микейла, посмотри на меня, — горячие ладони мягко приподнимают лицо. — В чем дело? У него глаза цвета расплавленного шоколада, такие лучистые, такие живые — прекрасные. Он смотрит озадаченно, с тревогой, и слезы душат только сильнее. — Ты мне нужен, — выдыхает она то, что разрывает, захлестывает изнутри, бьется в каждой клеточке тела нестерпимой, отчаянной жаждой. ты мне нужен, ты мне нужен, ты мне нужен — жмется судорожно, футболку сгребает, горячечно шепчет в шею, и он обнимает в ответ, целует в макушку, в висок. — Я здесь, — бормочет в ее волосы. — Все хорошо, Кей. Я здесь. И она снова начинает дышать. — И давно это у тебя? Его руки медленно скользят по спине, по плечам; его тепло словно перетекает в нее, наполняет с каждым касанием. Биение его сердца под ладонями почти завораживает — будто оно бьется и в ней, будто он ее неотъемлемая часть, ее половина. Дыхание постепенно выравнивается, дрожь утихает. Лежать бы так вечность и глаз не открывать совсем — но его вопрос не оставляет ей шансов. — С детства, — она едва слышно вздыхает. — Глупо, правда? — силится улыбнуться, но выходит лишь кривая усмешка. — Великая и ужасная Микейла Макула боится грозы. Кендис бы наверняка раздула из этого сенсацию. — Кей… — начинает он. — Я чувствую себя такой слабой… и беспомощной, — ее голос вновь ломается, сыпется осколками. — Будто я совсем одна в темноте. Я кричу… но никто меня не слышит… И мне страшно… так страшно, что я задыхаюсь… Я словно тону и не могу выбраться, — пальцы опять стискивают его футболку — ее единственный спасательный круг. — Я не знаю, что со мной, Брэди. Мне кажется, я больше не знаю, кто я… — Я скажу тебе, — он слегка отстраняет ее от себя, мягко обхватывает ладонями лицо, глядя в глаза. — Ты самая прекрасная, самая храбрая, самая сильная женщина во всем мире. Нет ничего, с чем ты не можешь справиться. Ты лучший воин на острове. Ты отличный советник и хороший друг. И ты просто потрясающе целуешься, — улыбается по-мальчишески светло, а затем тянет ее ближе, касается лба и носа своими. — Я люблю тебя, Микейла. Я люблю тебя всем сердцем и всей душой, и никакие глупые страхи этого не изменят. Микейла сглатывает; глаза снова застилают слезы. Чувства переполняют ее, рвутся наружу — целый пламенный вихрь, который она не может описать словами. чем я тебя заслужила? Их губы встречаются, и она обнимает его так крепко, как только может, запускает пальцы в волосы. Он прижимает ее к себе, — горячий, как солнце — и остатки льда стремительно тают в жадном сплетении их тел. Они целуются с упоением, пробирающим до сладких мурашек, с такой отчаянной нежностью, что дыхание заходится, а по телу вновь бежит дрожь — от желания быть еще ближе, принадлежать ему безгранично, срастись в одно целое и больше не разъединяться ни на мгновение. — Не оставляй меня, — шепчет она в его губы. — Никогда, — шепчет он в ответ, целуя ее в щеки, в нос, в подбородок; его руки проскальзывают под ее тонкую ночнушку, и она запрокидывает голову, целиком отдаваясь его неторопливым и чувственным ласкам. Шторм за окном и не думает прекращаться, но страх больше не властен над ней. Похоже, Кендис и ее сенсации придется немного подождать. С тех пор это превращается в привычку. С первыми раскатами грома она спешит к Брэди — и забывает обо всем на свете, оказавшись в его жарких, надежных объятиях. Они устраиваются в их с Бумером спальне или в ее комнате: слушают музыку, болтают о всяких пустяках, а иногда занимаются любовью, и близость их в такие моменты нежная до исступления, с размеренными движениями и долгими поцелуями, с всепоглощающим желанием касаться, прижиматься, не отпускать, с вышептыванием влюбленных глупостей друг другу в губы. Как это случилось? Как мальчишка, что так раздражал своим нелепым флиртом, стал ее главным, бесценным сокровищем, ее самым действенным лекарством? Ответа на эти вопросы нет — но он и не нужен. Никакие слова не нужны, когда они вместе смеются над чем-то, когда их дыхания и стук сердец сливаются воедино, когда она выгибается навстречу его влажным поцелуям. Рядом с ним она вновь становится собой — и это все, что имеет значение. Рядом с ним она вновь обретает покой. Однако покой этот оказывается лишь временной передышкой, затишьем перед настоящей бурей. Шторм сегодня особенно сильный. Ветер завывает, словно дикий зверь, от громовых раскатов содрогаются стены. Остров скрывает мутная пелена дождя. Они, как обычно, располагаются в королевской спальне. Она лежит у него на груди, уткнувшись в изгиб шеи, в который раз теряясь в их завораживающем единстве. Они чувствуют друг друга до последнего атома, дышат в унисон — кровать кажется островком безмятежности посреди бушующего урагана. Микейла не сдерживает улыбки, когда Брэди начинает осторожно целовать кончики ее пальцев, постепенно спускаясь к ногтям и фалангам. Она задумывается, где еще хотела бы ощутить его губы, и низ живота привычно отзывается жаром. — Ваше величество, — голос ее отца вырывает из сладкого забытья, — я объявил штормовое предупреждение и активировал защиту. — Бумер уже вернулся? — ну разумеется, это первое, что волнует Брэди. — Пока нет. Но я послал Махаму с отрядом на поиски. Они отведут его в укрытие. — Спасибо, Мейсон, — Брэди выдыхает с заметным облегчением. — Вообще-то, мой король, — ее отец делает небольшую паузу, — это я должен поблагодарить вас. Я много лет пытался избавить Микейлу от этого страха. Перепробовал все, — его голос становится тише, в нем явно слышится легкая дрожь, — но ничего не помогало. Пока не появились вы. — Я был нужен ей, — пальцы Брэди мягко касаются волос, скользят по спине, отзываясь внутри щекочущим теплом. — Это меньшее, что я мог сделать. Он обнимает ее — бесконечно бережно, словно хочет кольцом своих рук оградить от всего дурного, и Микейла льнет к нему крепче; счастье затапливает, стучит в груди заполошным мой, мой, мой. Она снова улыбается блаженно, пьяная им и своей любовью — такой острой, такой ненасытной и трепетной, бездонной, как океан. не отпущу, не отдам больше, никому, никогда… — Похоже, я недооценивал силу истинной любви, — констатирует ее отец все так же негромко. Его шаги стихают за дверью, и Брэди тотчас напрягается — едва ощутимо, но этого хватает, чтобы сердцебиение ускорилось вновь. — Микейла, — произносит он, неторопливо и как-то отстраненно перебирая ее волосы, — ты когда-нибудь говорила с ним о… своем страхе? — Нет, — она трется носом о его шею, поглаживает грудь. — Ну то есть… я пыталась, но у него каждый раз обнаруживались какие-то срочные дела. — И тебе не казалось это странным? Микейла пожимает плечами. — Работы и правда было много. Кто-то же должен был заботиться о королевстве, пока вы с Бумером не вернетесь. — Да, наверное, но… — Что? — она приподнимается, глядя на него. — В чем дело? — Я не уверен… — Брэди хмурится, — … но это его лицо, когда он сказал про истинную любовь… — в глазах его плещется тревога, и по коже отчего-то пробегает холодок. — По-моему, он что-то знает, Кей. Он знает, почему ты боишься грозы. Микейла застывает; непрошеные воспоминания закручиваются в голове безумным торнадо. ей семь, она дрожит и плачет в отцовских объятиях, а он шепчет без конца «прости меня, малышка, прости…» ей двенадцать, и она впервые сталкивается с Тарантулами — они неожиданно нападают во время ее пробного патруля; она слышит, как отец зовет ее, и видит его лицо — побелевшее, перекошенное от ужаса почти до неузнаваемости. ей четырнадцать, и отец отпаивает ее горячим чаем; от очередного раската грома она вскрикивает и роняет кружку, и в глазах ее отца мелькает странная тень свинцовой безнадежности. Бесконечное число разрозненных моментов, крохотных деталей, которые всегда казались незначительными, теперь разом складываются в ясную и пугающую картину. — Ты прав, — она резко садится. — Мне нужно с ним поговорить. Брэди тоже садится. — Прямо сейчас? Микейла кивает. Разговор явно будет непростым, но откладывать его нет смысла. — Ты пойдешь со мной? — Если ты хочешь, — осторожно говорит он. — То есть… это ваше семейное дело и все такое. Она лукаво улыбается. — А я помню, кое-кто был очень даже не против стать членом нашей семьи, — Брэди опускает глаза, и Микейла откровенно любуется яростным румянцем, вспыхнувшим на его щеках. Берет его за руку, тесно переплетает их пальцы. — Идем. Мне спокойнее, когда ты рядом. И он наконец-то расплывается в ответной улыбке. Ее отца они застают в тронном зале: он ищет что-то в хранилище. — Папа, — заявляет Микейла решительно, — нам надо поговорить. Он даже не отвлекается от своих поисков. — Если это насчет мышеловок в коридорах, то я к этому отношения не имею. Спроси лучше Ленни. — Нет. Папа, послушай, — она делает глубокий вдох, собирается с духом. Легонько сжимает руку Брэди, и тот сжимает в ответ: я с тобой. Всегда. — Мне кажется, ты что-то от меня скрываешь. Ее отец все еще не оборачивается, но его плечи и спина деревенеют в одно мгновение. — Что за глупости! — его бодрый тон настолько фальшивый, что хочется поморщиться. Микейла с Брэди невольно переглядываются. — Не понимаю, с чего ты взяла… — Почему я боюсь грозы? — прямо спрашивает она. Он снова начинает перекладывать какие-то безделушки в хранилище — явно больше для вида. — Всякое бывает, — по-прежнему старается говорить бодро, но голос подрагивает. — Я вот, например, боюсь кроликов. Иногда эти страхи просто есть, и… — Скажи мне правду, — настаивает Микейла. — Пожалуйста, папа, — ее голос тоже начинает дрожать. — Я хочу знать. Я хочу знать, что со мной, черт возьми, происходит! — Скажи ей, Мейсон, — вмешивается Брэди, и эта короткая фраза звучит как безоговорочный приказ. — Она заслуживает знать. Ее отец молчит целую невыносимую вечность, а затем поворачивается и медленно, как-то механически выходит из хранилища. Тяжело опускается на диван, обхватывает голову руками. Микейла тянет Брэди за собой, и они тоже присаживаются рядом. — Это случилось вскоре после того, как близнецов отправили в Чикаго, — начинает ее отец едва слышно. — Тебе тогда только-только исполнилось три, и мы всей семьей жили в замке. Она кивает. Эта часть истории ей хорошо знакома. — Война с Тарантулами была в самом разгаре. Темная и Светлая стороны сталкивались каждый день и все никак не могли примириться. Мы побеждали, — он покачивает головой, и в этом жесте сквозит невыразимая горечь, — но дорогой ценой. И вот однажды ночью… Тарантулы пробрались в замок. Они нашли брешь в охране. Это было несложно. Людей не хватало. Многие пали в битвах с ними. К тому же, в ту ночь был сильный шторм. Микейла вновь переглядывается с Брэди — заветное слово отдается под ребрами тянущим холодом. — Нас застали врасплох. Озлобленные постоянными поражениями, Тарантулы не щадили никого на своем пути. Они убили родителей Ленни… — Он знает? — тихо спрашивает Брэди. Ее отец снова качает головой. — Ему тогда и года не было. Чудо, что он сам уцелел. — Ты спас его? — Да, но… На этом они не остановились… — тон ее отца глухой, надломленный, и Микейла замирает: осознание вдруг прошивает дрожью до кончиков пальцев. — Мама… — шепчет она. Свою мать она почти не помнит — лишь обрывками, осколками ощущений. Иногда ей снятся ласковые прикосновения к затылку, мягкий, мелодичный смех и длинные — как у нее самой — волосы, щекочущие лицо. Она просыпается с чувством острой, мучительной тоски по чему-то безмерно любимому и давно утраченному. Отец никогда не рассказывал, что с ней случилось. На все вопросы отвечал общими фразами и быстро сворачивал разговор. Микейле удалось узнать только, что ее мать умерла, когда она была совсем маленькой. Теперь истина разворачивается перед ней леденящим душу полотном. — Она оказалась в ловушке, — голос отца хрипит так, словно каждое слово царапает его горло битым стеклом. — Тарантулы окружили ее, и… Я ничего не смог сделать. Не успел… Он дышит прерывисто, прячет лицо в ладони. Внутри все съеживается — будто какая-то часть ее уже знает, что он скажет дальше, и не хочет этого слышать, не надо, пожалуйста, хватит. — Ты была с ней… — бьет правдой навылет, до кровавых ошметок режет — себя и ее. — Ты была с ней, когда они… Микейла стискивает руку Брэди чуть ли не до хруста. Ей бы закричать — но не выходит и вздохнуть. Это как будто отбойным молотком — по затылку. Это как будто ей в сердце вонзили самый большой мачете — и даже тогда было бы не так больно. Ее отец продолжает говорить что-то, но все слова доносятся словно сквозь толщу воды. Она видит, ощущает эту чудовищную картину так ясно: душная непроглядная ночь, оглушительный треск молний за окном, беспощадный холод металла… безжизненное тело, распростертое на полу… Отчаянный, надрывный плач, раздирающий горло… — Микейла… — Нет! Отец шепчет «мне жаль, малышка, мне так жаль», а у нее нет больше сил слушать, у нее нет сил даже взглянуть ему в лицо. Она поднимается, словно сомнамбула, и идет, не видя, не соображая, куда. Рыдания скручивают, сдавливают изнутри, перед глазами пелена соли, а в груди — свирепая буря, ее личный огненный шторм, сметающий все на своем пути. Микейла дает ему волю, как только переступает порог своей комнаты. Даже не доходит до кровати — колени подгибаются, слезы текут ручьями, и она сжимается в комок на полу, рыдая так горько, словно она все еще та маленькая девочка, что в одночасье лишилась самого дорогого. Сзади раздаются шаги; она думает, что это отец, и резко мотает головой, пытаясь справиться с очередным приступом слез — его объятия ее сейчас не утешат. Но руки, которые обнимают ее мгновение спустя, заставляют еле слышно выдохнуть от облегчения и уткнуться в такое знакомое, до головокружения необходимое тепло. Брэди не говорит ни слова, лишь медленно поглаживает ее по затылку, и она ломается окончательно, разваливаясь на части в его руках. Вцепляется в его рубаху и снова рыдает в голос; ее трясет, словно лист на шквальном ветру — а он только обнимает еще крепче, будто бы стараясь удержать, собрать заново по кускам, защитить от боли, плещущей наружу фонтаном, боли, о которой она и не подозревала все эти годы. — Я должна была сделать что-то… — бормочет она, когда слезы иссякают; тело все еще сотрясает мелкая дрожь, горло саднит от рыданий. — Кей, ты была ребенком, — отвечает он тихо. — Все равно! Я должна была помочь ей, я… — захлебывается очередным всхлипом и падает лбом в его плечо. — Знаешь, — Брэди не спеша пропускает пальцы сквозь ее волосы, — я тоже скучаю по своей матери. Наверное, это странно, я ведь ее совсем не помню… Но я часто о ней думаю… представляю, какой она была… — его дрогнувший голос выдает отголоски собственной боли. — Иногда это просто случается, Кей. Они уходят, и… мы ничего не можем изменить… В его глазах — та же затаенная печаль, та же безмолвная тоска по родному и несправедливо утраченному. Микейла ведет кончиками пальцев по его щеке, заключает в ладони лицо, и он притягивает ее ближе; это захватывает дух, это почти завораживает — касаться друг друга так нежно и трепетно, дышать одним вздохом, понимая все без слов. Она утыкается в его лоб своим, продолжая гладить лицо, и думает о судьбе, что необъяснимо свела и неразрывно связала их — мальчишку-короля и девушку из стражи. Думает о них обоих, о Бумере, даже о Ленни — о детях, у которых война безжалостно отняла самых близких людей на свете, детях, которые слишком рано узнали, что такое горе и одиночество. — Я клянусь, — говорит Брэди вдруг негромко, но твердо, — пока мы с Бумером правим Кинкоу, этого не повторится, — он смотрит ей прямо в глаза, и Микейла поражается, каким взрослым он выглядит в этот момент — будто разом стал на десяток лет старше. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не допустить еще одной войны. Чтобы другие дети на острове не прошли через то же, что и мы. Я защищу их. Даю слово. Ты мне веришь, Кей? И она кивает, зажмуриваясь и сглатывая, давая неслышную клятву вместе с ним. Шторм в ее сердце наконец-то утихает.