время кусает себя за хвост

петля смыкается на горле: задыхайся, жрец, плати своей кровью и болью за каждый шаг в безмятежность тишины божественного будущего, что ты желаешь. понаблюдай сам, будто со стороны, за своими попытками выбраться из череды одного и того же дня, полного вороньих перьев, крови и чужих слез. Энки не хочет просыпаться снова. но все равно придется открыть глаза. — нам пора идти, — голосом Кахары обреченность следовать витку отбивается в голове. — или хочешь остаться здесь? — ладонь наемника скользит по обнаженной коже спины. и Энки сдавался несколько раз, соблазненный возможностью передышки в чужом тепле и пусть даже иллюзии любви. привязанности. без боли, без желания увидеть чужие слезы и оставить пару новых нестираемых следов на его теле. позволял себе плавиться от жара и желания, которыми Кахара с щедростью делился, исследуя ладонями и губами его кожу, гонясь не только за своим удовольствием. только ворон находил их все равно, даже не дожидаясь шага в темноту пещер. раз он заявился даже во время того, как Кахара двигался внутри него, вырывая стоны. день начинается снова. но в этот раз... клюв не ворона, а кого-то из призванной им стаи, с силой ударяет его глаза, пока он пытается от них увернуться. Энки слышит крик Кахары, слышит стук чего-то тяжёлого о землю. головы? он ничего не видит, лишь тьму, лишь чувствует, как по лицу стекает каплями кровь. страх охватывает его, заставляя отшатнуться, спотыкаясь и падая на пол. больно, больно, _больно_ Энки не может шевельнуться, замирая в отчаянии. сердце стучит невыносимо часто, оглушая. ему хочется бежать, бежать и надеяться на то, что это вороньи перья закрыли ему глаза. он пытается их содрать, увидеть мир снова, но... руки его ловят чужие, не позволяя навредить себе. — ...тише, тише... — Энки пытается вырваться, не узнавая голос. но не выходит: у человека физическая форма в разы лучше, чем у него, поэтому он сжимает его тело в объятии. — Энки, хороший, тише... я Кахара, не слышишь меня? Энки дышит с трудом, будто вместо воздуха его лёгкие заполняет тьма. чернильной вязкой жидкостью, что смешивается с его кровью, отравляя ее. но в чужих руках он постепенно успокаивается. медленно. дыша в такт Кахаре, который и не пытается отстраниться, бережно его удерживая. — скотская ворона, ненавижу, — он слышит злой тихий шепот. ощущается все до странного четко: тепло рук наемника на его спине, тон и громкость голоса... но все вокруг во тьме. Энки хочет проснуться. проснуться снова, увидеть уродливый потолок камеры и сонное лицо Кахары, который ни капли не стыдится оставленных на нем меток. он хочет проснуться. и знает, что может. знает, пусть ещё никогда не запускал петлю ради себя. — Кахара. отпусти меня, — голос дрожит, но звучит все ещё бескомпромиссно. Что руки нашаривают кинжал на поясе, преисполняясь странной и холодной решимостью. — ...ты уверен? — Кахара, кажется, слишком обеспокоен его состоянием, чтобы заметить движения. но не убирает рук. остаётся чем-то постоянным во мраке. — да. — нет. сейчас я... — медленный выдох чужой ощущается ярко. и Энки замечает, что у него трясутся руки. — ...переведу дух, и уберемся в место безопаснее. мы выиграли, Энки. ворон наконец-то сдох. у Энки ком в горле. голос Кахары пропитан смесью облегчения и боли, кажется столь искренним сейчас, столь... но тьма все ещё жжет глаза. тьма только сгущается, смешиваясь с все более осознанной болью: адреналин сходит на нет, принося все болезненные ощущения, что можно. ладонь на кинжале сжимается все сильнее. — ...мне жаль, Энки, — едва слышно. он не разбирает слов, загнанный в свои мысли, свою боль и набатом звенящую мысль о том, что надо. начать все заново. почему вытащить оружие так сложно? _почему?_ — отпусти меня, — грубо отталкивает, стиснув зубы. а кинжал ложится в ладонь так легко... _не в первой_. только впервые Кахара рядом с ним живой и теплый. и явно достаточно умный и наблюдательный, чтобы соединить все элементы картины воедино. чтобы забрать из слабых рук оружие. — ...нет. Энки, нет. — я не спрашивал ни твоего мнения, ни сочувствия и жалости. — слова не идут на язык из-за боли и находящей слабости. единственное, что понимает Энки, — о петле говорить нет никакого смысла. не поверит. он бы и сам, скорее всего, не поверил бы. — а я не желаю снова видеть твою смерть. насмотрелся уже и на свою, и на твою, и на эту блятскую птицеголовую тварь, — кинжал, судя по звуку, летит в глубину комнаты, а Кахара прижимает Энки к себе крепче. так, что тот резко осознает наличие переломанных вороном костей в своем теле. — о чем ты говоришь? что за глупость и почему она должна меня волновать? ...ведь не может быть так. Кахара не должен помнить. не может ведь, верно? и тишиной несколько долгих секунд занято пространство. слышно лишь рваное дыхание — и свое, и чужое. — Кахара. либо ответь, либо хватит этой наигранной драмы. ты наёмник, какое тебе дело до чужой смерти или жизни? — ...сны. словно петля, но я не могу вспомнить все детали, — тихо. Энки замирает, пытаясь удержаться в сознании: слабость все сильнее захватывает его тело. — только пробуждение и смерть. твоя или моя. каждый раз. я не уверен даже, — нервный смех. — что не сплю сейчас. — вот как? — давай, скажи, что это очередная глупость, но я не дам тебе себя убить. не... — фраза обрывается как-то резко, со странным звуком, верить в который для Энки странно. словно Кахара... плачет. человек, который шутил и не показывал слабости несколько дней? недель? даже в повторении одного и того же эпизода Энки никогда не видел наемника разбитым настолько, насколько слышит сейчас. _почему?_ — Кахара... — отключаться нельзя. Энки страшно именно _засыпать_, словно после этого петля переползет на новый отрезок, оставив его таким. жалким. зависимым от милости других. мерзость. — послушай. это не сны. видимо, я помню больше, чем ты, с каждого круга. и, — резкий выдох. голова кажется такой тяжёлой... — прошу, нам нужно вернуться в начало. молчание. — Кахара. прошу. мы проснёмся оба в целости, если ты поможешь мне, — просить невыносимо сложно. язык заплетается, а Кахара не торопится отвечать, но... кладет голову ему на плечо, чуть... вздрагивая. — Кахара? — ...блять, что за хуйня?! — отчаяние в почти безумном смехе. — это место даже позволить умереть нормально не может?! и... ты предлагаешь мне убить тебя, чтобы мы проснулись снова? или себя до кучи?! — меня, — Энки гулко сглатывает, с трудом обняв Кахару в ответ. — на твоей... ничего не завершалось. Энки никогда — да и сейчас тоже — не приходилось видеть чужих срывов. и ему должно было быть все равно, только собственные чувства, что за время путешествия и повторов, только крепче его привязывали к наемнику, не позволяют ему оставить все так, как есть. — мы выберемся. обещаю, — выдох. — поверь мне, Кахара. но сейчас нам нужно вернуться в начало. — ...если. если это все лишь твоя издевательская шутка, чтобы я поступил по твоему, — голос срывается уже у Кахары. — то я найду возможность освоить тут некромантию. — едва ли твоим мозгам хватит ресурса изучить столь сложную науку. — да-да, конечно. Кахара чуть отстраняется, поднимая голову. Энки не слышит даже движения, но чувствует, как к его груди прикасается что-то острое и холодное даже через ткань. нож? — жестоко, — шепот. и секундой после Кахара целует его, едва прикасаясь, контрастом к резкому и сильному движению рукой. холодно. но в этот раз умирать не так страшно. и последней мыслью в этот раз то, что, кажется, он и правда влюбился. а день... ...день начинается снова. только теперь его встречает тревожный и полный боли взгляд Кахары. — я же говорил, что все будет в порядке. — ...мало что помню, — наемник наваливается сверху, только после этого чуть расслабившись. — но ты обещал, что мы выберемся.