Adversa fortuna

      Вцепившись дрожащими пальцами в руль, Джинни выворачивает авто на магистраль. Ленты фонарей вдоль обочин и вспышки фар встречных машин ослепляют, а капли дождя на лобовом стекле сливаются с последними слезами, свободно бегущими по щекам. Мерный шелест асфальта под колёсами убаюкивает лучше любой маггловской музыки. В подстаканнике плещется виски в початой бутылке, и, потянувшись, Джинни прикладывается к узкому горлышку. Красная помада размазана по губам и скользкому стеклу, алкоголь льётся на юбку дорогого шёлкового платья.       Несколько часов назад они с Гарри ехали вместе туда, откуда сейчас она бежит сломя голову; тогда Джинни вжималась в сиденье, стараясь не смотреть на него. Гарри вёл расслабленно и уверенно, фонари сценическим светом выделяли в полумраке салона его тёмный смокинг и причёсанные волосы. Чтобы занять дрожащие руки и уставшие глаза, Джинни то и дело открывала сумочку, словно надеялась найти в ней портал наружу — из едких мыслей, отчаяния и грязи, ставших теперь постоянными спутниками её жизни.       Гарри даже не пытался поддерживать беседу, сосредоточившись на дороге, и только желваки на скулах выдавали, как ему тошно от гнетущего молчания. Он всё ждал, когда Джинни объяснит ему мотивы своего поведения: то требование взять паузу, её холод и отстранённость, то вдруг согласие пойти с ним на благотворительный вечер. Но Джинни никогда не утруждала себя мотивацией поступков, просто делала, что хотела, и он к этому привык. Даже сама Джинни привыкла к этому — жить по инерции, плыть по течению, оставаться в состоянии затяжного падения в бездну с непрекращающимся воем: «Мэйдэй! Мэйдэй! Мэйдэй!»       Она могла бы признаться, что сегодня, как и в большинстве случаев, Гарри нужен ей в качестве поддержки — крепкого плеча, на которое можно опереться, собеседника, в обществе которого к ней проявят минимум внимания, защитника, рядом с которым удастся спрятаться. Своеобразного барьера между ей самой и чуждым ей обществом. Потому что она не выдержит, если ощутит сегодня этот взгляд: цепкий, холодный, равнодушный, пробирающий льдом до костей — или же полный затаённого пламени, в зареве которого она неминуемо сгорит дотла. Сложно сказать, чего от него ожидать, но в любом случае его присутствие станет катализатором катастрофы, и, возможно, только Гарри — земной, простой и правильный Гарри Поттер убережёт её от необдуманных поступков. Напомнит о долге, чести и совести, которые уже давно позабытым хламом сброшены за борт.       Сам того не зная, Гарри прекрасно справляется с очередной выбранной за него ролью. Рядом с ним Джинни находит в себе силы улыбаться министерским сотрудникам, приглашённым гостям и знатным благотворителям, даже смеётся над лёгкими шутками, потягивает игристое шампанское и игнорирует шёпотки о траурно-чёрном платье, которым невольно шокировала разноцветные фигуры присутствующих дам. Что с того, что прошло уже столько времени? Для непрожитой скорби нет срока давности, и Джинни предпочитает прятать внутри, подальше от лишних глаз, только её кусочек — личный, горчащий пеплом и отливающий рыжим именем погибшего брата. Но разве уместна скорбь на очередном празднике жизни, маскирующем всеобщие проблемы? Едва ли, однако она становится его частью: блики сотен парящих под потолком свеч рассыпаются искрами на шёлковой ткани чёрного платья, облегающего каждый изгиб стройной фигуры, отражаются от червлёной меди волос, рассыпанных по плечам, плещутся на дне бокала и безучастных глаз.       Под начальные ноты вальса Гарри приглашает её на танец, но Джинни не успевает ответить согласием, потому что в дверях появляется пара, вызвавшая шумные приветствия со стороны представителей благороднейших и древнейших родов. Бурная реакция вызывает насмешку. Давно ли эти холёные аристократы игнорировали его, наказывая ледяным презрением — лицемеры, осуждавшие того, кто сам скинул с себя капюшон Пожирателя смерти, в отличие от тех, кого ещё предстояло разоблачить, в отличие от многих из них, трусливо переметнувшихся в нужный момент? Давно ли он сам плевал на их мнение, не желая подстраиваться под многовековые устои чистокровного общества? А теперь первые принимают его как часть избранного круга, и теперь он стремится вернуть в нём своё место. В том числе благодаря сопровождающей его девушке.       Новоприбывшие являют собой глянцевую картинку, выверенную до последней мелочи, от строгого костюма с иголочки до сверкающего алмазной россыпью платья. Взгляд Джинни отмечает каждую деталь: надменно вздёрнутый подбородок, привитая с детства выправка, рука, согнутая в локте по правилам этикета, на которой покоится ладошка миниатюрной брюнетки. Его же цепкий взгляд ловца осматривает помещение и молниеносно цепляется за искомое — маленький рыжий снитч, оказавшийся в руках опередившего его игрока. Джинни вздрагивает, совсем как этот крошечный мячик в момент, когда на нём под вопли болельщиков смыкаются пальцы победителя. Её ладонь уже в руке Гарри, и, считая это согласием, он уводит свой трофей в центр зала, чтобы присоединиться к танцующим парам. Джинни же всей душой надеется, что с её стороны это не похоже на позорное бегство.       Проходя мимо Драко Малфоя и Астории Гринграсс, они неохотно останавливаются для приветствия — демонстративно вежливого и взаимно напряжённого. Гарри кивает, Драко тянет вслух его фамилию, а к нему — ладонь, чтобы хоть на пару секунд Джинни лишилась поддержки и выскользнула из чужой хватки. Довольный маленькой победой, он спокойно пожимает руку давнего соперника, в то время как Джинни безуспешно пытается не пожирать его глазами у всех на виду. В поисках спасения она переводит взгляд на Асторию, посылает ей дежурную улыбку в знак приветствия и замирает с ней же на губах, сражённая нежданным ударом поддых.       Потому что Астория Гринграсс смотрит на своего спутника так, как, надеется Джинни, сама она ни разу на него не смотрела: с тайным обожанием, с искренней любовью, от которой её бледное лицо сияет ликом святой. Даже когда Астория поворачивается к Джинни, отсвет её чувств остаётся тлеть под маской холодного аристократизма.       А Драко, конечно же, принимает её любовь с высокомерием алтарного божка, к которому несут дары и обращают молитвы. Недосягаемый бездушный идол, неспособный считать людей чем-то большим, нежели средством для извлечения выгоды. Бедная девочка не понимает, с кем связалась, и Джинни даже могла бы ей посочувствовать, если бы не знала, что аристократки вроде неё сами лезут в петлю. Любовь в таких делах лишь сильнее затягивает верёвку на шее, и однажды Астория Гринграсс станет собственным палачом.       Какое счастье, что удалось избежать столь незавидной участи! Вызванное этой мыслью превосходство позволяет Джинни ответить «Взаимно» на прозвучавшее «Приятно познакомиться» от невольной соперницы.       Но затем она чувствует оценивающий мужской взгляд, вспарывающий ножом шёлковую ткань её платья, прохладную кожу и натянутые сухожилия. Его голос проникает в мысли ядовитым шёпотом: «Признайся, когда-то ты и сама хотела оказаться на её месте, а теперь вынуждена довольствоваться тем, кто станет вечным напоминанием о совершённых ошибках».       Уверенность оставляет Джинни, ослабляя напряжённые мышцы, заставляя цепляться за Гарри, который снова ловит её, удерживая от падения в прямом и переносном смысле. Словно желая добить её, унизить, растоптать, Драко язвительно отмечает:       — Оба при невестах, а, Поттер?       И не сводит суженных глаз с Джинни, бросает эти слова ей в лицо смачным плевком. На узкой ладони Астории, сжимающей рукав серого костюма, Джинни замечает помолвочное кольцо — дорогое, но не такое роскошное, как фамильный перстень Малфоев, который однажды его сменит.       На её пальце кольца пока нет, но вряд ли Драко утрудит себя заметить подобную мелочь. Гарри же иронично парирует:       — Хотя бы здесь ты меня точно опередишь.       Его рука, по-хозяйски удерживающая талию Джинни, теперь давит тяжестью тюремных оков. Но она благодарна ему всей душой за то, что не столкнулась с Драко Малфоем и его прелестной невестой в одиночку.       Драко с трудом прячет усмешку, вызванную колкой фразой. Повсюду люди, что с любопытством следят за их беседой, чтобы потом спешно пересказывать подробности ссоры, в которую она может вылиться. Но давние соперники уже усвоили правила игры и умеют держать лицо: Гарри — на позиции национального героя, сдержанного и великодушного, Драко — в статусе его врага, циничного и ехидного.       — На твоём месте я бы поторопился, — едко отмечает Драко, — иначе снитч перехватит кто-нибудь другой.       Что ж, у положения врага есть определённые преимущества. Как минимум возможность прилюдно бросаться замаскированными оскорблениями, которые останутся без ответа.       Становясь в круг танцующих, Джинни дышит глубоко и часто, игнорируя ноющую боль в груди, словно бы часть её самой выдрали с корнем и оставили где-то в толпе, брошенной у ног Драко и Астории. Она почти механически повторяет па, ведомая Гарри, пока не замечает, какими взглядами их провожают их гости. Скулы сводит от натянутой улыбки: негоже выглядеть затравленным зверем, когда находишься в центре внимания и танцуешь с принцем из первых девичьих грёз.       «Разве не об этом ты мечтала когда-то? Что ж, теперь не бойся своих желаний».       Джинни горько смеётся, вызывая недоумение у Гарри, в его объятиях, которые раньше были её убежищем и больше никогда им не станут.       Может, быть врагом национального героя по-своему почётно и невероятно сложно. Но быть невестой национального героя почти так же трудно, как быть его врагом — если не сложнее. И это Джинни ощущает со всей тяжестью нависшего над ней Дамоклова меча.

***

      Знакомый рингтон звонка пробивается сквозь шум в ушах и пелену воспоминаний, но Джинни не смотрит на экран. Знает: сейчас её могут искать лишь два человека. Одному из них она уже сказала всё, что думает; другому же боится наговорить лишнего. Вместо телефона хватает бутылку, не замечает, что от глотков на скорости проливает часть виски мимо рта, облизывает губы, горькие от алкоголя и солёные от слёз. Крепче вцепляется в руль, позволяя ветру разметать волосы по лицу и плечам пламенным облаком. Пусть всё горит в этом пламени — индикатор полупустого бензобака на приборной панели, опалённое солодом нутро, мосты, сожжённые за спиной, лёгкие, полные едкого сигаретного дыма.       Пусть к концу этой поездки от неё останется только кучка вонючего пепла, унесённая ветром, и грязное пятно на водительском кресле.       Драко неумолимо находит её много позже, когда она в попытке утихомирить мечущиеся мысли меняет бокал за бокалом. Выжидает, пока Джинни останется одна, чтобы, пройдя мимо, назначить встречу в одной из дальних комнат. Небрежностью слов швыряет ей дуэльную перчатку, которую она не может не принять.       Ведь Джинни Уизли не бежит от вызова — она и есть вызов.       Спустя пару минут, отпросившись у Гарри в дамскую комнату, Джинни следует по безлюдным коридорам особняка семейства Ноттов, который Драко наверняка знает как свои пять пальцев. Ей же здесь всё в новинку, и её чёрная призрачная тень скользит вдоль задрапированных стен и закрытых дверей, всё дальше и дальше от света бальной залы и звуков классической музыки. К горлу подступает кислая тошнота, пальцы вцепляются в складки придерживаемого платья, нитка жемчуга на шее затягивается висельной петлёй и мысли рассыпаются её перламутровыми бусинами.       Нельзя поддаваться, нельзя бежать по первому же зову к тому, кто стал спасением и проклятием в одном лице. В конце концов, присутствие Гарри должно было помочь держать себя в руках! Но этот змей-искуситель удачно выбрал момент, застав её в одиночестве и расстройстве, в очередной раз устанавливая над ней свою власть и напоминая о связывающем их прошлом.       Одна из дальних дверей заманчиво приоткрыта, и Джинни медлит, прежде чем направиться туда, как на казнь. Деревянная панель запирается за её спиной приглушённым заклятьем, полумрак комнаты высвобождает бушующие эмоции. Драко вполоборота ждёт у окна со стаканом виски в руке, будто бы она нарушила его покой, а не пришла на его зов. Джинни вскидывает подбородок: может, она и пришла сюда по его воле, но держаться будет на своих условиях.       — Ты всё-таки добилась своего, — меланхолично заявляет Драко вместо приветствия. — Заполучила героя. Неужели хоть у кого-то из Уизли имеются амбиции?       — До твоих амбиций даже мне далеко, — язвит Джинни, принимая замаскированное объявление войны. — Пойти на брак по расчёту, чтобы вернуть положение в обществе. И как тебе роль содержанки при Кассиусе Гринграссе?       — Почётнее, чем роль подстилки героя. Моё унижение хотя бы приносит выгоду.       Лучше бы он дал ей пощёчину ладонью, а не этими словами. Но ни раньше, ни сейчас его подлость не задевает: Джинни приятно думать, что выработанный иммунитет делает её невосприимчивой к предсказуемым оскорблениям.       — Ну да, тебе не привыкать стоять на коленях перед каждым, у кого есть власть над тобой. Я же предпочитаю смотреть унижению в глаза.       — Похвально, но абсолютно бесполезно. Гриффиндорское бунтарство во всей красе.       «Когда-то ты восхищался этим бунтарством, а теперь ставишь в вину, будучи на него неспособен. Двуличный мерзавец».       — Если ты сказал всё, что хотел, то я, пожалуй, пойду.       Вместо ответа Драко подходит ближе; медленное движение вызывает ощущение скрытой опасности, а в ноздри бьёт терпкий аромат табачного парфюма, такого же холодного и удушающего. Он отставляет наполовину полный стакан на столик рядом с Джинни, чтобы, удержав пару дюймов расстояния между их телами, наложить заглушающее заклятие на дверь за её спиной. Всего на пару секунд его голова оказывается на уровне её груди, но этого достаточно, чтобы сердцебиение выдало её с потрохами. Потому ли он торжествующе отстраняется, продолжая смотреть сверху вниз?       Джинни хватает его стакан и делает приличный глоток, даже не поморщившись. Крепкий алкоголь после лёгкого шампанского обжигает глотку и пропитывает ядом каждое слово, которое она готова сказать своему оппоненту. След ярко-алой помады остаётся на хрустале, и, перехватив стакан, Драко прикладывается к нему именно в этом месте, отчего по коже у Джинни бегут мурашки. Она успела изучить и запомнить тонкую линию его презрительно искривлённых губ, которые когда-то вызывали в ней страстную агонию и на которые сейчас невыносимо смотреть. Теперь их хочется разбить в кровь, чтобы стереть безупречные черты Драко Малфоя — наяву, если не из памяти.       Будь у неё под рукой палочка, и она бы, может, ею воспользовалась, чтобы подпортить нордический профиль. Но под рукой только вновь оставленный стакан, и Джинни сжимает его в дрожащих пальцах. Очередной глоток блаженно туманит сознание, делая пытку разговора сносной. Вот он, проверенный способ вернуть былую самоуверенность.       Продолжая баюкать плещущийся в оковах хрусталя алкоголь, Джинни проходит глубже в комнату, вынуждая следовать за собой. Чувствует его тяжёлый взгляд, скользящий поверх платья, обнажающий тело в молчаливом полумраке, опаляющий вены, плавящий кости. Если оружие Драко — презрительные насмешки, то её оружие — одержимость, с которой он раз за разом ищет её внимания. А желания плоти — их общая слабость на двоих.       — Почему ты с ним? — резко спрашивает Драко, заставляя обернуться. — Ты могла выбрать любого идиота, но выбрала самого очевидного из них.       Джинни не скрывает довольную улыбку. Принять приглашение Гарри на этот вечер стоило хотя бы того, чтобы вывести его врага из равновесия.       — Разве не понятно? Мы прекрасная пара.       — Ну да, — высокомерно кивает Драко. — Избранный мальчик и прокажённая девочка. Убогие и жалкие в попытках казаться чем-то большим, чем являетесь на самом деле. Окружающих легко обмануть — они тупы, как пробки, и будут хвалить придуманных ими героев. Но себя-то вы не обманете и всегда будете знать, что вы оба — всего лишь пустышки, которым когда-то повезло заявить о себе.       Джинни отбрасывает за плечо рыжую гриву волос — львица, готовая растерзать василиска, вонзившего клыки в её глотку.       — Окружающих и правда легко обмануть, раз уж даже тебе удалось снова войти в чистокровное общество. Считаешь себя настоящим аристократом? Да ты просто неудачник, собирающий крохи внимания и почёта, которые когда-то избаловали его и привили непомерное самомнение. Гордишься своим положением? Ха! Один прокол — и тебя вышвырнут пинком под зад с пьедестала, на который ты так отчаянно карабкаешься.       Они замирают напротив друг друга: столп огня и ледяное изваяние в притяжении на грани взрыва; не приблизиться, не дотронуться — слишком велика невидимая пропасть. Только и остаётся, что искать прорехи в броне для нового удара — в точности два скорпиона, жалящие друг друга до полного уничтожения.       Джинни продолжает с фальшивым сочувствием:       — Даже сейчас ты похож на избалованного ребёнка, который, имея все игрушки мира, тянется за той, которая ему никогда не достанется, потому что её заполучил кто-то другой.       — А разве ты не была такой? — издевается Драко. — Напомнить обо всех попытках забыть Поттера с помощью других? Даже с помощью того, кого вы оба так ненавидите?       Жгучая волна ненависти захлёстывает с головой. И это он когда-то принял её такой, какая есть, со всеми шрамами, ошибками и сожалениями, заставил поверить, что нет ничего постыдного в поиске лёгкого способа справиться с болью? Выведав самое сокровенное, теперь он бьёт по уязвимым точкам, метко и хлёстко, зная, где будет больнее, зная, что в любом случае достигнет цели. Понимая, что она ответит тем же, как бы сильно он её ни ранил.       — Как видишь, в итоге он оказался лучше тебя. По всем параметрам.       — Утешай себя ложью, — ухмыляется Драко. — Мы оба знаем правду.       — Правда в том, что ни тебе, ни кому-либо другому с ним не сравниться.       — Так ты с ним из-за того, что он — лучший вариант из всех оставшихся?       — Я с ним, потому что он меня любит.       — Так любит, что бросил при первой же возможности? А ты? Ты любишь его настолько, чтобы уйти к другому, стоит только позвать? Вы и правда идеально друг другу подходите.       — В отличие от тебя, он способен признавать ошибки, честен и великодушен. Он принимает меня, верит, поддерживает и заботится. Ты же можешь только использовать любого из страха собственной слабости.       — Мне хотя бы хватает совести жениться. На достойной этого девушке, — с презрением прибавляет Драко.       Напоминание о постыдном прошлом, в котором она оставалась его любовницей до объявления о помолвке, выворачивает нутро. Очередной едкий ответ никак не приходит в голову, и Джинни ищет его на дне стакана. Пользуясь её оторопью, Драко подбирается ближе и нашёптывает, опаляя рваным дыханием шею:       — Каково это — знать, что всё, чего ты теперь достойна — подбирать объедки? Соглашаться на меньшее, делая вид, что это — всё, чего ты когда-либо хотела? И, глядя на окружающих, понимать, что они знают, кто ты на самом деле? Каково жить с осознанием того, что ты не заслужила даже быть любовницей такого ничтожества, как я?       — А каково признавать, что тебя отвергла даже осквернительница крови? — иронизирует Джинни. — И всё, чего заслуживаешь ты сам — это девчонка, которую заставили стать твоей женой? Потому что единственное, чем ты можешь её привлечь — это родословная?       Драко неуловимо оказывается за её спиной, но обернуться к нему выше её сил. Особенно когда он так непозволительно близко и разрушает все возведённые ею барьеры. По-прежнему не прикасается к ней, но Джинни способна почувствовать, как бы он хотел это сделать. Какими движениями скользил бы по её телу, сминая платье, какими действиями вновь и вновь доводил до исступления. Пока что он действует словами, безошибочно находя слабые места и нужные точки.       — Я сам отказался от тебя. Выбрал её, потому что привык иметь лучшее и не соглашаться на меньшее.       — Утешай себя ложью, — парирует Джинни.       Его руки едва не смыкаются на её горле, так, что она чувствует их холод. Но вместо этого пальцы обрисовывают её силуэт, почти прижавшийся спиной к его груди. Стоит сделать шаг назад, и ряд ровных пуговиц его рубашки вплавится безукоризненным пунктиром меж её обнажёнными лопатками.       — Рано или поздно, когда Поттер перестанет тебя устраивать, ты снова ко мне приползёшь, — мрачно обещает Драко.       — Да я лучше удавлюсь, чем буду спать со змеёй вроде тебя.       — А раньше тебе это нравилось. И сейчас тоже, судя по реакции твоего тела.       Даже не коснувшись её, одним своим вкрадчивым голосом он умело распаляет эмоции и чувства, которые она считала навеки погребёнными и никому не доступными. Джинни проклинает себя за слабость, но всё ещё пытается держать оборону. Слегка поворачивает голову, так, чтобы почти найти губами его губы, в которые шепчет его же тоном:       — Ты мне скажи, каково это — всю жизнь пресмыкаться и выполнять чужую волю вместо того, чтобы строить своё будущее и самостоятельно выбирать путь. Замыкать себя в тюрьму ложных ожиданий, лишь бы сохранить остатки былого величия. Ты просто жалкий трус.       Аромат дорого табака и привкус алкоголя, который она чувствует в его дыхании, обжигает губы. Слова же его обжигают Адским пламенем — таким же бешеным и неукротимым.       — А раздвигать ноги перед каждым, кто обратит на тебя внимание — это так по-геройски. Даже сейчас ты готова меня трахнуть, пока твой парень находится в соседнем зале.       Драко отстраняется, так и не прикоснувшись к ней — ни пальцем, ни поцелуем, словно это бы замарало его. Отходит на пару шагов, любуясь тем, что с ней сотворил. Тело покалывает мелкими иголками, дыхание сбивается, будто её с головой окунули в ледяную воду и затем швырнули в пылающий камин. Взбешённая Джинни долго не думает, и стакан, который она всё это время стискивала в пальцах, летит ему прямо в голову. Драко лишь слегка отклоняется, позволяя хрустальным осколкам рассыпаться позади на полу. Звук разбитого стекла гремит взрывом в маленькой тёмной комнате; Джинни кажется, что так звучит её разбитое сердце, истекающее остатками виски вместо крови.       — Тебе самой от себя не противно? — интересуется Драко, буднично поправляя впившиеся в запястье часы.       — Да, противно, — цедит Джинни, безуспешно пытаясь взять себя в руки. Правота его слов стирает в каменную пыль стену самообладания и в мелкую крошку сталь брони. — Противно от того, что когда-то я спала именно с тобой и только потому, что хотела отомстить Гарри. И если для меня это было поводом покончить с прошлым, то для тебя стало очередной попыткой занять его место. Но ты никогда его не займёшь, потому что как был ничтожеством, так им и останешься. Этого ничто не изменит! — Её душит язвительный смех. — Сколько бы денег ты ни заработал, сколько бы ни оскорблял меня и Гарри, сколько бы ни лизал ботинки каждому, от кого зависит твоё благополучие.       — Зато мне не придётся отсасывать в надежде на прощение. Хотя не факт, что и тебе, ведь как быстро Поттер бросит тебя, если узнает, что ты спала со мной? Или ему слишком нравится трахать тебя после меня? А когда он в очередной раз тебя бросит, ты снова вернёшься ко мне.       У Джинни чешутся руки начистить ему рожу, не магией, а физически, так, как учили братья, чтобы каждый удар стал расплатой за все унижения — до сбитых костяшек на кулаках, до хруста сломанного носа, до заплывших глаз и свёрнутой шеи. Растерзать, уничтожить и забыть, как страшный сон.       Вместо этого она почти шипит:       — Я не вернусь к тебе даже за все сокровища «Гринготтса».       — Может, ты и хороша, но столько не стоишь.       — А ты оказался так плох, что на твоём месте я всегда представляла Гарри. Каждый грёбанный раз. Но ты даже на замену ему не годишься. Старайся сильнее, когда будешь трахать Асторию, представляя на её месте меня — иначе и она выберет кого-нибудь получше тебя.       Незаметным глазу движением Драко вынимает из-за пазухи палочку, но не спешит ею воспользоваться. Джинни же удаётся держать осанку, отходя назад к двери так, чтобы не подставить спину и иметь возможность видеть реакцию на её слова. Но реакции нет, если не считать того, что он шире расставляет ноги, любуясь её отступлением. Джинни дёргает за ручку, но замок всё ещё заперт, с самого начала противостояния, и Драко лениво взмахивает палочкой, снимая ранее наложенные чары. Позволяя ей спасаться бегством.       — Беги к своему герою! — летит ей вслед. — Может, этот олень в очередной раз проявит своё хвалёное великодушие и примет тебя?

***

      Пальцы тянутся к встроенной магнитоле, и звуки маггловского радио наполняют салон, смешиваясь со свистом ветра. Откинув голову назад и хрипло смеясь, Джинни подпевает знакомой песне. Гарри прав, автомобили куда удобнее мётел. Конечно, в воздух не поднимешься, зато скорость почти та же, и к тому же есть возможность расположиться с комфортом.       Телефон продолжает трезвонить и мигать тусклым экраном, но Джинни по-прежнему уделяет больше внимания бутылке виски.       Очередной глоток сливается с припевом, нога сильнее выжимает газ, превращая автомобиль с отчаянным пассажиром в комету, несущуюся вдоль разделительной полосы. Стрелка спидометра дрожит возле крайней черты, дорога уводит в размытую пелену, которую вот-вот удастся прорвать, с оглушительным взрывом и гудком клаксона.       Если бы эта скорость могла помочь убежать от собственных мыслей. Но ни самая быстрая метла на свете, ни самый навороченный автомобиль никогда не обгонят их пассажира.       Выбраться из душной комнаты в прохладный коридор сродни спасению, и Джинни жадными глотками пьёт воздух свободы. Ноги несут её как можно дальше от вымотавшего все силы и нервы разговора, назад, в светлую бальную залу, что кажется раем после минувшего ада. Головы присутствующих оборачиваются, отмечая появление Джинни, даже музыка становится тише гомона голосов — или ей, застывшей на пороге, так кажется?       Она проходит мимо разряженной толпы, словно прокажённая мимо расступившихся праведников, направляется к Гарри, который уже нервно поглядывает по сторонам в её поисках. Старается дышать ровно и выглядеть как обычно, но это очевидно плохо удаётся, потому что Гарри спрашивает:       — Ты как? Что-то случилось? Принести воды? — и от его заботы становится так тошно, что хочется выблевать все мерзости и тайны, сформировавшие кости её скелета в шкафу.       — Мне нужен свежий воздух, — объясняет Джинни, в общем-то, ничуть не проясняя ситуацию. — Я выйду на улицу, ладно?       — Пойти с тобой?       «Лучше бы делал, а не спрашивал», — озлобленно крутится в голове. — Почему ты можешь действовать бездумно только совершая подвиги, но не знаешь, как вести себя в обычной жизни?»       — Нет. Я скоро вернусь.       Уходя, она прекрасно понимает, что это очередная ложь прямо в глаза. Оставаться нельзя. Джинни снова задыхается, и ей кажется, будто все гости слышали их с Драко ссору и находятся в курсе событий. Знают, как низко она пала, презирают за то, что не имеет сил признаться, сочувствуют Гарри, к которому она в очередной раз возвращается. Неужели ей до конца дней придётся жить с ощущением собственной скверны? Бросать своим присутствием тень на безупречную репутацию героя?       Лучше удавиться.       В саду, сыром после прошедшего дождя, дышится не легче, чем в комнате, пропитанной парфюмом Малфоя; подступающая паника заставляет Джинни, забравшись в глубину зарослей, идти дальше, к главным воротам загородного особняка, на парковку, выискивая по пути ключи от машины. Не так давно они с Гермионой записались на курсы вождения и успешно их прошли, но если Гермиона получила права для проформы, предпочитая добираться на работу Сетью летучего пороха, то Джинни, едва сев в водительское кресло, ощутила, что подружится с маггловским транспортом. На автомобиль, правда, ещё не заработала.       Как удачно, что Гарри попросил бросить ключи в её сумочку.       В машине пахнет им, и Джинни сразу же открывает окна, суёт меж зубами сигарету и подкуривает, наслаждаясь дымом, заполняющим лёгкие вместо другого табака, кружившего голову несколькими мгновениями ранее. Взгляд цепляется за бутылку виски, которая уныло оставлена на заднем сиденье под курткой.       Двойная удача.       Как скоро Гарри поймёт, где её искать? Пойдёт ли за ней или же поверит на слово и останется ждать там, где Драко в любой момент может нашептать ему всю мерзкую правду о ней?       Да может, он уже всё знает.       Джинни долго держала его на расстоянии, бегло отмечая его интрижки за чтением раздела светской хроники. Сколько было тех девушек, что бегали за ним, а, удостоившись внимания, быстро выходили в тираж? Джинни нравилось думать, что ни одна из них с ней не сравнится. В части вранья уж точно.       После школы им с Драко приходилось прятаться по маггловским отелям, потому что она не собиралась рисковать и приводить его к себе домой, а он ни разу не приглашал в свою квартиру и уж тем более в мэнор. Как и в Хогвартсе, сталкиваясь на редких приёмах или в театре, они делали вид, будто не замечают друг друга — затем лишь, чтобы потом искать повод сбежать на пау часов, уединяться, как сегодня, в дальних комнатах, переглядываться сквозь призму биноклей в театре и винных бокалов на вечеринках. Ощущение риска и скорого конца подпитывало связь, заранее обречённую на провал, и оба наслаждались каждым моментом.       Ничего другого они не знали. По-другому уже не умели.       Если раньше Джинни думала, что просто посидит в машине и придёт в себя, то теперь её единственное желание — убраться отсюда подальше. Она включает зажигание и фары, давит на педаль, снова ударяясь в затяжное падение. Шуршащий под колёсами гравий подъездной дрожки сменяется гладким асфальтом шоссе, а темнота уступает свету оживлённой магистрали. Выбираясь из темноты, Джинни решает, что тоже движется в верном направлении, к светлому будущему, на горизонте которого пахнет скорой грозой.

***

      Скорость играет с ней злую шутку: размытое полотно дороги, свист ветра в ушах, реакция, притупленная виски — всё напоминает о полётах на головокружительной высоте. В крови плещется азарт в равных пропорциях с алкоголем, погружая в спасительную иллюзию. Помогая плевать на правила и летящие мимо знаки. Стирая прошлое хотя бы на время бешеной поездки.       Джинни ловко лавирует в редком потоке машин — совсем как во время матча обгоняет соперников в погоне за снитчем. Без оглядки, очертя голову, вспарывая вязкий воздух и не думая о последствиях собственного безрассудства. В таком состоянии легко наделать ошибок, а то и вовсе разбиться. Когда-то именно этого она и хотела, отпуская метлу в затяжное падение к газону. Но тогда её спас чёртов Драко Малфой, решивший, что имеет право вмешиваться в её жизнь. А затем подлым змеем пробрался к ней в душу и всё там разворошил, отравил ядом. И она позволила ему с лёгкостью отчаяния, в надежде, что это поможет забыться и выдержать пребывание в школе.       Приняла это за жалкое подобие любви.       Если то и было любовью, то неправильной, искалеченной, как они сами. Вынуждающей то и дело обнажать клинки и ранить друг друга до кровоточащих ран из опаски довериться и быть преданными. Опустошающей, изматывающей. Не позволяющей найти истинное успокоение. Их близость, поначалу заманчивая и ни к чему не обязывающая, впоследствии оказалась клеткой со стальными прутьями: можешь биться в них, пока не испустишь дух, но, оказавшись внутри, ни за что не выберешься.       Может, хотя бы сейчас ей удастся выбить себе путь наружу?       Джинни выныривает из собственных мыслей, когда машину заносит на повороте так, что она едва не врезается в ограждение. Очередной лихой манёвр проходит в дюймах от лееров и вновь возвращает на магистраль, поддразнив близостью смерти. Только жить хочется сильнее, и Джинни уже знает, что на грани гибели, в преддверии опасности это чувство становится по-настоящему ослепляющим и помогает бороться до самого конца.       А, видит Мерлин, сейчас ей как никогда важно ощутить себя живой.

***

      Несколько лет назад.       Джинни смиряется с тем, что никогда не узнает подлинного Драко. Даже в моменты наибольшей близости он не открывается ей до конца, напоминая чёртика из табакерки — безделушку, которую она когда-то заметила на полке в магазине братьев. От него можно ждать подвоха, даже когда он, обнажённый и абсолютно беззащитный, задумчиво перебирает пальцами рыжие пряди — вдруг вскинет на неё льдисто-серые глаза и скажет:       — У тебя волосы как лианы дьявольских силков.       А затем намотает их на кулак и притянет её к себе, вжимая в худощавую грудь, заглушая резкий ответ поцелуем.       Или, проводя тонкими пальцами по линии от рёбер по талии до бедра, обмолвится:       — Как можно отказаться от такого тела? — заставляя почувствовать себя грязной и желанной одновременно.       Ничего не объясняя.       В одну из последних ночей, когда тишина так обманчива, а бессонница сводит с ума, Драко нарушает тишину между ними напряжённым шёпотом:       — Что будешь делать, когда всё закончится?       В воздухе электричеством гудит предчувствие опасности, и своим вопросом Драко даёт затаённому напряжению взорваться. Их очередное убежище, выбранное на замену Выручай-комнаты — пыльный класс в заброшенном коридоре, — на секунду погружается в непроницаемую тьму, в которой никак не разглядеть выражение его бледного лица. И тьма эта превращает дюймы расстояния между их потными телами в бесконечные мили.       — А всё когда-нибудь закончится? — язвит Джинни.       Её пальцы осторожно из опаски спугнуть подбираются ближе к его груди, словно острые ногти могут вспороть грудную клетку и добраться до глухо бьющегося сердца, чтобы пустить кровь отчаянию и страху. Вместо этого — ухмылка-оскал:       — Не ври, что не чувствуешь. Наверняка скоро что-то случится или изменится, и лучше бы к этому подготовиться.       Его слова вскрывают пустоту, которую не заполнить литрами огневиски, часами полётов, лихорадочным сексом. Пробуждают мысли, от которых Джинни пытается убежать всеми доступными способами — в том числе стягивая одежду с них обоих.       — Как готовиться к тому, чего не знаешь?       — Твои дружки могли бы дать сигнал, сделать хоть что-то вместо того, чтобы прятаться. Очень храбро с их стороны, пока мы заперты здесь без возможности действовать.       — Осуждаешь их, а сам бы сбежал первым, будь такая возможность, — хрипло смеётся Джинни.       — Ты так хорошо меня знаешь, — ухмыляется Драко, прежде чем поцеловать её обнажённое плечо. Расписываясь в собственной трусости. Даже не пытаясь с ней бороться.       Джинни не знает его ни на грамм, но иногда обманываться даже приятно. Делать вид, что ничто в его поведении не способно удивить или разочаровать.       — Они что-то задумали, — роняет Драко, продолжая исследовать подушечками пальцев веснушки на её плече в своеобразном порядке, подбирая комбинацию к её мыслям.       Джинни переворачивается на бок и сбрасывает его руку.       — Это предупреждение? Ты что-то знаешь?       — Я не в курсе ничьих планов, — огрызается Драко. — Просто метка… болит.       Пальцы прижимают к предплечью ткань расстёгнутой рубашки, пряча постыдную деталь его прошлого. Как ни странно, Джинни понимает, что он чувствует: если бы все её секреты обрели воплощение в виде отметин на коже, она бы постоянно корчилась от боли.       Как иронично, что оба они — и Гарри, и Драко — отмечены связью с Волан-де-Мортом. Заклеймены ею, не зная, что делать и как извлечь из этой связи пользу. Обычно Джинни избегает касаться Чёрной метки, но сейчас, подавшись ближе, она целует её так же, как когда-то целовала шрам Гарри — с затаённым ожиданием того, что они оба от этого ощутят. Какая-то часть её — может, та, что хранит след крестража — ожидает взрыва.       На деле же ничего, кроме пустоты.       — Прекрати, — требует Драко, снова отодвигаясь. — Не усложняй. Ты же понимаешь, что мы в любом случае окажемся по разные стороны?       Даже не зная его, Джинни научилась понимать мотивы, а потому её не задевает очередная попытка закрыться. Когда опасность дежурит у ворот, нельзя опускать меч и снимать доспехи. А она в таком случае будет первой, кто подаст сигнал к бою.       — И что же тогда будет?..       Неозвученное «с нами» — пытка похуже Круциатуса.       — Ничего хорошего.       — Несмотря на всё?..       «Что нас связывает», — мучительно выкручивая кости.       Драко смотрит на неё спокойно и серьёзно.       — Мы с тобой просто приятно проводили время. Это не значит, что в случае его победы я тебя пощажу.       — Ты так уверен, что окажешься на стороне победителей?       — А ты уверена, что тебе придётся жалеть проигравшего?       Джинни усаживается на их ложе из старого матраса, укрытого мантиями, скрещивает руки на обнажённой груди, под покрывалом распущенных рыжих волос.       — К чему ты ведёшь? Что хочешь услышать?       Вопрос в том, что он услышать боится. А, не услышав, заранее делает выводы.       — Ты не скажешь ничего нового. Хорошие люди и их решения всегда так предсказуемы. Но не притворяйся, что не думаешь о будущем. Сейчас больше не о чем думать, кроме него. А если так, что дальше? Простишь друзей? Вернёшься к Избранному? Уже продумала пути отступления?       — Я не строю планов, — качает головой Джинни. — Для начала неплохо бы выжить. А в таком случае глупо возвращаться и повторять старые ошибки.       Она могла бы солгать — просто чтобы продлить эту взаимную пытку, но решает быть честной. В конце концов, это всё, что у неё ещё остаётся — хотя бы рядом с тем, кто ни в грош не ставит искренность. Последние мгновения крошатся в пальцах, и, возможно, это заставит их задержаться в памяти оттенком на полтона светлее, чем сейчас. Оттенком надежды.       — Ну, а ты что будешь делать? — решается спросить Джинни.       В серых глазах — отблеск стали.       — Что угодно, чтобы выжить.       Сбежит, если получится, предаст, если потребуется, а может, и убьёт, если терять будет нечего. Не только её — каждого, кто встанет на пути. Есть в этой отчаянной жажде жизни что-то привлекательное, несмотря на то, какой жалкой эта жизнь может стать впоследствии. И кто она такая, чтобы судить, если сама готова умереть, но только в борьбе, до последнего сражаясь за право выжить.       Два скорпиона, которые сдохнут, но оставят жало в теле врага.       — Будешь презирать меня за это? — тихо спрашивает Драко — тот самый, которого она случайно застала в туалете Плаксы Миртл плачущим напротив отражения в разбитом зеркале. Уставший, но выставивший шипы даже в момент слабости.       — Вряд ли, но и восхищаться не смогу. Это же ты, а от тебя глупо ждать безрассудного геройства.       «Ты не Гарри, пусть и лезешь вон из кожи, чтобы его обойти. Только в конце тебя ждёт терновый венец, а не лавры победителя».       Драко хмурится, точно подслушал эхо её громких мыслей. Заводит руки за голову, вытягиваясь на матрасе. Это позже Джинни узнает, что тогда он молчал о Полумне и Дине, запертых в подвалах Малфой-мэнор, о Гарри, Роне и Гермионе, которых едва не убили там же; узнает и даже разочароваться в нём не сможет, потому что привыкла к его трусости.       Но сейчас Джинни хочется продлить ночь всеми способами — зачаровать стрелки часов во всём замке, воссоздать маховик времени, взорвать луну и солнце, рассыпать над Хогвартсом Перуанский порошок мгновенной тьмы — только бы новое утро не наступало, чтобы до скончания века можно было прятаться в этом пыльном классе и не думать о завтрашнем дне. Потому что больше она не сможет по-другому относиться к Драко и их связи, не сможет не думать о будущем, в котором у них не найдётся места друг для друга — хотя бы в качестве укрытия от собственных демонов. А ожидание решения своей участи продолжит сводить с ума.       — Давай вернёмся к тому, что происходит сейчас, — предлагает Джинни, наклоняясь ближе, нависая над Драко так, что кончики её волос щекочут его грудь.       Драко приподнимает бровь, не двигаясь с места. Лениво скользит взглядом по лицу над ним — точно водит кончиком ножа по нежной коже.       — А что сейчас происходит?       — Охота на слизеринскую змею.       Они так торопились, что даже не избавились от одежды до конца, и сейчас пальцы Джинни подбираются к расстёгнутой ширинке его брюк, смыкаются на разгорячённой плоти, начиная движения.       — Как подло с твоей стороны нападать исподтишка, — отмечает Драко, включаясь в игру. — Совсем не по-гриффиндорски.       Джинни вскидывает хитрые глаза — знает наверняка, что он не сможет устоять. Всё-таки успела его изучить, хотя бы в постели.       — А вы, слизеринцы, достаточно храбры, чтобы принимать бой, а не бежать от него?       Слова Джинни и её движения дразнят, разжигая потухшие искры на пепелище, и Драко вспыхивает, как спичка, минутой ранее скованная льдом. Перехватывает её руки и тянет на себя — так, чтобы Джинни упала ему на грудь. Находит ртом её губы, но целует не грубо, чего можно было бы ждать, а осторожно и медлительно, смакуя мгновение на вкус. Рывком меняет их местами так, чтобы пригвоздить Джинни к матрасу своим весом и перехватить инициативу. Каждое его касание причиняет боль, но только не физическую. Он скользит губами по её ключицам, плечам, груди, животу, ниже и ниже по мысленному маршруту, невыносимо медленно и нежно, будто тем самым прощается с ней. У Джинни на глаза наворачиваются слёзы, а пальцы вплетаются в его волосы, не желая отпускать.       Но если это конец, пусть он будет таким: невыносимо горьким, мрачно прекрасным и не менее болезненным, чем то, что может ждать впереди. Как будто у них ещё есть всё время догорающего мира — или хотя бы завтрашний день.

***

      Они с Драко заранее сходятся во мнении, что после битвы ничего уже не будет так, как прежде. Выбирают роли и готовятся следовать им: бежать и прятаться, остаться и бороться. И всё-таки, когда Джинни уверена, что жизнь висит на волоске, в самый разгар её одиночной схватки с Пожирателем последний падает, подкошенный заклятьем, а, обернувшись, Джинни видит его: испуганный взгляд, дрожащая палочка в нервной руке, копоть на бледном лице и платина волос в каменной крошке.       Он остался в школе Мерлин знает по каким причинам, но всё-таки волновался за неё. Всё-таки спас, когда она даже не рассчитывала на его помощь. Несмотря на всё, что говорил раньше. Посреди тотального мрака и паники внутри у Джинни ослепительной вспышкой взрывается свет, которого хватило бы на полсотни самых мощных Патронусов. Короткий миг, беззвучная благодарность, и Драко снова убегает, а Джинни снова бросается в гущу сражения. Но теперь оба возвращаются к проверенной истине: они не одни, даже сейчас, — и истина эта пьянит крепче огневиски и дурманит сильнее сигаретного дыма.       После сражения всё семейство Малфоев исчезает, а Джинни, не вполне осознавшая гибель брата, даёт отставку Гарри спустя пару часов после победы, когда именно он, а не Драко, пытается к ней подойти и предложить своё участие.       Пусть в семье Уизли привыкли поддерживать друг друга во время бед, эту трагедию она сможет перенести только в полном одиночестве. Поначалу Гарри считает её решение временным, но даже после похорон Джинни избегает его, давая понять, что ничего не изменится. И Гарри сдаётся.       Он появляется в «Норе» только вечером того дня, когда Джинни за завтраком видит новость на передовице «Пророка»: Малфои добровольно явились в Министерство магии, позволили себя арестовать и ожидают суда за пособничество Пожирателям смерти. Весь день Джинни сама не своя от волнения: новость пробивает щит безразличия ко всему, возведённый с момента смерти Фреда. Она даже не может поделиться ни с кем своими переживаниями или же послать сову Гарри, да и не имеет на это права. Молча ждёт каких-либо новостей, с издёвкой размышляя, было ли её спасение и чистосердечное признание попыткой Драко внести вклад в будущее и надеждой на помилование. Театральные жесты актёра, уставшего от второстепенных ролей на подмостках.       Когда Гарри выходит из камина, хватка невидимой руки, свернувшей внутренности в тугой узел, становится невыносимой. Он заявляет, что Визенгамот вынес решение: Нарциссу помиловали и оставили дома под надзором, Люциусу же назначили заключение в Азкабане за все его прегрешения и побег. О Драко Гарри не говорит, но за Джинни вопрос задаёт Рон:       — А этот гадёныш всё-таки откупился? Неужели состояния Малфоев не хватило, чтобы отмазать папашу?       — Рон, — с укоризной одёргивает Гермиона, — не глумись. Я тоже считаю, что старший Малфой должен сидеть в Азкабане. Но Нарцисса и Драко…       — Они тоже были частью этого, — не унимается Рон, и его голос гремит под яблоней в саду, где они укрылись от бдительной миссис Уизли.       — Но не убивали, — веско отмечает Джинни, впервые за долгое время подав голос.       Красное лицо Рона оборачивается к ней, и становится страшно от того, сколько гнева он едва сдерживает в себе.       — Зато убивали те, кому они помогали. Пожиратели дважды напали на Хогвартс, из-за них Билла укусил оборотень, а Фред мёртв! Это для тебя пустой звук?       Говорить о Фреде всё ещё слишком больно, но Джинни находит в себе силы продолжить разговор, соблюдая осторожность, чтобы не выдать истинных чувств. Собственное беспокойство за участь Драко пугает до дрожи и отдаёт горечью на языке от правоты Рона. Ей бы нужно его ненавидеть, а она пытается примирить ненависть со скорбью, потому что невольно оказалась на обеих сторонах баррикад.       — Я бы убила любого причастного, если бы знала имена наверняка. Но их никто не знает. Сивый уже мёртв, остальные ждут заслуженного суда. Этого слишком мало, чтобы считать справедливой расплатой, и мне тоже больно, Рон. Только ни Драко, ни Нарцисса не убивали Фреда и не калечили Билла. Они вообще не участвовали в битве.       — Как же! Малфой спалил Выручай-комнату, — напоминает Рон. — Он чуть нас не убил! Да, Гермиона?       Подруга кивает, опустив глаза.       — Так что в итоге решили с ним? — тихо спрашивает она у Гарри.       И, к огромному облегчению Джинни, Гарри отвечает:       — Месяц заключения в Азкабане, а потом — домашний арест, как в случае с его матерью.       — Несправедливо, — продолжает бушевать Рон. — Почему они имеют право на жизнь, а Фред — нет?       — Может, ты перестанешь? — прикрикивает Джинни, вскочив на ноги.       — А может, ты перестанешь вести себя, как дура? Ты же должна быть на нашей стороне, — как-то обречённо выдыхает Рон и запрокидывает лицо наверх, чтобы не дать пролиться набежавшим злым слезам.       Джинни твёрдо цедит ему в ответ:       — А разве я не там? Я ненавижу каждого Пожирателя за то, что они виновны в его смерти и в увечьях Билла, за всё, что они сделали. Но сейчас я слишком устала от ненависти. Она всё разрушает. И если Визенгамот принял такое решение, пусть так и будет. Мне уже плевать.       Это почти правда. По крайней мере, такая позиция помогает держаться и не сдаваться власти чувств, которые могут выжечь всё внутри до остывшего пепла.       Остаток лета Джинни под руководством Гермионы доучивает то, что пропустила на шестом курсе, чтобы сдать экзамен и перейти с ней на седьмой курс. Гарри и Рон возвращаться не пожелали, тогда как ей хочется сбежать из дома, враз опустевшего со смертью Фреда и молчаливой апатией Джорджа. Подальше от материнских слёз и отцовской печали, прочь от «Ежедневного пророка» и звучащих по радио новостей. Хогвартс не только замыкает на себе множество горьких воспоминаний, но и обещает приют измученной душе, и Джинни устремляется туда в попытке обрести утраченное равновесие и сделать вид, что всё идёт по обычному сценарию. Первое сентября, вокзал Кингс-Кросс, тележка с чемоданом, алый паровоз и перрон, затянутый сизым дымом и заполненный учениками. Привычная суета перед отправлением должна бы успокоить, но на деле только усиливает нервозность.       Оказавшись в купе, Джинни выдыхает и отворачивается от окна, за которым исчезает и платформа, и вокзал, и город, стёртые ластиком возрастающей скорости движения. Гермиона, теперь уже со значком старосты школы, уходит на собрание, оставляя подругу в долгожданном одиночестве.       Потому, когда дверь купе отъезжает в сторону, Джинни даже не открывает сомкнутых глаз. Но голос, знакомый до боли голос из прошлого привлекает её внимание. На пороге стоит Драко Малфой, с которым она больше не планировала видеться. У неё мелькала шальная мысль написать ему — ещё там, в «Норе», узнать о состоянии после Азкабана, поделиться решением вернуться в школу. Но это было так глупо и неправильно, что рука даже не потянулась к перу и пергаменту. Драко бы ни за что не вернулся в замок, ставший для него скопищем кошмаров, даже ради неё, даже ради избавления от домашнего надзора. Так какого чёрта сейчас он оказался в «Хогвартс-Экспрессе»?       Не зная, как реагировать и что говорить, Джинни поднимается на ноги, пока Драко молча закрывает за собой дверь купе. Прошло всего несколько месяцев, а они не могут насмотреться друг на друга, отыскивая взглядами изменения, отражающие всё, через что пришлось пройти. Резкие черты лиц, печать утраты и горя, внутренние страхи и сомнения, следы бессонниц в мешках под глазами, пальцы, норовящие потянуться за палочкой. Тела, восстановившие свои силы, но прячущие истерзанные души.       Джинни считает, что им больше нечего друг другу сказать. Драко же протягивает пачку ей маггловских сигарет с вопросом:       — Будешь?       В ответ на её судорожный кивок запирает дверь заклинанием и располагается напротив, предлагает курить прямо в купе, наплевав на правила. Джинни находит в себе силы съехидничать:       — Разве тебе не положено штрафовать за такое нарушение правил?       — А я больше не староста, — безмятежно отзывается Драко, выпуская дым. — Передал полномочия Нотту. Думаю, с Грейнджер он сработается получше меня.       — Так ты решил вернуться? Не боишься?..       — Чего мне бояться?       «Отношения окружающих. Постоянных сплетен. Осуждающих взглядов. Прошлых ошибок».       — Даже в школе будет лучше, чем дома. Та же тюрьма, только мракоборцы вместо дементоров.       При упоминании дементоров голос Драко выдаёт дрожь, и Джинни едва сдерживает желание потянуться к нему. Но если тогда, в школе, наедине в пустом классе или в Выручай-комнате, под покровом темноты нечто подобное было самым естественным, сейчас же, при свете дня, кажется почти преступлением. Между ними столько противоречий и ненависти, словно они до сих пор сражаются по разные стороны в надежде выжить. И любое сближение кажется невозможным, потому что сейчас они дальше друг от друга, чем в начале прошлого учебного года.       — Дерьмовый же нас ждёт год, — посмеивается Драко её словами, совсем как тогда, в тамбуре, выкуривая первую сигарету с бойкой Уизлеттой, которую прежде и за человека-то не считал.       — Ещё какой дерьмовый, — соглашается Джинни словами Драко Малфоя из их общего прошлого — желчного, отчаявшегося, сломленного, примкнувшего к Пожирателям.       Сигаретный дымок из купе вырывается в открытое окно и исчезает среди английских пустошей и темнеющих далеко впереди шотландских нагорий. У нежданной свободы сигаретный привкус прошлого и аромат свежего ветра, приносящего надежды на лучшее будущее, и в настоящем они делят её на двоих.       Дома Джинни была уверена, что ей больше не о чем говорить с Драко Малфоем. Нечего ей сказать и сейчас, ведь так будет проще для них обоих, только Драко это не останавливает. Потянувшись вперёд, он выбрасывает сигарету в окно и одновременно притягивает Джинни к себе, крепко хватая за затылок, чтобы не сбежала. Его жадный рот находит её губы и выдыхает в них дым, сминает, впивается, вынуждает Джинни, не помня себя, отвечать ему с той же страстной одержимостью. Затем лишь, чтобы потом, когда он её отпустит, она могла объявить:       — Даже не надейся на продолжение.       Стук колёс сливается с бешеным биением сердца, рвущегося наружу, с пульсацией крови в висках, и сама она что поезд, несущийся к обрушенному мосту, только вместо стоп-крана тянет на себя презренный серо-зелёный галстук Драко Малфоя.       Пока его губы скользят вдоль её шеи, Джинни сбивчиво пытается донести свою точку зрения. Их отношения в прошлом, теперь они чужие люди и должны идти разными путями, а не поддаваться в очередной раз похоти. Им больше не нужно прятаться от самих себя, не нужно искать спасение в ледяных объятиях друг друга. Но поцелуй за поцелуем Драко разбивает каждый аргумент, пуговица за пуговицей ослабляет её решимость, и, выдохшись, Джинни решает пустить ситуацию на самотёк. В конце концов, что ей терять? К Гарри она больше не вернётся, да он и сам её не примет, а Драко — вот он, здесь, почти у её ног, инфернал, затягивающий в болото, из которого нет спасения.       И когда его руки, а затем и губы скользят всё ниже и ниже по её телу, Джинни следом за ним опускается на дно.

***

      Впоследствии ей сотню раз хочется признаться Гермионе в своём грехопадении; останавливает лишь страх. Не поймёт, осудит, не словом, так взглядом, а этого Джинни просто не вынесет от лучшей подруги. Слова так и жгутся на языке, но ни за что не вырвутся вслух. Она молчала, поддавшись влиянию крестража-дневника, когда была моложе и слабее, в чём же сложность смолчать сейчас, пережив столько дерьма, о котором в целом мире известно только ей и Драко Малфою? Джинни бережно запечатывает очередную тайну внутри и носит у сердца, позволяя ей оставлять на теле свои грязные отпечатки. Их так много — прикосновений, поцелуев, укусов и запахов, что ни смыть святой водой, ни выжечь Адским пламенем.       Во время дежурств Гермионы она тайком покидает спальню, привычно следует по заброшенному коридору в пустой класс, сжимая в кармане раскалённый фальшивый галлеон, призывающий на встречу, и когда бы она ни приходила, Драко уже на месте. Хочется верить, что нетерпение и желание увидеться приводят его туда первым, но ни разу он не показал радости от её присутствия, принимая его за данность. Если бы они не виделись при свете дня, Джинни бы решила, что Драко приходит только по ночам и всё это — всего лишь зацикленный сон. Но он и днём повсюду — неотступная тёмная тень, насущная демонстрация грехов.       Общая тайна вынуждает их прятаться у всех на виду, чтобы не вызывать подозрений. Обмениваться беглыми взглядами в Большом зале, мимолётно касаться друг друга в толпе на лестницах, насмешливо препираться на уроках, соперничать над квиддичным газоном, искать приют в пыльных классах. Сторонний наблюдатель ничего не заподозрит, ведь так всегда и было, а на все расспросы подруг Джинни загадочно качает головой, успешно избегая прямых ответов.       Порой ей больно думать о том, чего они лишаются столько времени, прожитого в обмане, больно вспоминать, что когда-то она могла гордо держать голову, бродя с Гарри за руки под завистливые вздохи и злые шепотки. Потому что он не стыдился быть с ней, а чужое мнение их не беспокоило. Драко же стремится доказать всем, и в первую очередь слизеринскому факультету, что он по-прежнему имеет власть и авторитет, и в его видение респектабельного будущего нищая Джинни Уизли не вписывается. Всё, что ей остаётся — красть у времени редкие мгновения запретного счастья.       Чувства к Гарри научили Джинни полезному качеству: не давать оправданий — ни себе, ни другим. Любой, кто оказался бы на её месте в момент ухода друзей, решил бы, что легче искать причины этому поступку: так было к лучшему, было правильно, нужно, логично, единственное решение, залог спасения… На деле всё гораздо проще: они так решили. Сделали свой выбор, а подробности становятся мелочами, о которых лучше не задумываться, чтобы не раздирать раз за разом незаживающую язву обиды. Гарри всегда действует из благородных побуждений, Рон — из желания совершить подвиг, Гермиона старается сделать всё правильно. У них своя мотивация, которая не предусматривает объяснений, особенно для Джинни, от которой так легко отмахнуться в силу возраста, наплевав на то, что и она не раз становилась частью высшего замысла, которому они слепо следуют.       В каком-то смысле благодаря этому ей проще ничего не ждать от Драко и никак не объяснять ему свои поступки — просто делать, что вздумается, зная, что он примет её любой, без причин и логических умозаключений, без примеси чувств. При такой связи не нужно чувствовать себя чем-то обязанной, путаться в паутине несбыточных надежд. Потому-то в их близости столько обжигающего холода и болезненного пламени: они только берут друг от друга, наслаждаясь кратковременным единением. Однако в дружной семье Джинни научилась отдавать без остатка — поддержку, тепло, эмоции. С Драко ей тоже хочется делиться крохами того, что есть, но от него никогда не следует отдачи. Ни нежности, ни доверия, ни откровенности. Его этому не учили, а учиться он уже и сам не захочет.       Сколько бы боли Драко ей ни причинял, она улыбается, как ни в чём не бывало, и на первый взгляд живёт обычной жизнью.       А её тайна горит в груди, как солнце, которое вот-вот вспыхнет и спалит внутренности, оставив пепелище внутри опустошённой оболочки.

***

      Джинни достаётся значок капитана гриффиндорской команды по квиддичу и позиция ловца — совсем как Гарри! — и с началом подготовки к школьному чемпионату она всё чаще обещает надрать Драко задницу, в то время как он, оставшись только ловцом в слизеринской сборной, ехидно её провоцирует. Каждая тренировка проходит на износ, до потери сил и пульса, до кипящей в жилах крови, до оглушающего звона в заложенных от ветра ушах.       Она так скучала по этому драйву.       Напряжение нарастает, ставки высоки, а времени остаётся всё меньше; однажды вечером Джинни до охрипшего горла спорит с капитаном слизеринцев, что привёл своих игроков на тренировку вне очереди. Спор прерывает мадам Трюк, объявляя товарищеский матч, пока противники не устроили потасовку прямо на поле.       Драко издевательски скалит зубы, Джинни посылает слизеринцев в пасть к василиску, но решение преподавателя не обсуждается.       — Тебе идёт позиция сверху, даже на метле, — шепчет Драко на ухо, для вида задевая её плечом по дороге в раздевалку.       — А тебе идёт оставаться сзади, — парирует Джинни, обжигая косым взглядом.       — Я просто наслаждаюсь видом.       — Зато победы не добьёшься.       — Процесс и без неё хорош.       Джинни смеётся его словам, скрываясь в толпе товарищей по команде, но мысленно уже представляет, что скажет ему, когда они останутся вдвоём, и от предвкушения тело заходится сладкой дрожью. А уверенность в собственном превосходстве приятно щекочет нервы, когда она первой из всех игроков стартует с площадки, рассекая воздух.       Как и всегда, в этот раз Джинни остаётся на высоте, захватывающей дух и вышибающей все мысли, но вряд ли Драко признается ей в этом иначе, чем саркастичными аплодисментами. Зато теперь у неё появляется возможность наблюдать за ним, не скрываясь. Анализировать действия Драко бессмысленно — он то хаотично преследует снитч, то выжидает, следя за её реакцией и действиями. Если в её манере вести метлу чувствуются сила и азарт, в его полёте отчётливо видны одержимость и надрыв, которые однажды приведут его к краху.       В итоге мадам Трюк объявляет ничью, а Драко обещает взять реванш на очередном ночном свидании.       Когда их тренировки совпадают, то, дождавшись роспуска команд, они снова встречаются на поле — в тех же потных мантиях ловцов, но уже без свидетелей. И тогда каждый полёт превращается в молчаливый спор, начиная с резкого рывка от земли и до плавного приземления       При всех различиях они так тонко чувствуют друг друга, что порой носятся над полем единой тенью пёстрой птицы, взмывая в облака, пикируя к земле, выравниваясь за считанные секунды до соприкосновения к твердью и снова устремляясь ввысь, соперничая и за недосягаемый лунный диск, зависший меж тучами, и за крошечный крылатый мячик. Только там, наверху, им удаётся быть свободными от страхов и условностей, освоив искусство парить над бездной.       — Посмотри, как красиво! — кричит Джинни, заглушая воющий ветер.       Они замирают над замком, что кутается в подступающие сумерки, как в шаль, расшитую пурпуром заката и хрустальными бусинами звёзд, над квиддичным полем, похожим на овальное зеркало с матово-зелёным стеклом, над горами, окружающими школу, и далёким Чёрным озером, оставшимся кляксой на осеннем полотне. Удеживая равновесие, Джинни восхищённо оглядывает привычные окрестности с излюбленного ракурса, прогоняет через лёгкие разреженный воздух, позволяет ветру дёргать её за рыжий хвост волос, точно шкодливому мальчишке.       — И правда красиво, — соглашается Драко, глядя на неё, а затем отворачивается, пока она не заметила. Как и всегда.       Чтобы не выслушивать пошлые комментарии Забини насчёт поздних тренировок с Джинни Уизли, Драко бьёт Блейзу в челюсть, примитивно и по-маггловски, зато эффективно. Это лучше, чем отказывать себе в удовольствии играть с ней наперегонки на недосягаемой высоте, оставив внизу очертания замка, обгонять друг друга и ветер, уворачиваться от бладжеров и свиваться в двойную спираль, синхронно пикируя к земле. А затем с тем же Блейзом Забини под бутылку огневиски Драко уговаривается молчать об этом, и Блейз, как положено верному товарищу и истинному слизеринцу, держит его тайну при себе. Он мог бы шутливо отметить, что и сам не прочь поучаствовать в их «тренировках», да челюсть предательски ноет, а в горле клокочет смех: стало быть, чистокровный принц обратил внимание на вшивую предательницу крови, как он и предполагал.       Услышав об этом эпизоде, Джинни хохотом маскирует тоску, потому что Драко защищает не её, а свою репутацию. Ими молча игнорируется тот факт, что Гарри своим ходатайством сыграл не последнюю роль в решении Визенгамота. Теперь Люциус и Нарцисса — пленники: первый — в Азкабане, вторая — в собственном поместье. А Драко — пленник отцовских амбиций и материнских надежд. Джинни хочется объяснить ему, что он ничем им не обязан и вправе сам делать выбор, что ему больше не нужно бороться ни за выживание, ни за положение в обществе. Но его разломанные представления о том, что дóлжно, не поддаются словам, не исцеляются доверием. В её силах только наблюдать за тем, как их тяжесть окончательно его похоронит.       Потому они не заговаривают о будущем и не вспоминают прошлое, живя здесь и сейчас, без оглядки на завтрашний день, жадно выпивая друг друга до дна, сгорая до остатка, растворяясь в мареве взаимного притяжения — наученные ценить то, что имеется в их распоряжении.       А ценить есть что.

***

      Осень окутывает Драко запахом и рыжиной волос Джинни Уизли, дарит ощущение дома и покоя в её объятиях. Её близость греет ярче угасающих летних дней, проведённых у Чёрного озера, и ощущается острее терпкого глинтвейна, распитого в «Кабаньей голове». Постоянная необходимость прятаться от чужих глаз въедается под кожу и становится инстинктом, а потому последние солнечные лучи пронизывают насквозь раскалёнными стрелами, напоминая о недоступности простых человеческих радостей. Не будь рядом Гермионы, и Джинни бы плевала на мнение окружающих, а потому она готова даже возненавидеть подругу. Но Драко даже в её отсутствие не стал бы демонстрировать свои странные отношения с представительницей семейки Уизли, и осознание этого, отравляя, помогает трезво смотреть на вещи.       На вечеринке в честь Хэллоуина, превратившей Большой зал в забавную комнату страха, они появляются в масках, под которыми не распознать истинных личностей, что позволяет им, уже не скрываясь, танцевать у всех на виду. Джинни ловит каждое мгновение свободы, улыбаясь и прячась за образом арлекина: шапка с бубенцами на двух длинных концах, белая маска с изображением рожицы, корсаж и юбка в ромбовидную клетку, высокие чулки. Этот костюм — её самая удачная проделка, потому что является лишним подтверждением тому, что только ей удаётся вызвать искреннюю улыбку Драко. И он улыбается, когда находит её среди пёстрой толпы, намеренно надевший рубашку и брюки вместо полноценного костюма, но спрятавший лицо за маской с вампирскими клыками и фальшивой кровью. На нём нет плаща, потому что он бы вызвал лишнюю ассоциацию с Пожирателями смерти; осознание этого вызывает сожаление у них обоих.       — Разгуливать в таком наряде — преступление в отношении мужской части Хогвартса, — молвит Драко, церемонно целуя руку Джинни.       — Готов выступить судьёй? — смеётся Джинни.       Светлое серебро его глаз плавится до тёмной стали.       — Скорее потерпевшим.       В окружении учеников, которые предоставлены самим себе и развлечениям, Джинни не может удержаться от того, чтобы, приподняв его маску, поцеловать Драко у всех на виду. Отвоёвывая своё у ситуации, заложниками которой они оказались. Показывая, чего они оба сами себя лишают.       Вечеринка в Большом зале плавно переходит в увлекательную охоту за сладостями, спрятанными по всей школе. Держась за руки, они обследуют каждый уголок, задерживаясь там, где никого нет, слаженно справляясь с мелкими ловушками, соперничая за каждую найденную конфету, словно беззаботные дети. В одном из коридоров им приходится остановится: бесформенное нечто, преградившее путь, оформляется в виде тела на полу, отражающем рыжий блеск шевелюры. Палочка в пальцах у Джинни ходит ходуном при виде собственного боггарта, но затем Драко выступает вперёд, и боггарт меняет обличие на дементора, медленно подбирающегося ближе. На расстоянии Джинни слышит безнадёжный шёпот Драко:       — Экспекто Патронум! Экспекто Патронум!       Рука вскидывает палочку, уверенный девичий голос кричит:       — Риддикулус!       И боггарт бесследно растворяется, освобождая путь. Джинни же разворачивает трясущегося Драко к себе.       — Заклинание Патронуса бесполезно для этих тварей, — объясняет она, пытаясь привести его в чувство.       — Я бы всё равно не смог его вызвать, — безразлично роняет Драко.       Его отсутствующий взгляд направлен куда-то поверх головы Джинни, и она удваивает усилия, чтобы его растормошить.       — А какой у тебя Патронус? — спрашивает она с любопытством. — Покажешь?       Надеясь, что защитная магия сумеет согреть, Джинни думает о хорошем — о танцах на недавней вечеринке, об улыбке Драко и тепле его рук на талии посреди полного зала, и наколдованная ею серебристая лошадь мчится в конец коридора, ослепляя тёплым сиянием. В ожидании демонстрации она оборачивается к Драко.       — Пожиратели не могут создавать Патронусов, — тихо признаётся Драко.       — Но ты не Пожиратель! — протестует Джинни. — Ты не успел им стать по-настоящему.       Она целует его оттаявшие губы, возвращая в реальность из мрачной камеры Азкабана, куда память перенесла Драко после встречи с боггартом. И, сдаваясь, Драко отвечает на поцелуй так отчаянно, что его пальцы вот-вот раскрошат её рёбра.       — Ты как рассвет, — шепчет он в её губы, наплевав, что в коридор может войти очередной искатель сокровищ. — Ради него стоит пережить тьму. Снова, и снова, и снова…       Таким Джинни видит его впервые: не безразличным юношей, что разбрасывает оскорбления, не подлым юнцом, мстящим изподтишка, а испуганным мальчишкой, нуждающимся в поддержке и тепле. А потому понимает, что таков он и есть: не успевший толком повзрослеть, но уже принявший на себя непосильную ношу и потому сковавший всё хорошее, что ещё в нём оставалось, непробиваемым панцирем презрения, высокомерия и холодности. Как и тогда, при приближении опасности и во время битвы, страх разрушает все его укрепления, позволяя увидеть уязвимое нутро, которого сам он стыдится.       И она обещает себе помнить об этом всегда. Даже когда Драко причиняет ей невыносимую боль.

***

      Зима плавит лёд Чёрного озера под их коньками и в серых глазах Драко Малфоя под касаниями тёплых девичьих рук, серебристым инеем ложится, как пепел, на всё недосказанное. Расчерчивая узорами озёрную гладь, Джинни выплёскивает горечь и злость движением острых лезвий, со стороны напоминая своими пируэтами танец умирающего лебедя. И Драко, не отстающий ни на минуту, но прилюдно соблюдающий дистанцию, повторяет каждый манёвр.       Во время очередной вылазки в Хогсмид Гермиона бежит обниматься с Роном и Гарри, которых невесть каким ветром сюда занесло. Она улыбается, подзывая к ним Джинни, а та замирает, не зная, как себя вести. Если брата видеть искренне рада, то от присутствия Гарри хочется провалиться сквозь землю. Всё же Джинни подходит и позволяет ему оставить смазанный поцелуй приветствия на щеке. Ловит себя на мысли, насколько неправильной ощущает его близость, привычную раньше, после близости с Драко. Его родные когда-то руки теперь душат, а зелёные глаза ломают рёбра одним знакомым взглядом. И Джинни осознаёт, что окончательно потеряла того, за кого раньше была готова отдать собственную жизнь.       На рождественских каникулах в школе остаётся так мало учеников, что все они размещаются за одним столом, наплевав на факультеты. Пользуясь этим, Драко и Джинни занимают места близ друг друга в самом конце, подальше от остальных, делая вид, что больше сесть некуда и они оба не в восторге от соседства. Воцаряется атмосфера уютного домашнего праздника. Джинни старается не думать о письме домой, в котором заставила себя искать объяснения отказу приехать на праздники. Драко чуть легче: он и сам не горел желанием возвращаться в дом, ставший ему тюрьмой, только послал матери подарок и записку — большее из того, что ему доступно.       — Жалеешь, что осталась? — вполголоса и вполоборота спрашивает Драко.       — Немножко, — признаётся Джинни. — А ты?       — Я не фанат Рождества.       — Все обожают Рождество.       — У нас дома оно превращалось в повод устроить бал или званый ужин. Меня заставляли душить себя галстуком-бабочкой и общаться с детьми гостей. Одни обязанности и никаких развлечений.       — Судя по твоим однокурсникам, невесёлая была компания, — бормочет Джинни, накладывая еду из общего блюда.       — Ну почему? Однажды Блейз стащил из зала бутылку чего-то горячительного и споил всю детвору.       — И ты не проследил за этим, как хозяин?       Драко допускает смешок.       — На правах хозяина я напился первым и уделал дорогущий ковёр. Думал, отец меня накажет, но он только отругал и потребовал впредь не позориться при гостях. — На последних словах Драко очень похоже передразнивает ленивую манеру речи Люциуса Малфоя. — А мать потом всю ночью провела у моей кровати, вместо домовика подставляя таз и прикладывая прохладное полотенце. Так что оно того стоило.       Его откровенность вызывает у Джинни ласковую улыбку, быструю и мимолётную.       — Хочешь, напьёмся после отбоя? — предлагает она, запивая слова тыквенным соком. — Дежурить у твоей койки не буду, но какой-нибудь ковёр точно найду.       — После этого ужина выпивка мне точно потребуется, — фыркает Драко.       — По-моему, всё не так уж плохо. Даже немного похоже на то, как мы празднуем дома. Вернее, праздновали, — поправляется Джинни, мрачнея.       — И как же это происходит в семейках вроде вашей?       В противовес ядовитой насмешке Драко ободряюще касается её руки под общим столом. Всего на секунду, но проявляет поддержку, приспускает подвесной мост своей крепости, пробуждает светлые воспоминания.       И Джинни благодарна ему за это.       — Ну, обычно папа приносит домой огромную ёлку, которую мы все наряжаем до вечера, а мама готовит и варит обалденный домашний грог. После ужина мы выходим на задний двор, где Фред и Джордж уже готовятся запускать фейерверки, а затем играем в снежки, пока окончательно не замёрзнем, и после греемся у камина под одну и ту же музыку из приёмника.       В уголках тонких губ у Драко блуждает улыбка.       — И всё это наверняка в дурацких свитерах.       — О да, — кивает Джинни. — Это обязательный элемент. Почти дресс-код.       — Тогда я бы точно не прошёл.       — А я бы хотела увидеть тебя в дурацком свитере.       Это звучит почти как признание в чём-то большем, чем то, что их связывает. Джинни вмиг становится стыдно за излишнюю болтливость.       — Я бы надел его только под Империусом, — презрительно отзывается Драко.       Его лицо выражает такое комическое отвращение, что теперь уже Джинни не может сдержать хохот, в том числе потому что пытается представить себе эту картину. Посиделки на продавленном диване, вкуснейшая домашняя еда, танцы под песни Селестины Уорлок, битва снежками во дворе. Нынешний Драко Малфой вполне мог бы уместиться в одном из таких воспоминаний, но никогда этого не захочет. От понимания абсолютной нереальности фантазий Джинни разбирает смех. Точно так же она не может представить себя в роли хозяйки бала в Малфой-мэноре, рядом с холодно-отстранённым Драко и его надменными родителями, в обществе чистокровных, которые едва не разрушили волшебный мир.       Но когда они так запросто сидят рядом в Большом зале за общим столом и делятся счастливыми воспоминаниями, поверить в абстрактную возможность тёплого совместного Рождества становится проще, чем дышать.

***

      Весна расцвечивает тусклый мир первой зеленью травы и прозрачной просинью неба, согревает то колючим, то нежным ветерком, превращает искристо-белый снег в липкую грязную жижу. Впереди маячат призраки последних экзаменов и выпускного вечера, ожидается последний матч школьного турнира по квиддичу, планируются консультации по выбранным направлениям трудоустройства. Так же, как раньше объединяла, теперь школа разводит их по разные стороны, предвещая скорый конец отношений. Тем острее ощущаются редкие моменты близости, тем сильнее их тянет друг к другу в одиночестве.       Джинни задыхается от щемящей нежности, когда Драко спокойно засыпает у неё на груди, позволяя перебирать платину его волос и касаться заострённых горечью черт вечно холодного лица. Нежность эта вихрем цветочных лепестков дрожит под кожей, золотом растекается по венам, звенит капелью в голосе. Прикосновения Драко из собственнических неуловимо становятся деликатными, и пока он пересчитывает губами каждую веснушку на её теле, Джинни хочется раствориться в этом моменте, прокручивать его на повторе, сделать самым ценным воспоминанием для Омута памяти. Потому что он смотрит на неё так, будто для них всё возможно, будто после школы ничего не изменится и им не придётся больше по одиночке сражаться с собственными демонами.       Но если его демоны находят в ней успокоение, то её демоны не дремлют и раздирают на части.       Она понимает: их по-своему сближает то, что они были расплавлены в горниле Второй магической войны и затем насильно перекованы в обоюдоострые мечи, искривлённые пережитым опытом. Только вот Джинни не сломлена, а лишь искалечена. Пройдёт время, и ей удастся поднять голову, получится улыбаться и по-настоящему наслаждаться жизнью, лишь изредка оглядываясь на прошлое и уделяя время застарелой скорби. Гарри и Драко — другие, и иронии в этом факте столько, что можно захлебнуться. Их всё произошедшее перемололо настолько, что полностью никогда не оправиться, сколько ни лей в глотку восстанавливающие зелья, сколько ни изнуряй себя тренировками, сколько ни прячься за активной деятельностью и видимостью респектабельного будущего. По ним битва ударила сильнее всего, разрушив прежние идеалы, украв надежды юности. До конца дней им придётся оставаться в плену кошмаров, в заложниках навязанных ролей — герой, спасший магическое сообщество, и предатель, выбиравший выгодную для себя сторону победителей. Никакими поступками этого не изменить. Ведь выборы, которые мы принимаем или игнорируем, в конечном итоге больно отыгрываются на нас. Всегда.       А кто хотя бы раз не совершал ошибок? Однако, забывая об этом, каждый норовит бросить камень в того, кто оказывается на сцене общественного порицания.       Так или иначе, но маятник обстоятельств продолжит движение, снова и снова разводя их по разные стороны и позволяя сближаться, но недостаточно, чтобы удержаться в нужном положении. Запаса храбрости Джинни хватило бы, чтобы разломать этот проклятый маятник, но её крох в запасах Драко не хватит даже чтобы задуматься о такой возможности.       Они не готовятся к экзаменам вместе и не празднуют их успешную сдачу на общей вечеринке, не позируют вдвоём для школьного фотоальбома и не танцуют на выпускном. В отсутствие Драко Джинни даже кажется, что она сможет вернуться к нормальной жизни, не прибегая к спасению в его руках: будет видеться с друзьями, тренироваться в сборной, возможно, даже найдёт кого-то, с кем сумеет построить совместное будущее. Наберёт в грудь побольше воздуха и так же, как когда-то пытался он сам, положит конец их недоотношениям, только на собственных условиях. Она держит эту спасительную мысль в уме, даже когда Драко удерживает подле себя её тело. Понемногу готовит себя к скорому расставанию, и, в отличие от прошлого года, теперь оно не бьёт наотмашь, а скорее царапает глухой тоской изнутри — было достаточно времени, чтобы привыкнуть.       Драко не догадывается о её решении, потому что их последняя ночь в пыльном классе похожа на все предыдущие. Разница разве что в том, что Джинни отпускает все предохранители и позволяет себе всё, чего раньше опасалась. Оставшись без одежды, обнажает даже чувства, растрачивает всю себя без остатка и опаски сгореть, потому что больше это не повторится. Вторя её манере, Драко чутко отзывается на каждое касание, отдаёт больше, чем обычно забирает, и вот так — честно, без масок и оскорблений, но и без полного доверия — размытое полотно их взаимоотношений выглядит чётким до рези в глазах. Почти идеальным.       — Не уходишь? — удивляется Драко, когда Джинни устраивается у него под боком вместо того, чтобы успеть вернуться в спальню до того, как Гермиона заметит её отсутствие.       — Не-а. Сегодня ночую здесь, — расслабленно отвечает Джинни.       Поближе к сердцу, в котором никогда не займёт места, словно нищая у порога богатого дома, чьи обитатели ни за что не дадут ей приюта.       Кожей она ощущает растерянность Драко: его руки замирают в воздухе, не решаясь обнять. А когда всё-таки обнимают, под зажмуренными веками жгутся слёзы и пляшут цветные пятна.       — Я буду скучать, — сонно признаётся Джинни ему в плечо.       Засыпает, не дожидаясь возможного ответа, но унося с собой в мир сновидений поцелуй в висок, осторожный и ласковый. И это максимум того, на что она может рассчитывать.       Принятое решение кажется сложным, но правильным. Ещё вчера ей казалась невыносимой сама мысль о расставании; однако утром, обнаружив, что осталась одна на старом матрасе, Джинни ощущает только облегчение от того, что не придётся ничего объяснять или выслушивать объяснения Драко. Оказывается, если дать себе время смириться, будет не так больно. Оказывается, она способна весело болтать с соседками по спальне, собирать вещи и шутить на последнем завтраке в Большом зале, напоминая себе не высматривать знакомый силуэт за слизеринским столом.       Но на станции «Хогсмид», прощаясь навсегда и со школой, и с оставшимися в ней горько-сладкими воспоминаниями, Джинни слышит приглашение Драко зайти в пятое купе через пятнадцать минут после отправления поезда.       И уже знает, что охотно туда пойдёт в поисках конца их общему на двоих безумию.

***

      Полицейская погоня прекращается с опустошением бензобака, когда автомобиль глохнет посреди дороги. Джинни в сердцах швыряет бутылку в полёт до обочины и прижимается лбом к рулю под протяжный вой клаксона. После быстрой езды и громкой музыки адреналин сходит на нет, оставляя в состоянии ещё более угнетённом, чем прежде. Один из патрульных просовывает голову в окно и присвистывает, ощущая запах дыма и алкоголя от водителя. Джинни поворачивается к нему с отпечатавшимся на лбу значком — почти как шрам у Избранного. Эта мысль заставляет расхохотаться патрульному в лицо, обдавая несвежим дыханием.       — Наделали вы дел, леди, — со вздохом отмечает патрульный.       Её вынуждают выйти из машины, и, прислонившись к ней спиной, со скрещенными на груди руками, Джинни безразлично следит за заполнением протокола. Эйфория, гнавшая её вперёд, сменяется апатией, скупой на слова. В тонком платье, на неустойчивых шпильках, она роется в сумке в поисках сигарет, а, закурив, понимает, что становится только хуже: тошнота жонглирует органами, как ей вздумается. В сыром воздухе пахнет грозой, вспотевший асфальт блестит, как зеркало.       — Превышение скорости… опасное вождение в нетрезвом виде… отказ остановиться по требованию…       — Вы не понимаете, — Джинни едва шевелит заплетающимся языком, — мне нужно выбраться отсюда.       — Видимо, дело безотлагательное, — ехидничает патрульный. — Опаздываете на вечеринку и решили устроить её по дороге?       — Я не праздную. Это скорее… поминки, — пьяное икание прерывает и без того несвязную речь.       Патрульные — один помоложе и тощий, как жердь, другой — крепко сбитый, в возрасте и с усами — без смущения разглядывают её лёгкий наряд.       — Оно и видно. Права-то хоть есть?       Джинни снова открывает сумочку, но в её недрах можно найти что угодно, кроме водительского удостоверения. Она ведь не планировала садиться за руль. Она вообще не так планировала провести этот вечер. Они с Гарри должны были всего лишь помаячить перед прессой и фотографами, пообщаться с несколькими гостями и после разъехаться. Единственная банкнота в кармане — и та для оплаты такси до дома: садиться с Гарри в одну машину она не собиралась.       — Ещё и без прав, — резюмирует патрульный постарше.       — Они есть, — протестует Джинни, как никогда жалея об отсутствии волшебной палочки.       — А вы всегда садитесь за руль, не убедившись в наличии документов и трезвости? — язвит тот, что помоложе.       — Я бы даже не притронулась к рулю, но сегодня… особый случай.       В воспалённом подсознании рождается мысль: если объяснить всё патрульным и убедить в своей правоте, они её отпустят. Они ведь не знают, что случилось, но наверняка войдут в положение. Выбросив сигарету, Джинни пытается отлипнуть от машины, но ноги не слушаются.       — Я должна была уехать, — бормочет она, раскачиваясь на месте, обхватив себя руками за плечи. — Нельзя было оставаться там с ним. С ними.       Патрульные с беспокойством переглядываются.       — Вам кто-то угрожал? Удерживал силой?       Джинни кивает, тряхнув гривой спутанных ветром волос.       — А конкретнее?       «Он — надменная холодная сволочь, с которой я рискнула сблизиться, поверив, что мы похожи. Знала же: ничего хорошего не выйдет, но прикипела и обожглась. Господи, как я его ненавижу».       В её голове это звучит как блестящая обвинительная речь, но патрульные слышат лишь невнятное бормотание вперемешку со слезами, сдавившими горло спазмом, и не испытывают никакого сочувствия.       — Боюсь, леди, придётся вас задержать.       — За что? — изумляется Джинни.       Слова зачитываемого ей протокола пролетают мимо; даже когда запястья обжигает лёд наручников, она не вполне понимает, что происходит. По дороге к полицейской машине Джинни выворачивает на обочину, и, отводя глаза, молодой парульный протягивает ей платок. Её деликатно усаживают на заднее сиденье, проследив, чтобы платье не прищемило дверью, и эта забота снова вызывает у Джинни пьяные слёзы.       — Он редкостный придурок, — доверительно сообщает она патрульным. — А я, кажется, увязла в нём по самые гланды.

***

      По дороге в участок Джинни молчит — боится, что вместо слов снова польётся рвота. Откинувшись на спинку сиденья, провожает взглядом городские огни, мечтая затеряться в них, исчезнуть, ни о чём не думать, ничего не чувствовать. Однако патрульные то и дело справляются о её состоянии, вынуждая балансировать на грани между реальностью и забытьём.       Её приводят в кабинет с тусклым освещением, от которого клонит в сон, усаживают на жёсткий стул, не позволяющий заснуть, задают вопросы, вызывающие гнев и насмешки. Глядя на полицейских пьяными глазами, Джинни чистосердечно выкладывает им всю историю — рассказывает о Гарри, который от неё отказался, о Драко, который унизил, и об Астории, которая в принципе имеет лишь косвенное отношение к тому, из-за чего она оказалась сегодня за рулём в пьяном состоянии. Патрульные переглядываются: показания пьяной девицы больше похожи на шизофренический бред.       — А кто-нибудь из этой троицы сможет за вами приехать? — спрашивает молоденький полицейский.       — Вряд ли, — качает головой Джинни. — Скорее уж Тёмный лорд вернётся.       Затем представляет Асторию Гринграсс, будущую леди Малфой, приехавшую вызволять её из заключения, и сгибается пополам от хохота.       — Наверняка сектантка, — шёпотом обращается старший полицейский к своему напарнику. — Имена какие-то странные бормочет, того и гляди начнёт молиться этому Тёмному лорду. — Он суеверно плюёт через плечо.       — Может, вызвать ей врачей?       — Сначала попробуем получить хоть какие-то контактные данные тех, кого она упомянула. Например, мистер Малфой. Как с ним связаться? — продолжает патрульный, повышая голос. — Можете назвать номер или адрес?       — Лучше пошлите ему сову, — нервно хихикает Джинни.       Какое-то время полицейские тратят на поиски номеров, а затем пытаются дозвониться, но никто не отвечает. Вполне ожидаемо. Джинни решает, что было бы неплохо поспать хотя бы немного, а уже завтра решать, как выбираться из этой передряги. В конце концов, бывало и хуже.       В детстве, читая сказки о принцессах, ждущих спасения от огнедышащего дракона в лице бравых рыцарей, она тоже мечтала. Мечта почти сбылась — в самом извращённом понимании мечты — когда Гарри явился в подземелья, сразился с василиском и вызволил Джинни из ловушки крестража. Но затем жизнь научила полагаться только на свои силы и не ждать никаких принцев. Все они в итоге оказываются пустышками.       В её сказке принцу места нет; в ней балом правит дракон, от которого не удастся сбежать. Только в этот раз она постарается выбраться из западни обвивших её чешуйчатых колец, а, если потребуется, пронзит его мечом.       Проваливаясь в сон, Джинни уже не слышит, что один из разыскиваемых абонентов отвечает на звонок полицейских.

***

      — Да ты, блять, издеваешься, — мрачно цедит Драко на пороге кабинета: мстительный демон внутри её личного чистилища.       Джинни пьяно улыбается и салютует ему рукой с пластиковым стаканчиком, едва не расплёскивая остывший кофе. Пожалуй, ради одного этого сердито-изумлённого лица стоило загреметь в маггловский отдел полиции. Неужели он прямо с вечера к ней примчался, бросив Асторию и даже не сменив костюм?       — Что с ней? — с подозрением спрашивает Драко. Его рука незаметно для маггловских глаз тянется к карману, где спрятана волшебная палочка.       — Перебрала ваша… знакомая. Вела машину в состоянии сильного опьянения, игнорировала приказы остановиться, пыталась ввести в заблуждение представителей закона. И это если не считать брани в наш адрес…       Эти мелочи Драко уже не слушает. Холодно, оценивающе разглядывает помятую Джинни, чтобы лично убедиться: она в порядке. Извращённом, неправильном, но порядке, раз корчит ему пьяные рожицы и растягивает в ухмылке губы со следами размазанной помады. Убедившись, расслабляет плечи и отводит руку от волшебной палочки, чтобы запустить пальцы в платину волос, сверкающую в тёмном кабинете словно нимб падшего ангела. На его губах даже появляется ленивая усмешка, призванная сказать полицейским: обычное дело, сейчас всё решим.       — Никто ведь не пострадал? — для проформы уточняет Драко, уже зная, что беды не случилось.       «Я! Я пострадала! — бьётся у Джинни в голове и эхом отдаётся в груди. — Разве ты не видишь, что я разбита вдребезги, что от меня почти ничего не осталось?»       В дальнейшие минуты Джинни безучастно растекается на стуле, пока Драко по обыкновению сорит деньгами — давать на лапу представителям власти для Малфоев давно вошло в привычку, и неважно, магглы это или же маги. Правда, в первом случае брезгливости больше, и Джинни меланхолично отмечает, что Драко намеренно оставляет пачку банкнот на краю стола и прячет ладони за спиной, лишь бы не пришлось пожимать протянутую руку полицейского.       Прежний Драко разнёс бы этот отдел или хотя бы подправил память патрульным. Нынешний предпочитает уладить конфликт интересов мирным путём.       Его руки клещами смыкаются на предплечье, заставляя подняться и идти следом без попыток к сопротивлению. Об это и речи нет: сознание одурманено хмелем, плечи оттягивает тяжесть серого пиджака, под которым прячется испорченное выпивкой платье. Патрульные добродушно посмеиваются и советуют не спускать глаз с «преступницы»; Драко сумрачно заверяет их, что наказание не заставит себя ждать. Провожаемая двусмысленными шуточками и скабрёзными смешками, Джинни плетётся следом, стараясь не отставать, насколько позволяет её состояние. Сравнение с демоном снова приходит на ум в самых мрачных красках: теперь он тащит её прямиком в ад, из которого она безуспешно пытается выбраться, путаясь в кругах грехов и пороков.       — С ума сошла? — почти шипит Драко, помогая забраться на пассажирское сиденье. — Что за цирк ты устроила?       — А ты? Решил поиграть в героя и примчаться на выручку? Я же не достойна этого. Твоя беззащитная принцесса ждёт дома, а меня оставь в покое.       В выражении бессильной ярости Драко бьёт руками по рулю и стискивает его, словно бы под пальцами находится её шея.       — Дура, — резко выдыхает, заводя мотор.       — Кретин.       Покончив с любезностями, Джинни отворачивается к стеклу и провожает мутным взглядом дождевые дорожки, размывающие хмельную реальность, превращающие её в пёструю сказку. Представляет, что она не в салоне дорого автомобиля среди тягостного молчания, а там, снаружи — ещё один рыжий блик, размазанный скоростью до размеров крохотного золотого снитча.

***

      Стоит им зайти в квартиру, и Драко в паре шагов от порога прижимает Джинни к стене, чтобы, опустившись на колени, стащить с неё заляпанные грязью туфли. Её руки невесомо ложатся на его плечи в поисках опоры, ноги подгибаются, она готова сползти вниз следом за ним, но Драко не позволяет. Видеть его в таком положении — на коленях перед ней, той, кого он безжалостно поливал грязью, выше её сил. В голове бьётся мысль, которая кажется смутным воспоминанием — настолько давно по ощущению произошла злополучная ссора, разделившая всё на «до» и «после».       «Ну да, тебе не привыкать стоять на коленях перед каждым, у кого есть власть над тобой».       Разреветься хочется просто до отчаяния, так, что горло сдавливает болезненным спазмом, а веки жжёт огнём.       — Отпусти, — умоляет Джинни.       Не слушая, Драко поднимается и, забросив её на плечо, тащит в ванную, сам при этом не потрудившись снять ботинки. Ставит Джинни в ванну, так, что теперь она возвышается над ним, точно мраморная статуя. Глядит на неё снизу вверх, любуется, как мог бы любоваться Пигмалион на созданную им Галатею, его движениями стягивает пиджак, расстёгивает молнию на платье и позволяет ему чёрной тенью скользить вниз, чтобы затем небрежно отбросить на пол. Усаживает безучастную Джинни в ванну и включает воду, проводит лейкой душа над обнажённым телом, заботливо стирает грязь, косметику и воспоминания о недавних событиях. Когда вода выключается, его губы сцеловывают капли с плеча и дальше, до ямки у шеи — того местечка, от которого у Джинни всегда появляются слабость и влечение.       Что же он за человек? Сам надломленный и равнодушный, он помогал ей чувствовать себя полноценной, бережно складывал, как мозаику, по осколкам, а затем баюкал в руках склеенную чашку, чтобы потом небрежно швырнуть на пол. Рядом с ним она ощущала себя грязной и недостойной, заляпанной прошлым, изменой и низким происхождением. Теперь же, такая чистая по сравнению с ним, остающимся в парадном костюме и грязных ботинках, Джинни смаргивает выступившие на глаза слёзы и поворачивает голову так, чтобы найти губами его губы.       И это до сих пор самое мягкое приземление после затяжного падения в бездну.

***

      Моргнув, Джинни с трудом сосредотачивается на дороге и пытается понять, где всё-таки находится. Виски играет с ней злую шутку, погружая в дремоту прямо за рулём, убаюкивая видениями возможного развития событий. Но сейчас перед ней только лента дороги, каждый поворот которой ведёт в ад; даже ветер, бьющий в заплаканное лицо, отдаёт пеплом. В этой реальности страшно оставаться.       «Пусть всё произойдёт как можно быстрее», — мысленно молится Джинни.       Её взгляд падает на панель с индикатором уровня топлива; мигающая иконка подсказывает, что скоро всё и правда закочится, так или иначе. А в зеркале заднего вида уже вспыхивают огни патрульной машины, начавшей преследование.       Джинни решает, что ещё есть время закурить, и выжимает газ на полную, хохоча в грозовое небо.

***

      — Я больше не буду с тобой спать, — шёпотом объявляет Джинни.       Вопреки словам её пальцы скользят по его груди, мельком задевая кулон скорпиона, который Драко до сих пор носит под рубашками, пиджаками и мантиями. Знать, что хоть какое-то напоминание о ней остаётся на его теле, приятно до дрожи. Может, позже он снимет и выбросит эту безделушку вместе с их общими воспоминаниями. А может, сохранит до самой смерти, размышляя, верное ли решение принял. Но в любом случае она даже так останется с ним, и вытравить её удастся разве что Обливиэйтом.       — Почему?       Снова вопросы, рвущие в клочья. Пожалуй, впервые Драко действительно хочет объяснений, а Джинни по-прежнему их ненавидит. Особенно в постели, которую они делят после долгого перерыва.       — Потому что ты скоро женишься.       — И что? Ты же сейчас со мной, хотя вернулась к Поттеру.       Поразительно: за столько времени он так и не понял, что она из себя представляет. На губах у Джинни появляется горькая усмешка.       — Я вообще-то не трофей, чтобы переходить из руки в руки, от победителя к победителю.       — А получается именно так. Пора бы определиться.       — Зачем? Может, я вообще хочу остаться одна?       — Ты же боишься одиночества, — отмечает Драко, без желания задеть или надавить на больное, просто констатируя факт. — Найдёшь себе кого-нибудь. Или вернёшься к нему, раз со мной не останешься. Только я скорее сдохну, чем снова увижу тебя с Поттером.       — Не сдохнешь, — снисходительно заверяет Джинни. — Так только кажется. Привыкнешь.       Утешает этим не только его, но и себя. Ко всему можно привыкнуть, если дать себе достаточно времени, вот и у них обязательно получится. Но на то, чтобы смириться с потерей желанного счастья, времени требуется гораздо больше — столько же, сколько заложено жизнью на лечение разбитого сердца.       Разглядывая потолок, Джинни тихо признаётся:       — Я не вернулась к нему. А если бы и да, ни за что бы не спала с тобой. Даже в Хогвартсе я была с тобой только потому, что разорвала с ним отношения. Без этого у тебя не было бы шансов.       — Тогда в чём дело сейчас?       — В Астории. Она любит тебя.       Если думать об этом больно, то говорить попросту мучительно. Насколько бы проще было снести рядом с ним Пэнси Паркинсон: ведь к ней у него точно нет никаких чувств, он сам признавался в том когда-то, — так давно, что, кажется, и не было между ними чувственной близости, располагающей к подобным откровениям.       Драко безразлично пожимает плечами.       — Ну и что? Я-то женюсь на ней не из-за этого.       — А из-за чего?       — Её семья пользуется авторитетом и хорошей репутацией. Возможно, этого хватит, чтобы уменьшить срок отцу. Как видишь, благодаря Астории меня уже принимают в обществе.       — Ты бы мог получить всё это, выбрав меня, — с горечью выдыхает Джинни.       Драко отрицательно качает головой и снисходительно объясняет:       — Я бы получил только презрение. Представь, как бы это выглядело в глазах общественности: давний недруг Избранного уводит его невесту. Это бы значило, что я остался тем, кем и был — мерзавцем, унизившим святого Поттера. Нам с тобой никогда бы не удалось восстановить репутацию.       — Мне было бы плевать. На чьё-то мнение, на жёлтую прессу, даже на реакцию Гарри.       — А мне — нет. В твоей среде я был бы чужаком, которого проще избегать, в своей же — изгоем. От меня бы отвернулись все, в том числе друзья семьи и люди, которых я знаю всю жизнь.       — Если они отворачиваются от тебя — значит, недостойны того, чтобы считаться с их мнением. Перешагни через них и забудь.       «Так же, как раз за разом перешагиваешь через меня. Даже сейчас, выбирая Асторию, предлагая мне оставаться постыдным секретом».       — У нас так не принято, — отрезает Драко, оставляя вопрос закрытым.       Джинни отворачивается от него.       — Что ж, в мои принципы тоже не входит спать с женатыми мужчинами.       — Очень жаль.       Только и всего. Ему жаль. А она была готова пойти наперерез мнению семьи и друзей, если бы он предложил ей стать его женой.       Как же глупо. Как же больно.       Его рука собственническим жестом ложится на её обнажённый живот и обжигает холодной тяжестью. Напоминает, что им никогда не согреться в объятиях друг друга. А его дальнейшие слова только подтверждают это.       — Но пока что я не женат, и ты не в отношениях, так что мы могли бы…       — Издеваешься?       У Джинни уже нет сил, чтобы вкладывать эмоции в слова, и они вырываются устало и тихо. Поэтому, когда Драко притягивает её к себе, она не сопротивляется, хотя больше всего на свете хочет бежать без оглядки.       — Останься хотя бы ненадолго, — шепчет Драко, целуя её шею, не стыдясь собственной уязвимости. — Прошу, останься со мной.       Всё тот же избалованный мальчишка, что никак не в состоянии решить, нужна ли ему та игрушка, которую он вечно пытается отобрать у другого ребёнка. Ей бы послать его к чёрту, а она сдаётся, обещая себе, что это прелюдия к неизбежному расставанию. Как только Астория станет миссис Малфой, их порочной связи придёт конец.       Но на этот раз у них достаточно времени — в том числе чтобы попрощаться перед тем, как их дороги окончательно разойдутся. И если это конец, пусть он будет таким: обезоруживающе откровенным и пропитанным ядом, который будет отравлять их, пока не заставит выработать иммунитет.