Бездна проглотила

      — Слава, это бред, — Светло покачал головой, — Ты не вернёшь его.       Говорили специально тихо, отчего Славин шепот скатывался в неразборчивое шипение.       — Если не хочешь помогать, просто не едь, — Слава упрямо громоздил друг на друга вещи, запихивая в рюкзак худи Хабаровск-Бишкек, которая явно не собиралась в их войне поддаваться хозяину, столь же вредному, как и она.       Фаллен закатил глаза, силой забирая и кофту, и рюкзак, после чего они некоторое время провели в молчании, занимаясь каждый своим делом: Светло собирал Машнову рюкзак, что получалось у него заметно лучше; Слава же терроризировал стену пустым взглядом, оттягивая момент принятия таблеток, на которых настаивали все вокруг.       В упаковке оставалось две пилюли, и новые перед выездом должна была завезти Женя, которая доставала самые лучшие импортные колёса. Ее специальные каналы образовались ещё в те времена, когда Мирону впервые потребовалась помощь, и сейчас Муродшоевой не было жалко помочь Славе.       Этот разговор вообще-то преследовал их последние два месяца. Каждый раз, болтая по пустякам, они возвращались к теме того, что казалось Машнову вполне реальным, а Светло — если не надуманным, то точно мнимым.       Только таблетки, прописанные психиатром, Славе все равно не помогали, притупляя исключительно приступы.       Ваня хотел бы настоять на увеличении дозировки, да не мог Славку предать, вопреки бредовым идеям позволить стать овощем. Перед глазами всё ещё стояли бездыханное тело лучшего друга, пытавшегося ширнуться до передоза, и собственные трясущиеся руки, которые сжимали другие, более крепкие и в татуировках.       Светло пытался быть с ним мягким, но усталость, нежелание идти на поводу и общая атмосфера приводили к скандалам, из-за коих Слава не только закрывался всё сильнее, но и всё больше верил в симулякр.       — Может, по твоему мнению, во всём случившемся с ним виноваты еще и мы с Замаем? — ляпнул он, разрезая этими словами напряженную тишину.       Слава молчал.       Ваня подавился воздухом, встретившись с неожиданным инсайтом.       — Ты не охуел ли, дорогой? — Светло зашипел, вскакивая.       Рудбой, как считал Фаллен, после смерти друга получил какие-то сверхъестественные способности, выражающиеся в развившейся интуиции. Евстигнеев появлялся в комнате всякий раз, когда они со Славкой начинали собачиться, даже если не предполагалось, что он присутствует где-то поблизости.       — Успокойтесь, блядь, — Иван перехватил Ваню поперек груди, прижимая к себе, и Ваня рычал, глядя на то, как глумливо щурится Слава.       Его ухмылка на кухне все ещё била в глаза.       Светло не мог взять себя в руки, беспомощно кусал губы и, не добившись от Славы ответа, вышел из комнаты, несправедливо подпинывая штатив, оказавшийся на его пути.       В последнее время они жили вчетвером, опасаясь оставлять Славу одного, и Рудбой перетащил все свои вещи в квартиру Машнова, справедливо рассудив, что с упрямством Светло и непрекращающимся депрессивным эпизодом Гнойного все затянется надолго, так что Ваня, спотыкаясь о свет и прочие приблуды, иногда задумывался, почему позволил им сойтись вновь.       Доверие сложно вернуть по щелчку пальцев. Ваня бы сказал, невозможно, поэтому учился полагаться на Евстигнеева заново.       Иван умел быть убедительным, а Светло — слабым.       Евстигнеев вообще, сука, был честный и желающий всего себя отдать, если требуется подвиг. Эдакий Алеша Карамазов санкт-петербургской элиты.       По старому календарю расстались они чуть ли не два года как, и выпускать новый альманах Фаллен не спешил, все еще отсчитывая от октября месяца. Не верилось, что сошлись насовсем, али разойдутся, будто в море корабли, как только Славке полегчает.       Вернётся к себе Ваня, продолжить дуть траву; Рудбой улетит снимать и сниматься.       Славке не легчало, а Фаллен все еще не верил, что можно дважды войти в одну реку. Вместо тысячи жарких поцелуев хватало факта, что Иван всё ещё был рядом и не забывал водить Гришу в ветеринарку. Последнее грело сильнее всего.       Светло же, в общем-то, первым уехал в Грузию, удалив все социальные сети, потому что считал, что шансов сорваться и вернуться к Евстигнееву у него больше. Первые две недели в новой стране пролетели слишком быстро, настолько, что Ваня даже не вспоминал о том, что с ним произошло, а после страшно ломало, но Светло успокаивал себя тем, что Иван, стало быть, давно покинул их съёмную квартиру.       Даже если бы Ваня тогда вернулся, Рудбоя он бы там не нашёл.       Тогда Слава ещё был в порядке и готовился сделать Саше предложение, присылая Ване бесконечные фотки обручальных колец. Светло, сияя от нежности, с которой Машнов подшучивал над ускользающей холостячьей жизни, обещал ему быть свидетелем на свадьбе.       Примерно полгода Фаллен, перманентно скучая по бывшему молодому человеку, не знал, где тот находится и чем занимается. Было ужасно интересно хоть один разок снова услышать про съёмки, моделей (ужасно вульгарных девчонок, к которым он всегда ревновал, а потом тосковал даже по ним из рассказов Евстигнеева), только последние два пустых месяца, проведенных вместе, напоминали, что им больше нечего делать вместе.       Ваня всегда поддерживал Славу в стремлении задеть Мирон Яныча за клише в текстах, но теплым летом двадцать второго года в их с Рудбоем отношениях наступила промозглая осень. Дожидаться зимы Светло не стал, сам объяснил ситуацию, и Рудбой кивнул тогда, соглашаясь с его доводом.       Они не могли пойти к семейному психологу, не могли исправить друг друга, да и что исправлять друг в друге, если раньше нравилось, даже казалось правильным, а теперь — воротит?       Когда Замай впервые в видеозвонке упомянул вскользь имя Евстигнеева, Светло сразу похолодел. Андрей Андреевич эмигрировал очень скоро после окончания бесконечного Антихайптрен-тура, поскольку планировал съебаться сразу же, как только прижало, но не стал подставлять никого, честно отыграл концерты.       Возможно, Слава и спрашивал у Замая, почему он выбрал именно Берлин, но Фаллен об этом никогда не задумывался, даже во время их многочасовых созвонов, просто доверяя выбору Андрея. Педантичная Германия ему подходила гораздо больше свободных Штатов или жаркой Испании, в которой он ходил бы в сандалиях с носками, так что, определённо, Фаллен никогда не предполагал, что Андрей Андреевич уже давно вписался в происходящий там Рурэп-движ, во многом благодаря знакомству с Рудбоем.       Солнечной грузинской весной в его жизнь снова ворвался иллюзорный Рудбой, ураганом вышибая из Светло дух, из устаканившийся жизни — Светло.       Светло не стал бы врать, что он не общался с момента их расставания с кем-то из друзей своего бывшего, просто никто из них не становился его другом. Да что уж, даже великий Мирон Яныч заезжал к нему в ноябре, когда сам только поссорился с Евстигнеевым, не желая подставлять его концертной и не только деятельностью. Ему не хватило смелости остановить Рудбоя от выступления на благотворительном вечере со стихотворением, поскольку Охру все любили, это привлекло внимание публики, тем более той, которая была без ума от их совместных проектов.       Фёдоров у него не задержался и не выражал слова сочуствия по развалившемуся пятилетнему союзу двух любящих сердец, будто бы чувствовал, что в ответ Фаллен старательно съязвит. Светло, в душе благодарный за хорошее отношение, не стал предъявлять за вышедший дисс на Славяна, прикрытый откровенным набросом на Алишера, хотя раньше всегда друга в разговорах с Мироном защищал.       Появление Оксимирона в его съемной однушке было последним, что хоть как-то напоминало о Евстигнееве, оттого в снежную зиму он стал забываться.       Странно осознавать, что человек почти только что был, рассказывал ему про рэпчик что-то, хоть и страшно нудный был, душный, но — был.       А сейчас Мирона Яновича не было.       — Могли бы и простить, — хмыкал Замай, глядя утром на очередной репортаж о митингах, — Всё-таки человек после треклятого Оксфорда только и умел, что ебаться.       И это било сильнее, чем расставание с Ваней. Там у него было время обдумать, порвать, уехать, отрефлексировать, даже — вернуться обратно, здесь же…       Как бы сильно Светло не скучал по Мирону, как бы часто не переслушивал треки Оксимирона, его нельзя было вернуть, щелкнув пальцами.       Никто до сих пор не знал точную причину смерти, даже Женя не могла добиться по всем каналам, от чего умер ее артист. Их ожидаемо не пустили к телу, более того, родителей тоже развернули, пожав плечами, так что Светло вспоминал Мирон Яныча того, с последней встречи в Грузии. Разбитого происходящим, борющегося насмерть, но главное — живого, даже смеющегося с Гриши.       От непонимания ни один из них не заметил, что с ума сошёл Слава, как и обычно, засравший последний трек Мирона, за который его, как экспромтом предпологали оксифэны, и убили. Интернет у них безопасный, а по улицам — ходи да оглядывайся, сука.       Когда Слава, бледный и непривычно молчаливый, впервые расплакался, тут же выходя из конференции, Ваня сказал Замаю, что возьмет отпуск за свой счет. Андрей кивнул, попросив быть на связи, если им понадобится помощь.       Саша пыталась быть рядом, искренне недоумевая из-за происходящего с будущим мужем, и поглаживала обручальное в надежде, что всё наладится.       Они всё никак не могли пожениться, хотя предложение Славка сделал весной, тут же хвастался кольцом на стриме. Почему-то момент сочетания двух любящих сердец браком сам по себе оттягивался, и Саша говорила, что всё не так, как она хочет.       Машнов ненавидел рэпера Оксимирона всеми фибрами души за то, что когда-то Мирон Янович не смог ему дать чего-то, в чем Гнойный нуждался, но сам не знал, чего.       Слава любил когда-то Федорова настолько сильно, насколько мог сейчас ненавидеть.       После похорон Светло часто стал залипать, чувствовал подавленность, подолгу разгоняя темы философские. Мирон умер из-за передоза или самоубийства? А знал ли Мирон, что ему не простят последний клип? Что было бы, если бы Мирон не побоялся ответить Славе взаимностью?       Над последним вопросом Ваня задумывался и раньше, даже спрашивал у Рудбоя. Тот всегда пожимал плечами, не желая делиться богатым внутренним миром Фёдорова, из-за чего Светло всегда затыкался, догадываясь, что другого варианта не было.       Но больше всего Ваня боялся узнать ответы на свои вопросы.       Живо было не всё. Слава почему-то не понимал, что есть живое, а что — мёртвое, в отличие от Вани, которого пугал серьезный взгляд, утверждающий бессловно, что один конкретный покойник находится не в том мире.       Рудбой считал, что Мирон, даже если и слышит или видит их с того света, не чувствует ничего. Ему было бы насрать на свихнувшегося Гнойного, в бессильной злобе думал Светло, сжимая и разжимая кулаки.       Ему всегда было насрать на Славку Карелина, так что и бездыханным он остался тем же мудаком, в то время как не всё из-за него живо, что кажется живым.       Мысли у Славы были мёртвые, да и руки у того могильные.       Поэтому Фаллен был категорически против всего, на чем настаивал Слава. По его мнению, им сказочно повезло, что местонахождение тела Мирона оставалось до сих пор неизвестным. Хоронили даже не Окси, а пустой гроб, что было ебаным кощунством, но зато Слава не занялся ни некрофилией, ни некромантией, пытаясь оживить мертвую принцессу.       Всё это Ванечку, вынужденного быть сильным, страшно пугало.       Машнову, честно сказать, уже давно было все равно на всё, что было связано с Фёдоровым. Старые раны отболели и перестали его задевать, да и к неудачам Слава относился всегда адекватно, на похуях проходя их за уровнем уровень. За маской характерной для постмодернизма пустоты скрывалась живая душа, требующая внимания.       Не получив его, она некоторое время ныла. И всё же, как говорят, время лечит. Возможно, душа была бессмертной субстанцией исключительно в извращенном человеческом сознании, а на деле — тоже состояла из клеток и тканей, которые были способны обновляться, так что вскоре у Славы отлегло от сердца.       Он привык всё проебывать.       Когда Ваня, уже садясь в самолёт, увидел присланную Славой ссылку, то звонко рассмеялся.       Прошло больше пяти лет с того момента, как Машнов отомстил за уязвленную гордость, после чего никогда больше не ныл пьяный, не пытался обдолбаться, даже стал веганом, и Светло никогда бы не усомнился, что Славе на Оксимирона похуй так же, как на мочу из кроссовка в Хабаровске.       Если бы Ваня знал, что Славина ебанца приведет их к поездке в монастырь, расположенной неподалеку от деревушки с говорящим названием «Топи», то лучше бы выбил всю дурь из него ещё тогда.       Он ничего не ответил Славе, надеясь, что эта стадия пройдет, ведь для этого же Ваня и возвращался в Санкт-Петербург? Светло хотел помочь другу, чья кукушка улетела, взмахнув красивыми, пестрыми крылышками.       Машнов прочитал, что там совершаются настоящие чудеса, даже можно возвращать людей.       Ваня был против. Мирон не «вернется», это исключено. Если бы каждого скончавшегося человека воскрешали по велению чуда, то что было с планетой? Слава, будучи веганом, должен был подольше поразмышлять об этом.       Да и как можно заставить умершую оболочку обрести уже ушедший разум? Во многом, он считал, что мёртвому лучше оставаться мёртвым.       А были ли живыми их отношения с Евстигнеевым?       Рудбой вернулся в Россию вместе с Замаем, и Ваня знал, что они прилетели вместе, поэтому сердце заходилось каждый раз, когда он думал, что они теперь слишком близко друг к другу подобрались.       Иван не появлялся в их квартире целых две недели, как настоящий джентльмен выжидая некую паузу, а затем тенью зашел за Андреем в квартиру, когда Слава, движимый приступом, не прекращая орал, заламывал руки и беспомощно рыдал то у Вани на коленях, то отталкивая его.       Светло был измотанный, не спавший до этого ночь, поэтому пропустил тот момент, когда Евстигнеев заломал Славу.       Он хотел бы сказать: «Андрей, это че за хуйня?», — но в ступоре провожал взглядом момент того, как Замай заговаривает Славе зубы, вынуждая капитулировать.       Приступы начались совсем недавно, и Ваня не успел даже составить четкий план действий, состоящий пока что из легких пунктов, например записаться к психиатру, почаще бывать на свежем воздухе, как Славка пустил его по пизде, выдав на стриме целое расследование по смерти Мирона.       Они стояли под дверью комнаты-студии втроем, как школьники, пока Машнов, все больше распаляясь, указывал на несостыковки в реальных фактах. Откровенность, которая никогда не была присуща Славе, почему-то одномоментно сковала их, трех взрослых мужиков. Ваня даже видел, как Машнов страдал за каждую кошечку на улице, а чтоб душу по живому человек обнажал — никогда.       Разорвать тишину было сродни убийству. Каждый молчал, боясь, что любое сказанное слово станет последним для Славы.       Андрей покачал головой.       — Его теперь в дурку нельзя, — произнес Замай шепотом, — Они сразу все поймут, что он не угорает сейчас, а реально ебнулся.       — И что ты предлагаешь делать? — раздраженно справился Светло, разводя руками несколько дерганно, когда Андрей на него шикнул.       Даже если поклонники догадывались, что Фаллен вернулся в страну, афишировать никто не спешил, как и то, что Замай снова сожительствует с Гнойным.       Рудбой молча выдернул из розетки в коридоре вилку от роутера, который Ваня вытащил из студии неделю назад с матом, аргументируя тем, что ему тоже надо работать.       — Теперь будут думать, что ему специально стрим обвалили, — присловнившись бедром к стене, кивнул Фаллен, — Потому что говорил правду.       Правду Слава, конечно же, не говорил. Потому что знать её не мог.       Никаких санкций за очередной перформанс не последовало, и на какое-то время он затих, позволяя с собой носиться. Возможно, почувствовал, что сходит с ума, но Светло не был уверен, что Слава приходил в себя с тех пор, как заплакал впервые. Подобно долгому, правдоподобному кошмару посреди ночи реальность обхватила Машнова.       Его на похоронах не было, зато Ваня своим присутствием всё-таки взбудоражил весь Твиттер (к новому названию Фаллен решил не привыкать, поскольку при попытке восстановить профиль выяснилось, что его ник теперь занят). Светло сам не знал, что забыл на столь замечательном светско мероприятии, пока Рудбой демонстративно игнорировал его, утешая попеременно то родителей, то бывших пассий, и когда Ваня, не задумываясь, что это может кто-то слить, со злостью уперся в него взглядом, Евстигнеев вновь пожал плечами.       Такой Рудбой.       На следующий день, когда Замай скинул в общий чат скриншот одного из многочисленных твитов, Ваня увидел себя со стороны. Недовольный, растерянный, испуганный.       И Рудбой. Это всегда был он.       Вскоре после этого в их квартире появился Букер.       Светло готов был поспорить, что это ускорило события в несколько тысяч раз. Ему оставалось только следить за картинкой, как в кино, моргать на сменяющихся кадрах и кивать Евстигнееву, что с ним всё в порядке.       Ваня знал, почему Федя позвонил Замаю, а не Серафиму или Руслану.       Просто в их тусовке другого Фёдора не любили. И Андрей Пирокинезис не любил, поэтому Игнатьева и выбрал. Ваня, привыкший к шуткам, что он ебется с тезкой, не мог не съязвить, когда Букер, после выброса адреналина мучившийся тремором, пытался рассказать всё то, что с ним произошло за последние сутки.       Было грязно до того, что мутило то от запаха крови, то от непрекращающегося потока слов, то от их смысла.       Слава, стоя у Феди за спиной, прижимал его к себе и гладил по голове, успокаивая. Он сам запачкался, но будто бы не обращал внимания, позволяя Феде говорить, оправдываться, просить одновременно помощи и никому больше не выдавать его. И ни разу ведь в своем рассказе не упомянул, что стало с Пирокинезисом, позволяя ему скрыться не только с места преступления, но и из поля зрения.       Фаллен подумал, что, должно быть, он действительно Федоровича любил.       Впервые Ваня видел в глазах Андрея растерянность, и это почему-то приводило к тому, что точка невозврата, к которой они двигались с самого начала, наконец-то сама их нагнала.       Букер убил Логвинова потому, что тот застал их с Пирокинезисом в постели. Они встречались урывками и всегда втайне, хотя Андрей порывался разорвать отношения, чтоб проявлять чувства без страха быть застуканными. Феде было неважно, давить он не хотел, поэтому Андрей с выходом из отношений тянул.       Не смог.       Федя, отбиваясь, прикончить тезку смог. Не ожидал, что Фёдор начнет его душить, пришлось драться реально насмерть: скинуть с себя и бить, пока противник не перестал дышать.       Ваня оценку действиям Игнатьева давать не хотел. Серая мораль на то и была серой, что Федя убил одного, чтоб остаться живым самому. Возможно, Фёдор в бешенстве убил бы и Андрея за неверность — мало ли что в голове?       По взгляду Славы, не в тему собранию насмешливому, Ваня взял в толк, что точка невозврата — проглотившая их бездна, как в том самом литературном произведении. Букер не видел на секунду появившуюся кривую Славину ухмылку, что временно спасало его от постапокалипсиса, распространяющегося по комнате усилиями Машнова.       Они все были заражены им, с ужасом отвернулся Фаллен, лишь заметив, как подобрался Рудбой. Андрей, хоть и пытался найти у них поддержку, признать происходящее безумием, тоже безутешно отравлен. Поэтому и откинулся на спинку кухонного дивана, сцепив руки на затылке.       Признавал лишь поражение.       Не хватало шажка, чтоб вступить на замогильную сторонку, а она, в то же время, их крайне ждала.       Следующий час Фаллен не помнил, настолько тягучий он был. Не очень-то и вовремя завалил Букер Логвинова — время-то всего час дня, он бы успел еще пару заказов на фрилансе сделать до вечера.       Очнулся уже когда Евстигнеев его от Славы оттаскивал, а Слава скалился, голову наклонив по-волчьи.       Женя все же заехала, чтоб отдать таблетки для Славы, и сборы к тому моменту были почти закончены.       — Вы куда-то собираетесь? — миниатюрная и оттого казавшаяся еще меньше в общем хаосе она тут же привлекла к себе внимание.       — Наконец-то решили сдать Славу в дурку, — огрызнулся Ваня, мгновенно отхватывая локтем поддых от Андрея, — Подумали, что свежий воздух поможет побыстрее оправиться, домик сняли в деревушке. Вон, даже Букера привлекли к делу.       После стычки Рудбой сам помогал Славе с кажущимися вредными вещами и очевидно маленьким рюкзаком, заодно пообещал собрать их вещи. Лишь бы отослать Светло подальше, чтоб оба остывали.       Фаллен, в противовес собственной злобе, пытался составить список того, что пригодится в дороге. До поезда оставалось шесть часов, и Андрей обещал сходить в магазин.       Светло казалось, что у них всё под контролем.       — Шашлыки жарить, — подтвердил Федя.       Слишком она для легендарного менеджера Оксимирона легко повелась на скормленную Фалленом ложь, что было для Муродшоевой ошибкой. Светло раздраженно повел плечом, не веря, что она может ему доверять.       — И далеко едете? Славе хватит? — она кивнула на пакет с колёсами.       — В Топи, — за открывшего рот Ваню ответил Замай, — Надеемся, хватит. Жек, спасибо за помощь, правда, хуй его знает, что мы бы без тебя делали вообще.       — Ого, — девушка рассмеялась, — И на шашлыки возьмете?       Они переглянулись. Жалко до слез было подставлять хорошего человека, который охотно шел навстречу там, где другие отворачивались, а всё же Женя им пригодилась бы. Ваня аккуратно кивнул.       И уже в машине понял, что он тоже едет за чем-то в Топи. И это «что-то» у них с Евстигнеевым совпадает.