между ними - звездопад

— Бакуго-сан, я одолжу? — они что-то страстно обсуждают. Посреди парт столпившись, о чём-то взволнованно перешёптываются. Он не удосуживается ответить, но рукой подталкивает карандаш прямо ей в ладонь. Мимолётная улыбка тут же отражается в её глазах и она снова поворачивается к нему спиной, продолжая учавствовать в горячем обсуждении. Бакуго взглядом впивается в её спину. Узкую, очерченную форменным пиджаком. Прежде чем входит Айзава, они расходятся, она снова поворачивается и возвращает карандаш на место, тихо прошептав: — Спасибо. Ответа не дожидается, знает, что его не будет. Она сосредотачивается на уроке, а он, как бы ни силился, думает о всяком. К примеру о том, что напряг между ними чувствовался ещё с первого курса. По каким-то неведомым причинам, они оба избегали друг-друга, почти никогда толком не разговаривали, за исключением каких-то учебных и бытовых моментов. Это было странно, но пожалуй, она была единственной, к кому он не мог позволить себе привычный тон общения. Наорать или же накрыть трёхэтажным матом. С ней он предпочитал отмалчиваться, непонятно из каких побуждений. «Хвостатая» — лучший способ коммуницировать с ней. И в этом обращении он всякий раз вкладывает весь спектр своих эмоций и чувств, а она, будто знает это, предпочитает не спорить, лишь смотрит как-то по-кошачьи и хлопает огромными глазами. Год назад он успешно игнорировал напряг между ними, старательно не замечал её и жил своей привычной жизнью. Пока с ними не случилась целая куча дерьма, ему удавалось гасить в себе любые порывы. А теперь, приходилось признаваться себе: героика заставила на многое посмотреть иначе. Он больше не мог позволить себе оплошностей в силу возраста и отсутствия опыта, теперь всё пропускалось сквозь призму героя: ощущения, чувства, эмоции и даже ответственность. Теперь, прежде чем поступить так или иначе, посвящённый в чужие тайны и на собственной шкуре ощутивший весь ад, он трижды думал и лишь затем действовал, хотя нрав остался прежним. Чувства к Яойорозу прогрессировали вместе с его ростом становления. Бакуго признавал, что он растёт как герой и как профессионал, но вместе с этим внутри растут и страхи, и другие тёмные начала. Порой, глядя на её узкую спину или же на то, как она впахивает на тренировках работая над своей выносливостью, его пробирала дрожь. Это было блядством, самым отвратным чувством: он с ней ни разу толком не говорил, Двумордый и тот куда больше знал о ней и её, а он? Но даже так, зачатки симпатии с самого первого дня давно превратились в подобие одержимости, и эти чувства, которые он молча хранил в себе, разъёбывали грудную клетку так, как ни одна тварь в этом мире. Ни один злодей не причинил ему столько боли, сколько одно только наличие этих ебучих чувств. И этот страх, совершенно иррациональный, неправильный и парализующий, вбивал его кости к земной коре с небывалым притяжением. Может это игры разума, а может, все дело в том, что он сбрендил после всего дерьма, но факт остаётся фактом: он изнуряет себя ежедневно, терзает с усердием мазохиста, и надеется, что когда-нибудь она прочтёт, увидит как он съезжает с катушек, в его глазах.

***

Как ни прискорбно, в его глазах она видит лишь злобу, скорее всего. Натура блядская не позволяет воочию показать масштаб ёбаной катастрофы. А катастрофе быть ибо его разрывает на части ежесекундно с тех пор, когда он узнаёт совершенно обыденные новости: его одноклассники теперь встречаются. Их бурно поздравляют в гостиной общежития, это раньше они по-детски орали и галдели всякий раз, когда проявлялись малейшие намёки на подобие чувств. Теперь всё иначе, теперь они стараются беречь и ценить такие мгновения и щенячьи глазки каждого из присутствующих раздражают его настолько сильно, что он молча уходит оттуда и зарывшись в подушку, сдерживает порыв разъебать кампус. Она, несомненно, счастлива. Он это с лёгкостью читает в её глазах, движениях, настроении. Она вся кричит о счастье, ёбаном, обыденном. Двумордый та ещё мразь, но Бакуго знает, что он самый надёжный и преданный. И ему правда хочется порадоваться за них обоих, но нутро жжёт нестерпимо, и хочется совершенно по-звериному утащить её к себе, сжать в руках и не выпускать до тех пор, пока весь мир не пойдёт по пизде. Видеть её — мучения, но когда Айзава, исключительно по собственной прихоти, переодически ставит их в пары, ему хочется выть. Он никогда не просит о смене партнёра, как выяснилось ранее, он тот ещё мазохист. Однако, девочки в классе возмущаются подобным, хотя ни он, ни она, ни Двумордый никогда не против. Аргумент у сенсея всегда бетонный: вам нужно привыкать к разным напарникам и причудам. С этим не поспоришь, и вот он, Кацуки Бакуго, пытается сойтись с ней в рукопашном бою, хотя ни разу не смог поднять на неё руку по-настоящему. В такие моменты он вспоминает бой с Ураракой. Тогда они бились жёстко, насмерть. Он не жалел её, потому что знал: жалость — фатальная ошибка. Почему с Яойорозу не так? Он знает, ей необходимо тренировать выносливость и ближний бой, он — идеальный соперник. Кулак сжимается, готовый атаковать, он принимает стойку, но глядя ей в глаза, всё что он может это принять оборонительную позицию и отражать удары. Может быть всё дело в доверии, потому что он знает: Яойорозу не Урарака. У неё всегда есть план и он верит в неё настолько, что это смешно. В зоне ожидания уже шепчутся на его счёт, в первый раз подобное списали на настроение, второй — на совпадение, но третий раз не бывает случайным и все косятся, хотя заговорить вслух никто так и не решается. Он чувствует на себе взгляд Двумордого, чувствует вопросительный взгляд самой Момо, но лишь заваливается на траву и грубо проговаривает: — Толкнёшь к практике, — притворяться спящим хорошо получается, хотя и никто ни слова не говорит. Она наверняка кивнула на его просьбу. К его удивлению, Яойорозу просидела с ним вплоть до их очереди, хотя он ожидал, что она предпочтёт скоротать время в компании того урода. — Бакуго-сан, наша очередь, — она несильно тычет его в плечо и он мгновенно открывает глаза, чтобы увидеть нависшее над собой лицо. Пару секунд они просто разглядывают друг друга, но потом она отмирает и мир, который на мгновение замер, вновь заполняется ебучими звуками. Тренировочный полигон для них самый крайний, до него ебашить минут семь и за всё это время они так и не обмолвились ни словом. По приходу тут же разносят роботов, выполняют план и затем заходят внутрь здания, в котором, по обыкновению, прячутся злодеи. Внутри темно и пахнет затхло, откуда-то из глубин идёт жар, будто вентиляция в здании пошла по одному месту. — Бакуго-сан, у нас есть план? — он знает, она спрашивает из вежливости, тогда как сама в голове проиграла уже десяток вариантов. — План есть. Держись ближе, — это конечно враньё, в одно место он ебал эти планы. Всё что ему нужно: найти прятавшихся учителей и не дать ей пострадать. И по привычке, самый разумный способ выманить злодея — разнести здание. Ладони нагреваются и он пускает крохотные искры, чтобы проверить, в каком направлении они полетят, если впереди есть сквозняк или открытые двери. Яойорозу всё это время молчит и послушно ступает за ним след в след, да так, что он чувствует её горячее дыхание у себя на затылке. От этого мурашки бегут по телу и он вздрагивает, пытаясь одернуть себя. Искры несутся вперёд и он несётся следом, прислушиваясь к её лёгким шагам. В кромешной тьме и оглушающей тишине любой шорох отдаётся стократно, может быть потому они оба замирают, когда слышат как похрустывает галька под чьими-то ногами. Бакуго бросает беглый взгляд назад, она внимательно следит за ним, готовая ринуться в бой и подстраховать в случае чего. Он не раздумывает, почти сразу мчится вперёд и на всех парах сбрасывает порох, разнося затаившегося робота и буквально сбрасывая с крыши какого-то учителя, чьё лицо они видят в первый раз. Им удаётся устранить почти всех и в самый последний момент, когда впереди виднеется линия обозначающая конец задания, коридор попросту заваливает грудой камней. Бакуго успевает подхватить Момо и убраться назад в глубину здания, откуда только один выход. Естественно, это его косяк, ведь как обычно, он не рассчитал силу и не учёл слова сенсея о том, что здания могут развалиться в любой момент. Бакуго хмурится, опускает её на землю, предварительно оглядев на наличие каких-то повреждений и кусает нижнюю губу, пока мозг лихорадочно пытается сообразить хоть что-нибудь. Яойорозу не смотрит на него, не кричит и не нервничает, хотя с другими ему частенько приходится выслушивать тупой бубнёж о самом себе, говорить громче не у каждого хватает духу. — Всё в порядке, я создам коммуникатор и мы сможем связаться с помощью него с ребятами, — она так спокойна, что он, наконец, переводит свой взгляд на неё и пристально смотрит. — Не стоит тратить силы, через минут двадцать сенсей поймёт, что нас давно не видно на камерах, — им, конечно, вычтут очки из общего зачёта, но плевать. В этот раз, ему правда плевать, потому что гложет его совершенно другое. Они одни внутри здания, где кромешная тьма. Видны лишь слабые очертания друг друга, учитель что был в роли злодея давно покинул свой пост, и теперь, зная что тут они совершенно одни, его тянет сказать хоть что-нибудь. Молчание между ними липкое, искусственное. Все его рецепторы и отменное чутьё буквально вопят о том, что ей тоже есть что сказать. Напряжение слишком осязаемо, его чуткий слух буквально улавливает каждый судорожный вздох что она сдерживает. Яойорозу дышит осторожно, будто в пол силы. В конце концов, она чуть громко выдыхает и делает полный вдох через нос, он понимает, что так она пытается успокоиться. В ноздри забивается её запах, будь он проклят. Они стоят в проходе, который больше похож на коридор. Затхлый воздух давно сменился на пыль и аромат то ли её духов, то ли шампуня. Не сладкий, но и не терпкий запах, скорее больше напоминающий свежесть травы. Это, блядь, для него слишком, чувствовать как она пахнет. Всё потому, что его ведёт и отголоски здравого ума потихоньку исчезают. — Дыши, блядь, нормально, — рычит он, чувствуя, как она снова сдавленно дышит. Она не отвечает, отворачивается от него, прислоняясь головой к прохладной стене. Он сам опускается на землю, сгибает ноги в коленях и облокотившись локтями, прикрыв глаза, высчитывает минуты. Когда она подаёт голос, он вздрагивает. — Бакуго-сан, — она какого-то хуя шепчет. Он не видит лица полностью, но видит очертания её фигуры. — Я рассталась с Тодороки-куном, — новость настолько ошарашивает его, хотя внешне он, как и подобает, хладнокровен. — И какого хрена ты говоришь об этом мне? Ждёшь поздравлений? Или нужно пожалеть? — он огрызается, потому что иначе не может себя контролировать. Это, наверняка, её задевает. — Нет, всего лишь ставлю в известность, — по правилам, он должен оскорбиться, начать хамить и грубить. Но она сказала «ставлю в известность» и это меняет всё. — Что ты сказала? — собственный задушенный хрип прорывается сквозь грудную клетку. Он начинает дышать глубоко, потому что паника подступает как отравленный ядом воздух — внезапно и быстро. Она не отвечает, но подходит ближе и тогда он сам не выдерживает, подскакивает с места и вжимает её в стену, предварительно схватив за шею. Ему нужно видеть её глаза, блядские, кошачьи глаза. В них он читает всё и сразу. Слишком темно и он пускает искры без пороха, чтобы рассмотреть лицо этой сумасшедшей. — Да ты издеваешься?! — он на грани приступа, разглядывает её лицо то ли в бешенстве, то ли в отголосках восторга, потому что её глаза влажно поблёскивают и глядят на него с ноткой так знакомого ему помешательства. Она целует его первой. Влажный и жадный поцелуй, совсем не для скромницы и хорошей девочки. И кто он такой, чтобы ответить менее сдержанно? Он целует её с ощущением дикого голода. Почти вгрызается в мягкую плоть, руками ныряя под костюм который ничего особо не скрывает. На ощупь она такая охуенная, что он твердеет моментально, стонет ей в шею как обезумевший и кусает. Они трахаются прямо там, посреди пыльного коридора и рядом с грудой камней, в тренировочной развалюхе. Она такая тугая, что он готов кончить и держится на добром слове. — Глубже, — просит Момо совсем по-блядски и он насаживает её резко, не сдерживаясь. Шлепки их тел разносятся по пустому зданию, как и загнанное дыхание вперемешку с её сдерживаемыми стонами. Бакуго успевает обсосать её всю и вылизать, упругие груди он сжимает особенно сильно, сходя с ума всякий раз когда она трется об него. Она отталкивает его, спрыгивает и опускается на колени, заглатывая стоящий член почти во всю длину. — Хвостатая… — шипит он и дрожит от восторга, хватая её за хвост. — Нет, блять, нет, — в конце концов, чувствуя что уже на пределе, он резко тянет её к себе, впечатывает лицом в стену и навалившись, вдалбливается по самые яйца так, что стоны она больше не в состоянии контролировать. Оргазм они ловят будто приход: феерично, пиздато и до разрыва селезёнки. Она вся течёт, по ногам стекает и смазка и сперма. И его ведёт до побеления в глазах. Он будто в бреду слизывает с неё всё, затем они снова целуются как ненормальные и этот цикл он остановить не в силах. Своё тайное желание: утащить её к себе и оставить рядом пока ебучий мир не развалится, он готов выполнить прямо сейчас. К счастью, прежде чем их застают за непотребством, он успевает услышать поисковый отряд. Он не помнит как они добираются до кампуса, потому что в мыслях лишь одно: забрать. Душ, переодеться и вот он стоит у её дверей, глядит на неё и снова сходит с ума, потому что она смотрит ему в глаза, улыбается и говорит: — Бакуго-сан, вы ведь мне тоже давно нравитесь. — Ты думаешь, ты мне нравишься, Хвостатая? — на мгновение в её глазах вспыхивает обида. Бакуго входит в комнату, предварительно закрывая за собой дверь на замок. — Ты мне не нравишься. Я пиздец как помешан на тебе, — и это самая большая боль и самая большая награда для него. Он знает, он ебанутый на всю голову. И проблем с ним хуева туча. «Неуравновешенный» — это лишь одна сторона, гораздо больше тех, что сокрыты от людских глаз. Его страхи, пороки, тёмные закоулки души, куда он сам порой боится заглядывать. И в отношениях он никогда не был, он знал лишь грубый секс, животный, но и любил он лишь одного человека, по-своему лелеял и оберегал, боялся сделать по-настоящему больно или же обидеть. Так что, надежда всё же была, пусть и слабая. — Я верю в нас, — она пугающе хорошо его знает. И в этих простых словах они оба находят утешение. Потому, объятия в которых она его заключает, позволяют ему задышать полной грудью.