Мой дом - ты

      Спустя шесть часов езды от родного города навигатор сообщает, что далее он Арсению не товарищ и пора бы уже сворачивать всю эту затею — в целом, и с непроходимой дороги — в частности. Бугры неприятно задевают поддон, а кочки угрожают оторвать рычаги вместе с передним бампером. Но Арсений — мужчина авантюрный, а ещё немного отчаявшийся, и потому настырно давит на газ, разгоняя пыль и песчаные камни просёлочной дороги.       Серёжа уверен, что друг вернётся на следующий же день. Арсений уверен, что ему нужна пауза.       Очередное прослушивание, к которому он старательно готовился, закончилось деловым «мы вам перезвоним» и дежурной улыбкой. Всё бы ничего, но оно было семнадцатым по счёту, а возможно, двадцатым. Арсений перестал считать, чтобы окончательно не впасть в депрессию, что кралась за ним по следам последние два года. Он чувствовал её дыхание волосками на затылке и до безумия боялся, что те начнут седеть до того, как он начнёт, наконец, жить.       На старте своего замысла Арсений искренне верил, что у него получится совмещать и прослушивания, и многочисленные участия в творческих проектах с основной работой. Однако стоит только окунуться в атмосферу закулисья, ухватить маячок камер, Арсений тут же изменяет своему статусу офисного работяги. Чуть позже оказывается, что маячок этот — всего лишь поплавок и наживка, на которую Попов клюнул не глядя. И тащит его теперь на дно реальность, в которой он оставил себя к сорока годам без стабильной работы и с разбитой вдребезги мечтой. Не говоря уже о тяготах гордого одиночества, в котором он оказался, спустя десяток трусливых побегов от серьёзных отношений.       Друзья уверяют, что он талантлив, но лишь на старте пути, и пройденного — ничтожно мало для того, чтобы сдаться. Арсений же думает, что единственного, чего у него ничтожно мало, так это времени, в сорок-то лет. По ночам молит Бога подать знак, а днём точно знает, что никакого Бога нет, повторяя раздражённое «чёрт-чёрт-чёрт», когда что-то не получается.       Не получается практически всё. Постепенно, от накатывающей апатии не спасает даже спорт. По уверению Арсения, самая стабильная составляющая его жизни. И любимая присказка «в здоровом теле — здоровый дух» рушится об реалии: телом здоров, но духом слаб, как котёнок.       В этом состоянии Попова озадачивают родители, отказавшиеся от наследства почившей бабушки, и по праву наследования, следующим становится он. Арсению не нужны тяжбы с бюрократией и бумажной волокитой. Не после того, как он с трудом от неё избавился, пусть и жалеет об этом, но только закрывшись в комнате на все замки и под толстым слоем одеяла. Но мимолётная шальная мыслишка всё же стреляет в сознании, да силой пробивает череп навылет, — иначе Арсений не может объяснить свой порыв.       Небольшой частный домик в захудалой деревеньке по наследству — звучит уныло и неперспективно. Но, возможно, это знак, о котором он молил ночами. Арсений хватается за эту мысль с тем же рвением и энтузиазмом, с которым бросал работу в офисе, и заранее чувствует себя проигравшим. Но остановиться уже не может, продолжая давить на газ.       Когда подъезжает к едва знакомой деревне, ему кажется, что он в фильме, а торчащие пики заборов, как в старину, — умелые декорации. Последний раз Попов был здесь ещё в детстве, и воспоминания оставляют совсем другие впечатления.       Первым делом Арсений замечает, что для жизни на время есть всё необходимое: два продуктовых магазина в центре, один хозяйственный прямо на выезде и даже автозаправка недалеко по трассе. Но чем дальше вглубь деревни продвигается, тем чаще чертыхается. Участок находится практически на отшибе, дорога к нему поросла травой, а небольшой огород выходит частично в лес.       Арсений, подъехав, смотрит на это безобразие и обещает себе разобраться с кадастровыми замерами, ибо участок настолько не ухожен, что если бы не захудалая оградка, границ не сыскать. Бабушка последние несколько лет жила с родителями по старости, а на дом ни у кого не было планов, потому о присмотре не беспокоились. Глядя на это сейчас, Арсений боится, что Серёжа выиграет спор, а сам он завтра же уедет отсюда, сверкая бампером.       Выходит из машины, оглядывается. Вокруг ни души, лишь дорога к первым улицам деревни, а позади лес — угрюмый и пугающий. Арсений до сих пор помнит дедовы байки про то, что в лесу Лешии водятся, а те — жуткие любители всяких плохих мальчиков, что не слушаются. Арсений был хорошим мальчиком и всегда-всегда слушался, но всё равно боялся.       Пробирается сквозь заросли в тропинке, пачкая джинсы. Матерится пару раз вслух. Но как только внутрь попадает, — цепенеет в пороге. Дом встречает его благородной старостью и сказочным антуражем из детства. Окидывает взглядом старинную печь, расписанную вручную дедушкой и увешанную разноцветными стёклышками. Угловые полочки с иконами, укрытые красивыми кружевными салфетками, связанными бабушкой. Многочисленные фотографии в рамках и картины — пожелтевшие, блёклые, но от того приятные глазу. Пухлый железный чайник и самовар, что царственно сияет прямо посреди стола, словно распивали из него только вчера. Арсений глубоко вдыхает запах дерева и тёплой смолы и понимает, что он отсюда никуда не уедет, пока не насытится этим чувством восторга сполна. О чём воодушевлённо сообщает Серёже, который лишь смеётся на все Арсеньевы заявления.       — Ты там с ума сойдёшь в одиночестве, — скептически фыркает друг. — Ни телевизора, ни душа.       — Это называется детокс, Сергуль! И у меня есть баня, — не внемлет чужим наставлениям Арсений и уже мысленно едет в ближайший город за триммером.       — Не говори потом, что я тебя не предупреждал!       Арсений закатывает глаза, улыбаясь.

***

      День проходит незаметно и суматошно. Сперва Арсений даже не знает, за что хвататься — заняться уборкой в доме или во дворе. Но невозможные заросли, через которые приходится пробираться каждый раз, когда Арсений внезапно вспоминает, что что-то забыл в магазине, решают за него. Он до самого позднего вечера косит траву и обнаруживает, что ему нравится открывшийся от кушарей участок: поверхность ровная, газон получается густым и насыщенно-зелёным.       Арсений безумно устаёт: ноги гудят, руки потряхивает от постоянной вибрации триммера, знойная жара обрушила на него семь потов. После всех дел сидит на крыльце: липкий, грязный, заалевший. Кормит мошек, пьёт пиво и чувствует себя абсолютно счастливым.       На этой ноте он решает истопить баню, но всё идёт не так. Долго не может отпереть дверь, ту словно припаяло к проёму, а когда это получается, — не может зажечь дрова. Спичка до смешного быстро тухнет, стоит её только зажечь. Арсений и не дышит, и ладонью закрывает, и дымоход полностью открывает, решивший, что «не тянет», а всё без толку — словно кто дует сверху. В этот момент он впервые жалеет, что за ЗОЖ и зажигалок в карманах не держит.       Идёт по самые уши грязный, в крошках травы и пыли, в магазин, ибо в машину таким сесть не решается. Все на него смотрят, как на дурачка, что бегает весь день туда-сюда.       Ситуация постепенно снижает градус настроения, и домой он возвращается ещё более уставшим, но уже раздражённым. Разжигает печь с первого раза. Чешется постоянно. На дворе уже ночь, а ему ещё ждать, когда прогреется. Но тому не суждено сбыться — баня тотчас чёрным горьким дымом заполняется, а труба — точно жерло вулкана, да не наружу, а вовнутрь. Арсений выбегает и матерится на чём свет стоит. Дрова горят внутри печи, как бензином облитые. Языки пламени даже за створки прогоревшего железа вырываются. Арсений в панике выливает по меньшей мере вёдер пять, прежде чем они тухнут.       После этого стоит посреди закопчённой бани, залитой водой, и смотрит ошарашенно на дымоход, что закрыт наглухо.       — Что за дела? — слетает неуверенно с губ.       Арсений не страдает провалами в памяти, а потому себя в числе подозреваемых отметает сразу. Проверяет, двигает перегородку, сильно нахмурившись. Но проблему это не решает, а на дворе уже близится к часу ночи. Сдаётся и моется в холодной воде в тазике, потому что греть уже не остаётся сил.       Заползает на излюбленную в детстве печь, но уснуть всё равно не может. То ли из-за перевозбуждения за день, то ли из-за шуршания в трубе. Арсений добавляет к списку дел избавиться от гнезда, которое птицы там наверняка организовали. Со временем даже привыкает к этому звуку, начиная проваливаться в сон, пока на кухне что-то громко не стукает.       Арсений вскакивает — абсолютно злой от усталости и невозможности уснуть, ожидая увидеть там какое-нибудь животное, но кухня пуста. На полу его новая зажигалка: пластиковый корпус разбит, а горючая жидкость растеклась небольшой лужицей.       Попов замирает в проёме и долго удивлённо смотрит на ту, слушая писк в ушах. Не нужно быть Шерлоком, чтобы понять, — она не могла так сама разбиться, упади хоть с крыши, а уж тем более — со стола.       Глаз больше не удаётся сомкнуть до самого рассвета.

***

      — Чувак, ещё и суток не прошло, а ты уже с ума сошёл. Не думал, что «а я же говорил» скажу так рано, — беззлобно смеётся друг.       — Да я клянусь! — нервно вскрикивает Арсений в трубку, нарезая по кухне круги.       — Ладно, допустим, ты не перегрелся на солнце, и не сам разбил зажигалку, или закрыл дымоход. Тогда кто? — резонно замечает Серёжа уже более серьёзным голосом.       — А я о чём! — продолжает по инерции кричать Арсений, после чего выдыхает и говорит уже спокойно. — Может это кто-то из деревенских? Может они приезжих не любят? Но я не слышал шагов ночью. И я быстро вбежал на кухню. Либо преступник передвигается по воздуху и со скоростью света, либо это привидение, — с усмешкой в конце добавляет, подразумевая шутку.       Но неприятный шлейф от этой шутки оседает беспокойством внутри. Арсений не верит ни в Бога, ни в сказки, ни в треклятого Лешего, но как известно, даже хорошие мальчики боятся.       — И что будешь делать?       — Ждать, — пожимает плечами Арсений. — Это лишь первая ночь. Поживём-увидим.       Серёжа ещё долго подтрунивает над ним, пока Попов не сбрасывает, сославшись на миллион забот.       Первым делом лезет на крышу, заглядывает в трубу и обнаруживает там квадратное ничего: дымоход чист, не завалялось даже листвы, принесённой ветром.       Озадаченный возвращается к крыльцу и видит на пороге чёрного кота. Тот вытянулся во весь рост и умывает лапу. Арсений замедляется, ступает тихо-тихо, чтобы не спугнуть, но кошачье чутьё проворнее, а потому кот вскакивает и уносится прочь, сильно хромая. Арсений думает, что это недобрый знак и ходит полдня настороженный, пока его уборка не завлекает.       Он сортирует лишний хлам по пакетам и стаскивает в баню, чтобы сжечь потом. Тратит на это дело вдвое больше времени, чем планировал, потому что залипает и рассматривает каждую старую диковинку, пусть уже и не пригодную для использования. Дутый чайник и самовар не находит в себе сил выбросить, хоть и привёз с собой электрический. Последний так и остаётся стоять в коробке, задвинутый на старый советский холодильник подальше к стене.       В процессе находит радио, которое подаёт признаки жизни, рокоча на определённой волне. Арсений, воодушевлённый и заинтригованный, решает его реанимировать. Ровно в этот момент осознаёт, что за всё время ни разу не притронулся к ноутбуку, который привёз с собой, не включил песни в колонке, и не вспомнил про излюбленные подкасты. Время в этом маленьком домике летит незаметно, но с каждым часом Арсений чувствует себя лучше, чем был когда-либо.       К вечеру он настраивает антенны на радио. Сидит вновь на крыльце, разглядывает звёздное небо, слушая волну со сказками на ночь под приятный шум помех.       Уже после полуночи вспоминает про человеческие нужды и сон. Идёт топить баню, но та ему, как и прежде, не поддаётся. И даже этот факт его не мрачит. Арсений лишь устало чертыхается и идёт по старинке мыться в тазике домой, обещая себе разобраться с проблемой завтра.       Но проблема на этом не заканчивается. Попов полночи воюет с самопроизвольно включающимся радио, жалея, что оно работает не от розетки, из которой его можно было бы просто выключить. Приходится окончательно встать, в поисках отвёртки. Радио бесконтрольно фонит, пока Арсений не вскрывает его и не вытаскивает динамо-катушку.       Уже ближе к трём часам ночи засыпает, но из усталой дремы его вырывает новый треск и вновь играющая радиостанция. Арсений распахивает глаза и медленно садится в постели, шокировано смотря на разобранное радио, что лежит на столе на другом конце комнаты. По позвоночнику ползут липкие мурашки и холод, что сковывает всё нутро зябким страхом. Арсений по-детски натягивает на себя одеяло повыше. Так и сидит, подтянув к себе ноги, безотрывно глядя на взбушевавшееся устройство. Спустя час радио перестаёт вещать, но Арсений не решается принять горизонтальное положение ещё долгое время, пока усталость и недостаток сна за прошедшие двое суток не сокрушают его уже на рассвете.

***

      Просыпается по будильнику — разбитый и вымотанный. А ещё, в полном недоумении и зарождающейся панике, которая любовно припоминает ему все просмотренные фильмы ужасов с участием паранормальных сил. Арсений нехотя встаёт и попутно соображает, могло ли ему присниться, но, когда выходит из комнаты, размышления становятся несостоятельными.       Всё пространство от зала до кухни закидано вещами, которые Арсений старательно отнёс в баню, чтобы сжечь.       Он аккуратно, не издавая ни звука, проходит меж раскиданных вещей. Не задевая, словно боится, что каждая из них заминирована. Подходит к двери и нервно смеётся вслух. Звук раскатом проносится в тишине комнаты — панический, на грани истерики. Потому что дверь заперта изнутри, и нет ни одного признака взлома.       — Да вы, блять, издеваетесь.       Арсений всеми силами отрицает настойчивые мысли, приводящие к глупостям, которые он надеялся оставить в детстве, где-то между верой в Деда Мороза и Бабу Ягу. Но разумных объяснений, кроме самого очевидного и громкого в своей голове, он не находит. Какая забавная дилемма в его-то возрасте: поверить в существование нечисти или в то, что он сошёл с ума, — а в это верить хочет ещё меньше.       Арсений проделывает вчерашнюю работу по кругу и соображает, что ему предпринять. К Серёже с этим он точно не обратится. Друг вновь поднимет на смех, или того хуже — забеспокоится о психическом состоянии, забив тревогу. В деревне он ни с кем не знаком, да и как подступиться к вопросу, объяснить и не распугать людей — тоже вопрос.       Ближе к обеду вновь видит знакомого кота: тот лежит на тёплых досках и тяжело дышит. Арсений сперва хочет прогнать нарушителя, пока не замечает, как кот дёргается, завидев его, порывается встать, но жалобно мяучет и падает обратно, поджимая лапу.       Попов в беспокойстве и моментном порыве, даже не обдумывая свои действия, подбегает и ловит животное. Кот шипит и кусается, острые когти больно вонзаются в кожу, но Арсений упрямо окутывает того в покрывало и едет в центр. В магазине спрашивает, к кому можно обратиться с бедным животным, понимая, что в каждой деревне должен быть ветеринар. Такой находится, и Попов едет к нему под дикие завывания недовольного комочка. Пока едет, размышляет о том, что ко всему прочему осталось заболеть каким-нибудь бешенством и зачахнуть в этой лачуге. Ведь ему чертовски не везёт последнее время, последний год, или последнюю жизнь.       Ветеринар Дмитрий оказывается немного ворчливым, но добрым мужчиной. Бросает все свои дела и с серьёзным видом осматривает кота. А тот, словно чует неладное — утихает, перестаёт сопротивляться.       — Я вообще-то по крупнорогатой скотине, — бубнит Дима.       «А я по мальчикам» — проглатывает неуместную шутку Арсений.       — Пара переломов, но жить будет, — заключает врач спустя время. — Надо будет проколоть антибиотики дней семь хотя бы. Сейчас поставлю ему прививки, заодно покажу, как колоть лекарство, смотри внимательно.       Арсений отсчитывает до десяти, успокаиваясь, ведь он явно не планировал заводить себе питомцев. По ощущениям, Бог, за каждое его «чёрт» по сто раз на дню, решил накинуть испытаний. Арсений смотрит, как Дима вкалывает лекарства, и считает, сколько раз он чертыхался сегодня.       — А это ведь не твой кот? — как-то неловко и насупившись спрашивает ветеринар, словно не хочет, но не задать вопрос не может.       — Не мой.       — Где взял? — смотрит куда угодно, но только не на Арсения.       — Я только на днях переехал сюда. Чей — не знаю, но он на крыльце у меня тусуется уже второй день.       Дима тяжело и задумчиво глядит в одну точку, кивает самому себе.       — Ты молока ему давай побольше и почаще.       Арсений кивает, хотя где-то в мозгу всплывает информация о том, что котам нельзя молоко.

***

      Домой они возвращаются ближе к обеду. Арсений оставляет новоиспечённого питомца на веранде, не запуская в дом. Пока ходит за едой и питьём, слышит, как входная дверь хлопает. Выбегает, а кота и след простыл. Арсений пару раз открывает и закрывает тяжёлую деревянную дверь, оббитую железом изнутри, и размышляет, насколько вероятно, что кот сможет отпереть такую.       Оставшийся день он вновь работает, периодически проверяя, не объявился ли кот на запах мяса. Но кроме полчища мух, крыльцо пустует. Арсений чувствует вину, как ответственный за тех, кого приручили, но потом вспоминает, что никого он не приручал, и на минуточку шесть тысяч отдал за лекарства по доброте душевной.       Ночью Арсений почти готов спалить чёртову баню, потому что он уже третьи сутки не может нормально помыться.       — Дай мне помыться! — отчаянно стонет он печи, что игнорирует все его потуги на розжиг.       Печь молчит, зато не молчит дверь, в которую вдруг сильно стучат. Арсений вздрагивает от неожиданности и замирает на мгновенье, прежде чем настороженно выглянуть за дверь. На улице темно и никого не обнаруживается. Попов выходит, чтобы осмотреться по сторонам, и дверь за ним захлопывается с такой силой, что даже ставни дрожат, а его едва не сдувает потоком ветра в спину.       Арсений разворачивается, уставившись на ту во все глаза и пятится назад в ужасе.       — Кто там? — выкрикивает и своего голоса не узнаёт, до того он высокий.       После чего следует ещё один раскатистый стук, но уже изнутри. Арсению приходится собрать всё своё мужество, чтобы тотчас не даться в бега.       — Что тебе нужно? — предпринимает ещё одну попытку в диалог.       Долгие несколько секунд ничего не происходит, и он просто стоит посреди двора, замерев в одной и той же позе «на старте».       Внезапно дверь сильно распахивается, Арсений только и успевает отскочить ещё на два шага. Из темноты бани в него летит полотенце, которое он там оставил, заблаговременно решив, что помыться всё же удастся. Рефлекторно ловит полотенце и срывается с места, забегая в дом и закрываясь на все замки. Дышит учащённо и надрывно, дрожит всем телом от пережитого адреналина, что гоняет по венам неостывшее, а словно с каждой секундой нарастающее чувство страха.       Арсений включает везде свет и хватается за голову, мельтеша по дому. Тишина ночи давит на барабанные перепонки, не слышно даже сверчков, что так стараются мешать ему спать по ночам. Постоянно в окно на баню поглядывает, но та стоит, как стояла.       Об этом не пишут в учебниках, не делятся опытом родители и не прочесть в википедии. Арсений понятия не имеет, что делать. Он полностью беспомощен и безоружен, а потому сидит, заперевшись в комнате, и считает минуты до рассвета, пока звуки за стенами становятся лишь громче и принадлежат далеко не сверчкам.              Сверхъестественная тварь после своего эффектного появления перестаёт быть деликатной и долбится в окна, прыгает по крыше и скребёт по шпале так, что стены трещат и шатаются. Арсений держится из последних сил, пока стуки не раздаются уже по двери в его собственную комнату.       — Что тебе нужно?! — кричит, а скорее сипит, ведь горло сдавило от страха.       Звуки за дверью исчезают в тот же миг, но Арсений не успевает позволить себе даже крохотного облегчённого вдоха: он чувствует, как холодные невидимые пальцы хватают его за пятку.       Арсений кричит и отскакивает, забираясь на кровать с ногами. Едва останавливает себя от постыдного крика «Мама!», чувствуя себя абсолютно беспомощным, от того паника затмевает всё, оставляя за собой лишь гул в висках и бешено бьющееся сердце.       — Хватит, блять! Что тебе нужно? — зло и отчаявшись вопит он, тяжело дыша и смаргивая влагу на глазах.       Вопрос остаётся без внимания, ему никто не отвечает, но буйства почти сразу же утихают. Стуки превращаются в редкие и неуверенные, а Арсений немного приходит в себя, оседая на кровати и переводя дыхание. Постукивания продолжаются до самого утра и напоминают звуки метронома, к которым он почти привыкает, понимая, что самое страшное уже позади.       На рассвете они прекращаются. Попов сращивает эту информацию, вспоминая, что все странности происходят только ночью. Днём участок и дом в целом усыпляют его бдительность, походя на райский уголок, а ночью превращается в самый проходной и попсовый ужастик, но это не спасает Арсения от мыслей, что Серёжа был прав. Правда, им он противится ещё сильнее, чем мыслям о паранормальном, потому что не любит быть неправым, что за последний год случается крайне часто. Он устал чувствовать себя идиотом, который вновь поступил «не так». Арсений знает, что он идиот в любом случае — если уедет, если останется. Но если с хтонью возможно получится договориться, то с собственным чувством ничтожности и неполноценности — никогда. Горько усмехается, приходя к выводу, что перспектива быть изведённым неведомой нечистью пугает его куда меньше, чем остаться один на один со своими мыслями. Вот, кто настоящие чудовища.       Когда он выползает из своей крепости, видит в прихожей такой же бардак, как и утром ранее. Вздыхает тяжело, плетётся завтракать и отчего-то при свете дня абсолютно не чувствует никакой опасности. Серёжа звонит как раз в это время.       — Арс, ты когда в телегу последний раз заглядывал? — возмущается друг. — Ты можешь почаще отвечать, чтоб я не думал, что тебя там уже всем селом забили и закопали?       — И тебе доброе утро, — без тени улыбки бормочет Арсений. — Извини, я сильно устал просто.       — По голосу слышно, — тут же сникает Серёжа, сбавляя свои саркастичные обороты. — Чё там у тебя?       Арсений запинается об этот вопрос и долго не находит, что ответить. В конечном счёте сдаётся и решает поделиться проблемами хотя бы фигурально, опуская детали.       — Ночью весь дом скрипит, спать невозможно. Баню не могу затопить, уже четвёртые сутки хожу грязный. Какой-то дворовый кот шастает со сломанной лапой, я его к ветеринару отвозил, а он сбежал. Не ветеринар, кот, то есть. Он меня ещё покусал и поцарапал, надеюсь, не подцеплю заразу, — жалуется, просто чтобы ему посочувствовали хоть немного. Он сюда за покоем ехал и отдохнуть, а за три дня устал так, как за последние десять лет не мог.       — Жесть, чувак, — красноречиво изрекает друг. — Это ты только начал! Сам подумай, там дел ещё выше крыши. Одному будет очень тяжело. Возвращайся домой уже.       Арсений упрямо поджимает губу и хмурится. Он и сам всё это прекрасно знает, но извечный вопрос «А для чего тогда всё было?» что преследует его за каждым неправильным действием на протяжении последних двух лет разъедает всё нутро обидой. Он настырно мотает головой, позабыв, что Серёжа не увидит этого жеста.       — Я ещё попробую, — грустно уверяет Арсений, ощущая, что даже сам себе не верит.       — Ну, попробуй, — устало и со вздохом отвечает Серёжа, как непутёвому подростку родитель.       После телефонного разговора всякие надежды на светлое будущее в этом доме чахнут, как чахнет и сам Арсений под гнётом тяжёлых мыслей.

***

      После завтрака немного наводит порядок и решает проверить баню, в которой кто-то не терпит наличие мусорных мешков с вещами. Арсений со злостью думает, что если бы ему не мешали, он бы эти мешки уже давно сжёг.       Подкрадывается едва слышно, опасаясь издавать громких звуков. Ступает аккуратно, почти невесомо, словно доски заминированы. Дверь поддаётся и даже не скрипит. Он заглядывает внутрь, — никого. Протискивается сквозь приоткрытую дверь, закрывает так же тихо. Арсений и сам не знает, зачем крадётся. Но, возможно, обитателю здешних стен не нравится, что он шумел? За этими мыслями не сразу замечает странного звука из предбанника: едва слышимое посвистывание и размеренное дыхание. Арсений прислушивается и вытягивается весь, точно струна, улавливая каждое колебание. Мышцы сводит от напряжения, сердце загнанно стучит в груди, и он едва может различить чужое дыхание за шумом пульсации крови в ушах. Медленно заглядывает в предбанник и замирает на месте.       На лавке лежит небольшое полупрозрачное мохнатое худое существо, свернувшись клубком, и мерно посапывает, отвернувшись к стене. Арсений в ужасе отшатывается и вылетает из бани, сохраняя в движениях плавность, чтобы не издавать звуков. Стоит уже на улице, дышит тяжело и в голос. Увиденное на долю секунд кажется ему нереальным. Длинные острые уши, худые ноги, обхваченные мохнатыми руками, больше походящими на лапы, с большими когтями. Всё это не о нашем мире. Арсений сильно промаргивается, прогоняя из головы застывший образ. Поглядывает на дверь, но не решается больше заглянуть, чтобы удостовериться.       Идёт домой и сидит в тишине по меньшей мере час, уставившись в одну точку. Голова разрывается от возможных вариантов того, каким образом он мог сойти с ума. Энцефалит от какого-нибудь клеща. Другая зараза, подхваченная от кота. Токсичные испарения от ядовитых цветков, которые он скосил. Что угодно могло подкосить рассудок, но он упрямо верит своим глазам и лезет в интернет, перечисляя симптомы. Чуть позже замечает, что симптомы эти подозрительно похожи на Домового из сказок и цепляется за случайно выпавшую ссылку.       Проводит за расследованием долгое время и вычленяет основные моменты. Судя по всему, Домовой этот из разряда нелюдимых, либо же сам Арсений ему не понравился. Задобрить можно с помощью подношений, что он и собирается сразу же реализовать. Арсений надеется, что домовые пьют овсяное молоко, потому что другого у него в холодильнике не находится. Обещает себе прикупить обычное и для кота.       Идёт в баню с подачками, долго не решается войти. Чувствует себя полным кретином, играющим в «вызови Гномика-Матершинника». Но упрямо толкает дверь и проходит в предбанник. Ожидаемо, внутри никого не оказывается. Арсений стоит в дверях, прокашливается.       — Извините, — чувство полного абсурда заставляет появиться румянцу на щеках. — Я вам тут принёс… Надеюсь, вы такое едите.       После чего наливает в блюдце молока, а рядом оставляет тарелку шоколадного печенья. Стоит ещё немного, вслушиваясь в тишину. Мнётся неуверенно, после чего уходит, аккуратно прикрыв дверь.       Этой ночью ему впервые удаётся поспать. Он долго не смыкает глаз, ожидая подвоха, но на удивление — ничего не происходит до самых поздних сумерек. Арсений проваливается в сон, думая о том, что тропа войны окончена.

***

      Утром он обнаруживает на кухне разбитое блюдце, такое же, что Арсений оставил вчера Домовому. Затем бежит в баню, но обнаруживает оставленное блюдце целым, но пустым, как и тарелку с печеньем.       Возвращается снова домой, собирает осколки с пола и не понимает, чем оно Домовому не понравилось, своё же он, — то, что в бане — не разбил. Зато Арсений узнаёт, что чудищу нравится овсяное молоко.       В какой-то момент думает, что это ненормально, — так просто соглашаться с безумной действительностью. Арсению страшно, что он и впрямь сошёл с ума, а такое смирение — попытка уйти от осознания этого.       Но искушать судьбу не собирается, а потому оставляет овсяное молоко под вечер.       Ещё через день страдает ещё одно блюдце — такое же, как и предыдущее, как и то, что оставлено в бане. Арсений знает, что с ним говорят. Осталось только научиться понимать. На пробу, он меняет блюдце на другое. Может, Домовому конкретно этот сервиз не нравится?       История повторяется, но уже с новой посудой. Арсений недоумённо смотрит на осколки и взрывается.       — Да я не понимаю, что тебе нужно! Можешь как-то иначе намекнуть?       Разумеется, ему никто не отвечает.

***

      Этим вечером Арсений на пробу пытается затопить баню. Чувствует себя воришкой в чужих владениях. Оставляет тарелку побольше с молоком и на два больше печенья.       — Я, это… Мне помыться надо уже край, — объясняется вслух в дверях.       Дрова покорно загораются, а печь не пытается извергнуть из себя ад, закоптив всё пространство. Арсений едва не прыгает от восторга, сжимая кулаки.       — Спасибо! — радостно бросает, прежде чем выйти.       Возвращается через час, когда жара уже достаточно, а на полке — ни печенья, ни молока. Арсений хмурится и думает, что, такими темпами, он разорится.

***

      На следующее утро жертвой вандализма становится его собственная любимая кружка.       — Да ты охренел?! — взрывается Арсений, поднимая с пола единственное уцелевшее ушко. — Как молоко моё пить, так ты… — и обрывает себя на полпути, потому что до него, наконец, доходит.       Сам ведь молоко пьёт из кружки, а Домовому лакать, как коту предлагает. Устало плюхается на диван и даже смеётся. Понимать Домового оказывается не так тяжело, как он полагал.

***

      Спустя ещё два дня Арсению удаётся поймать кота, что вновь разлёгся на входе в баню. Под нечеловеческие вопли он звонит Диме и спрашивает, что делать, если неделю кот отсутствовал. Дима даёт свои рекомендации, но не выключается.       — У тебя там всё хорошо? — неловко интересуется, прокашлявшись.       — В смысле?       — Ну, дома. Ты же сказал, что только переехал, — ещё более стушевавшись объясняется.       — Аа, да всё нормально. Были, конечно, свои трудности, но сейчас всё окей.       — Ну хорошо, — шумно выдыхает Дима, словно действительно переживал. — Ты, главное, молоком корми почаще, как себе наливай, — и отключается.       Арсений удивлённо смотрит на трубку и в мозгу простреливает осознанием. Жаль, что к его совету он не прислушался сразу.

***

      Кота Арсений запирает у себя на неделю и не выпускает ни под каким предлогом. А предлоги были, ещё какие! Домовой, судя по всему, виды имеет на эту животину, а потому страшно против: и посудой гремит, и по двери стучит, и стулья двигает по ночам, что спать невозможно. К тому ещё и кот присоединяется, завывая, как мартовский. Арсений быстро смекает, что эти два бандита заодно, и надеется, что если получится подружиться с одним, второй тоже перестанет быть таким пакостным.       Арсений к этим проказам быстро привыкает, пусть и не без чувства страха внутри, ожидая каждый раз, что стуки — это меньшее из возможных зол. Волнение не покидает его и днём, но он упорно отказывает Серёжиным предложениям вернуться.       Всеми силами пытается приучить нелюдимого кота к ласке и даже даёт ему кличку — Дон Младший. Дон тем временем не особо идёт в руки и периодически шипит, когда его гладят, но кусаться больше не кидается. Когда кот встаёт на ноги, Арсений его выпускает и ожидает, что животное сбежит, сверкая лапками. Так оно и происходит, конечно, но под вечер Дон вновь возвращается и привычно ожидает, что его покормят, оставаясь ночевать с ним.       Арсений вечером смотрит любимый сериал и поглаживает кота на коленях, ощущая за собой победу над ещё одним рубежом. Тот не очень доволен, либо же делает вид. Смотрит пристально куда-то в сторону. Арсений старается это игнорировать, но не особо получается, потому что сам то и дело туда поглядывает, упуская нить повествования на экране.       — Что ты там видишь, Дон? — ласково спрашивает, скрывая в голосе дрожь.       Продолжает поглаживать, прекрасно зная ответ на этот вопрос. Липкий страх обволакивает лёгкие, делая воздух тяжёлым, а вдох — почти невозможным.       Кот внезапно шипит и шерсть встаёт дыбом. Зрачки расширяются, а глаза направлены всё туда же, но словно ближе. Арсений поворачивается лицом и замирает на месте, слыша чужое дыхание близко-близко. Вглядывается в полумрак впереди и шумно сглатывает, так, что кадыку больно. Он перед собой ничего не видит, но чувствует дыхание, как своё. Ему впервые за последнее время становится страшно до немоты.       Арсений слышит в районе колен глухой стук и Дон срывается, больно царапая когтями на старте, убегает в другую комнату. Ровно в тот же момент исчезает и фантомное дыхание, а наваждение исчезает, забирая с собой и сковывающий тисками ужас.       — Ты спугнул Дона, — шепчет Арсений в пустоту, пытаясь унять дрожь в теле.       Ему не отвечают. Он впервые за долгое время задумывается, что Домовой — вовсе не домашний кот, а потусторонняя нечисть.       Дом молчит всю ночь, но Арсений всё равно плохо спит, постоянно ощущая на себе пристальный взгляд.

***

      Утром Арсений вскакивает от звука бьющегося стекла прямо на кухне. Летит со всех ног и видит развернувшуюся картину: две банки молока, которые он покупал для Дона Младшего — разлиты по всей кухне жирным слоем. Кот находится там же и старательно помогает убрать беспорядок, слизывая с пола.       — Блять! — выругивается в голос. — Нахрена ты это делаешь?! Я его только вчера купил! — обращаясь далеко не к коту.       Возмущённый и злой он бежит в баню и для пущей убедительности хочет объявить степень своего негодования и там, но замечает, что к молоку в кружке на лавке даже не притронулись. Арсений неуверенно подносит её к лицу и нюхает. Кажется, прошлым вечером он перепутал, и впервые налил Домовому обычного молока, вместо овсяного.       — И за это ты разбил всё молоко? Я бы и так понял, что тебе не понравилось, просто увидев, что ты не стал пить! — высказывает свои возмущения Арсений и выливает молоко в слив. — Сейчас налью другое.       Арсений тратит около трёх часов, отмывая кухню от молока, потому что им забрызгало и стены, и всю мебель. Матерится при этом, как сапожник.       Дон чует настроение хозяина и сбегает во двор. Домовой пытается подмазаться, потому что нагретая для полов вода в ведре не стынет даже спустя три часа.

***

      Когда наступает время дождей, Арсений позволяет себе немного отдохнуть от бесконечной уборки участка. Читает книги, смотрит любимые сериалы. В это время Домовой его не сильно тревожит. Вероятно, в пасмурную погоду даже нечисти не до веселья.       Арсений на печи больше не спит, игнорируя её после инцидента в первую ночь, под гнётом неприятных воспоминаний. Укладывается в комнате и впервые решает взять кота с собой. Кот, уже давно смирившийся со своей долей, периодически забывается и мурчит под ласковыми поглаживаниями за ушком. Арсений Дона балует, как может, и даже его грязные лапы не останавливают от того, чтобы уложить с собой.       Кот устраивается поудобнее под боком, свернувшись клубком. Арсений гладит того, пока не начинает проваливаться в сон. Уже ускользающим сознанием слышит возмущённое кошачье шипение, и тепло под боком пропадает с глухим стуком лапок об пол.

***

      Арсений не знает, сколько ещё он продержится в постоянном волнении за себя, а теперь ещё и за Дона. Ему кажется, что кот с Домовым не такие уж и друзья, если последний того шпыняет почём зря. Он приходит к такому выводу не сразу, но спустя пару попыток уложить животное с собой в постель. Неизменно кота прогоняют, стоит Арсению закрыть глаза.       И по вечерам присутствие невидимого обитателя становится слишком навязчивым.       Арсений всё чаще чувствует его волосками руки, дуновением ветра сбоку, когда сидит на диване и пытается расслабиться после тяжёлого дня. Он его не видит, не чует запахов, не слышит звуков, но рефлекторно напрягается всем телом, лишь косо поглядывая в пустоту. Пустота та густая, тяжёлая и холодная, точно могильная плита. В такие моменты становится не до фильма, не до пива и не до гордости в спорах. Ему хочется бежать, или закрыться в комнате, укрывшись одеялом. Он часто думает, что этот раз — последний, мысленно собирая вещи в машину. Но стоит ощущению присутствия исчезнуть, как и исчезают тревожные мысли, оставляя за собой равнодушное «ну, ничего же не произошло».       «Ничего» всё же происходит самой тихой и жаркой ночью. Арсений просыпается от острой боли, пронзающей где-то сбоку. Вскакивает в постели, судорожно и в панике ощупывая кожу, затем слышит на кухне резкий грохот железной посуды. Этот звук слишком сильно отличается от предшествующих, — гремит истерично, требовательно.       Арсений не понимает, что происходит. Сидит, замерев на кровати, вглядывается в темноту и чувствует пульсацию в боку. Удары железяк нарастают, как нарастает и страх. Арсений невольно возвращается к воспоминаниям о третьем дне, когда со всех сторон лилась какофония звуков, сводящая с ума. Он судорожно соображает, что делать, и не придумывает ничего лучше, чем закрыться в комнате.       Подбегает к двери в два шага и захлопывает её. Шум прекращается. Арсений вслушивается в тишину, пока по двери не стучат с такой силой, что та чуть не слетает с петель, дребезжа креплением.       — Чего тебе нужно опять?! — отскакивает в ужасе и кричит, полностью сбитый с толку.       Ему не отвечают, но начинает шипеть и сдавленно муякать Дон. Арсений, не раздумывая, вылетает за дверь и бежит на звук в сторону кухни. Дон находится там и лежит на полу. Как только Арсений появляется в проёме — животное отпускают, и оно убегает, запрятавшись под диван.       Попов набирает полные гневом лёгкие, чтобы прокричать яростное «Ты совсем ахренел?!», но видит сверкающую и искрящуюся розетку за холодильником, что уже начала гореть. Весь запал исчезает, а пазл складывается воедино, но на размышления об этом нет времени. Арсений бежит выключать рубильник электричества и возвращается, чтобы потушить нарастающий огонь. Обгоревшую вилку из розетки вытаскивает, заключая, что наверняка замкнуло всю проводку.       Падает усталым мешком на колени, тяжело дыша. Арсений знает, что его спасли и всеми силами привлекали внимание к пожару, но холодный пот стекает по лбу, а беспокойное сердце за Дона больно бьётся в груди.       — Не смей больше трогать кота, — цедит Арсений сквозь зубы, пропитывая злостью каждое слово.       Тишина отзывается молчанием.       Когда светает, Арсений видит на боку отпечаток от пальца, наливающийся синим. Раздумывает, какую силу нужно иметь, чтобы остался такой след, и судорожно сглатывает.

***

      Несколько дней после этого ничего не происходит. Арсений бы решил, что Домовой обиделся и вовсе покинул свои владения, если бы не пустая кружка молока по утрам. Никто не стучит по ночам, не шугает кота и не дышит в спину. Арсений по первости радуется спокойствию, но с каждым днём укор вины становится всё назойливее, что вообще приводит к возмущению. Не хватало ещё сопереживать обиженной нечисти. Но попробуй объясни это больному разуму, что невольно и с надеждой начинает прислушиваться к звукам на кухне. Арсений оставляет вдвое больше печенья, наливает молоко почти до края, но неизменно слушает тишину по ночам, пока не выдерживает уже сам.       — Ладно! — громко и раздражённо вскрикивает он собственным мыслям. — Ты тут? — обращается уже к Домовому.       Прочищает горло, сглатывает.       — Я не знаю, понимаешь ли ты меня… Но извини, что тогда накричал. Ты меня до усрачки напугал, — сбивчиво и тихо объясняется, разглядывая потолок. — И спасибо… Ну, что помог.       Арсений вслушивается в звуки, но кроме сверчков за окном — ничего. Он разочарованно отворачивается к стенке с намерением уснуть, как чувствует, что кровать сзади него проминается слишком сильно для веса Дона. Тело вновь обдаёт знакомым оцепенением, а сердце учащается в гулких ударах. Время тянется медленно. Ничего не происходит. Арсений так и засыпает, слушая чужое дыхание и ни разу не решившись развернуться.

***

      Арсений проводит в этом доме гораздо больше времени, чем предполагал продержаться. За лето ему удаётся привести его в порядок, насколько это возможно одному. И даже периодические проказы Домового уже не выглядят убедительно. Словно хтонь продолжает пакостить просто забавы ради. То носки все смешает, то футболку запрячет. Правда, Арсений быстро раскусил своего домушника и обнаруживает все пропажи в бане под лавкой.       Арсений всё ещё его боится. Не когда Домовой пакостит или ворует вещи, а когда подходит слишком близко. Когда чувствует его дыхание затылком, когда липкий страх сковывает всё нутро, а позвоночник пробирает мурашками. Арсений знает, что ему ничего не грозит, но подсознание всякий раз воет в ужасе, заставляя цепенеть всем телом. Возможно, это потому, что они принадлежат разным мирам: Арсений — миру живых, Домовой — существо потустороннее. И в том, что оно доброе — тоже сомневается, ибо вера в это скачет день ото дня.       Серёжа бьёт тревогу, не ожидавший такого поворота событий, и уговаривает Арсения ехать домой каждый телефонный звонок. Арсений же почти уговаривается и каждый раз собирается вернуться. Но он к этому дому словно припаянный, и стоит только нажать на «отбой», оглядеть пространство вокруг, как всякие сомнения улетучиваются в недавно выкрашенное окно.       И чем дальше к зиме, тем сильнее Арсений к своему соседству привыкает. Деревня, правда, его сторонится. Для здешних он — местный сумасшедший, живущий на отшибе и поглощающий литрами овсяное молоко.       Арсений и впрямь чувствует себя сумасшедшим, например, когда говорит вслух, зная, что его слышат, хотя наверняка не понимают. Но более это не тяготит и не разрывает мозг осуждающими мыслями. Он за всё время ни разу не чувствовал себя одиноким или никчёмным, а просто человеком, который живёт свою жизнь, радуется мелочам и не думает о том, как бы закрыть долги по работе к концу недели, как бы выглядеть пафоснее и краше, как бы кому угодить, как бы… Как бы не сойти с ума. Он даже об этом не думает, потому что не удивится, если это уже произошло.       Арсений всю жизнь куда-то бежал, чего-то кому-то доказывал. В этом месте время не скоротечно, не беспощадно и не напоминает, что ему уже сорок. Возможно, сюда и бежал, — заключает однажды он.

***

      Хтонь перебирается в дом, как только начинает холодать. Одним утром Арсений слышит знакомое сопение и свист где-то в районе камина.       — Ты тут теперь будешь спать? — в шутку и громко спрашивает, уже по привычке.       — Угу, — слышит он недовольное бурчание следом.       Арсений удивленно разворачивается к печи, но никого не видит.       — Ты всё это время мог говорить?! — возмущённо ставит в укор, на что ему не отвечают.

***

      Арсений думает, что ситуация уже за гранью даже абсурда. Одно дело — жить с аморфной неведомой зверушкой, по повадкам похожей на домашнего питомца. Другое дело — жить с вполне вменяемым, по человеческим меркам, существом, умеющим разговаривать, да ещё и мужским голосом. Всё равно, что делить квартиру с человеком-невидимкой — приятного мало.       Он к своему домочадцу только-только привык, но возможность разговаривать с оным смущает и сбивает с толку. Особенно когда осознаёт, что существо иногда спит с ним в одной постели, что Арсений мастерски игнорирует ради безопасности собственной же психики. Ему остаётся только надеяться, что Домовой имеет чувство такта и не подглядывает за ним в бане. Почему-то раньше Арсений об этом не задумывался, а теперь уже и поздно… Не после того, что он в этой бане вытворял.       Арсений не носит больше молоко в предбанник, а оставляет у себя на кухне лишнюю кружку. Кота молоком кормить перестаёт, чему последний недоволен первую неделю и отказывается от воды. Дима уверяет, что Арсений всё делает правильно. На вопросы о том, почему сам рекомендовал давать молоко — не отвечает, увиливает. Арсений не допытывает. Ему и самому не хочется обсуждать эту тему, словно он до сих пор хочет сохранить флёр разумности хотя бы перед другими людьми.

***

      Арсений чинит разобранное радио и мысленно прикидывает, на сколько времени ещё сбережений хватит, когда слышит звук открывшегося холодильника, а затем и знакомое недовольное мявканье Дона. Арсений выходит в зал, заглядывая на кухню издали, и слышит откуда-то сверху резкий глухой звук в районе проёма кухни.       — Ай-яй! — слышит он из пустоты того пространства.       Арсений ошарашенно замирает.       — Ты что, лбом ударился? — машинально спрашивает, всматриваясь в деревянную балку.       — Ага, — отвечает ему пустота.       Арсений стоит неподвижно какое-то время, определяя, свободен ли проход. Делает пару шагов в направлении кухни, заглядывает и видит картину маслом: мокрый облизывающийся кот и молоко, стекающее по дверке из опрокинутого тетрапака. Дон к этому молоку равнодушен, как и был всегда.       Арсений смотрит на это безобразие и смеётся, то ли от накатывающей истерики, то ли, потому что и впрямь смешно.       — Ты серьёзно хотел подставить кота? Он не пьёт овсяное.       Собственный смех нарастает, когда Арсений представляет, что побег с места преступления у воришки окончился шишкой на голове. А после замирает на вдохе. Улыбка сползает с губ. Арсений встревоженно бросает взгляд на проём двери в кухню. Проходит пару раз туда-сюда сам, определяя, что потолки здесь невысокие, но высоты проёма достаточно, чтобы проходить, не нагибаясь, даже ему, с его-то немаленьким ростом.       — Ты что, растёшь? — удивлённо спрашивает он у пустоты, сведя брови к переносице.       Последний и единственный раз он видел Домового небольшим существом. Почему-то эта мысль настораживает, скребёт беспокойством.       Тишина ему не отвечает.

***

      Антон наблюдает за тем, как неумело Арсений откидывает снег и ворчит беззвучно. Арсений одет не по погоде, не успел закупиться к внезапно нагрянувшей зиме, а ещё ему видите ли модные свои тряпки жалко надевать для работы. Шапка едва спасает от сквозного ветра, а толстовка с дутой жилеткой поверх — и подавно. Но мужчина Антоновы ворчания не слышит. Кидает снег, обливаясь потом и соплями. Антон точно знает, что чуть-чуть и этот пот остынет, простудив всю спину.       Рядом кот мельтешит и нисколько не помогает, лишь трётся в ногах у хозяина. Антон этого шерстяного предателя до сих пор не простил. У них ведь договорённость издавна была — он кота защищает, кормит, а тот ему помогает — предупреждает, если люди объявятся. Так оно и было, пока Арсений животину к ветеринару не свозил, напугав до чёртиков, что тот убёг в неизвестном направлении. А Антона без разведки оставил, в связи с чем Арсений его мирно спящим в бане после проказ застукал, чего никак нельзя было допускать. Антон был ответственным и верным домовым, и традиции чтил, и правила соблюдал. И во главе всего было, чтобы ни одна живая душа Домового не видела. Антон, правда, никогда не знал, почему и отчего это так важно, но то табу — клеймом существовало во всём его существе от начала веков. И как стало позже известно, не просто так.       Он ведь Арсения с первого взгляда невзлюбил. Мелкий засранец, как приехал с родителями, всю живность во дворе распугал. Бабочек ловил несчастных, кузнечиков, ящериц. И всюду ему свой вздёрнутый нос надо было засунуть. Нет, как другим бы детям — играть в песочнице, но тот на крышу лез да в бане в бочке булькался. У Антона едва хватало мест, куда прятаться. Благо, ребёнок пробыл в этом доме всего пару дней, после чего Домовой выдохнул. Жил себе спокойно, злых духов отгонял, исправно по дому помогал старушке, что чахла день ото дня. Антон всеми силами пытался облегчить и продлить ей жизнь, ведь от хозяйки и его жизнь зависела.       Домовых без дома не бывает. Ни для кого не секрет, что такому смерть уготовлена. Но если дом стоит без хозяина, брошенный и никому не нужный, — то ещё страшнее смерти. Есть все шансы одичать, обратившись злобным духом до скончания веков, покуда дом стоит, порастает.       И когда старушку забирают, оставив дом зарастать полынью и лебедой, Антон стоит у калитки и грустно смотрит вдаль удаляющемуся авто. Ясно как день становится, он доживает в рассудке свой последний десяток.       Тоскует по хозяйке, горько плачет днями напролёт, а ночью дверью стучит, вспоминая каково это — когда дома есть жизнь. Кот лишь об ноги гладится, успокаивая. Дни тянутся медленно, человеческий дух исчезает, забывается его запах, а злость на людей растёт. И не виноват никто в том, что люди не знают — дом сносить нужно, коли жить в нём не будут, но обида и одиночество поглощают рассудок. Антон слабеет, чернеет на глазах.       Когда на пороге появляется Арсений — взрослый, но ничуть не изменившийся, всё, что чувствует Антон — это злость. Нечисть всеми силами сопротивляется, пугает и изводит того. Пока не видит в голубых глазах слёзы страха. Пока не слышит отчаянный крик и сбивчивое дыхание.       Антон приходит в себя не сразу. Постепенно возвращает свой прежний облик, вспоминая, что он вовсе не злобный дух, а Домовой, верный своему хозяину. Он Арсения за хозяина, конечно, не сразу признаёт, но со временем. А ещё ощущает, что всё меняется в самом его существе, сразу после того, как мужчина видит его истинный облик. Негласный обет нарушен, и постепенно это становится очевидным в каждом вдохе, в каждом взгляде, чего раньше никогда не было. Антон питается от своего хозяина, а не от дома. И чем лучше Арсения узнаёт, тем больше становится их связь, от которой не знает, как избавиться, а со временем осознаёт, что уже и не хочет. Растёт, как на дрожжах, хорошеет: волосы вьются и блестят золотом на солнце, сила бурлит внутри, какой никогда не бывало.       Ему нравится смотреть вместе с Арсением за движущимися людьми на раскрывающейся штуке. Антон жутко испугался, когда впервые увидел: маленькие люди, как на картинах в зале, только ещё и говорят, и двигаются. Он, честно признаться, до сих пор их боится иногда и едва не жмётся к хозяину всем телом. Но того трогать нельзя, а ещё эта наглая усатая морда постоянно восседает на коленях и шипит на него, если Антон слишком близко к хозяину подходит, за что получает несильные, но обидные поджопники.       Ещё ему нравится с Арсением спать, чего он позволяет себе крайне редко, и в самые пасмурные дни. Он ему боится навредить невзначай, постоянно припоминая себе синяк на боку, когда не рассчитал свою силу от волнения за чужую жизнь.       Воздух рядом с Арсением всегда приятно пахнет, и Антон дышит с упоением, глубоко и сильно, точно утопающий. А ещё, Арсений кормит его вкуснейшим молоком, дом содержит в порядке, никого постороннего не водит.       И вообще он Арсения находит жутко забавным, со всеми своими монологами вслух или странными речами, словно из сказок. Бывает, тот встанет перед зеркалом и по несколько часов кривляется, отыгрывая замысловатые тексты. Антон в такие моменты наблюдает за ним, открыв рот и не в силах отвести взгляда. Чувства в груди непонятные, незнакомые. Он никогда дальше радости и грусти не ходил, ему словно и не позволено было. Но Арсений их вызывает — Антону всегда щекотно и тепло, а ещё мягко и нежно так, что он всякий раз с силой приходит в себя, чтобы не потерять контроль и не показаться на глаза. А что он из себя представляет теперь, и сам не знает. Смотрит в зеркало и не узнаёт. Глаза зелёные блестят, обрамлённые ресницами, как у люда. Руки длинные, больше не походят на лапы.       Силой своей лишь управлять сложнее становится. Та всё растёт от часа к часу, сразу после звонкого смеха хозяина или ласкового голоса, которым он говорит только с котом. Антон с упоением поглощает каждый его жест и звук, и иногда думает, что ему тоже хочется. Чего хочется — пока не поймёт, но пытается.

***

      Ожидаемо, Арсений простужается, да так сильно, что едва может встать. Антон обеспокоенно наблюдает, как он из последних сил готовит себе чай и ложится спать. Вот только жар во сне усиливается. Антон чувствует горячий лоб и в панике гремит посудой, чтобы разбудить. Арсений не реагирует: мечется по постели в бреду лихорадки, весь в испарине и бледный. Антон в ужасе рыщет среди шкафов, что могло бы помочь, и понимает, что не разумеет во всех этих таблетках. Но знает, как лечились бабка с дедом, когда ещё были живы.       Он в люда не обращался испокон веков и не уверен, что сейчас это получится. Но на удивление, сил хватает, чтобы невидимое обрело форму. Недолго рассматривает своё непривычно голое от шерсти тело. Пару раз сжимает руки в кулаки, чувствуя физическую силу, а не духовную: как кожа натягивается на костях, а под ней мышцы напрягаются и перекатываются.       Время не теряет и растапливает печь, идёт на улицу за соломой и травами, заваривает настойку. Возвращается к Арсению в комнату со спиртом в руках и долго мнётся прежде, чем прикоснуться. Он Арсения всего дважды касался, и оба раза — мимолётно, чтобы чего-то добиться. Сейчас касаться придётся много, а потому человеческое сердце бьётся учащённо и незнакомо.       Снимает с Арсения футболку, выливает спирт в ладонь и размазывает по дрожащей груди, аккуратно и нежно. Ладонь приятно скользит по мягкой коже, и отчего-то Антону хочется кричать, так что он плотно сжимает челюсть до желваков. Мужчина под ним перестаёт метаться головой, немного успокаиваясь. Ресницы слиплись толстыми ворсинками от влаги на глазах, влажные темные пряди прилипли к вискам. Антон второй рукой аккуратно проводит по лбу, собирая холодные капельки с кожи, гладит, убирая волосы назад. Наклоняется близко-близко, прислушиваясь к своим ощущениям. Ему уже не хочется кричать, а внезапно — плакать. На своих чувствах не задерживается, не привыкший анализировать даже их наличие.       Подхватывает Арсения на руки и переносит на разогретую и укрытую соломой печь. Укутывает в три одеяла. Заставляет выпить настойку, убедившись, что пациент в бессознательном состоянии. Сидит сбоку на печи и пристально наблюдает за чужим дыханием, не давая себе даже моргать. Дон пытается забраться к хозяину, но Антон зыркает в его сторону так, что кот ретируется, обшипев на родном кошачьем.       Постепенно Арсений начинает приходить в себя, пытаясь выбраться из жаркого кокона одеял. Антон сползает с места и исчезает в тени, чувствуя себя выжатым лимоном. Всё-таки человеческое ему чуждо, как и физическое тело, поддержание которого стоило ему почти всех сил, но иначе он бы не смог растопить печь, сбегать за травами и перенести Арсения.       Арсений окончательно просыпается по будильнику и первое время не понимает, что происходит. Осматривается по сторонам. Скидывает с себя одеяла, сразу же ощущая колкие соломинки и неприятный холод из-за того, что он полностью мокрый. А ещё голый по штаны. И воняет водкой. И во рту, словно скунсы нагадили. Он прочищает горло, подмечая, что даже оно уже почти не болит, а нос свободно дышит. Сидит в постели какое-то время в полном недоумении.       Его отрезвляет телефонный звонок, слишком резко звучащий в приятной утренней тишине.       — Арс, ну как ты там? — обеспокоенно звучит из трубки.       — Аа, — всё ещё находясь в шоковом состоянии только и выдавливает из себя, соображая, что ответить. — Нормально. Уже нормально.       — Ты уверен? Вчера звучал так себе, — голос сквозит недоверием.       — Ну, — чешет щёку Арсений. — Ночью и правда было хреново, но я, кажется, хорошо поспал… И… — не может подобрать слова, осматриваясь вокруг, словно он их где-то поблизости растерял. Да, примерно между порогом, усыпанным соломой и бутылкой спирта у кровати.       — И мне приснилось, что меня отхаживал кудрявый красивый мужчина, — зачем-то говорит, не до конца придя в себя. — И он был полностью голый, — без тени улыбки добавляет, с явным налётом «я не шучу, я в ахуе».       Антон в углу замирает и не верит своим ушам. Как его только не называли: и чёртом, и нечистью, и чучелом. Больше всего ему нравилось, как звала Мария Степановна — барабашкой. Безобидно и ласково. Но «красивым» его называют впервые. Сердце приятно отзывается на ласку. Антон запоздало вспоминает, что никакого сердца у него в этой форме нет, но что это тогда в груди так сильно и трепетно сжимается — понять не может.       Серёжа смеется в голос.       — Ты там походу совсем одичал без мужика, Арс. Вот тебе в горячке и привиделось.       — Наверное, — изломленно улыбается Арсений, запуская руку в сальные волосы.       После того, как друг отключается, ещё долго смотрит на печь, уложенную соломой. Он даже на пробу представляет, насколько возможно было в его состоянии истопить её, натереть себя спиртом, о существовании которого он и знать не знал в этом доме, и при этом ничего не помнить. Попов давит в себе нервный смешок. Он либо окончательно сошёл с ума, либо по его дому и впрямь ходил голожопый двухметровый мужик и обхаживал больное тело всю ночь.       Арсений сглатывает и кивает самому себе.       — Это ведь был ты, да? — говорит негромко, немного устало.       Тишина неизменно молчит.       — Спасибо, — искренне благодарит и смотрит в пол. — Что бы я без тебя делал, — с улыбкой на губах заключает Арсений, чувствуя себя спокойно и лениво. Как дома.       Антон сглатывает и прикладывает руку к груди. Оно точно бьётся.

***

      Арсений весь день убирается в доме, очищая от сушёной травы. Вслух не чертыхается, только про себя.       — Слушай, а у тебя нет имени? — внезапно даже для самого себя спрашивает.       Дон, словно в подтверждение догадкам, громко мяукает. Арсений недобро косится на того. Не хватало ещё и с кошками заговорить.       — Так, как тебя зовут? — делает ещё одну попытку.       Дом привычно молчит.       — Да ладно, мы с тобой уже через огонь и воду прошли. Скажи хоть что-нибудь. Я же знаю, ты умеешь, — уговаривает уже даже без надежды на что-то.       — Антон, — раздаётся у него за спиной близко-близко, опаляя ухо дыханием.       Арсений от неожиданности вздрагивает и отскакивает рефлекторно, хватаясь за ухо, словно его могли укусить. Смотрит ошалело по сторонам, в поисках источника звука, — тоже скорее по инерции, чем действительно в поисках.       Переводит дух, успокаивается. Наверняка он Домового такими метаниями вновь спугнул.       — Антон, — пробует он на вкус чужое имя.       Арсению кажется это нереальным: такое простое, обыденное для современности, хоть и старое.       — Антон, — повторяет ласково, закрепляя в сознании, и улыбается. Тому мужчине, что он видел во сне, это имя очень подходит.

***

      На следующий день Арсений видит на своей подушке частично раздавленную в кашу размороженную малину и ещё какую-то чёрную ягоду. Вся постель уделана в пятнах, подушка налилась красным, так, что Арсений едва не орёт от ужаса, по первости приняв за кровь.       Он ошарашенно смотрит на испорченную постель, позабыв зубную щётку во рту. Соображает, как вообще на подобное реагировать.       — Ты сдурел? — начинает вопить, когда шок уступает место возмущению. — Нахрена такое вытворять? — раздражённо тычет зубной щёткой в сторону постели.       Подходит ближе, рассматривает ягодную мешанину.       — Ты где вообще малину зимой достал? — размышляет вслух, принюхивается ещё, чтоб наверняка.       Дон шоркается в ногах, пока не шипит и пулей не вылетает из комнаты. Арсений провожает кота усталым взглядом.       — Ты мне тут на Дона не срывайся, ясно?       Арсений и сам не знает, откуда в нём столько смелости. Но весь страх к Антону после пережитой ночи исчезает, как и не было. Он больше не может Домового воспринимать жутким чудищем. В голову каждый раз настойчиво лезет воспоминание образа кудрявого мужчины, и Арсений смущается. Разумеется, он не в том возрасте, чтобы алеть от мыслей о парне, который понравился. Но осознание того, что по его дому ходит некий красивый Антон, который каждое мгновенье жизни наблюдает за ним, — смущает. Особенно, когда эта информация приправлена любезным напоминанием от сознания «а он ведь ещё и голый».       Арсений не знает, как вообще реагировать на открывшиеся обстоятельства и собственную на них реакцию. Потому что, когда ночью его внезапно гладят по голове, страха не возникает. Он эти касания не видит, но чувствует сполна, замерев, и даже забывая дышать. Прикосновения большой руки неуверенные, робкие. Антон боится спугнуть. Арсений боится того же. Последний раз его так нежно и ласково касались никогда, и он позволяет себе насладиться этим моментом. Убаюканный чужим фантомным теплом, проваливается в царствие Морфея, улыбаясь.

***

      Ещё через день Арсений находит на своей подушке шиповник с шишками. Стоит в дверях, тяжело вздыхает. Намусорено как и прежде: листья от шиповника и чешуйки от шишек разбросаны по всей кровати, словно кучку неоднократно перемещали, не зная, где оставить.       — Антон! — громко и строго предупреждает. — Прекращай тащить сюда всякий мусор. Я не понимаю!       Антон ему не отвечает, зато отвечает кот, громко мявкнув и зашипев где-то на кухне.       — Хватит гонять кота!

***

      Ночью его неизменно гладят, стоит лишь прикрыть глаза, а наутро история повторяется, только на сей раз подушка усыпана цветами, как и он сам.       Арсений потирает висок и, кажется, догадывается, что ему хотят сказать. Принимает вертикальное положение в кровати, трёт глаза, просыпаясь.       — Спасибо, Антон, — сонно, но с улыбкой на лице проговаривает, ощущая себя полным идиотом. Ему носит цветы какая-то нечисть в постель, а он чувствует себя таким довольным от нехитрого искреннего жеста, каким не был уже давно и возможно вообще никогда.       Кровать рядом с ним проминается, и это впервые, когда Антон решается подсесть так близко не в ночи. Арсений его не видит, лишь чувствует сгущение воздуха рядом.       — Антон, покажись, а? — просит тихо и ласково.       Арсений моргает, прикрывает глаза, а когда вновь поднимает веки — Антон сидит перед ним. Из плоти и крови, вполне себе человек, полностью обнажённый. Густые русые волосы спадают вьющимися прядями на лоб. Широко распахнутые глаза смотрят испуганно и неуверенно. Алые губы сжаты в тонкую линию. Арсений смотрит на родинку на носу и не может поверить. Такой живой и красивый, что ему на мгновенье кажется, будто он и впрямь сошёл с ума. Разве домовые выглядят так? Арсений замирает на месте, не зная, куда деть своё тело и взбунтовавшееся нутро.       Зелень в глазах напротив оживает, Антон резко подаётся вперёд. Пододвигается близко, лицом к лицу. Всматривается пытливо, всё шире раскрывая ресницы. Бегает взглядом по губам, скулам, глазам, вновь к губам возвращаясь. Нос напротив начинает чаще дышать, ноздри раздуваются, брови неестественно ломаются. Антон выглядит напряжённо и даже немного сердито, что пугает Арсения. Он рефлекторно начинает отстраняться, и Антон внезапно хватает его за руку. Попов вздрагивает от неожиданности, смотрит на сцепившие запястье пальцы, а когда поднимает взгляд — кровать напротив уже пуста.

***

      После этого Арсений не просит появиться перед ним и даже боится, если то произойдёт. Потому что он больше ни в чём не уверен, а особенно — в себе. К своему зрелому возрасту он хорошо научился не теряться в эмоциях, но то, что происходит сейчас — не происходило даже в подростковом пубертатном периоде.       Антон продолжает гладить его по ночам. Немного погодя и сам втискивается в неудобную узкую постель. Так и лежат слипшись друг к другу, тесно-тесно. Арсений благодарен за то, что он Антона не видит. Зато воображение щедро подсказывает, как бы оно это всё… Арсений прогоняет непрошенные мысли и образы, но очаровательная родинка на носу то и дело всплывает маячком в сознании, а зелёные блестящие глаза — снятся ему во снах. Арсений не знает, куда деться от их пристального взгляда, не знает, куда бежать, когда касания становятся чаще, а чужое дыхание — ближе. Он хочет свернуться маленьким клубком, обхватив себя руками, и забиться куда-нибудь от этих чувств. Все они трепещут в нём, заставляя сердце отстукивать в груди почти любовные ритмы. Арсению безумно страшно, потому что он уже непозволительно сильно привязался. И к ласковым рукам, и к заботливому вниманию, и даже к дурацкой ревности к коту.       Вечерний просмотр фильмов не обходится без мягкого плеча под боком. Арсений по-прежнему Антона не видит, но ветер вокруг него гуляет, волосы колышутся, а на макушку иногда ложится мягкая рука, приятно поглаживая.       Одним из таких вечеров Антон проявляется физически, уместив свою голову на чужое плечо. Арсений напрягается всем телом, переставая дышать. Смотрит пристально в телевизор, но периферическим зрением видит нагое прижавшееся тело. А ещё чувствует кожей чужую — живую и тёплую.       Арсений шумно сглатывает, прочищая горло.       — Антон, — начинает он на грани слышимости, боясь спугнуть. — Люди носят одежду.       — Я не люд, — внезапно и впервые отвечает ему Антон не односложным мычанием и угуканьем, а связным предложением.       Низкий, немного хриплый голос опаляет шею, так близко к уху, что у Арсения по всему телу волнами проходят мурашки, а волоски на руках поднимаются, как от разряда электричеством.       — Нагота смущает людей, — предпринимает ещё одну попытку, продолжая напряжённо смотреть вперёд на экран, от чего у него слезятся глаза. Потому что он, кажется, забывает даже моргать.       Антон поднимает голову и смотрит на Арсения, находясь ещё ближе, почти утыкаясь носом в висок и щёку. После чего исчезает — так же внезапно, как и появился.       Арсений выдыхает, всё его тело расслабляется, а мышцы устало обмякают. Он думает, что Домовой сегодня уже больше не объявится, но тот появляется вновь через полчаса.       Снова приваливается к плечу — в его старой растянутой футболке и тёплых леопардовых шортах, — шуточный подарок от друзей. Арсений в удивлении разворачивается к Антону всем телом, смотрит во все глаза. Мужчина перед ним выглядит ещё большим человеком, чем он сам: домашний и уютный, что хочется вновь сжаться в маленький комок и забиться, но на сей раз — в Антоновы объятья. Смотрит какое-то время шокировано, пока Антон, нахмурившись и смутившись, не знает куда себя деть.       Арсений впервые чувствует, что может поговорить с ним, как с человеком. И подсознание, наконец, не пытается проскрести в нём дыру, постоянно напоминая, что перед ним чудовище, и что он к чёртовой матери спятил, ощущая все эти эмоции у себя внутри.       — Зачем ты таскал ягоду на постель? — внезапно выпаливает первое, что приходит в голову, всё ещё во все глаза таращась. Жадно поглощает приятный и уютный образ человека напротив.       — Ну, ты же приносил мне еду туда, где я сплю, — резонно замечает Антон, отводя взгляд. — Я думал, у вас так принято, — добавляет ещё более тихо, смущаясь.       Арсений замирает на мгновенье, после чего заливается громким смехом.       Антон не знает, почему Арсений смеётся, но тоже начинает криво улыбаться, наблюдая. Ему в этой одежде неудобно и неприятно, всё тело чешется, но он готов и сто таких на себя напялить, если Арсений будет смеяться, как сейчас. В груди снова щекотно и тревожно, а руки почти зудят от желания коснуться.       Антон приходит в себя только когда два больших голубых глаза смотрят на него немного испуганно, а сам он крепко держит чужую руку, приблизившись к лицу. У Антона тело дрожит, бросает в жар и холод одновременно, а перед глазами точно пелена, в пределах которой ничего не существует, кроме лица напротив. В ушах гул пульсации крови, а грудная клетка расходится в глубоком дыхании. Антон второй рукой хватается за шею и спешно утыкается лбом в чужое плечо, чтобы убежать от страха в родных глазах. Ему бы по-хорошему сейчас исчезнуть, но он не сможет расцепить своих пальцев даже под страхом смерти. Тело в его руках напряжено, вена часто бьётся под ладонью на шее. Арсений ничего не говорит, даже не дышит.       — Я не понимаю, — честно признаётся, нервно облизывая губы, находясь на грани истерики. — Я, кажется, хочу тебя съесть, но, чтобы ты был жив. Хочу тебя сдавить, чтобы кости посыпались. Я хочу с тобой что-то сделать, но… Но я ведь травоядный, — сбивчиво размышляет вслух, бодаясь кудрявой головой в плечо, подрагивая.       После чего чувствует, как чужие руки обвивают его и мягко проводят по спине ладонями, успокаивая. Антона впервые так касаются. Чёрт возьми, его вообще впервые касаются, и он не сдерживает в себе мурчащего полустона. Арсений притягивает его к себе ещё ближе и начинает покачиваться, убаюкивая в руках. Антону вновь хочется плакать, и он хватается за Арсения, как за соломинку утопающий. Шарит руками по телу, не зная, куда примкнуть, в желании потрогать всё: запускает ладони в мягкие волосы, сминая, ведёт по спине, по бокам хаотично. Арсений вновь смеётся, от него исходит приятная вибрация. Антона это немного успокаивает. Он перестаёт метаться и прижимается носом и щекой к тёплой шее, сильно дыша. Зажмуривается, вслушиваясь в чужое дыхание.       Так и сидят долгое-долгое время, пока Антон внезапно не исчезает, исчерпав все силы.       Арсений прячет лицо в ладонях, истерично смеясь.

***

      На следующее утро печь завалена взбитой соломой, а поверх усыпана знакомыми цветами. Арсений устало вздыхает, наблюдая дорожку сена от двери к печи и смиренно идёт за веником.       — Это ты что, здесь спать предлагаешь? — наученный горьким опытом, начинает понимать своего сожителя. — А кровать тебе чем не угодила?       — Холодно, — бурчат ему откуда-то сбоку.       Арсений улыбается.       — А ты жмись покрепче, согреешься.       Антон больше ничего не говорит, но показательно гремит где-то в комнате. Арсений не знает, что это значит, но всё равно улыбается и не может остановиться.       Когда с уборкой покончено и он возвращается в комнату, видит на полу раскиданное постельное с матрасом, а в дне кровати дыра, размером с… кровать. Антон буквально вынес нижнюю сетку.       У Арсения нет сил даже сердиться, потому что это его вновь веселит, а тёплое чувство внутри растекается, обволакивая и лёгкие, и сердце. Он знает, что это точка невозврата.       Такого единения Арсений не ощущал ни с одним живым существом, и то, что это существо — даже не человек, — пугает до усрачки где-то с минут пять, а после остаётся лежать на задворках сознания в самом дальнем ящике.

***

      Внешний мир напоминает о себе внезапно. Арсению звонят по поводу заявки на кастинг, которую он оставлял больше полугода назад. Кандидатов немерено, а проект был лишь на этапе разработки. То, что его сейчас приглашают на прослушивания — просто немыслимо.       Радость затмевает куда более громкая мысль, возникающая следом: ему придётся уехать. Как бы сильно он это не отрицал и с каким бы мастерством не избегал этих мыслей. Он человек современный, амбициозный и любящий жизнь во всех её проявлениях. И если бы не Антон, Арсений уже давно бы собрал свои вещи и укатил в закат родного города, хорошо отдохнув.       Отпуск близится к концу, а денег едва ли хватит на ещё одну такую зиму. Но Арсений смотрит на прыгающего и кувыркающегося кота в зале, который явно с кем-то играется, и не может не чувствовать безысходность. Сжимает в руке телефон до немоты в пальцах. Дрожит всем телом, ощущая звенящую пустоту внутри. Смаргивает слёзы на ресницах. Он понятия не имеет, что делать.       Антон появляется в зоне видимости внезапно, как и всегда. В привычной футболке и шортах. Подходит близко, в глаза заглядывает встревоженно.       — Арсений? — голос тихий, мягкий, каким он сам обычно обращается только к коту. Слёзы на глазах от этого тона становятся лишь настойчивее.       Арсений подаётся вперёд, и Антон подхватывает это движение, словно не впервые, а всегда. Состыковываются телами, как детали одного пазла. Арсений пытается унять в себе непрошенную истерику и уже не знает, что является её причиной: то, что он заигрался в сказку и пора возвращаться в реальность, или то, что Антон прижимает его к себе, как самое сокровенное и ценное сокровище, а ещё утыкается носом в тёмную макушку, покачивается, как его самого учили, успокаивая. Арсений сильно сжимает в кулаках ткань футболки на чужой спине, пока слёзы бесконтрольно льются по щекам. Антон прижимает его крепче и прикасается губами ко лбу.       Начинает дрожать в унисон, сглатывает громко.       Арсений знает, на что это похоже. Оно такое же, как и в его собственном сердце.       — Всё ещё хочешь съесть? — без тени улыбки спрашивает Арсений, немного отстраняясь и заглядывая в глаза.       Антон смотрит, замерев. Зрачки почти затопили радужку. Брови болезненно изломлены, а руки сжимаются сильнее, в попытках удержать ускользающие объятья. Сглатывает ещё раз. Кивает головой, затем мотает в отрицании, а после вновь кивает часто-часто.       Арсений знает, что пожалеет об этом. Не время, не место и не тот человек. Да и не человек вовсе, но попробуй объяснить это ноющему сердцу, что бесконечно твердит и напоминает о чувствах, пусть и неправильных.       Он кладёт руку на шею и притягивает Антона к себе, заставляя немного нагнуться. Антон повинуется и широко распахивает глаза, когда Арсений касается его губ. Время и пространство смыкаются в одну точку и больше ничего не существует, кроме мягких касаний, нежных объятий и замеревших сердец. И когда в груди вновь слышатся удары, Антон дрожащей рукой обхватывает чужое лицо, вторую запускает в мягкие пряди за ухом, поглаживая. Становится смелее, сминая желанные губы. Отстраняется на мгновенье, облизывая языком, входит во вкус. Арсений приоткрывает рот и показывает, как надо, но у Антона другие правила: он уже не соображает, не мыслит, дорвавшись до того, чего так страстно, пусть и неосознанно, желал. Руки неконтролируемо шарят по плечам, шее, скулам. Пальцы ломит от желания быть ближе, дольше, ярче. Облизывает, беспорядочно зацеловывает чужие губы, языком в рот проникает, словно пытается поглотить. Арсения прошибает дрожью во всём теле, и он стонет вслух, забывшись в ощущениях. Его никогда не касались так самозабвенно, а горящие огнём глаза никогда не были поглощены сводящим с ума желанием. Возможно, Антон не ошибся, когда сказал, что хочет его съесть. Арсений не стал бы сопротивляться. Но когда он чувствует животом чужое возбуждение, а затем и своё такое же, становится страшно. Медленно отстраняется, пока Антон тянется за ускользающим поцелуем, наклоняясь, так что Арсению приходится отойти на шаг назад.       Зелёные глаза затопила пелена возбуждения, щёки заалевшие, дыхание сбито. Антон смотрит жалостливо, облизывает припухшие губы.       — Я ещё хочу, — требует, вновь наклоняясь.       — Хорошего помаленьку, — нехотя протестует Арсений и окончательно выходит из объятий.       Когда кожа остывает от чужого тепла, совершённая ошибка становится очевидной и беспощадно вонзается точно в сердце. Арсений по уши влюблённый и по уши в дерьме. Заносит руку в чужие пряди и гладит ласково, пока Антон на него смотрит, как на сокровище: прижимается к ладони, затем глаза прикрывает довольно.       Арсений болезненно и вымученно улыбается. Что же он наделал…

***

      Антон вне себя от счастья, когда Арсений перебирается на печь. Домовой всегда мёрз в его кровати и прижиматься к мужчине по ночам стал из страха, что Арсению наверняка тоже холодно.       Домовой тратит всю свою энергию, когда обращается людом, но ни за что от этого не откажется, ведь касаться Арсения оказалось до безумия приятно — и в прямом, и в переносном смысле. Антон понимает, что не съесть всё это время хотел, а быть ближе. Трогать, целовать, прижимать к себе. Он оценивает свою реакцию, вспоминая жар внутри и почти болезненное возбуждение внизу и, наконец, понимает, каково это.       Антон не раз наблюдал за совокуплением людей. Процесс казался отвратительным и неприятным, поэтому интереса не вызывал. Но сейчас Антон понимает, что хочет сделать то же самое с Арсением, из-за чего возникает масса вопросов. Мужчина ведь не может родить детей, а Антон — не может их зачать. Но после пережитого поцелуя постоянно в голове возвращается к воспоминаниям о том, что Арсений проделывал в бане летом: когда мастурбировал, зачем-то проникал в себя пальцами. Антон видел такое впервые и наблюдал с интересом, будучи ещё одичавшим.       Сейчас Арсений так не делает и вообще старается мыться быстрее. Антон каждый раз плетётся следом, в надежде увидеть это снова, но последний словно знает, что за ним наблюдают, как бы тщательно Домовой ни скрывал своё присутствие.       Голод растёт вместе с осознанием открывшихся возможностей, но Арсений грустный и задумчивый, так что Антон прячет глубоко в себе свои желания и всеми силами старается помочь.       Гладит по волосам, крепко прижимая ночью. Отгоняет плохие сны. Даже кота лишний раз не шугает, чтобы хозяина не расстраивать. Чаще старается отвечать вслух и меньше пакостить. Носит цветы в постель, после которых Арсений, пусть и грустно, но улыбается.       Антон мехом из себя выворачивается, чтобы хозяин перестал хандрить, но с каждым таким заботливым жестом тот лишь печальнее и гаснет на глазах, как и жизнь в Антоне.       Он давно это про себя понял и мысленно смирился. Домовым нельзя показываться на глаза хозяину по одной простой причине — они служат дому, а не люду. И привязаны тоже к местности, а потому живут веками. Антон теперь привязан только к Арсению, и век его оборвётся вместе с жизнью мужчины. Но Домовой не чувствует грусти, когда это осознаёт. В груди лишь облегчение. Он без Арсения больше жизни не хочет.

***

      Арсений дни до объявленной даты считает и лихорадочно соображает, как ему усидеть на двух стульях. Шесть часов езды на машине между работой и домом — совсем не вариант. Остаться здесь — тоже. Работы в деревне нет, да и не может он себе это позволить, когда мечта почти в руках. Но тут совсем некстати появилась другая, не менее значимая, и Арсений едва не ревёт в голос по ночам, под ласковыми руками. Антон это чувствует.       — Арсений, скажи, что стряслось? — просит уже в который раз, неизменно напарываясь на молчание.       Арсений ощутимо шмыгает носом и выдыхает. Он чертовски устал.       — Я не смогу жить здесь всегда, Антон. Мне придётся уехать, — выпаливает, как на духу, точно приговор самому себе. Голос дрожит на последнем слове, и он глотает ком невыплаканных слёз.       — А ты хотел бы остаться? — догадывается Антон и крепче прижимает к себе.       — Да, здесь есть ты, — признаётся и мажет мокрой щекой по чужой ключице. Всё-таки расплакался.       — Ну, я буду там, куда ты пойдёшь, — уверяет Антон с такой лёгкостью и беспечностью, что Арсений поднимается на локте, смотрит с удивлением.       — Это как?       — Я к тебе привязан, а не к дому. Ты уж извини, но так вышло. За тобой буду следовать до скончания твоих дней.       — Ты разве не Домовой? — не унимается Арсений, не успевая обдумывать информацию.       — Домовой, — соглашается Антон. — Но мой дом — это ты.       Арсений смотрит, замерев и широко распахнув глаза. После чего медленно опускается обратно на подушку. Антон гладит его по волосам, собирая пряди за ухо. Улыбается, чувствуя, как Арсений успокаивается.       Арсений внезапно начинает тихо смеяться. Антон подхватывает смех, понятия не имея, о чем. Просто, потому что любимая улыбка ярче всякого солнца и теплее любой печи.       Арсений продолжает громко смеяться, после чего притягивает к себе.       — Иди сюда, чудище, — ласково и с улыбкой на губах бормочет.       — Я не чудище, — теряется в поцелуе.       Антон тут же включается, как по щелчку, и несдержанно стонет в губы, дорвавшийся до ласки. Забирается сверху, впечатывая в постель немалым весом. Углубляет поцелуй, запуская руки под футболку. Мажет большим языком по скуле, опускаясь к шее, возвращаясь беспорядочно к губам и обратно. Арсению под этим напором только и остаётся что хвататься за плечи и ловить судорожные вдохи.       Внезапно Антон останавливается, садится на его бёдрах и дышит тяжело. Щёки и вся шея горят огнём, дыхание загнанное и сбитое, чёлка спала на лоб. Чернота глаз пугает, а в полумраке небольшого ночника лицо кажется острым, почти что хищным. Антон сглатывает и расставляет руки на уровне головы, упираясь в подушку.       — Я не съесть тебя хотел, — заявляет хриплым голосом, на грани слышимости.       — Я знаю, — улыбается Арсений и тоже сглатывает, опуская взгляд на оттопыренные шорты.       — Я не знаю, как вы… Как люди… Я не хочу, чтобы ты меня боялся, — сбивчиво объясняется Антон.       — Всё хорошо, — уверяет Арсений, обвивая шею руками и смыкая за спиной в замок. — Просто говори, что ты хочешь сделать.       Антон, тяжело дыша, кивает, облизывая губы.       — Я хочу сделать с тобой то же самое, что ты делал в бане, — выпаливает без тени смущения.       Арсений едва не задыхается от накатывающего стыда. Пристальные зелёные глаза ждут реакции, и Арсений кротко кивает, притупив взгляд.       — Ещё я хочу облизывать не только твои губы. Я хочу… везде, — с трудом подбирает слова с таким серьёзным лицом, что Арсений едва не прячется в ладонях, в попытке сбежать от прямолинейных заявлений. Более открытого любовника он не встречал и уже никогда не встретит: Антон существует за пределами человеческих парадигм, а потому смущение ему чуждо, как и брезгливость, как и много чего ещё, рождённое под гнётом человеческих условностей.       Антон не дожидается ещё одного согласного кивка и в нетерпении вновь припадает к губам. Жадно, с упоением вылизывает рот, заставляя Арсения содрогаться всем телом. Футболки летят на пол, и они смыкаются — кожа к влажной коже. Антон горячий, как раскалённая сталь, и каждое касание оставляет след, пробирая до мурашек, точно разрядами. Арсений стонет в голос, когда мокрый язык прокладывает дорожку по его груди. Антон на пробу целует сосок и приходит в дикий восторг, облизывая набухающую мягкую кожу. Мужчина под ним — разгорячённый и растрёпанный, дышит тяжело, запускает руки в кудрявые волосы, позволяя над собой всё.       Арсений готов кончить только от одного взгляда, брошенного на него. Тёмные изумруды блестят в свете ночника, искрятся безумным желанием, и безусловным его обожанием. Так на Арсения не смотрели и никогда не будут — он точно знает, потому что это не о мире живых, не от людей. У Антона слюна течёт, как у голодного зверя, он и впрямь хочет укусить, до немоты в скулах и дёснах. Или сделать что-то ещё, но что — не знает. Арсений ему подсказывает и подаётся тазом вперёд, задевая промежность. Антон несдержанно рычит и спускает на нём штаны. Замирает, завороженно рассматривая возбуждённую плоть, словно видит впервые. Арсений уже почти на пределе. Не ждёт ответных действий, а сам стягивает с него шорты, сглатывая вязкую слюну при виде набухшего внушительного члена. Пододвигается повыше, чтобы сравняться, обхватывает оба члена руками, плотно прижимая друг к другу.       — Я хотел облизать, — полу-рычит полу-стонет Антон почти капризно, заходясь крупной дрожью, когда рука Арсения проходит по стволам.       — Ещё успеешь, — уверяет, задыхаясь, и набирает темп, не в силах больше терпеть.       Антон всё же кусает его за шею, больно смыкая челюсть на пике, когда кончает. Силу чувствует в себе такую, что кажется, будто он вот-вот взорвётся. Арсений изливается вместе с ним под какофонию пульсации крови в ушах и жара во всём теле. Возбуждение спадает словно не сразу, ещё долгое время отдаваясь странными разрядами и приятной дрожью во всём теле.       Антон на нём вновь припадает к шее, размеренно и лениво вылизывая, словно извиняясь за укус. Арсений устало улыбается и нежно массирует пальцами кожу на кудрявой голове, пока Антон ниже к животу не спускается. Недолго думая, облизывает языком испачканный в семени живот, заставляя тело покрыться мурашками. Арсений дёргается от неожиданности, приподнимаясь в локтях. У Антона уже стоит, словно не он минутами ранее кончил.       — Антон, я не смогу так сразу… — встревоженно объясняется.       — Я просто хотел облизать, — честно признаётся Антон, ни на чём не настаивая.       Арсений улыбается и обхватывает Домового руками, притягивая обратно на уровень подушки. Антон довольно повинуется и жмётся всем телом, кажется, согласный вообще на всё, что бы ему не предложили.       — Антон, ты знаешь о таком чувстве, как любовь? — аккуратно спрашивает, поглаживая щёку и всматриваясь в глаза.       — Конечно, — уверяет Антон. — Дед и бабка любили друг друга. А я тебя люблю, — просто заявляет, ни на секунду не задумываясь.       Кажется, в потустороннем мире и не подозревают, насколько значимы эти слова для мира живых.       Арсений нежно целует его в лоб, улыбаясь. В полное осознание Антоном этих слов пусть и не верит, но приятное сравнение греет душу — влюблённее людей, чем его бабушка с дедушкой, он не встречал.

***

      Чуть позже Арсений заберёт своего Домового с собой. Получит долгожданную роль, на чём его карьера не закончится, а начнётся.       Антон окончательно очеловечится, помирится с котом, освоит интернет и будет тратить гонорар актёра на сомнительные заказы, которые Арсений будет проверять на своей шкуре, поддавшись убедительным уговорам.       Серёжа со временем тоже привыкнет к новоиспечённому избраннику Арсения и даже перестанет хвататься за сердце, когда тот по привычке будет исчезать.       И будут они жить долго и счастливо. И, как в сказках, умрут в один день.       Но это уже совсем другая история.