Сперма с кровью.

Пунпун очень долго смотрел в окно. Он думал о том, что сейчас Айко со своей бледной кожей и волнистыми волосами, наверное, лежит в каком-нибудь темном и тесном гробу. Думал, как её холодные и окоченевшие руки застыли навсегда, как её хрупкое тельце прикрывает всё то же платье, а затвердевшие ноги (ничего страшного, даже если так), бездвижно заигрывают с незавершённой фантазией. Пунпун думал об этом. Его это определённо возбуждало. - Бог знает, чего ты хочешь, - насмешливое выражение лица, распластавшееся на месте звёздного неба, заставило только лишь недовольно хмыкнуть, но затем незамедлительно заполонило нутро неизбежным принятием. С момента смерти Айко прошло уже часов 12, и Пунпун совсем не знал, что же с ней теперь. А от этого он не мог и перестать думать о ней, хотя, возможно, это уже было привычкой, ведь тем, чтобы о ней думать, он занимался каждый день. Воображение со скоростью света рисовало картину, бесцеремонно возвышая достоинство Одоноэры. "Мёртвое тело Айки в лунном свете такое нежное и недосягаемое", - подумал он, постепенно поддаваясь настроению и расстёгивая ширинку. Он думал о том, как же Танака привлекательна, когда ничего не говорит и совсем не двигается, потому что эта сумасшедшая сучка принадлежит только ему, прямо на этой сырой земле, всё ещё почему-то с верёвкой на шее, с этим печальным выражением лица, пускай её глаза и невозможно было разглядеть, это было не нужно для того, чтобы всё понять. Её окоченевшая рука так приятно резонирует со стояком. Онодэра медленно поднимает её голову и с усилиями раздвигает рукой фиолетовые потрескавшиеся губы, засовывая в холодный сухой рот два пальца: "Я такой непристойный.... Так не пойдёт, здесь слишком мертво." Пунпун целует её, щедро одаривая слюной, но не в силах остановиться, продолжает играться внутри еле поддающейся ласкам челюсти, трепетно исследуя руками ледяное тело. И когда эрекция становится уже невыносимой, Пунпун подносит свою головку к дырочке, потираясь о трусики. "Ох, Айко. Айко. Айко, Айко, Айко", - Онодэра медленно входит, ни капли не смущаясь оттого, что получается у него с трудом: "Айко, теперь я смотрю только на тебя. Я всегда смотрю... Только на тебя, как ты и хотела. Я прощаю тебя за то, что ты не можешь на меня посмотреть, потому что на самом деле, мне кажется, теперь у меня очень много глаз, и я посмотрю на тебя каждым из них."