Заставь меня плакать

Драконы — существа древние, великие и гордые. Это заложено в них самих. Это инстинкт. Поэтому эмоции для них — это нечто слабое, а чувства — что-то бесполезное. Так было с самого начала. Поэтому ощутить, почувствовать что-то уже крайне трудно. Практически невозможно. Практически. Нёвиллет разбирает документы, сидя в своём кабинете. За окном сияет солнце, и Фонтейн живёт в своём ритме. Прохладные серые глаза равнодушно скользят по строкам. Нёвиллет вздыхает, откладывает документ. И закрывает глаза. За окном темнеет, тучи тут же смыкаются над городом, и по подоконнику начинают барабанить первые капли дождя. Он ощущает странное чувство в груди — ноющую боль, которая со временем не исчезает, а лишь затухает, но всё равно остаётся, будто плохо затянувшийся шрам. И болит, тянет, душит. Нёвиллет давно изучает людей, их привычки, их поведение. И знает, что в таких случаях они плачут. Горько, не переставая, захлёбываясь слезами, а потом чувствуют себя лучше. Они могут дать волю эмоциям. А он? Нёвиллет открывает глаза, и они чистые, прозрачные, словно кусок волшебного хрусталя. Бесчувственные. Верховный судья касается своих щёк. Сухо. И хмыкает, вставая из-за стола и быстро выходя из кабинета. *** Фонтейн в слезах. Прохожие бегут, спасаются от непогоды под зонтиками, под крышами, кто-то просто держит над головой газету. И улицы пустеют. Жизнь исчезает с них, оставляя лишь остатки своего существования. И посередине этой застывшей улицы идёт Верховный судья широким, уверенным шагом. Вода пропитывает его одежду, делает тяжёлыми волосы и течёт тонкими линиями по лицу. Но это не те слёзы, которые он ищет. — Гидро дракон, гидро дракон, не плачь! ‒ слышится где-то, а Нёвиллет может только отвести взгляд. Если бы он только мог. Он останавливается напротив одной из дверей и стучит. С другой стороны слышится ворчание, глухой шум и вскоре — скрип ключа. Ризли показывается из-за двери лохматый, без своего повседневного костюма, а только в домашней чёрной футболке и штанах и хмурится, почёсывая затылок: — Кто же такой упорный, чтобы в непогоду… Но договорить не дают. Нёвиллет шагает к нему и кладёт руку на его ладонь, чуть поглаживая, заставляя отступить назад и впустить его в комнату. Дверь захлопывается. — Верховный судья? ‒ слышится удивление в голосе, но Нёвиллету уже всё равно. — Заставь меня плакать. И плавным движением хватает его за воротник, притягивая и напористо целуя. Ризли удивлённо распахивает глаза и немного отступает, чувствуя, как начинают гореть губы от настойчивого поцелуя. Смотрит в окно и наконец понимает. Дождь. И расслабляется, кладя ладони на холодные щёки и притягивая к себе, углубляя поцелуй, позволяя Верховному судье выплеснуть накопившиеся эмоции, искусать его губы в кровь своими маленькими клычками. Ризли рывком снимает с себя футболку, тянется к вороту Верховного судьи, пытаясь снять дурацкий платок — вообще всю эту дурацкую одежду. В обычное время Нёвиллет бы сказал ему: «Тише, помедленнее, не торопись». Но сейчас он распалён больше него, нуждается сильнее, поэтому тоже хватается за платок, срывает, избавляется от верхней одежды, которая так некрасиво падает на пол. Потом. Всё потом. И тянется, тянется, тянется за поцелуями, укусами, к чужим рукам, голосу, теплу, будто к спасательному кругу. И Ризли позволяет. Подхватывает, обнимает, крепко держит в своих руках, не давая утонуть в собственных непонятных чувствах. И падает на кровать, утягивая за собой, позволяя лечь сверху, но всё ещё покрывая поцелуями лицо. Нёвиллет тяжело дышит. Они обнажены, касаются кожа к коже. Хочешь — будешь ближе, в самой груди. У Ризли тоже серые глаза, но похожи они больше на океан во время шторма — тёмный, бурлящий, опасный. Того и гляди затянет в свои глубины. А напротив — глаза Нёвиллета. Такие прозрачные, почти бездушные, с красивой фиалковой каймой, в которой смешиваются холодные цвета. Это цвет острого клинка, в лезвии которого отражается пасмурное небо. Ризли кладёт ладонь на его щёку и гладит большим пальцем местечко под глазом. Мягко, чувственно, нежно. И чувствует. Влажно. Крупные капли скатываются вниз. Тихо, бесшумно, незаметно. Лицо остаётся таким же безучастным, и если бы не слёзы, то было бы невозможно понять. Только глаза. Уже не равнодушные — в них рассеяна печаль. — Ты чувствуешь. Ризли смотрит на него, а внутри что-то тягуче давит. Он лишь инструмент в руках этого дракона. Лишь способ выплеснуть накопившиеся эмоции. Но почему-то каждый раз, когда они встречаются, Ризли тоже… Тоже чувствует. Нёвиллет кивает и закрывает глаза. Крупные капли падают на щёки Ризли, и ему тоже кажется, что он плачет. И Нёвиллет позволяет себя перевернуть. Его тело — прекрасно. Идеально высеченная статуя из плоти и крови. Прекрасное создание, спустившееся в бренный мир. Дракон, лежащий на чёрных шёлковых простынях, словно самый драгоценный экспонат этого жалкого жилища. Сердце заходится в непонятном ритме, и Ризли следует внезапному желанию коснуться каждого сантиметра этого тела: языком, губами — неважно. И поэтому склоняется и следует дорожкой мелких поцелуев по бедру, чувствуя, как дрожит под ним прекрасное тело, как тихо всхлипывает гордый дракон. Ведёт ладонями по изгибам талии и сжимает в своих руках, а дракон шумно вздыхает и просит: — Быстрее… Быстрее… Быстрее… А Ризли повинуется, чтобы наутро не лишиться головы. Размазывает по уже болезненно возбуждённому члену смазку, раздвигает стройные ноги и пристраивается к нежно-розовой дырочке тихо стонущего дракона. И входит. Чуть-чуть, чтобы Нёвиллет смог привыкнуть, но тот обвивает ногами его талию и с силой тянет на себя. Заставляя войти глубже, больше. — Не сдерживайся, ‒ шипит тихонько, от чего Ризли кажется, будто он сходит с ума. Он знает. Он знает, просто… И входит на всю длину, начиная размашисто двигаться во влажной глубине, чтобы всё хлюпало, влажно звучало, и раздавались звонкие хлопки кожи о кожу. А сам держит стройные ноги, раздвигает сильнее и подстраивает Нёвиллета под свою позу, под свой ритм, пресекая все его попытки приблизиться, оставляя ему лишь возможность громко стонать. И плакать. Это Нёвиллету и нужно. Слёзы текут по его лицу не переставая, закрывая обзор, делая всё вокруг влажным. Он не видит ни Ризли, ни комнаты, ни себя — ничего. И чувствует лишь, как становится трудно дышать, как грудную клетку переламывает от рыданий и как горло тихо хрипит от всхлипов, от стонов. Но чувствует. Чувствует, как вырываются наружу все накопленные эмоции, как внутри становится легче и как раздирающее душу удовольствие обжигающими волнами прокатывается по телу. Чувствует, как твёрдый член входит в него снова и снова, как проезжается по нужной точке и как плотно заполняет его. Просто восхитительно заполняет. Чувствует, как горячие ладони обнимают его — взмокшего, некрасивого, в слезах, но всё равно обнимают, а губы сцеловывают текущие слёзы, и слышит, как на ухо что-то шепчут. Что-то наверняка глупо-утешающее. Ему, Верховному судье, Гидро дракону. Но именно этого не хватало. Нёвиллет тянет руки к нему, а Ризли перехватывает их и смыкает над его головой, обездвиживая, ослабляя, оставляя только принимать: его страсть, его нежность, его слабость. И Нёвиллет тихо стонет, чувствуя, как Ризли ускоряет движения, входит глубже, резче, заставляя выгибаться и кусать губы. И чувствует, как внутри поднимается что-то невероятное. Ощущение, которое переламывает, убивает, спасает. Нёвиллет выгибается в спине и тихо рычит, кончая себе на живот. И открывает глаза. Неземные, невероятные, волшебные. Пронзительно голубые, нечеловеческие, опасные. Но всё такие же пасмурные. Но не печальные. Удовлетворённые. Ризли сглатывает и запрокидывает голову, приоткрывая в безмолвном стоне рот и выходя из тела, изливаясь на молочные бёдра. *** Ризли лежит под чёрным покрывалом, подперев голову рукой и наблюдая, как одевается глубокоуважаемый Верховный судья. Теперь всё такой же равнодушный, бесчувственный. — Идёшь дальше работать? ‒ спрашивает Ризли. И Нёвиллет кивает. — Накопилось слишком много дел. Нужно успеть к вечеру. Конечно, ведь то, за чем ты приходил, уже получил. Это обидно. Ризли хмурится, но не может ничего сказать. Они сами установили правила этого договора. Верховному судье нужны слёзы и молчание, а ему — отдых и компания. Тогда почему же… Почему сейчас ему противна даже мысль об этом? Нёвиллет кинул взгляд на лежащего Ризли. И всё-таки красивое у главного надзирателя тело. Нёвиллет видит его взрывную форму, даже если она скрыта под чёрным покрывалом. И отводит пылающий взгляд. Пора идти. Он не оборачиваясь подходит к двери и останавливается. — До свидания, ‒ спокойно произносит он, а пальцы на ручке двери почему-то дрожат. — До свидания, ‒ вторит ему Ризли. Конечно, ты ещё придёшь. А я как всегда буду ждать тебя. Слышится скрип двери. Но она не захлопывается. Нёвиллет поворачивает голову и спустя долгое время произносит: — Как насчёт сходить завтра в ресторан? Ризли удивлённо поднимает брови, а затем усмехается: — Как я могу отказаться. Возможно, они наконец сдвинулись с мёртвой точки.