Волосы цвета заката

— Правила простые: задаем вопросы по очереди. Не хочется отвечать — пьешь. — Кто первый заснет — тот будет должен. Карсейн нахмурился, прикидывая в голове шансы на победу, а после уверенно кивнул, доставая два маленьких стаканчика, которые точно не были предназначены для алкоголя, и сам алкоголь. Не была она похожа на сильного противника в выпивке. Аристия же молча наблюдала за его действиями. Последние лучи солнца красиво игрались с его такими же огненно-красными волосами, не давая отвести взгляд; заставляя будто загипнотизированной смотреть, как чуть длинные пряди падают на его глаза, из-за чего Карсейн смешно дул на них, пытаясь убрать с лица, ибо руки были заняты. Она была без понятия, зачем вообще согласилась на все это. Аристия мало того, что не знала, сколько в нее этого «чудесного» напитка влезет, так еще и вообще не разбиралась в этих всех сортах. Ей не до выпивки как-то было. Все силы забирали тренировки, после которых она хотела оказаться под землей или же уснуть и не проснуться. Листья дерева, под которым они и разместились, качались от прохладного ветра. Отсюда открывался просто прекрасный вид на закат. А толстые корни послужили для них заменой стульев. Не аристократично, но сойдет. Просторная поляна на вершине холмика, которая, казалось, была чем-то отдельным от этого мира. Будто человечество еще не успело испортить эту красоту. Будь Аристия художником, на многих ее картинах точно было бы запечатлено это волшебное место. Несколько одиноко растущих деревьев, которые наверняка старше их самих, и импровизированный прудик недалеко, с кристально чистой водой, отражающей днем красивые облака, а ночью блестящие звезды. Там было даже несколько рыбок, которых она всегда кормила. Это было ее любимое место, куда она приходила каждый раз после трудного дня. Да и само здание их академии находилось недалеко, где-то в тридцати минутах ходьбы. Скажи ей кто-нибудь несколько часов назад, что она сегодня будет сидеть в своем маленьком укромном месте — ставшем уже настолько родным, что Аристия считала его домом — о котором никто по сути не знает, с человеком, которого от всей души ненавидит и будет вместе с ним распивать алкоголь, она проткнула бы его тренировочной рапирой и сказала бы тренеру, что все так и было задумано. Да она скорее поверила бы в то, что ее мать восстала из мертвых. Лицо украсила совсем не радостная усмешка, которую она быстро подавила, возвращая маску безразличности. Мысленно дав себе пощечину, Аристия наконец обратила внимание на протянутую к ней руку с наполненным до верха красным вином стаканом. — Попрошу в свои мысли не уходить, Госпожа Моник. Собственная фамилия резанула уши, то ли из-за интонации, с которой он ее произнес, то ли еще чего-то, но она лишь хмыкнула и осторожно взяла стакан, пытаясь не пролить на себя ни капли и не испачкаться. Хотя куда уже, от них за километр потом воняет. И он, и она притащились сюда сразу после тренировок. Самым лучшим вариантом было бы, вернись она обратно в общежитие и прими душ, но до этого видимо еще далеко. Дул прохладный ветер, что было удивительным явлением, если учитывать, насколько лето этого года выдалось жарким, принося ей неземное удовольствие. Хоть сейчас и проходили последние дни лета, но все равно, холодно становилось только начиная с середины осени. Хотелось просто закрыть глаза, подставив лицо этому ветру и наслаждаться спокойствием, царящим тут. Хотелось забыться. Среди этих облаков, проплывающих над ними; среди этих ярко-зеленых листьев, шелестящих над ними. Упасть на землю каплями дождя летом и снегом зимой, улететь за ветром опавшими листьями осенью, а потом снова стать маленькой листвой, только-только вырастающей весной. Но она забывалась в тяжелых тренировках, после которых тряслись руки и ноги, после которых было невозможно произнести хотя бы несколько слов из-за усталости. Она отчаянно убегала от реальности к себе на эту поляну после тренировок, чтобы потом снова забыться в них, практикуя в одиночку все выученные движения и атаки. Чтобы быть идеальной. — Э-э-эй, вернись на зе-е-емлю. Вечная усмешка на красивом лице и не угасающая энергия в голубых, как летнее небо, глазах. На этой поляне сейчас сидел идеальный человек. И им она отнюдь не была. — Пытаюсь хоть как-то успокоиться свое желание побить тебя. — Да что-то у тебя до сих пор не получалось. Несколько капель она все же пролила. — Получится, вот увидишь. Карсейн уже хотел было открыть рот для очередной издевки, но почему-то передумал и стал лишь молча изучать ее взглядом. Волосы, будто серебро, когда на них попадали лучи садящегося солнца, еще сильнее напоминали драгоценность. Но ему они напоминали отнюдь не серебро, которое всегда служило бесполезным украшением, а сталь меча. Она сама была как меч. Временами немного туповатая, но это было исправимо. Янтарные глаза, остающиеся спокойными и безразличными в любой ситуации, горели нетушимым огнем во время тренировок. Да так, что Карсейн чуть ли не пропускал удары, залипая на них. Он видел в ней огромный потенциал; она точно должна была стать самым лучшим фехтовальщиком. Пройди некоторое время и возможно, она обогнала бы даже его. Но что-то ей не давало этого сделать вот как уже третий год обучения. Может какие-то ее собственные проблемы являлись причиной ее тормоза, Карсейн не вникал. И вот третий год они воевали, скрепя зубами, вкладывая в удары больше силы, чем нужно и пуская в спину друг друга издевательские слова. — Наша Госпожа хоть пила когда нибудь? Снова вскольз брошенная издевка и прищуренные голубые глаза, ожидающие ее реакцию. Аристия могла бы притвориться, что да, пила, но зачем? — Нет. Лицо Карсейна вытягивается в удивлении, словно он не понимал, как можно было не пропускать хотя бы один стаканчик за все эти годы. — Да ты видимо не только «Холодная Королева», но и хорошая девочка. — Рада, что ношу именно это прозвище, а не «Тупая морковка». Их нельзя было оставлять одних. То, что они уже не вцепились друг другу в глотки как обезумевшие псы уже является поводом для шока. Если бы тренер увидел их, сидящих тихо и без ссор, то упал бы в обморок. Но Аристия словила себя на мысли, что именно его общество помогает ей избавиться от навязчивых и ненужных мыслей, от которых она так старалась сбежать. — Ладно-ладно, все. Ты первая начинаешь. — Решил джентльменом побыть? Губы ее дрогнули в подобии усмешки, которую она решила не давить. Видеть всегда вырывающегося вперед Карсейна, говорящего «Ты первая», было... непривычно. — Решил хоть где-то фору тебе дать. Аристию с детства обучали прятать настоящие эмоции за маской безразличия. И эта маска настолько уже вьелась в лицо, что стала ее частью, которую никак не убрать. И это безразличие ей самой нравилась. Но почему-то именно этому человеку, сидящему рядом, всегда удавалось выводить ее на эмоции. Зачастую это были гнев, обида и желание почистить полы его красивой шевелюрой. Почему-то она вспоминала их первую встречу. — Почему ты вообще предложил эту затею, если на дух меня не переносишь? Карсейн казалось, вроде и был готов к этому вопросу, а вроде и нет. Он минуту молчал, просто буравя взглядом стакан с вином, будто думая, отвечать или нет. Вздохнул, растрепал волосы свободной рукой и облокотился спиной на дерево. — Ты выглядела жалкой и меня это бесит. — В каком смысле? Но на это он лишь повел плечами, не собираясь давать более подробный ответ, считая, что и этого достаточно. Или же, он сам не знал. — Моя очередь задавать вопрос. Бесит. Как же он бесит. — Отец всегда говорит мне, что у человека должна быть причина, по которой он держит оружие в руке, иначе это самое оружие потом проткнет его самого. Аристия была хорошо знакома с верхушками высшего общества, ибо сама была его частью. Поэтому она знала и его отца тоже, и если честно, восхищалась им, как восхищалась и своим отцом тоже. В детстве она несколько раз посещала их поместье из-за отца, так как у него были некоторые дела там, и так же виделась и с Мистером Аркинтом, и с Миссис Эрнией. И она до сих пор помнит те советы, данные ей маленькой. Аристия хранит эти теплые слова где-то внутри, защищая их от своих же темный и навязчивых мыслей. — Не понимаю в чем заключается твой вопрос. Она отвела от него взгляд, снова наблюдая за уже почти севшим солнцем и окрашенным в яркие цвета горизонтом. — Почему ты держишь оружие в руках? Она хотела поднять стакан и выпить содержимое, но лишь пролила все из-за дрогнувших рук. Аристия ненавидела его. Так сильно, что при каждой встрече хотелось ударить его по веселой роже. Ненавидела за то, что он видит ее слабость. Что он видит в ней слабость. Пока другие видят холодную и безразличную сталь. Ненавидела за то, что ему каким-то чудом всегда удавалось покопатся внутри нее, наплевав на все те стены, которые она построила, чтобы отгородиться от всех и сосредоточиться на нужном. Ненавидела его за то, что он всегда бил в ее слабое место, без разницы словами или ударами. Она могла просто попросить его налить ещё и выпить, но почему-то она не могла. Карсейн же просто молча наблюдал за сменами эмоций на ее лице. Он не понимал ее. Как парнишка, который с детства мечтал стать самым лучшим фехтовальщиком в мире, он очень ценил все, что связано с фехтованием и чуть ли не до потери сознания был готов тренироваться каждый день, только чтобы достичь своей цели, мечты, которой горел и жил. Существовал. А она? Вся такая холодная, отчужденная, безразличная ко всему. Сперва он не полюбил ее из-за того, что считал Моник очередной девочкой, которая хочет быть «Не как все» и поэтому начала учиться фехтованию. Есть разница между человеком, который каким-то делом горит и между человеком, для которого это дело ничего не значит и он занимается ею просто так. А после же он правда начал замечать в ней талант. Карсейн понял, что вот эта беловолосая девушка не просто очередная «не такая» и понимает все. Но он по прежнему не видел в ней хоть какой-то огонек. То, чем она горела бы. Он видел лишь потребность стать самой лучшей среди лучших. Аристия будто пыталась доказать кому-то, может самой себе, что вот, она не жалкая. Будто ей с детства в голову впихивали, что она должна быть лучшей во всем. Карсейн понимал, что по сути без всякой причины поставил на нее клеймо врага, понимал, что вот эту бессмысленную войну между ними спровоцировал он сам, причем с первой же встречи. Его даже мать предупреждала, говорила, что он перебарщивает. Но ему, ставящему фехтование выше всего на свете, было тошно от нее. — Нечего ответить, да? — Заткнись. Снова колкая усмешка и очередная издевка. — А ведь такой талант пропадает... Он не успевает среагировать, как его грубо хватают за плечи и впечатывают в дерево. Стакан с вином был благополучно откинут куда-то в сторону. Карсейн не реагирует. — Я сказала заткнись! Он лишь замирает. Замирает, в кои то веки не найдя что сказать и просто лишившись возможности двигаться. В янтарных глазах напротив бушевала буря. Она обрывисто дышала и сжимала его плечи так сильно, что завтра там точно будут красоваться синяки. Аристия еле сдерживала себя, чтобы не ударить его. Хотя куда там сдерживала. Ему всегда удавалось выводить ее из себя. Но Карсейн никогда не видел как она плачет. — Ты ничего не знаешь! То ли день сегодня был трудным, то ли накопилось многое, но сейчас Моник чувствовала себя маленькой девочкой, которая готова расплакаться от мелочи. Аристия, которая гордилась своей маской, сейчас была готова позорно разрыдатся от переполняющей ее обиды. — Ты не знаешь ничерта обо мне и моей жизни, так какого черта ты прилип, Карсейн?! Совсем незнакомый человек, даже враг. Так почему именно ему удается всегда выводить ее на эмоции; всего лишь несколькими жалкими словами заставляет разразиться бурю внутри нее. Единственное, чем она гордилась, это умение всегда и при любой ситуации сохранять лицо. А он все еще смотрел на нее с широко раскрытыми глазами, будто не мог поверить, что вот, наконец вывел ее на слезы. Ты же этого хотел? Хотел же? Так где же твоя победная ухмылка? Глубокий выдох и снова стеклянные глаза. Будто по щелчку пальца все высохло. Она отпустила его плечи и вытерев дорожку от слез, схватила бутылку и заново налила вино. После уселась обратно на свое место и взяв свой стакан, залпом выпила содержимое. — Моя очередь. Это уже превратилось в автоматическую функцию организма. Она мысленно щелкала пальцами и снова укутывалась в свое одеяло холода. — Почему ты меня ненавидишь? Честно говоря, ей всегда было плевать на то, что люди чувствуют по отношению к ней. Восхищение или зависть, плевать. И даже когда ей в лицо плевались ядом, ее это ни капли не трогало. Люди были такими. Они испытывают как и негативные, так и положительные эмоции. Кто-то выпускает их в тренировках, а кто-то на людей. Поэтому ей было плевать. Она никогда не брала ни чьи слова близко к сердцу. Но почему-то именно ему всегда удавалось дотронуться до того маленького и обиженного на весь мир ребенка внутри. Почему-то ему удавалось. Карсейн покачал головой, приходя в себя и уставился на последние лучи солнца, которые игрались на листьях деревьев. Он больше не был тем веселым и «вечно на позитиве» мальчиком. Глаза задумчиво прищуренные, губы сжатые; казалось, он все ещё был в недоумении и не знал как ответить. Сегодня она увидела на его лицо слишком много эмоций. А ведь от силы всего пол часа прошло. — И не смей говорить что это не так. Он фыркает, но продолжает молчать. Аристия приняла бы это за нет, но он все так же сидел, не притрагиваясь к стакану. — Нечего ответить, да? Она усмехается, наблюдая за тем, как он ещё сильнее кусает губы. — Потому что ты зря тратишь свой талант, зацикливаясь на каких-то там своих внутренних проблемах. — Он двумя пальцами рисует в воздухе кавычки и наконец поворачивает голову в ее сторону, — А меня бесят люди, которые занимаются чем-то только из-за желания доказать кому-то, что он чего-то да стоит. Ты будто обиженный младенец, так и кричащий «Обратите на меня внимание, я такой молодец!». Повисло молчание. Солнце уже зашло за горизонт, а ветер стал сильнее, обдувая их и заставляя поеживатся. Одежда хоть и высохла почти, но все равно продолжала липнуть к телу. Волосы тоже были в беспорядке, а тело после тяжелых тренировок теперь давало о себе знать и начинало ныть беспощадно. На горизонте начали появляться первые звезды, а под тенью дерева теперь они совсем не были видны. Ей нечего было сказать. Потому что он говорил правду. Все эти годы, все эти месяцы и дни она старалась быть идеальной. И не из-за того, что сама этого хотела. Она не знала, когда началась эта гонка за совершенством. Может год назад, может три, когда она и поступила сюда, а может вообще в детстве, когда ей мягко намекнули, что она виновата в смерти собственной матери. Моник не злилась на его последние слова, как бы странно это не было. Они не вызвали никакую реакцию. Лишь разрушили те стены окончательно. Которых она строила, лишь бы как-то унять чувство пустоты внутри. Она хмыкнула и поджала к себе ноги, обнимая их руками. — Моя очередь. Карсейн выдохнул, успокаиваясь после своей гневной тирады. Он даже чуть не извинился, но она вроде была в порядке, поэтому промолчал. Ему в принципе было сложно извиняться, а тут еще и перед ней... Волосы ее в тени все еще будто блестели и напоминали серебро. Сталь. А его волосы наверняка были сейчас цвета засохшего крови. Многие так говорили, хотя он сам никогда не обращал внимание на это. Он же был одержим идеей стать самым лучшим фехтовальщиком, до других дела как-то не было. Но что его и интересовало... — Почему ты вообще пошла в академию, если не хотела этим заниматься или занимаешься не для себя? Сомневаюсь, что Госпожу Моник хоть кто-то смог бы заставить делать что-то против собственной воли. Он не понимал, почему она вообще держит тренировочную рапиру, если не желала этого и почему так яростно старается вырваться вперед и стать первой в списке лучших. — Потому что я «младенец, кричащий, чтобы на него обратили внимание». В голосе было слишком много иронии. А ведь он попал прямо в точку. — И чье же внимание так отчаянно хочет заполучить наша госпожа? Она усмехнулась. — Это вроде второй вопрос? — Ты ответила слишком уклончиво, поэтому я лишь уточняю. В голове будто хором играл его вопрос, а перед глазами автоматом создавался силуэт человека, ради чьего внимания она пахала каждый день. Каждый день вставала раньше солнца и отдавалась целиком и полностью тренировкам, забывая даже о еде. Лишь бы заслужить хотя бы простое «Молодец». — Ради отца. — Что?.. — Карсейн снова удивлённо уставился на нее. — Я ответила. Он уже хотел было снова открыть рот, но прикусил губы, ведь она права. Они не обсуждали каким конкретно должен быть ответ. Ради отца. Он не вникал в подробности того, как они живут, но насколько он знал, у них были не самые худшие отношения. По крайней мере на публике и всяких там светских мероприятиях они не выглядели так, будто втихаря ненавидели друг друга. Да и Карсейн несколько раз становился свидетелем того, как Мистер Кейран защищал честь и репутацию своей дочери, не позволяя каким-то обнаглевшим людям оскорблять ее. Поэтому он не думал, что у них были плохие отношения. Ведь будь так, его отец тоже что-то сказал бы про это, ведь они же с ним давние друзья, причем очень даже близкие. Он не знал, что хотел услышать, когда задавал этот вопрос, но точно не это. Поэтому был немного в ступоре. Аристия стянула резинку и растрепала свои волосы. Он помнил, что у нее раньше были очень длинные волосы. А сейчас же до плеч. На вопросы других она отвечала, что длинные волосы помешали бы во время тренировок. — Твои успехи в фехтовании, что скажешь, это все благодаря таланту, который был у тебя якобы с рождения? Спроси у нее кто-то, почему она продолжает в этом участвовать, то она не смогла бы ответить. Ну, даже несмотря на ненависть, ее всегда интересовала его техниха фехтования. Благодаря этой ненависти и их частым стычкам, она многому научилась. — Звучит как оскорбление. На это она посчитала не нужным отвечать. — Многое благодаря моему отцу. Это он впервые подарил мне, пусть и деревянный, но меч, и научил правильно его держать. — Он сам не замечал, как его глаза начинали красиво блестеть, когда он рассказывал про своего отца. Будто он гордился, что такой человек является его родителем. — Да и, я часто сбегал тайком в наш сад, где он и тренировался, и наблюдал за ним. Его движения, его техника — все было настолько зачаровывающим, что я поклялся стать таким же крутым как он. Он широко улыбнулся воспоминаниям. Как мать его ругала, когда он приходил обратно с помятой одеждой и грязными коленами. Как он потом снова сбегал и снова прятался за кустом, пока отец тренировался. Временами они даже устраивали шуточные спарринги с Кейраном. Они конечно же замечали его присутствие, но притворялись, что нет. А после на свое восьмилетие он получил свой первый меч с красивом узором на рукояти. Хоть сейчас он и вырос, но все равно хранил его в своей комнате в родном поместье. Аристия завидовала. — Вот знаешь, ты вся из себя такая холодная, будто вышла из сказки про ледяную королеву... Он потянулся, расслабляясь. Будто не они минуту назад быди готовы придушить друг друга и будто не они являлись друг другу врагами. — И в чем же заключается твой вопрос? Вопросительно подняв брови, она опустошила свой стакан и налила ещё. Конечно, вопрос задан не был, да и, выпила она не из-за того, что хотела пропустить вопрос. Просто захотелось. Зажмурившись, Аристия покачала головой, сразу же почувствовав легкое головокружение. Черт, а пить то она действительно не умеет. — А ты любила? Вопрос конечно был неожиданным, но она не сильно удивилась. — Конечно. Воспоминания о Руфелисе все еще хранились как самые лучшие, в сердце. Хоть с ним и произошло много чего, но вспоминать о днях, когда они ночами переписывались и проводили время вместе, она будет с улыбкой. Хоть внутри все равно что-то непонятно колется. Было слышно лишь тихое шелестение листьев и журчание воды неподалеку. Звезды медленно показывались на ночном небе. Они сидели тут наверное уже часа два, не меньше. Большое время молчали, задавали вопросы и закидывали друг друга колкими шутками, устраивая эмоциональные качели не хуже американских горок. Вдалеке были видны огни от уличных фонарей, которые вечером выглядели еще выше и еще красивее. Из-за того, что полянач на которой они и разместились, находилась на легкой возвышенности, отсюда ночью открывался просто прекрасный вид на город. Но признаться честно, им обоим по душе была больше природа, чем высокие и величественные здания. Аристия поймала себя на мысли, что, пусть она несколько часов назад и желала убить его, а труп закопать в этой самой поляне, сейчас она чувствовала себя отдохнувшей. Как давно она себя так не чувствовала? Как давно ей не нужно было давить все эмоции и как давно она не была просто собой? Вредной девчулей, которая разбрасывается колкостями не хуже сидевшего рядом человека. Она обязательно продолжит кидать убийственные взгляды на него во время тренировок и будет стараться сломать ему какие-то конечности, случайно. Но сейчас можно ненадолго забыть о его ужасном характере. Карсейн, казалось, за эти два часа переосмысливший многое, молча поднял стакан, ударяя о ее, и несколькими глотками выпил все. Бутылка тоже опустела. И в этой уютной тишине раздался его тихий голос, почти даже шепот: — А тебя любили? Аристия как подняла стакан, чтобы выпить, так и замерла. Что? В голове резко становится пусто. Все воспоминания пропадают, все обидные слова, все варианты как ответить на этот тупой — тупой же? — пропадают. Она отчаянно пытается что-то накопать, но... Ничего. Она вспоминает проведенные шестнадцать лет жизни в особняке Моник, с отцом и слугами. Вспоминает, как каждый второй косо пялился на нее, как в уголках шептались о том, чтобы она лучше не рождалась, что отняла у них горячо любимую госпожу. Моник видела портрет — в кабинете своего отца — женщины, подарившей ей жизнь взамен за свою. Она была невероятно красивой, словно богиня, спустившаяся с небес. Никто пакости ей не делал, все строго выполняли свои обязанности. Не посмели бы. Господин Кейран такого не потерпил бы. Но и на этом его «забота» заканчивалась. Она пытается вспомнить, смотрел ли он на нее когда нибудь больше двух секунд. Хвалил ли когда-то за достижения в учебе, интересовался ли ее жизнью вообще. Ничего. Каждый день просыпаться с мыслью, что сегодня будет так же. Будет холодно. Каждый день открывать глаза, морально готовясь на занятия с репетиторами, лучшими из лучших и учащие разному. Слишком многому. Аристия сама настояла на том, чтобы ей добавили еще репетиторов. Хотела занять все свое свободное время. Кейран тогда секунду поколебался, предположительно размышляя о том, не скончается ли ее дочь раньше времени, и после бросил сухое «Делай как посчитаешь нужным». Она не училась в школе, как ее ровестники. Ни в простых, ни в тех, в которых учились дети только из богатых семей. Кейран на это тоже ничего не говорил. Он вообще не контролировал ее жизнь. Ему было плевать на то, чем там его дочь занимается и как у нее дела, он наоборот пытался забыть о ее существовании. Как-то она не появлялась домой три дня, но никто за ней так и не приходил, никто не писал с беспокойством или приказом возвращаться домой. Будто никто и не заметил ее отсутствия. И именно после этого она решила уехать в академию. Ее не избивали, не гнобили, не издевались и ничего плохого ей в принципе не делали. Но и не любили. Аристия, когда была намного младше, пошла вместе с отцом в гости к его близкому другу, Господину Ласс. И там было тепло. Этот мужчина, которого она видела только когда он приезжал в их особняк и к которому она подходила чтобы чисто поздороваться как подобает этикету, относился к ней так тепло, будто к собственному ребенку. Она не знала, что так вообще возможно, вот так вот брать и широко — искренне — улыбаться незнакомому человеку. Со слугами было точно так же. И нет, никто из них не фальшивил, Аристия хорошо могла отличать кто притворяется, а кто нет. Пока ее отец и Мистер Аркинт обсуждали свои дела, оставшиеся с ней несколько слуг обращались с ней так по родному, что маленькая Аристия просто не знала как себя вести. Старший сын Аркинта любезно провел ей экскурсию по поместью и саду, а Миссис Эрния, хоть и не встречала ее с милой улыбкой и все время размахивала веером, смотря на нее странным взглядом, но вела себя с ней намного лучше, чем кто либо в поместье Моник. Это все так сильно поразило десятилетнюю Моник, что по приходу домой она заперлась на весь оставшийся день в своей комнате, не пуская ни служанок ни репетиторов. — Эй... Она приходит в себя только когда ее осторожно хватают за плечо. И Аристия, вспомнив вопрос, медленно качает головой. На большее сейчас она не была способна. Карсейн наконец понимает. И себя, и ее. Эти несколько минут молчания он неотрывно наблюдал за сменяющими друг друга эмоциями на ее лице, смотрел как янтарные глаза становятся то стеклянные, то наполняются влагой. И Карсейн наконец видит в ней не «Холодную Королеву», не «Дурочку, жаждущую внимания», а лишь сломанного ребенка, которому просто не хватило заботы. А ведь он помнил, какой она была, когда изредка приезжала к ним в поместье. Маленькая и худая девочка, в слишком серьезном для ребенка платье, без всяких бантиков и цветочков, без украшений яркого цвета и без каких либо игрушек. Но он тогда лишь предпочел пожать плечами и поскорее забыть об этой странной девочке, подумав, что таким образом она лишь старается походить на своего отца. Он ведь сам хотел быть как свой отец. Непонятно откуда взявшаяся ненависть и раздражение по отношению к ней резко утихает. И заменяется чем-то другим. Он, сам не понимая зачем это делает, тихо наклоняется к ней, почти касаясь лбом ее лба. Осторожно дотрагивается до ее ладони, все еще держащую стакан с невыпитым вином, и отодвигает в сторону, мысленно замечая, что та была ледяной. Чего еще ожидать, прохладный ветер был уже не просто прохладным. Он ставит стакан куда-то, покрепче хватает ее ладони и сжимает в своих, пытаясь таким образом передать тепло. Так и замирает, боясь поднять взгляд. Лишь на несколько секунд. Выдыхает и смотрит в широко раскрытые янтарные глаза, в которых бушевали, казалось бы, все эмоции за раз. А сама Моник боялась сделать хоть какое-то движение. Даже дышать разучилась. Он был так близко, что мог посчитать ее ресницы. Глаза ее бегали из стороны в сторону, не зная что делать и куда себя деть. Она не отвечала. Как и не отталкивала. И Карсейн наклоняется сильнее, оставляя легкий, почти что невесомый поцелуй на ее губах. По детски наивный и простой. Они обязательно продолжат пытаться прибить друг друга во время тренировок и обязательно будут кидаться в спину колкостями. Но сейчас Карсейн предпочтёт потянуть ее за руку и поднять наконец с уже не теплой травы, чтобы она не отморозила себе что нибудь, и отправиться в общежитие.