Благодать в желаниях
22 августа 2023 г. в 09:00
Положительный ответ — то, в чём он сейчас так нуждался, ради чего готов был в отчаянии пасть перед ним, ползти на коленях, только бы обрести возможность внимать словам о прощении, о лжи, о том, что было в нём когда-то.
— Скажи мне, artista…
Судно реялось по бездонной мгле океана, пока волны бились об деревянный каркас корабля. Безжалостно, точно из всех грешников именно он был избран для ниспровержения в беспросветное дно. Туда, где единственно его ждали.
— Ты видишь во мне… благодать?
Ночной ветер протягивал к нему свои руки, желал разорвать на клочья посреди океанских глубин. Даже природная стихия разъярённо твердила: «Ты не заслужил себе могилы».
— Нет.
Закипали холодом волны, ветер торжественно подхватил вытесненный из его груди воздух, куда беспощадно впился ответ. Гений не совсем равнодушен, пусть и не счёл себя обязанным полностью обернуться к просящему исповеди. Тот мог — исповедующийся верил — прервать терзавшую его внутренности бурю.
— Ты усеял свой путь трупами. Они следуют за тобой повсюду. Благодать, — он наконец оборотился, любопытством ответил на отчаяние в глазах, — не то, что ты с собой несёшь, Джироламо.
— Я понимаю.
Тот мог, но позволил буре вымести остатки его обратившейся в прах души. А бездна порывисто наносила удары, шквал за шквалом бросая на желания свой гнев. Грозная пучина подняла тысячи водных полков и воззвала к небесам.
Она желала света. Громадное войско восстало против нависших над океаном туч, разлучивших океан с его солнцем.
Джироламо так желал света и так желал быть прощённым. Папская армия оказалась слишком ничтожной, чтобы суметь покорить Солнце и сделать своего капитана достойным прощения.
Он ненавидел его. Так желал ненавидеть.
— Я часто думаю над словами Зиты. Не думаю, что она лгала… Но, смею предположить, она просто увидела то, чего уже давно нет. Как остывший след.
— Разве это так важно? Возможно, такие люди, как мы, не нуждаются в благодати.
Желал ненавидеть за ненавистное сходство с самим собой.
— Твоя история ещё не закончена. Моя подходит к концу, — произнёс он ещё тише, совсем непохоже на громкую возбудимость собеседника, и поднял голову. — Я должен… уйти ни с чем?
Художник, изобретатель, военный инженер и учёный. Бастард… Он стоял на другом конце комнаты, за усеянным частями бронзовый головы столом. Стоял, погрузившись в молчание. Молчание тоже таило в себе нечто осмысленное. Оно выкроило в сознании Джироламо справедливую, полностью оправданную мысль: он не достоин даже ответа.
— Я понимаю, — повторил он и развернулся к выходу.
Но сзади уже заслышались медленные шаги, настолько осторожные, будто шагавший подступал к раненому зверю крайне редкого вида, чью жизнь необходимо сберечь.
— Всё, — изрёк Леонардо неторопливо, — содержится в нашей голове.
— Хм? — Джироламо вновь повернулся к нему.
— Мы оба пришли в этот мир ни с чем. Да и каждый, если подумать. Ты, — он указал на Джироламо, — я, — указал на себя, — или любой другой ничем не отличимся в своём уходе от наилучшего из людей, ведь все мы уйдём так же, как и пришли, — Его ладони сложились в привычном Джироламо жесте, как если бы Леонардо объяснял ему механизм одного из своих сложных для понимания устройств. — Ты утверждаешь, что понимаешь, — устало бросил гений, его руки безвольно свалились к боковым частям тела. Леонардо просвещал всех и без исключения, но неужели… он отчаялся в нём? — Но это не так, Джироламо.
— Что ты имеешь ввиду?
— Знания, конечно! Знания, Джироламо. Знания — это единственное, что мы можем забрать с собой.
Джироламо посмотрел на Леонардо, скользнул по нему взглядом, отвёл его куда-то вбок и снова вернул к напольному покрытию.
— Я был одержим поиском Книги. Я полагал, что она сможет привести меня к прощению. Но я, — его голос совсем исчез, остался один намёк на слова, одно шевеление губ в темноте, — не достоин ни его, ни таящихся в Книге знаний.
Леонардо глубоко вздохнул. Глаза его тоже блуждали позади Риарио, но плавно и размеренно, отлично от резких эмоциональных рывков графа. Голос теперь прозвучал глухо, так же тихо, как у самого Джироламо:
— Знания не нужно заслуживать. Они принадлежат всем. Это — то, чему учит Флоренция.
— Флоренция…
Флоренция, чей дух свободы ветер приливом выносил к границам Рима. Это Флоренция жаждала бури, не боялась отпереть городские ворота на власть силе гнева. Потому что Флоренция знает, что её собственный ветер сильнее: он пылает вместе с огнями флорентийских желаний и диких страстей. Её бурю освещало солнце, его же охватывала бездна.
— Город, где знание доступно каждому. И даже бастарду, — сказал Леонардо и впервые улыбнулся с момента вторжения Джироламо.
Вот оно, истинное воплощение Флоренции. Джироламо бежал от Сциллы и прибыл к Харибде, заменил шторм бурей в попытке спрятать свой ужас не в океанской бездне, а за небесным станом ветреного рёва. Участь неизменна, но теперь он выбрал тактику последней битвы за душу сам.
Он так желал вырваться навстречу гордой свободе, призраку на горизонте. Навстречу безумию.
И Джироламо приблизился.
— Даже грешнику? — отозвался он беззвучно.
Волны по-прежнему спорили с завыванием ветра о презрении.
— Все мы грешники. По крайней мере, ты не еретик, как я.
Джироламо улыбнулся. Сквозь слёзы и поток клокочущего, разъедающего его изнутри сожаления. Он так желал… утешения. Благодати. Бури и прощения.
Рука сжалась на его плече.
И потому его собственная уцепилась за рубашку Леонардо, потому промокла от соли белая ткань. Ведь вкус слёз был так похож на привычную кровь. Даже если лишён металла вонзавшегося в чужую плоть клинка.
— Я потратил слишком много времени. Растратил свою жизнь.
— Твоё время не закончено, Джироламо. Тебя определит не количество потраченного времени, но то, что ты в него вложишь.
— Тогда… могу я сегодня быть еретиком?
— Ты можешь быть кем угодно. Нет белого, Джироламо, но нет и чёрного. Есть сотни оттенков серого. И воспоминания тоже будет тем, что ты унесёшь после ухода.
Вина шумными волнами взметалась над исповедью грешника и разбивалась об корпус его искореженной веры. Ненависть ветром пронизала разрушенное святилище гордости, вынося обломки убитого самолюбия к морским берегам. Ненависть не к Леонардо. К самому себе. От слабости, от потерянной силы воли, испарившейся с океанскими солями. И он сделал то, что умел лучше, чем убивать: безропотно подчинился. Не приказу Папы, но желанию свободы.
Умение видеть желания, природу того, что скрывается за поверхностью — вот в чем кроется истинный гений художника, его особенность, отличие, призвание и необходимость.
Осталось отчитывать мгновения перед расставанием с замком того ненадёжного мира, что был закован на прибрежных песках Нового Света. Через день ли, два или неделю они вместе услышат заветные и счастливые восклицания матросов: «Земля!» А этот миг, один из тех, которые сливают в себе разрозненные доселе чувства, отрывки эмоций и впечатлений от проведённых в нескончаемом напряжении дней, станет только ключом к своду навеки скреплённого союза.
— Пусть то, чем ты заполнишь дни после прибытия в Рим, станет тем, что определит тебя.
Леонардо отстранился от него. Дал ему свободу… свободу выбора. Оставил возможность решить самому — не под влиянием подступившего бедствия и не под водами шторма, а там, где Риарио ещё обладал своей властью.
Джироламо кивнул:
— Я понимаю.
— Я рад. Потому что мне не нравится мысль о том, как сильно я сейчас похож на турка с его вечными философскими излияниями.
Мгла расступилась, признала поражение в споре со зловещей бурей. Ибо исповедь кончена, Солнце вновь освещало их путь, тогда как бездна туч, порождённая его собственной рукой, изумрудной пылью рассеялась над бездной океана.