***
Давно это было… Когда ещё и трава была зеленее, будто изумруды кто по земле рассыпал, и вода в речке прозрачнее и чище, что стекло. Глянешь тогда вдаль, куда солнце садится — увидишь горы Уральские. Вот такой воздух был, ни соринки, ни дымка лишнего. В те далёкие времена жила травница одна. Хорошая женщина, в деревне почитаемая, ведала много трав целебных всяких. Знала куда какую травинушку приложить, чтоб хворь любую вылечить, заговаривать недуги умела, сподобу варить. И было у ней двое детей, девчушка маленькая и сын, Демьян. Взрослый уже мóлодец, ладный, красен был, что солнце ясное. Румяный, щёки как яблочки антоновские, уста мягкие, в плечах сажень косая почти что. Сухота девичья, одним словом. Девицы красные платочками укрываются, у плетней его дома почаще хаживают, а Демьян не замечает их вовсе. Мать всё пыталась его сосватать. Вон, говорит, Катька, кузнецова дочь, хороша собой, чем не невеста? Жениться уж давно пора, девки вокруг него вьюном вились, а он всё нет да нет. Дескать, не до того мне, матушка, сперва грамоте обучусь, сам травником стану, а потом уж и жениться можно. Девки-то что? Моё от меня не убежит, с женитьбой всегда повременить можно. Хочу, говорит, статься уже человеком хорошим и знахарем, тогда и будет. Вот и ходит с травами своими, учит по книгам умным чегой-то. В лесу дни коротает, по чащобам бегает, собирает листочки, корешки да цветочки всякие. Мужики, бабы на покос шли, а Демьян всё ходит, изучает себе знахарскую науку. На девок и не смотрит даже. Блаженый, одним словом, так о нем говорили в деревне. Однако ж когда занедужили, все к Демьяну бежали. Мать стара уж была, а парнишечка ловкий и смышленый, хорошо умел любое снадобье изготовить. За то его и любили. Иной раз матушка сидела на печи и говорила Демьяну: «Что ты всё маешься, учишь что? Уже и травины хорошо знаешь, и знахарить сам можешь. Чего ещё надобно тебе?» «Хочу, матушка, — говорил, — все травы знать, что у нас в округе есть». «Экая невидаль. Я сколько лет живу, и то не все знаю. Брось ты эту блажь». «Какие же ты не знаешь, матушка?» «Разрыв-траву не видала. Силу она даёт великую, неуязвимость, помогает любые замки отпирать. Бежит огоньком цветок по траве. А ещё, сказывают, в наших лесах цветок папоры растёт. Кто его сорвёт на Ивана Купала, счастье обретёт вечное, клады все ведать будет, толща земная ему что стекло станется. Вредный то цветок, для человека губительный». «Отчего ж он вредный?» «А как же? Сила нечистая его хранит. Цветок тот там прорастает, где молния Перуна ударит землю. Бесы все хотят получить огонь божеский, да лапы коротки. Берегись колдовства травного. Оно не по плечам тебе. Лечи вот хворины зельями своими, и ладно будет». Тот разговор не выходил у Демьяна из головушки. Всё думал он, как бы найти цветок кудесный, что всякого счастливым делает. Не для себя он счастья искал, а для других. Ведь коли знанье будет, как счастье-то найти, его можно будет всему свету рассказать, всем больным и несчастным показать. Вот чего истинно хотел Демьян.***
Демьян шёл по лесу, пробираясь сквозь кустища серберины. Русальная неделя была, зелёные святки. По словам многих старых людей, время опасное, в лес ходить нельзя. Сказывают, озерные твари из воды вылазят и качаются на берёзах. Увидят, де, идёт человек, хватают его и щекочут до смерти. Надобно в лесу носить с собой всегда полыни маленько: выйдет к тебе русалка, спросит, чегось несёшь, дескать, полынь али петрушку? Говоришь, полынь! А она тебе: «Прячься под тын!», и бегом мимо! Тогда надобно успеть бросить ей травы этой в глаза. А коли скажешь ей, что петрушка, беды будет. Скажет, «ах ты моя душка!» и защекочет до смерти. Демьян шёл к реке с опасочкой, да нужно было ему нарвать одолень-травы. Она, вишь, росла там у бережков, где теченья почти не видать было. Ступнул молодец, глядит: девка плавает. Ну точно, русалка: длинны чёрны волоса распущены, тянутся за ней по воде, как дымок от костра. Обернулась; и будто огнём дохнуло, щёчки то белы, а уста алые, что зорюшка летняя. Одним словом, красавица. Глаза серые остро впились в Демьяна, как у хищной орлицы, подплыла она поближе. Замер Демьян. Ну всё, сейчас как накинется, и поминай как звали. Надобно начать разговор сперва. «Что, — говорил, — хороша водица? Чай, холодная ещё». «Хороша, — отвечала русалка, — не то слово! Чистая, как стекло, и не холодна вовсе, а как парное молоко! Полезай сюда, богатырь, сам отведаешь». Девка-то ближе подплыла, а голос у ней хриплый какой-то, что у мужика. Глядит Демьян ближе: а не девка это вовсе! Хлопец, ей-Богу, как есть. Только чёрные власы длины, стелятся ниже плеч и в воду канут, да лицом больно красен… Где ж такое видано, чтоб мужик русалкой был? Не нечистый, видать, а всё дурак какой-то. «Некогда мне с мужиками воду мутить. Холод ещё! Я, вишь, одолень-траву сбираю. Коли подсобишь, спасибо скажу». Хлопец замер, долго смотря на Демьяна очами своими хищными. Затем поплыл ближе прям к травушке нужной, ухватился за неё, да выдрал с корнем. Потом ещё разок, и ещё, пока не собрал букет полный. Демьян рад-радёшенек, берет свою траву, улыбается. «Вот, спасибо тебе, добрый человек, подмог. Ну, теперь пора уж мне. Ты смотри тоже, не засиживайся. Здоровья много надобно, чтоб не болеть нынче, как бы ты хворь какую не схватил. Бог с тобой.» «Спасибо и тебе на добром слове», — отвечал ему хлопец, всё в реке своей сидя. На лике его думка какая-то отразилась, да скоро он отплыл подале. Демьян отвернулся только маленько, потому хорошо видел, как хлопец незнакомый нырнул в реку и вовсе из виду пропал, будто утоп.***
И Демьян бы забыл этот короткий разговор с хлопцем дивным, кабы не возникший в деревне ещё один неизвестный хлопец. Да, просто возникший! Никто знать не знал, откуда он взялся. Роста был высокого, да худой больно, кожа да кости. Носил рубахи белые неподпоясанные и портки простые. Лаптей и онучей у него не было, потому где бы он не шёл, везде мокрые следы оставались. Непонятно, правда, почему: как не спросишь его, говорит, купался только что. Вот и поди разбери, правда или врет. Но деревенские ему верили: волосья у хлопца, белые, как у луня, тоже всегда мокрыми были. Его уж ласково прозвали «босячком», потому что ни двора, ни кола у него не было. Имя одно было: он вишь представился Кисеем, но звать его так никто не стал: уж больно он был похож из-за волос на Мурку белую, дьякову кошку. Вот и прозвали Кисой. Дескать, ни нам, ни вам. Киса не обижался, ему будто даже нравилось его имя новое. Разговор с ним редко клеился. «Киса, а живёшь-то ты где?» «В лесу». «В лесу? Эванна как! Да как же можно там жить? Медведь утащит, лисы… Зимой-то что делать будешь?» «В реке буду жить». «Ну, чудён! Бог с тобой, блаженый!» Или ещё так бывало: «Киса, а родители твои где, братья-сестры?» «Не знаю, далеко они.» «И как ж они тебя одного сюда пустили?» «Я по речке вниз далеко спустился, они уж меня не найдут». «Как так? Неужто совсем не искали? Как давно ты спустился вниз по речке?» «Семь годов назад, поди». «Фу ты чёрт, опять заплетает. Какие ж семь годов, ты здесь недавно появился?» «Семь годов…» Демьян сперва старался не обращать внимание на Кису. Живёт себе и живёт, Бог с ним. Только вот куда бы он не пошёл, каким-то образом Киса всегда рядом оказывался. И наблюдал издалека глазищами своими, серыми, пронзительными. Демьян не понимал, но клясться был готов, что видел уже у кого-то эти глаза. Такие же глубокие, мутные, что озера в дождь, но красивые до каждого солнечного зайчика в них. Одно не похоже было в Кисе на хлопца, подмогшего ему: волоса у Кисы белые и короткие, как у всех мужиков, а не длинные и чёрные. «Чего зенки вылупил? Уже который раз тебя здесь замечаю», — Демьян не выдержал, вставая в полный рост. Он уже давно сбирал здесь листочки райцвета, а Киса всё крутился неподалёку в лесу, делал вид, будто сбирает землянику, да лишь топтал её. «Земляничку собираю», — закономерно ответил тот, округлив очи свои, пока глядел на парня с улыбочкой. «Нешто я не вижу, что ты на меня глазеешь больше, чем работаешь? Да уже не первый раз. Выкладывай давай, чего надобно. Или дуй отседова, пока я тебе оплеух не отвесил.» Хоть Киса и выше, а Демьян был шире в плечах и крепче, коренастее его. Они были точно берёзка тонкая и могучий дуб. Демьян угрожающе засучил рукава и отодвинул корзинку с райцветом подалее. Киса тоже встал. Демьян думал, ну, сейчас как босяк даст дёру, и всё, как ветром сдуло, боле не явится. Киса однако нежданно подошёл ближе, склонив голову. «Прости меня, Демьян, — кротко отвечал Киса, подняв глаза. — Дружить я хочу, да не знаю уж, как делается это у вас». Опешил Демьян. Не ожидал он такого от хлопца, да отказать не посмел, уж больно добрый у него нрав был. «Дружить? Ты бы так и сказал, — говорил, — чем приведеньем ходить за мной». «Что, разрешишь мне?» «Можно, что ж неможно-то… Дружить всем можно со мною, я уж друзьям рад всегда. Ты это, коли не занят, подсобить здесь можешь, берёзы на веники наломать надо… Всё равно тебе, чай, делать нечего». Киса согласился. Так и зародилась их чудна́я, но тёплая дружба. Демьян не мог нарадоваться: у него теперь, считай, помощничек был. Мать была стара и уже не могла сама делать большую часть работы, потому парень везде ходил один. И дров нарубить, и за хворостом, и за травами, и за водой. С ним вместе теперь ходил везде и Киса. Просто не скрывался боле, и помочь с охоткой соглашался. Руки у него были хорошие, всё в них ладилось, как по маслу. Демьян редко общался с кем, дни за работой и ученьем коротал, потому такой друг, как Киса, ему удобен был. Киса ж не жаловался ни на что. Он был рад-радёшенек просто общаться с Демьян, рядом быть. Одно плохо было: Киса часто знать не знал, как дела делаются. Как топор держать ему прежде показать пришлось, как колодец использовать, как косой по траве ездить. Демьян дивился: где ж виданно, чтоб хлопец его годков не знал вещей таких житейских? Киса улыбался только и помалкивал. Разговоры однако ж у них ладились. Киса сам старался говорить поболе: то слово доброе скажет, то улыбнётся. Демьян не замечал, как ему в ответ улыбается. Киса умел больно заразительно улыбаться: как уста вытянутся месяцем ярким, как щёки белые нальются румянцем прежде невиданным, так и тянет ему улыбкой такой же ответить. Уже и мужики говорили: «Смотри, Демьян, девки плачут, дескать, блуду ты поддался, да не с ними.» Парень в гневе смотрел на них, широко раскрыв голубые глаза. «Брешут ваши девки. Сами плачутся Бог весь с чего, а я и грешник». Однако слухи ползли в деревне нехорошие. Киса испуганно смотрел на Демьяна, когда тот избегать его хотел. «Не бросай меня, Демьян… Как же дружба наша? Я разве ж что плохое тебе делал?» Совестно перед ним было. Киса был махоньким, на самом-то деле, что птенчик: к теплу жался, в избе дорогим гостем был. И матери он нравился. Она уж его голубила как могла, всё жалела горемыку безродного. Люди-то что? Надумают себе, и рады. Не дело из-за людей друзей покидать. «Не брошу, Киса. Хорошо всё.» Демьян и правда перестал злиться на слухи. Он был чист перед Богом, дурного ничего не делал, и Киса также. Молва скоро и поутихла. Деревенские все обвыклись уже с тем, что ходят Демьян да Киса вместе. Ходят и ходят, что с них? Мать-траница к тому ж была женщиной уважаемой, а её побаивались маленько, как бы не накликать беды на деревню. Ещё, как узналось, Киса петь умел хорошо. Как-то Демьян отвлёкся в чаще, потерял Кису из виду, кликал его, найти не мог. А после услышал голос нежный, выводящий песню дивную над лесом. Будто птица чужеземная, Киса нашёлся на бережку реки, пока пел прямо вдаль, вглубь волн синих. Непривычно высоко ноты брал, почти как девица, а пел так печально, боязливо, что на сердце будто тяжесть какая легла. Демьян так и замер у ивы. Обнял руками ствол её толстый да жилистый, головушку тоскливо повесил. Киса был красив больно, когда пел. Чем более Демьян об этом думал, тем легче сердечку сталось, оно начало в груди широкой трепыхаться быстро, синичкой в ладони пойманной. Киса случайно обернулся и дрогнул испуганно, заметив его. Демьян очнулся от дурмана, наложенного на него песней кисиной, ближе подошёл. «Как хорошо ты поёшь…» «Нельзя тебе, Демьян, пенье моё слушать,» — прервал его Киса, сводя чуть брови соболиные вместе. «Отчего ж нельзя, я и ничего…» «Себя погубишь. Влюбишься — там и конец свой найдёшь». Киса мимо прошёл, тенью скользнул быстро под деревья. Демьян подивился сильно, да не знал толком, что и ответить, и наказ кисин понять не смог. Зловеще звучали слова Кисы, точно чёрная буря надвигалась на них, градом да ветром крепчающим грозясь разрушить дружбу кроткую.***
Так незаметно подошёл праздник Купалы. С утра уж Демьян готовился: испек каравай ягодный, клёцки и кашу ячменную, чтоб мать порадовать, сестру да Кису. Тот давно уже у них дома пристроился и спал себе в сенях. Матери жаль его стало, когда узнала, что парень в лесу живёт, вот и пристроила к ним. Только вот она хотела его в избу, в тепло, приговаривая, что от печи он быстро высохнет, да парень шарахнулся от неё, как от огня, наотрез отказавшись. В сенях было прохладно, как на улице, но ещё не совсем мёрзло, как зимой. Уговаривали его, уговаривали — ни в какую. Потому мать махнула рукой. «Бог с ним. Заболеет — вылечим уж. Что поделать-то». Демьян ушёл к сундуку, вынул рубашку красную праздничную, надел на себя, подпоясался. Хорош собой был, ох как часто девичьи слёзки льются по нём. Волосы прибрал, умылся, оделся. «Дураку маленько, да красненько», — шепотком сказала проснувшаяся мать с печи, глядя на сына. «Что ж? Праздник сегодня». «Для кого ж наряжаешься, милой мой? Для девицы чай хорошей?» «Может, и для девицы», — ответил Демьян, хмурясь. На девиц он давно не смотрел, не до них было. Всё некогда, да скучное то было занятие, пустое. Он общался… Только не с девицами, нет. Киса поднял голову с лавки в сенях, осторожно поглядел на друга своего и улыбнулся. Демьян тоже смотрел на него да думал, что глазами этими и ликом белым он краше любой девицы в их деревне будет. Праздник проходил так, как и обычно: с песнями, плясками и гуляньями до поздней ночи. Развлекалась в основном неженатая молодёжь, девки гадали, парни дебоширили маленько, хороводища водили, на гуслях играли. Демьян был в стороне от громких празднеств. Всё-то у него тихонько было, гулянья в том числе. Киса с ним был рядом. Жался к другу своему, а очи серые любопытством блестели, пока на хороводы смотрел. Парни и девушки парами там делились, плясали до упаду так, что только ноги в сапогах красных летали. И так ладно, так весело было! Песни звонкие, молодость вся в огнях играла, в косы девичьи лентами красными вплеталася, цветами да колосьями венки вила. Те венки по реке вниз поплывут, будущее покажут, про суженого укажут. Во время гуляний Демьяна закрутили, заплясали, девицы и ему веночек подарили, русу голову им украсили. Вернулся он к Кисе, что в сторонке остался, да ещё удрать ранее успел куда-то, и улыбнулся: как же шли маки красные к коже его бледной!.. Осторожненько, чуть дыша, он тот венок переложил на голову Кисы. «Сейчас венок весь мокрым будет», — тихо сказал тот, глянув на Демьяна звездами своих очей. Белы волосы опять мокро блестели. «Опять купался?.. Ты как русалка, ей-Богу. Пойдём на гульянья вместе, будет с тебя полоскаться». Демьян рассмеялся, потянув Кису за руку. Холодны его пальцы всегда были, как у мертвяка, и не грелись вовсе, наоборот, только забирали тепло чужое. Киса странно на него поглядеть успел на словах о русалке, да Демьян вовсе этого не заметил. Под вечер развели кострище. Шумный, красный, с дымом коромыслом! Ветки трещали, искры летели вслед за юбками девиц, прыгавших через костёр. Демьян прыгать не хотел, но его уж утянули, заставили со всеми встать. «Давай, Демьян, али боишься?» Прыгнул. В ушах ветер просвистел, молодые ноги лихо толкнулись от травы зелёной и опустили хозяина по другую сторону кострища. Хорошо, свежит… Жарко больно только. Тут Демьян заметил, что Кисы вновь нигде нет. Опять что ли удрал в реку?.. Приглядевшись, заметил он его в стороне, подалее от кострища. «Киса! Что не прыгаешь?» «Боязно мне». «Брось ты! Иди хоть погрейся, а то мокрый весь ходишь вечно». «Не могу, Демьян. Обсохнут волосы — смерть мне». Демьян не понял, глазами голубыми похлопал непонимающе. Давно он заметил странности в своём друге: что тот где пройдёт, следы мокрые оставит, что волосья свои не сушит, а чуть они подсыхают, к реке бежит. Из бочки дома кто-то постоянно брал воду, и Демьян знал, что ею друг его в их сенях себе голову мочит. А теперь вот, такое говорит. Догадки у него появлялись страшные. А что, если… Нет, быть того не может!.. «Давай. От разочка ничего не станется.» Киса помотал головой, однако ж его и другие ребята заметили. Парни засмеялись, переглянулись, и бегом все к Кисе. Бедняга и слова сказать не успел, когда его притащили к костру. Пламя высокое, звонкое, горит и жаром опаляет. Киса шарахнулся от него, бежать пытаясь, но тут уж Демьян подоспел. «Не бойся. Я с тобою прыгну, давай? Я клятву даю тебе, ничего с тобой не станется». Киса смотрел на него, распахнув испуганные серые глаза. Демьян руку его крепко сжал, и вот, Киса ещё понять ничего не успел, когда уже летел сквозь дым на другую сторону. Молодёжь кричала, улюлюкала, огонь снизу почти схватился за босые ноги, да не успел, прогадал, только снизу опалил горечью. Напуганный Киса вновь стоял на твёрдой земле, а Демьян с ним рядом. «Ну, что? Совсем и не страшно…» Едва рот Демьян открыл, как Киса сорвался с места и побежал, выдернув руку свою. Быстро, как заяц, виляя куда-то в сторону леса. «А-а-а!.. Стой, куда ты?!» Демьян думал недолго, бросаясь следом. Киса и правда бежал в самую чащу, он явно проигрывал Демьяну в силе, однако ж бегал с удивительной скоростью. Нагнать его Демьян смог только на берегу реки. Тёмная гладь воды ещё хранила на себе круги от места, где Киса с разбегу нырнул в неё. В том, что именно это он и сделал, Демьян не сомневался. По реке плыл тихо венок красный, плыл далеко, уверенно… Гаданье говорило, значица, замуж в ближайшую годину выйдешь и счастливой будешь… «Блаженый… Топиться что ль собрался…» — Он в ужасе смотрел вглубь реки, ища в ней белый силуэт, а потом, не раздумывая, махом стянул с себя рубашку и полез в воду. Кису надо было спасать. Мокрые штаны тянули вниз, но Демьян напрягся и поплыл, разгребая волны сильными руками. «Куда чёрт понёс… Во дурья башка, а… Киса!». Вдали внезапно замелькало что-то белёсое. Демьян подплыл ближе и с облегчением увидел, что это его друг. Живёхонький. «Киса! Совсем дурной что ль?» «Прости меня, Демьян. Не хотел пугать». Киса сам подплыл ближе и улыбнулся. Почему-то от одного взгляда на него Демьян успокоился. Всё хорошо было. «Ты венок-то посеял…» «Да? — Киса ощупал свою голову, а потом глазами отыскал венок, плывущий далеко от них. — Как жаль… Посеял я твой подарок. Прости меня.» «Ну и чёрт с ним. Пусть плывёт. Девки говорят, когда так хорошо плывёт, замуж, значит, выйдешь скоро». Он рассмеялся, а Киса посерьёзнее стал будто. Они просто вдвоём болталися в реке. Серп луны горел совсем рядом в отраженьи, речка слабо покачивала их, пока темнота сгустилась окончательно. Киса немного помолчал, смотря сначала на друга своего, а потом подняв голову на небо, в сень звёзд. Тишина была долгой. Шумели только волны и камыш скрипел листьями на ветру. «Хочешь, я тебя к цветку папоры проведу?» — вдруг спросил Киса. Демьян не сразу очнулся, он смотрел всё это время в серые глаза, опять пытаясь вспомнить, где же он их видел. «Куда?..» «К цветку папоры». «Тому самому что ль? — Демьян посмеялся. — Брось, Киса. Пусть дураки развлекаются пустыми поисками теми. Мне матушка говаривала, никогда его не видала, а она травница великая… Мы не найдём его». «Найдем. Я знаю, где его найти. Токмо нам поторопиться надобно… Сам знаешь: скоро полночь. — Киса всё время это смотрел на него, будто чужой. — Ты ведь и сам хотел его найти…» «Ну коли ты хочешь по лесу в ночи шастать… Ай, давай, чёрт с тобой», — Демьян махнул рукой, вместе с Кисой начиная вылезать из воды. За время их дружбы хлопец привычку успел найти к странностям друга своего, не дивили они его более. Красная рубашка так и ждала их на берегу. Надевать её на мокрое тело было жалко, ещё испачкается где, потому Демьян в руки её взял. Киса посмотрел на него, краснея вдруг, точно девица. Демьян заметил то, но ничего не сказал. Сам он тоже не раз в краску входил, едва видел Кису без одёжки… А случалось это часто, как и походы Кисы к реке. Сейчас тот был вновь привычно мокрым, намокли и его волосы, и рубашка, и штаны. «Идём, Демьян. Нам сюда.» Киса поманил друга за собой, ведя его куда-то подалее, в самую чащу. Дорожки все были протоптаны и изведаны, а Киса вёл его так, да не так, прямо по бурелому. Демьян давно заметил, что Киса хорошо в лесу ходит, всё здесь знает, как дома у себя. Демьян тоже в лесу считай вырос, бегая сюда вместе с матерью за травами, но в этой части никогда не был. Чем далее шли, тем сильнее листва деревьев скрывала небо, в такой дремучей чаще было совсем неясно, как Киса прокладывал им путь. Он шёл очень уверенно, знаемо, будто ходил здесь много раз. Вспоминая то, что Киса и впрямь жил в лесу, Демьян ему верил. Вместе с Кисой они не заплутают. Чем дальше в лес, тем более дивные делались травы вокруг. Демьян оглядывался по сторонам, крутил головой, не веря очам своим. Цветы здесь были необыкновенные, голубенькие, белые, жёлтые. Листочки у них форм причудливых, и стебли высоко тянутся. Огни синие замелькали: то тут, то там загорится в листве огонёк. Темнота сгущалась. Идут они, а за ногу нет-нет, а хватит чегой-то, и не разберёшь, стебелёк это какой, зверь хвостом махнул или сам чёрт лапы тянет. Боязно сталось. «Не смей оборачиваться». Киса шепнул тихо. Он быстро шёл, бежал почти, успев схватить Демьяна за руку. Чуть он это сделал: листва замелькала со скоростью дикой, а стебли те только сильней за ноги хватали, кололи больно, за руки взяться пытались. Ясно стало вдруг: нечистая сила за ними гонится, не дать хочет к цветку коснуться. Чем далее, тем более верил Демьян Кисе. Они и впрямь идут по следу дивного цвета… Огни синие одним стали, вдалеке то вспыхивал ясно, то потухал, во мрак вгоняя. Вокруг крылья чьи-то хлопали, не то птицы, не то бесы над головой летели. Обернуться хотелось, посмотреть, да помнил Демьян наказ Кисы. «Боязно мне, Киса… Давай воротимся.» Смех раздался вдруг. «Давай! От разочка ничего не станется!» Понял Демьян вдруг, что Киса повторил его собственные слова, когда они через кострище прыгали. Страх сковал ноги, Демьян уже не бежал, тормозить пытался даже, только вот они оба уже не бежали: летели! Киса едва касался ногами земли, стволы деревьев в один слились, точно они разогнали борзую лошадь. Ветер откинул власа назад, стремительно то было, скорость лишь нарастала. Киса не останавливался. Демьян не мог его лица рассмотреть, да и не хотел этого делать: боялся, что не узнает сейчас друга своего. В воздухе выть громко начал кто-то, вопить, заливаться не то смехом, не то лаем собачьим, могли ли птицы так кричать? В округе ещё огни загорелись, да не синие — красные! В одну полосу сливались точки алые, сердце сковывали, льдом ударяли. Дитя будто плакало рядом, Демьян обернуться хотел, взглянуть, посмотреть… «Не смей!» «Демьян, Демьян…» — Имя своё в криках истошных мерещалось, бабы так причитали, да сейчас только нечистый мог звать так. Зажмурился Демьян, чтоб не видеть страх за ними гонящийся. В ушах так и скрежетало всё, визжало, выло. Встали они вдруг. Киса боле не бежал, и Демьян робко открыл глаза. Они стояли на небольшой круглой полянке. Шум не исчез, но в отдаленьи где-то мерещился, будто они от погони оторвались. Темно было, только синие огонёчки под ногами горели, освещали то, что на полянке той было. Вся она была усыпана папорами: их было так много, что листья складывались в мозаику, роскошным ковром землю укрывшим. «Тише. Жди». Киса приложил палец к губам. Демьян боялся хоть слово сказать, он невольно сильнее притулился к другу своему в каком-то страхе благоговейном. Тихо вдруг совсем стало, только редкий ветерок иногда трепал гущу трав. Киса смотрел на что-то в их глубине, и когда Демьян проследил за его взглядом, углядел средь листвы цветочную почку. Прямо в том месте, куда они смотрели, зелёный бутон то качался, то подпрыгивал, всё увеличиваясь в размерах. Толстый, крепкий, он быстро наливался краснотой. Он набухал с пугающей скоростью, так, что Демьян невольно сделал назад шажок. Рос вверх, развертывал тонкие листочки около самой головки, которая быстро возгорелась жёлтым изнутри, словно пламя истинное было заключено в нежный бутон. Демьян и не заметил, что Киса до сих пор держал его за руку. А потом произошло диво дивное. Почка с тихим хлопком лопнула, рассыпалась в стороны. Что костёр полыхнул! Глаза заслезились, их заслепило от яркого света, который озарил всю полянку. День настал среди ночи! Алые лепестки языками пламени жгли, а золотая сердцевина сокровищем показалась. Они точно стояли перед встающим на рассвете солнцем. Демьяна всё быстрее охватывала какая-то невнятная тревога, словно плохое что должно случиться. Он метался, хватался за Кису, который всё это время стоял неподвижно, что каменное изваяние. Очи медленно, но привыкали к слепящему свету… И стоило Демьяну вновь поднять голову, как он увидел его. Даже желая бы забыть, не смог бы боле никогда. Цветок притягивал к себе глаза тайной магией. И Демьян не был в силах оторваться. «Сорви». Киса подтолкнул его. Рука сама, дрожа, потянулась к дивному цветку, боясь даже коснуться, жар заполнил всё пространство. Демьян словно в полыхающий пожар руку совал. «Быстрее!» Киса переживал явно, и Демьян, зажмурившись, схватился за горящий стебель и с силой дёрнул на себя. БА-БА-БАХ! В ту же секунду будто небо разверзлось над ними. Гром упал не землю, свет пропал, а со всех сторон вновь послышались те же истошные крики и гогот. Демьян раскрыл глаза, однако в ту же секунду Киса крепко обнял его, хватая, точно пушинку, и бросаясь бежать. «Держи его крепче. Я буду держать тебя. И… Не смей смотреть назад». Он шептал так, что слышно было даже сквозь дикий грохот. Демьян помнил, как задохнулся от страха, в руках он всё ещё сжимал крепкий стебелек цветка, пока они стремительно неслись куда-то. Несколько раз Демьяна будто окликали мать и сестра, но тот помнил наказ Кисы, жмурясь, не желая смотреть назад. Теперь уж сомнений не было: бесы гнались за ними. Мокрая рубашка Кисы и его холодное тело казались единым спасеньем сейчас, и Демьян цеплялся за него, не находя ответов на вопросы, которыми в другое время задался бы. Почему Киса так силен, что может поднять его, крепкого молодца? Почему бежит так скоро? Откуда знает о цветке, о нечисти?.. Киса будто собой быть перестал, появилась в нем темнота чудная и загадка. Демьян не знал, что ему думать. Страх сковал сердце. Стояло перед очами одно лишь цветенье дивного цветка… Всё вдруг казалось таким чужим и мрачным, и хлопец не знал ещё, места то изменились или он сам. Цветок огнём своим выжег будто в нём что-то. Киса добежал к реке. Тёмная, отражались лишь тучи в ней, а боле ничего не разглядеть было. Скрылся месяц старый, ушли звёзды. Всё поглотила громовая завесь. Иссиня-чёрное небо где-то вдали разверзалось белыми нитями, а после слышался гнев Перуна. «Что, видишь клады земные?» Киса отряхнулся и сел на землю. Туда он уже опустил дрожащего Демьяна. Тот как-то смог осмотреться по сторонам. Лес был тёмным и мёрзлым, как и обычно. Ни огонька, ни клада вдали. «Н-не вижу, Киса… Нешто врут сказанья?..» — улыбнулся слабо. «Поди, не врут. Посмотри-ка сюда. В воду, Демьян». Тонкая рука указала в реку. Вглядываясь в неё, Демьян застыл. Река светилась. Словно наяву, в ней виделись очертанья дворцов кудесных, богатств невиданных. Злато червонное, камни драгоценные, сребро, жемчуга перламутровые. Дворец изнутри светился огнями сказочными. Всё было тёмно: небо, лес, а река радугой лилась, звон от неё стеклянный стоял, колокольчики играли, внутрь завлекали. Демьян даже позабыл о цветке, что держал в руках. Он смотрел на сё диво речное. «Что это, Киса?» «Это дворец русалок. Их богатства там сокрыты». «Нешто русалки всё ж бывают?» «Ты только недавеча цветок папоры рвал. Что, он есть значит, а русалок сразу и нет?» — Киса улыбнулся отчего-то и сел ближе, плечом касаясь плеча Демьяна ненароком будто. «Да, прав ты… Знаешь, я даже видал кажись одну как-то…» «Верю, Демьян.» «Хлопец то был… Я, чай, уж не припомню деталей её… Все из памяти скрылись будто… Помню, волоса у ней длинны были, чёрным-черны, что сажа… И очи…» Демьян вздрогнул вдруг, оборачиваясь к Кисе. На него смотрели те самые, серые и мёртвые омуты глаз. Рядом с ним сидела его русалка. Та самая. Демьян в ужасе отодвинулся, падая, пытаясь отползти подальше. Страх сковал тело его, руки сжали цветок. Киса продолжил улыбаться, он медленно встал, скидывая с себя рубашку. Затем также медленно подошёл к человеку. Демьян отчего-то вспомнил, что потерял в чащобе рубашку свою красную… Жаль её, хороша была… «Чего же ты боишься, Демьян? Али я дурное что тебе сделал?» «…» Киса вновь сел рядом, согнув колени. «Демьян…» «Ты меня все те месяцы обманывал… Вот к чему твои волоса вечно мокрые, и следы, и вода в избе… Ты нечисть, мертвяк, ты…» «Я не обманывал тебя, Демьян. Кабы ты сразу угадал меня, я бы сознался во всём куда ранее…» Киса замолчал. Ладонь его аккуратно вдруг притянула к себе Демьяна за щёку. Пальцы его мокрые и холодные обожгли хуже огня, да в них нежности столько было, что Демьян замер невольно. Киса красив был больно без рубашки. Белое тело, приведенье будто, а краше его не видел Демьян ни разу. «Ты ничего не понял?» Киса вёл рукой медленно, поглаживая. Они слишком близко были, в попытке сбежать Демьян упал на спину, и теперь лишь смотрел на Кису, дрожа и поднявшись на локтях. «Я отрезал свои длинные чёрные волоса, чтоб больше на человека похожим быть. Я ходил за тобой. Я не знал, как мне сказать тебе обо всём… Мне влиться пришлось в ваш род людской, чтоб ближе к тебе быть.» Киса смотрел тихо и неотрывно, ладонью соскользнув с шеи Демьяна к груди его, гладя медленно, разнося свой холод по всему его горячему телу, не то греясь, не то сердце морозя. Снутри его сковал уже цветок, а снаружи — руки Кисы. Коркой льда покрывалось горячее человечье сердце. Киса мягко забрал вдруг из ладони его цветок, что горел огоньком крохотным совсем ныне, и вложил в русые волоса, за ухо заправил. Украшенье эдакое причудливое. «Я показал тебе то, чего не должен был показывать». Цветок папоры. «Я спас тебя от нечисти. Кабы не я, безглавым ты был бы уже…» Бесы за ними гнались. «Демьян… Давно уж ты люб мне, Демьян…» Демьян застыл. Он смотрел во все глаза на Кису в ответ, не зная толком, что и отвечать ему. Но случилось вдруг то, чего он не ожидал. Киса сам резко одёрнул руку и зашипел. Схватился за перста свои, дуя на них. Демьян вспомнил, что на шее у него крест висит православный — матери подарок. Крест страшон для любой нечисти, и Киса тоже его боится. Коснулся вот по неосторожности, обжегся… Демьян ни о чем не думал. Он видел, что Кисе было плохо из-за него. Руки сами потянулись к нитке, перекидывая её через голову. Не видя перед собой ничего, кроме Кисы, Демьян отбросил крест к чаще лесной. «Прости… Чего же ты хочешь?» Киса перестал дуть на свои перста. Он вновь обернулся к Демьяну. «Неженатым я утонул, Демьян… Неженатым да некрещенным… Пойдём со мной. Пойдём на дно реки.» Киса медленно помог ему встать с земли, притягивая ближе к себе, в свои объятья. Он стоял спиной к воде, и Демьян мог видеть через его плечо клады русалок. Они кудесно переливались в реке, как и ранее. «Пойдём со мной… Ты будешь жить в хрустальном дворце в богатстве и достатке всего… Ты будешь вечно счастлив.» Демьян не противился. Шаг в реку, до лодыжек волны коснулись. Его тело стало таким податливым, эфирным, будто он был сделан из облаков. Он сам осторожно обнял Кису, пока они постепенно всё глубже заходили в воду. Киса продолжал петь около его уха: «Цветок папоры никогда не врет. Ты будешь вечно счастлив вместе со мной, во дворце… Люди больше никогда не найдут тебя и не потревожат. Мы обвенчаемся…» Его мокрые красные губы ласково коснулись губ Демьяна. Тот сперва немного заволновался, но в сердце поселилось спокойствие, и скоро он ответил, поддался. Вода доходила ему до подбородка, но он всё ещё шёл следом за Кисой. Холодное сердце не билось боле. «Я люблю тебя». Это было последним, что услышал лес, пока двое окончательно не канули в реку, скрывшись в ней навсегда. Вновь воцарилась тишина, прерываемая лишь тихим плеском волн об песок. На поверхность всплыл только сорванный цветок папортника. Теченьем его унесло так далеко, что боле ни человек, ни нечистый его не нашёл в волнах.***
«Вот так, говорят, дело было. А что уж там на самом деле, того вам уж никто не расскажет». Старуха замолкла, сложила морщинистые руки на коленях. Дети и молодёжь перед ней, сидящие рядом, вокруг костра, притихли, раздумывая. «Сколько ж лет с тех пор прошло?» «Давеча как восьмой десяток пошёл». «А Демьян жив ещё?» «Жив, конечно, если он и впрямь в царство русалок попал. Русалки не стареют и не умирают. Они ужо мертвы, милый мой». «А откуда вы знаете, как всё было?» Старуха надолго замолчала. Ветер в её волосах трепал их и платок её, только не лицо, что от старости так покрылось морщинами, что едва разглядеть можно, открыты очи её или закрыты. Дети даже успели подумать, что она по-старчески задремала, вот только старуха очнулась и заговорила: «Демьян — брат мой родный. Я и есть младшая дочерь той травницы. Мать всегда говорила, что брата погубила не русалка, а цветок папоры. Нечисть охранять его должна от смертных, путать их, по лесу водить, а не дать увидеть. Киса ж сам привёл Демьяна на ту полянку. Стало быть, планы у него были тёмные с самого начала… Цветок тот опасен для глаз людей. Увидишь — белый свет не мил станет. Счастье, поди, познаешь, но нужно ль такое счастье? О том и думайте.» Вечер кончился. Серп луны, точь такой, как перед цветеньем папоры был, горел над рекой, где утопленники вечно с русалками веселились.