Дервиш

                                  Пальцы хватались за воздух в надежде на опору, но это был обман – чувствовался вес тела, слышался запах, рев огня и ряды разбушевавшегося ливня, борющегося со всем подряд, обезумев.       Не было ничего, что могло привести его в порядок, ничего, что помогло бы забыть и развидеть. Сердце мальчика трепетно забилось, Брюс наклонился, не замечая, как шлем, повреждённый от взрыва, раскалывается больше, его части расщеплены на мелкие детали, и они слетали крошкой, оставляя после себя темные следы.       Он жался ухом к грудине, сдирая оборванные края костюма.       — Эй, ребёнок, — мальчик лежал на его руках фигуркой отброшенной взрывной волной. Разворошенный, безмолвный. Он никогда не был тихим. Его, Бэтмена, дом жил голосом мальчика. — Не надо умирать.       Осторожно, невесомо убирая чужую маску, Брюс тяжело выдохнул, чувствуя, как дрожь охватывает не только пальцы. Лицо было маленьким, юным, все в порезах и кровоподтеках. Глаза закрыты. Он сгорбился сильнее, ничего не видя. Слышался шум надвигающейся бури, огонь не унимался, сытый, но кому, как не Брюсу знать: тому все мало.       Он знал руки, что держали его крепко, знал, но не мог повернуться.       Джейсон был мертв давно: одно глазное яблоко отсутствовало под закрытым веком, грудная клетка не двигалась, опав, и конечности висели безвольно, деревянные.       Искусственный мальчик.       Совсем неживой.       — Ты слышишь? — мягко просит он, осторожно, невесомо погладив гладкую щеку.       Он нежил его в детстве? Говорил раньше, что гордится?       Достаточно ли было у него... всего? Его самого.       Он, был ли он сам в его жизни?       — Я... приказываю. Не надо. Не- надо.       — Тише, — шепнул Джей приблизившись к краю мочки, оставляя дрожь дыхания на коже, касаясь виска.       Брюс не реагировал, стирал сажу и дождь с лица о плечи Джейсона, не зная, что совсем тихий и скромный, тоскливый скулёж – его собственный.       Красные языки, круги, перья стрел и крошка стекла – красный терялся в буйстве чёрного и серого, смываясь благодаря влаге, растекаясь и впитываясь, марая и позволяя смотреть в гладь отражения.       Давно пора обозначить конец непрекращающемуся водовороту из мыслей, выхваченных из контекста.       Джокер рядом жег взглядом, и в нем не было ничего от его обычного набора: ни заносчивости, ни хвастовства. Больной лис стоял сзади и не знал, как подступиться. Не скрылся и даже не думал просить прощения, стоял и ждал, когда темнота, что осталась от рыцаря, скажет ему хоть что-то.       Руки дрожали и колени не держали дополнительного веса. Плотная ткань резала кожу.       — Когда ты сказал, что мы дополняем друг друга. Я не думал. Не думал, что придется платить так дорого за этот союз, — пробормотал мужчина низко, хрипло, глотая комья пепла, сам пачкая свои мысли.       Злость не разгоралась, только пальцы дрожали сильнее, и если это не начало инсульта, то хотя бы отмирание мозговых клеток ему обеспечено, настолько тяжело было смотреть и говорить.       Он не видел принца, но знал каждую его черту. Эти губы он целовал. Руки прижимал к сердцу. Лечение не помогло ни одному из них, одна лишь разница, что ни один не принимал ничего сильнее аспирина.       Джокер услышал и не смог скрыть боль от сводящих скул. Мужчина стоял спиной к нему, сгорбленный. По рукам, свободным от перчаток, бежала чужая кровь. Джей слабо, конвульсивно дернулся. Он проиграл?       Делая шаг навстречу он открыл обезображенный рот, глотая дождь.       Ужас на лице мертвого напомнил, что есть такой закон, согласно которому родители не должны хоронить своих детей. Кто-то... должен был следить за его исполнением.       Он этого не делал. Не делал. Бэтмен знает?       — Бэтмен?       Брюс не ответил.       У Бэтмена и Робина были проблемы с субординацией. Бэтмен в своем праве старшего попечителя запрещал Джейсону участвовать в операциях, оберегая дитя, обучая его, лелея. Помогал привести в порядок свою голову, которая была не на том месте, растерзанная улицей и горем.       Беспризорник. Мальчишка. Он юн, был так юн, и поплатился невнимательностью и доверчивостью. Был убит за уверенность.       Держался бы папаши, никчёмное продолжение рода! Джокер сжал зубы до скрипа, пряча злые глаза – чтобы он не смел думать, ему было жаль. Его ярость вызвана реакцией Брюса на случившееся. Он никогда этого не хотел. Он клялся, что не допустит ничего, что причинит его человеку боль. Где он просчитался? Когда позволил себе ослабить контроль, когда подумал, что знает, что Бэтмену нужно?       Разве это ему нужно?.. Дарить боль и сеять всюду хаос и раздор это его задача, смысл жизни.       Ничего не изменилось, спрашивает он сам себя, и дышит тише, целуя жарко чужой загривок, скрючившись, стараясь игнорировать боль. Бэтмен в его руках напоминает о всех разговорах в темноте, и медленных танцах, и поцелуях украдкой, скромных, ненавязчивых. Они долго привыкали, надеясь найти путь домой, твердя в беспамятстве, что так не ломают, и все это ничего не значит.       Джокер мог оставить его в любой момент. Мог.       Как хочется ему обижать его, мучить, ругать, но он не может, не может!       Лишь совпадение, что Джокер – снова – сбегает из Аркхэма и путь его лежит в Эфиопию, по следам Бэтмена и одного из его приемников. Джокер сам проверил, что другие мальчишки остались под покровительством Альфреда, послушно причиняя добро в мэноре.       Да, Джокер находит мать Джейсона первым. Находит раньше, но это лишь обстоятельства. Принц сталкивается с Бэтсом и его щенком. Робин наконец-то воссоединяется с матерью. А дальше события начинают развиваться с сумасшедшей скоростью с очень плачевным для Джейсона итогом.       Не его вина.       Все в этом так или иначе вело к тому, что Робин погибнет. Какая разница, какой именно?       У Джея проносится мысль, что старик Бэта будет сломлен ударом, смертью дитя. И это станет одной из причин, почему Бэтмен повесит плащ на гвоздь.       — Он был хорошим солдатом. Ты- Он оказал тебе честь.       Это неправильные слова, он это понял почти сразу, сжимая ногтями острыми свою плоть на руках, врезаясь зубами в губы, уязвлённый своей неосмотрительностью, но говорит, потому что не знает, что еще он может сказать. Бэтмен стоит на коленях, и Джокер прижимается ближе, опускается за его спиной глубже в грязь и ошметки, прижимается лбом к лопаткам.       Глаза печет – грим он не наносил; сегодня все они голые перед обстоятельствами.       — Зачем ты это сделал? — вопрос не был риторическим, голос его дорогого грубый, хмурый.       Он, зажмурившись, видел сведенные брови, пасмурные глаза.       — Это не я.       Джокер не знает, что такое ложь в этом дне. Джейсон лежал серой тканью, биомассой, которую не переварили, и принц отворачивается, суматошно озираясь, в поисках ответа.       Ребенок молчит и Бэтмен молчит тоже.       Джокер сглатывает: сухое, кровавое горло режет слизистую, мешая думать. Бэтмен, величественный и величавый, дрожит на промозглом ветру в останках от взрыва, качая холодеющее тело. Джокер спрятан за его мощной спиной, боясь дышать на него, пятнать своими прикосновениями, кусками разделяемой скорби.       Но пятнает, дышит, целует выступающие позвонки, отводит плотный плащ, снимает несколько частей костюма, дергая ткань скрывающуюся под ним, чтобы холодить красивую, загорелую кожу своими треснутыми губами, залечивая невидимые свои раны.       Ранам Брюса никто не может помочь.       — Пойдем, — молит он бесшумно, шипит ему в ухо, жаля любовью в самое дремучее в этом мужчине. И вне зависимости от того, снят костюм или нет, он не пробивается. Лижет мокрую от дождя кожу, сжимает предплечья, убирает шлем. Касается вьющихся шелковистых волос, лелея любовь к их темноте, к вкусному запаху чистого тела, здорового пота, смолистого парфюма, или отдушки его приспособлений, спрятанных в амуниции. — Пойдем, пойдем, пойдем.       — Я не могу, — выдыхает, тяжело закашливаясь. И воздух спертый, разрушает, не давая побороть ломоту внутри.       Так дело не пойдет. Брюс должен идти, встать, не дать себе думать.       Он сам убьёт того, кто это сделал.       Никогда не любил его семью, но его дети, это его дети.       — Мой мужчина, — мурчит он бархатно, едва на грани слышимости, больше вибрируя, зная, что Брюс поймет, услышит. Он говорит дальше, настойчивее, нажимая тонкими, скованными пальцами на акупунктурные точки, заставляя ослабить железную хватку, заставляя отступить. — Пойдем, ну же.       Джокер нервничает, вгрызается в мочку уха, зализывает, потирается. По-другому не достучаться, и голова болит сильнее, заставляет быть немощным и податливым. Ему нужны таблетки, он не может ничего вспомнить: а Бэтмен все еще молчалив, сильнее прочего, все еще нокаутирован. Ему плевать на отсутствие маски, на чужие ужимки, слова, он глух, и он в своем праве, но Джокеру сейчас больнее.       Что произошло?       Его реабилитация была лишь предлогом. Каждый раз, когда они сталкиваются интересами с Брюсом на улицах города, он всегда этого хочет. Никогда тому не удавалось застать его врасплох. Он уже много лет прячется в лечебнице, когда чувствует, что больше не может выдержать безумия, которое держит их с Брюсом на коротком поводке.       Когда узнал, что они с Робином отправляются на поиски семьи последнего, Джей предчувствовал сухую муку, следующую за ними по пятам, он не мог позволить ей коснуться тела Бэтмена. Ему и не нужны были жертвы, но не все бывает гладко.       Бой. Вражда. Месть.       Он не желал ему смерти. Он просто не успел себя остановить.       Его виджиланте охватила большая печаль, горе подхлестнуло его по голым щекам, забирая соль и время. Солнце уже скрылось в тучах, и на окраине леса, где был склад, на котором все и случилось, всё стало казаться серым.       Слабый запах разложения заставил Джокера подняться на дрожащие ноги желая отмыться от тени печали, подавленности.       Джокер встает к нему лицом, разжимает хватку насовсем, узкими ладонями удерживает скуластое мужественное лицо в руках, молит о прощении, целует руки и подбородок, игнорирует потемневшие синие глаза и хоронит его ребенка.       — Утешай сердце, а я удалю от тебя трагедию.       — Печаль многих убила. Пользы в ней нет, — дрожит губами Бэтмен. Без маски, смотрит в чужие глаза, на красивого осунувшегося человека, которого любил, и которого ненавидел. Они впервые смотрят друг на друга без масок.       Жизненным соком или током, напрягающим его, была зимняя стужа, светлая скорбь о ненаступившем, грусть вечного странничества, неудачи сбившегося с пути, а там, дальше, всё тиши, и тише, вопль, вой и стон неутолимой агрессии, не находящей точки опоры в жизни, страх и трепет заблудившегося сознания.       Кто знает, какая скорбь бывает у родителей о детях. Жалость тому сокрушает сердце, снедает надвигающейся плесенью кривую душу.       — Печальный, мой печальный. Брюс. Ты нужен мне, — мягче признается Джей, трепетно целуя жилистую шею, напряженно отслеживая опустошенное выражение лица, – в гармонии всегда много печали. Лишь хаос бывает восторженно ликующим в своей первозданной дикости.       Человек под ним был частично в своем, частично в том, что осталось от пепелища, в котором и сгинул сирота.       — Я знаю каждый твой секрет, Бэтмен. Страшно? — внутри у него все загорелось. И он говорил, не боялся испугать его.       Джокер жадно целует разорванными губами уголок бледных губ, чувствуя себя готовым расплакаться.       — Остановись, — устало просит, и словно отмахивается, как будто Джокер ему мерещится здесь, в обугленном сарае, неподалеку от которого они своими силами сжигали одежду с мертвой плоти бывшей недавно его сыном. — Не надо.       — Я готов себе клетку в груди вскрыть. Хочешь? Хочешь, это сердце ему отдам. Будет лучше? — настаивает. Дрожит, хрипит, и дергает его за ворот костюма, встряхивая. Брюс красивый даже, когда не старается, и Джей ластится плотнее, перехватывает сильные руки, кладет себе на ребра, заставляя сжать, удерживать. — Чего ты хочешь? Бэтмен. Бэтс, пожалуйста, будь со мной, говори. Говори, я слышу.       — Ничего не хочу, — просит прощение глазами своими волшебными, не слыша страшных слов, которые говорит, не потрудившись опомниться с кем говорит и кого оскорбляет. Джокер сжимает его лицо, кусает губы, и сразу остывает, хрипит прощение, сам не понимая, как может делать нечто подобное, почему сам расклеен больше своего вечного врага. Бэтмен касается заостренным прямым кончиком носа его тела, прикрывая глаза, в которых не осталось ничего, кроме отражения самого Джокера. Пробует исправляться, медленно совсем неуверенно предполагая: — Тебя?       Ему приходится зарычать и зажмуриться. Брюс касается его подбородка, мажет подушкой пальца по брови, и снова опадает к ребрам, поддерживая. Извиняется в своей манере и Джокер почти готов пойти на уступки, но.       Невозможно дать то, чего не существует.       — Я… не могу, — шепчет. Молит.       — Ненужно всегда быть рядом, — шепчет Бэтмен непослушными губами, дышит, предлагая, не надеясь: — Иногда.       До сей поры ему казалось, что хотя и очень медленно, но он идет на свет, в гору; часто слова Бэтмена сжирали его, поглощали, давали надежду, касались души огненным перстом и чувствовал он жгучие, но целебные ожоги и уколы, а теперь вдруг отяжелело сердце, и остановился он в темноте на пути, горько удивлённый.       Горят в груди тихие разрывные звезды – тоскливо и непонятно.       Он никогда не думал, что будет по другую сторону: боясь обмана, смущенный.       Джокер хрипит, жмурится, резко пряча глаза за мягкими прядями упавшими на лицо, встряхивается, как пес и поддается с жадностью босяка чужим рукам, с облегчением чувствуя набирающуюся в них силу и желание.       Брюс устало опускает его голой, мосластой спиной на пол, подминая. Он хочет его спасти, даже после всего.       Он сам себе не принадлежит. Он не может дать Бэтмену то, что эфемерно настолько, насколько возможно. Но он хочет очень, так хочет остаться с ним рядом. Чтобы больше никто не тронул тех, кто ему дорог, кем он дорожит. Чтобы не видеть его таким. Не чувствовать себя так.       Джокер думает, что скоро наступит время и он начнет резать пальцы, один за другим и будет очень больно. Он хочет, чтобы другие знали, что если воля его будет, если прикажет он убить, Джокер будет его палачом – он убьёт. Они поплатятся, все они, кто сделал это.       Но кто сделал это? Почему- почему он не помнит?       Как он здесь вообще оказался?       Джокер в его руках замирает, ошарашенный. Брюс опустошённо смотрит, и видит, что Джокер вернулся. Ему больно, все еще больно, но это пройдет, важно другое.       Мужчина бледно оглядывается, медленно, в глазах помешательство, грязь и немного недоверия: Бэтмен – это Брюс Уэйн? Зачем он украл его, зачем трогает, зачем раскрыл свою тайну.       Почему пахнет палёным мясом?       Брюс устало нежит его щеку, оставляя горькое касание, даря все теплое. Видит чужое насквозь, забывая о своем. Он сжимает его крепче, целует под скулу, трется медленно о шрамы, поддевая рубцы, забывая, забывая, как и он, желая возмездия, погашая жажду сжать пальцы сильнее, до хруста кости, и позвонков, и шеи, до безвозвратного.       Он болен. И он его. Он принял решение давно, которое не могло быть без последствий.       — Кто это сделал? Кто сделал? — мычит клоун, впадая в панику, пихаясь и стараясь выскользнуть, но Бэтмен сильнее, больше, и не желает играть. И безумие трещит в его хватке, а память возвращается, вся и обухом: до желания рвать самого себя.       Он любящий мучитель. Самый жестокий от того, что он любит и за то Джокер мучил еще больше себя и Брюса.       Вопрос остается без ответа, потому что его нет. Бэтмен беззвучно плачет, целуя его дрожащие больные глаза, выдыхая на трепещущие мокрые длинные ресницы, оглаживая вздыбленные щеки открытого перед ним человека, которого он любит.       Он простит, потому что не знает, что еще ему остается.       Дождь ревёт.