муха на кончике ножа

Ночь выдалась ясная, с прозрачными отсветами на подоконниках и огоньками ныряющих в голубую траву светлячков за окном. В такие ночи хорошо ловить кристальных бабочек: их позвякивающие крылья видно и слышно издалека. Люмин подумала о том, сколько ей еще нужно переловить кристальных бабочек, и у неё заболела голова. — Знаешь что? Мне кажется, тебе нужно больше думать о себе. Она перевела взгляд на Чайльда. Он пододвинул к ней стакан с соком. В таверне желтовато и редко мигала старая, почти перегоревшая лампа, то пряча, то высвечивая россыпь беглых веснушек у него на скулах; медной проволокой вспыхивали волосы, небрежными влажными прядями падающие на лицо. Наверное, он примчался на встречу, которую ей назначил, прямиком с очередной драки, подумала Люмин — слегка взмокший, совершенно не запыхавшийся, пахнущий азартом и солью. — Что?.. — рассеянно переспросила она. — Выглядишь утомлённой. Не знаю, чем занимаются искатели приключений, но это должна быть та ещё работёнка. Как насчёт взять небольшой перерыв? Могу пригласить тебя порыбачить где-нибудь на Драконьем Хребте. Рыба там отменная. Не глядя, Люмин нащупала стакан и, звякнув кубиками льда, одним махом опрокинула его содержимое себе в горло. Клюквенный сок обжег нёбо холодом, от которого по спине прошлись мурашки; это её взбодрило, и она посмотрела на Чайльда со спокойным, трезвым любопытством. — Ты же не для того сюда пришёл, чтобы пригласить меня на рыбалку? — Нет, конечно. Но выходной тебе однозначно не повредит — все эти поручения должны жутко изматывать. — Не больше, чем работа Предвестника. Он кривовато усмехнулся, сверкнул потемневшими глазами и, Люмин показалось, даже приоткрыл рот, чтобы что-то ответить, чем-то дополнить эту свою загадочную ничего не говорящую ухмылку — но прошла секунда, три, пять, и несказанные им слова растворились в повисшей тишине, густой и липкой, как скверный сироп. Она легко с этим смирилась. Ей часто не говорили всего. Люмин уставилась в пустой стакан, равнодушно бултыхая обмылки растаявших кубиков льда, размышляя ни о чем. Она собиралась сменить тему — спросить наконец, что ему было нужно — но Чайльд перебил её ещё до того, как она успела заговорить: — Давай сбежим, — предложил он, нервно постукивая пальцами по столу, и Люмин замерла. Старые часы на мгновение перестали навязчиво скрипуче тикать где-то за затылком, оркестр кузнечиков за окном синхронно примолк, лампа, в грязном свете которой совершенно ничего нельзя было разобрать, как-то по-особенному отчетливо, почти трагично моргнула. Люмин не нашла ничего лучше, чем ещё раз тупо спросить: — Что? Чайльд быстро возбуждённо вздохнул. — Только ты и я. Никаких больше Предвестников и гильдии искателей приключений. Никто не будет нас погонять. Можешь себе представить, на что мы будем способны вдвоём? — он наклонился над столом, чтобы заглянуть ей в глаза: — Мы покорим этот мир, комрад. Черт с ним с этим, мы покорим сколько угодно миров! Сама Селестия рухнет к нашим ногам. Что-то настолько чужое и одновременно такое знакомое почудилось ей в его взгляде, что Люмин невольно вжалась в кресло. Она не сомневалась ни одной, даже самой короткой секунды, прежде чем твёрдо ответить: — Мне это не нужно. Я пришла, чтобы помочь этому миру, а не завоевать его. — Помочь этому миру? — он беззаботно хохотнул. — Комрад, ты помогаешь богам — тем самым, что когда-то ввергли его в хаос. Ты помогаешь людям, которые неспособны найти собственные тапочки без того, чтобы потребовать от тебя помощи. Ты не спасаешь мир. Божественный порядок только спускает его ниже в Бездну. Мы же с тобой, с другой стороны... мы сможем построить нечто новое. Всё будет у нас в руках. Мы сможем распорядиться судьбой Тейвата так, как надо. По-твоему, это плохо звучит? Она опустила глаза. Руки сами потянулись к цветам, приколотым к волосам, но Люмин себя одёрнула. Чайльд, как назло, это заметил. Он, наивный, как одуванчик, всегда был проницательнее всего, когда это не требовалось. — Люмин. Люмин не ответила. — Я не знаю, ради кого ты это делаешь, но это того не стоит. Поверь мне. Настоящая семья никогда бы тебя не бросила. Они остаются на твоей стороне, кем бы ты... — он замолк ненадолго, подбирая слова, но недостаточно, чтобы заставить её вновь поднять взгляд, — ...что бы ни случилось. Люмин подумала про Итэра. Он не был похож больше ни на кого, даже дома, когда у них был дом — молчаливо-добродушный, вечно витающий в своих мыслях, но с отвагой тигра бросающийся в бой, закрыв сестру плечом, куда бы ни заводила их судьба. Он был хорошим слушателем. Люмин смотрела в его глаза, так похожие на её собственные, и видела, что он понимает. Она плела ему косы, а Итэр бережно заправлял ей за ухо цветы-найденыши, которые встречались им в новых мирах. Руководствовался ли он тем же, чем и она сейчас, когда возглавлял Орден Бездны? В тот последний раз, когда Люмин видела его наяву, у Итэра были совсем другие глаза — он смотрел будто бы мимо неё, пустым, безразличным взглядом, который она не узнавала. Никогда в жизни не было ей так холодно, как в тот день. Может быть, поэтому народ Бездны прятал свои лица за масками? Чайльд осторожно коснулся её руки. Люмин вздрогнула и быстро-быстро, чтобы не расплакаться, заморгала намокшими ресницами. Она хотела что-то ответить, но горечь сдавила горло костлявой мертвяцкой рукой; не в силах даже открыть рот, Люмин молча кивнула, чувствуя, как слёзы горячим воском стекают к подбородку. Аякс взял её за руку и заглянул ей в глаза. Медовый полумрак делал что-то совершенно неприличное с его лицом, с линией скул, с мягкой голубой тенью его глаз — такое, что Люмин хотелось раствориться кубиком льда на дне стакана и больше никуда никогда отсюда не бежать. Аякс сказал ей что-то ещё, но Люмин не слушала. Даже сильно позже, когда они с Паймон собирались в постель, и самая лучшая проводница Тейвата, самозабвенно о чем-то треща, куталась в одеяло с таким упорством, будто в Чайнике безмятежности вообще могло стать холодно, — даже тогда Люмин не помнила, о чем шёл их разговор дальше. Да и это было неважно. — А потом... — Паймон широко зевнула, — потом мы зайдём к Саре в «Хороший охотник», и ты сделаешь нам цыплёнка в медовом соусе. Моего любимого, помнишь?.. — Помню. Давай ложиться спать, Паймон. Завтра тяжёлый день, — она мягко коснулась её волос и сняла тиару. Паймон сонно заморгала и снова зевнула. Люмин негромко рассмеялась. — У искателей приключений не бывает простых дней. — Ты права. Спокойной ночи, Паймон. — Спокойной ночи, путешественница. Ты самая лучшая... Паймон засыпала быстро, как непослушные дети, которые начинают мирно посапывать, как только их голова касается подушки. Люмин временами гадала, откуда у неё силы столько болтать — но, сказать по правде, Паймон и спала как младенец. Поэтому как только она закрыла глаза, Люмин вышла из комнаты, плотно прикрыла за собой дверь и покинула обитель. Она выплела из волос интейваты и оставила на столе возле чайника. Время внутри Чайника Безмятежности течёт по-другому, когда Люмин там нет. Когда Паймон проснётся, снаружи может пройти вечность, пару месяцев или четыре секунды — она не знала, на что идёт, но это было лучше, чем врать Паймон в лицо или разбивать ей сердце. Никто такого не заслуживает. Всё-таки она была хорошим проводником. Просто... путь оказался не тем. Следующей ночью они уже в Ли Юэ. Люмин кутается в одолженный плащ от холодного приморского ветра и смотрит на городские огни из-за спины Аякса; его шарф развевается алым флюгером в темноте; с Бисерного парома, освещенного янтарными бусинами фонарей, доносится музыка, кто-то поёт — никогда не замирает вечнотекущая жизнь в Гавани Контрактов; Люмин вдыхает ночной воздух, обжигающий ноздри холодом и солью, и не думает ни о чем. Рассвет их находит на выселках, там, где ещё не кончился город, но уже начались поля и пригорье, — точнее, это Люмин там находит Чжун Ли, сидящего за чайным столиком, глядя вдаль. Такой громадный на крошечном, почти детском стуле, он выглядел ничтожно маленьким на фоне гор, упирающихся пиками в облака, выточенных когда-то давно им самим. — Путешественница, — окликнул он, не оборачиваясь, и Люмин почти инстинктивно нащупала рукоятку меча, — какой приятный сюрприз. Полагаю, у тебя были дела в Ли Юэ? — Не совсем, — уклончиво ответила она. — Ты ждёшь кого-то? — Напротив. Встречался со старым другом; я с удовольствием составлю тебе компанию, если у тебя есть время. Аякс еле слышным шелестом травы скользнул к ней из тени. Люмин слышала, как скрипнула тетива его лука, когда Чжун Ли встал и повернулся к ним. Его каменное лицо не выражало ни намёка на удивление или злость — это было ожидаемо, но Люмин всё равно достала меч, привычно сложенный за спиной, и выставила перед собой в защитной позиции. Чжун Ли безмолвно окинул их задумчивым взглядом. — Похоже, я ошибся. Раз так, не станем терять времени даром. Что вам нужно? — Реванш, — объявил Тарталья. — Ответы, — выпалила Люмин. Он кивнул — то ли им обоим, то ли самому себе — и поднял приставленное к столу копьё. — В таком случае начнём. * * * Никто не знал, как по-настоящему умер Гео Архонт. Никто даже не знал, что когда-то он умирал понарошку. Не сотряслись горы, не почернело небо над Ли Юэ, не прекратили торговцы в порту хрипло орать кричалки, зазывая покупателей, и ни одна мышца не дрогнула на лице леди Нин Гуан, читающей бумаги в своём кабинете в Нефритовом Дворце не поднимая ресниц. Жизнь продолжалась. И их жизнь продолжалась тоже. Люмин взглянула на Тарталью, полощущего в ручье окровавленный камзол. — Светло-серый — не лучший цвет для таких ситуаций, — заметила она. Тарталья отмахнулся, даже не глядя: — Кровь подчёркивает мои глаза. Она едва улыбнулась и перевела взгляд на тело Чжун Ли, лежащее дальше в ручье, почти не тронутое, не считая перерезанного горла, из которого вниз по потоку до сих пор струилась, желтя воду, кровь. Какое-то особенное умиротворение читалось на его побелевших веках; он лежал, закрыв глаза, стиснув губы, сжимая копье в окаменевшей руке, как будто был к этому готов. Люмин хотелось бы жалеть. Но ещё больше ей хотелось знать хоть что-нибудь, о Каэнри'ах, о Селестии, о том, что случилось пятьсот лет назад, о её брате — и ничего из этого бог контрактов не мог ей дать. Она не жалела. С этого — с безжалостности, с привкуса крови, перемешанной с песком и свободой, на основании языка — началось их маленькое путешествие. Их было только двое; в этом было их преимущество и в том же их слабость, потому держались они в тени, путешествовали чаще пешком, полузаросшими тропами, избегая торговых караванов и знакомых людей, ночевали в полупустых гостиницах и тавернах у дорог, где никто не догадался бы их искать. Иногда, когда это было небезопасно, слишком далеко или банально неудобно, Люмин разводила костёр, и они сидели у огня, пока кто-то из них не засыпал первым. Тарталья набрасывал на её оголённые плечи свой шарф, скидывал камзол, чтобы им было на чем сидеть; Люмин клала голову на его плечо и смотрела, как вздымается и опадает ткань обтянутой ремешками рубашки на его груди. Он учил её играть в дурака с картами «Священного призыва семерых», она рассказывала ему про брата, про свои приключения, про другие миры, Тарталья в ответ травил ей байки из отрядов Фатуи, которых он, проложивший кровавую дорожку от рядового до одиннадцатого Предвестника, знал немало. — Обычно рядовые члены Фатуи происходят из Дома Очага, — рассказал он как-то, и, словно вспомнив об очаге, подбросил хвороста в огонь, который плевался в отместку искрами пепла, — где их всех учат одинаково — и верности, и боевым искусствам. Я, естественно, был исключением, поэтому когда отец отдал меня в Фатуи, мне пришлось пройти испытание. Надо было устоять против атаки командира отряда. Конечно, никто не верил, что я справлюсь, даже отец — мне кажется, он на это даже надеялся. Мне было четырнадцать. — Но ты победил, — угадала Люмин, завороженно наблюдая за костром. — Я убил его. Шум тогда поднялся неимоверный. Потом меня в качестве урока поставили против всего отряда, хотели выбить из мальчишки спесь. Ха. Уже зная, что последует за этим, Люмин промолчала. — Все мертвы. Так меня и заметили Предвестники: за мной послали пятого, Пульчинеллу; хороший парень. Отец на коленях умолял простить меня и не казнить. Я ведь был только ребёнком, видишь ли. Пульчинелла сказал, что я юное дарование, которое стоит дюжины таких отрядов в бою. Люмин подумала о том, как, наверное, страшно должно быть четырнадцатилетнему мальчику, встающему в одиночку против целого отряда хорошо обученных бойцов по воле собственного отца. А ещё о том, что никогда, ни разу, ни на секунду за всё время их знакомства она не видела этого страха во взгляде Тартальи. Она слегка отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза, и только тогда до неё запоздало дошло осознание: у него были такие же глаза, как у Итэра — пустые, без намёка на искру, мёртвые, как глубины вод Энканомии. Аякс обернулся на неё, озадаченный тем, как её приморозило к месту, и Люмин поняла кое-что ещё. Только когда они пересекались взглядами, в его глазах, в его холодной улыбке кровожадного чудовища зажигалась жизнь. — Ты в порядке, комрад? — Да, всё... хорошо. Вспомнила, как я победила в дуэли Синьору. Разве она была не выше по рангу, чем ты? — невинно уточнила она. Он коротко рассмеялся и растрепал ей волосы. — Поэтому ты мне и нравишься. Красивая, умная, храбрая и смертоносная, как пуля. Ты же не думала, что я предлагаю захватить мир каждой встречной? Люмин закрыла глаза и вновь осторожно легла ему на плечо: — Значит, красивая. — И не в последнюю очередь. В твоих глазах можно заблудиться, ты знала? По-твоему, почему ты так часто выигрываешь? — Продолжай оправдываться. — В следующий раз я тебе покажу, лови на слове. Так она и заснула — у него на плече, слушая его хвастливые россказни. Люмин не знала, когда начала ему настолько сильно доверять. Люмин не знала даже, в какой момент из самодовольного злодея, пытавшегося её убить, он превратился в человека, с которым она шла неизвестно куда, может, на край света. Она никогда не умела путешествовать в одиночку, а с Аяксом, если они засыпали на разных кроватях, то и просыпались на разных кроватях, и если она так валилась с ног, что падала в дрему прямо у него на плече, то просыпалась уже утром на его дурацком камзоле, укутанная в шарф, пока Аякс ворошил пепелище, втаптывая его в землю — чтобы не отследили, пояснял он ей в ответ на недоумённый взгляд. Наверное, если бы ему нельзя было доверять, она пожалела бы ещё раньше. — Кстати, принцесса сегодня обещала мне дуэль, — заметил он, когда Люмин продрала глаза. — Не припоминаю, — сказала она, потягиваясь. — Ты просто сказал, что в следующий раз мне покажешь. — Отлично. Предлагаю решить этот вопрос не откладывая на потом. Он джентльменским жестом подал даме руку. Люмин, наученная горьким опытом, хмыкнула, встала сама и отряхнула сбитые пылью и золой ладони о белое платье. Он посмотрел на неё с укором, но послушно пожал плечами, формируя в ладонях водяные клинки. Люмин подняла меч с земли, небрежно отряхнула от пыли и, не тратя времени даром, метнулась вперёд для атаки. — Мы давно этого не делали, — бросил ей Аякс, парируя, и в его голосе снова зазвенели знакомые брызги ребяческого восторга от драки. — Мы в бегах, — громко напомнила Люмин, отражая удар. Он отскочил от неё, как ошпаренный, но тут же бросился вперёд натиском штормовой волны; Люмин попятилась, беспомощно выставив вперёд меч; Аякс продолжил наседать, угрожая не то сломать лезвие, не то отбросить Люмин на землю, но ей хватило ловкости поднырнуть под его клинок, перестроиться и атаковать уже со спины. Аякс понял её маневр слишком поздно, чтобы предотвратить, но мгновенно развернулся и с новой силой кинулся навстречу; Люмин увернулась с лёгкостью птицы и задорно выкрикнула, пока Аякс пытался удержать равновесие после промаха: — Слишком просто! Ты всегда целишься в грудь, когда атакуешь. Сделай что-нибудь не такое предсказуемое! Его глаза диковато блеснули из-под рыжих прядей. Он снова повернулся к ней, выставил предплечье в ложном ударе, Люмин машинально закрылась мечом, чтобы парировать — Аякс схватил её за свободную руку, дёрнул Люмин на себя, выбивая из стойки, и поцеловал. Меч прозвенел, ударяясь об землю, водяные клинки, растворившись, оставили после себя запах моря и мокрые пальцы. Люмин ожидала этот поцелуй колючим, резким, как росчерк, как вызов — давай же, конкурируй со мной, борись, докажи своё превосходство — но Аякс поцеловал её так нежно и коротко, что у неё защекотало в груди. Мягко попробовал её губы на вкус, ласково, почти дразнясь, коснулся кончика её языка своим, мазнул по щеке губами, словно ожидая ответной ласки, и отстранился, чтобы убрать лезущие в глаза волосы. Настолько быстро, что Люмин успела понять, что ей не хватило. — Ты атакуешь и защищаешься только правой рукой, — негромко, с хрипотцой сказал он, пока она, сбитая с ног, пыталась подобрать слова хотя бы для чего-нибудь. — Тебе нужно лучше контролировать левую, иначе противник может использовать её в своих целях, как рычаг. То есть, как я. Не в силах съязвить в ответ, она кивнула. Аякс опустил голову, чтобы посмотреть на лежащий в пыли меч. — Не может быть, — провозгласил он чуть выровнявшимся голосом, — кажется, я победил. — Ты сжульничал. — Эй, я превратил свою слабость в преимущество, только и всего. Вообще-то это хорошая возможность обменяться тактиками. Люмин вздохнула, обхватила с двух сторон его глупую рыжую голову, притянула Аякса к себе и снова поцеловала. Она не ждала, что что-то поменяется после этого. Так и произошло — ничего не поменялось: одно утро, одна дурацкая дуэль, и всё вернулось на круги своя. Всё те же короткие взгляды, длинные запутанные мысли, всё те же случайные прикосновения, от которых она прятала глаза и топила в себе тлеющий жар, те же долгие разговоры по вечерам, редкие спарринги, неизменно возвращающие их мыслями к той самой глупой утренней драке, и то же самое путешествие на грани между геройским и злодейским. В такие путешествия не зовут друзей, соперников, врагов — только любовников или родственные души. Люмин не знала, чем отличался их случай. Наверное, им бы стоило поговорить о чем-то серьёзном, о чем-то нынешнем. Но прежде чем решать, кто они друг для друга, нужно было понять, кто они для себя. И это было самое сложное. Люмин, знаменитую путешественницу, узнавали не по лицу. С этим стало трудно; они не могли себе позволить слишком часто попадаться на глаза, мелькать в толпе, хоть как-то, хоть чем-то заявлять о своих планах. Люмин должна была просто вдруг пропасть. Такой был план. Её узнавали по привычному светлому платью — и бог знает откуда Тарталья добыл им пару хороших тёмных плащей, закрывающих тело от плечей до пят; струящаяся ткань повторяла каждое её движение, и драться в этом было отчего-то даже удобнее обычного. Её отличали по верному мечу, который она продолжала точить и полировать ещё с первого своего приключения в Мондштадте — он научил её держать в руках лук достаточно крепко, чтобы не промахиваться с двадцати шагов. Её выдавала прическа — Люмин научилась закалывать сзади длинные пряди, свисающие у висков, и Аякс заложил ей за ухо полураспустившийся бутон кровоцвета. В этом было что-то освежающее. Видеть своё отражение другим, непохожим на то, к которому она привыкла, почти что незнакомым, и тем не менее гораздо более своим, чем когда-то. Всё изменилось, когда они оказались в Снежной. Солнце разбивалось в сугробах сотнями белоснежных искр. Люмин невыносимо слепило глаза, и она с трудом взрывала сапогами снег, поспевая за Аяксом. Его дом среди снегов чернел ярким пятном на фоне синего леса. Аякс на неё оглянулся, запыхавшийся и счастливый, и превесело расхохотался, увидев Люмин по колено утопшей в сугробе. Она смущенно фыркнула, принимая поданную им ладонь. Здесь было невыносимо светло, и щеки одновременно кусало морозом и грело отражённым в снегу солнечным жаром. Люмин подумала о том, как, наверное, хорошо здесь жить всей семьёй. Целое снежное поле, лес, разросшийся хищными лапами елей совсем близко, песчаный морской берег поблизости, и весь мир на километры вокруг — огромная игровая площадка. — Я схожу предупредить родных, — сказал Аякс, когда они остановились совсем неподалёку от дома, и выпустил её руку, — старик плохо принимает непрошеных гостей. Он-то, наверное, уже не ждал, что я приведу домой девушку. Особенно такую, как ты. — Это должно быть обидно? — поинтересовалась Люмин, когда он, вытряхивая из сапог снег, отошел на пару шагов. Аякс обернулся: — А прозвучало? — Нет. — Значит, нет. Она усмехнулась. Дурное предчувствие заскребло лёгкие, когда скрипнула дверь, и Аякс с громким «угадайте, кто вернулся!» скрылся в проёме. Люмин зажмурилась, кутаясь в плащ. Ей вдруг стало как-то до нелепого страшно — не то не понравиться всем, кроме Тевкра, не то произвести скверное впечатление, не то... она не знала, чего, сказать по правде; но те пару минут, что она стояла у полузанесённой тропинки ко входу в дом, показались ей холодной пронизывающей вечностью. Когда ждать стало совсем невыносимо, она зашагала к двери. Поднявшийся ветер снова зло и негостеприимно ей скрипнул, и прежде чем Люмин добралась до проёма, в нём показался, шатнувшись, Аякс. — Всё хорошо? — крикнула она. Аякс что-то пробормотал, но ветер проглотил его слова и унес, играючи, куда-то совсем не в ту сторону. — Аякс? Он поднял глаза на неё, сделал шаг навстречу, но снова пошатнулся и рухнул на колени; с его рук на белый как соль снег закапало что-то красное, и сердце Люмин, холодея, пропустило удар. Она бросилась к нему, упала рядом на подкосившихся ногах, судорожно подбирая слова. — ...Аякс? — наконец окликнула она снова, почти умоляюще, до невозможности тихим голосом. Аякса трясло. — Я его убью, — прохрипел он. Люмин потянулась к его волосам, погладила его по макушке, и он обессиленно уронил голову ей на плечо, сжимая кулаки до белеющих костяшек. — Я выпущу ему кишки и заставлю сожрать. Он пожалеет, что не убил меня, когда мне было четырнадцать, слышишь? Она молча закивала. Аякс дрожал, его горячие слезы капали ей на платье, брызги крови, портя ткань, расплывались разводами, но Люмин было всё равно. Она обняла его за шею, слабо, бережно, как котёнка; её взгляд сам собой нашёл очертания окровавленной детской руки за дверью, и осознание обрушилось на Люмин вместе со шквалом колкого морозного ветра. У Предвестников всё это время была его семья. Она могла догадаться. Что-то в нём тогда сломалось — что-то, что Люмин в себе давным-давно забыла. Она смотрела, как Аякс хмуро ворошит угли их недогоревшего костра, как блики пламени пляшут на его белом-белом лице, и думала. Про Тевкра, про Паймон, снова про Итэра. Про тех людей, которые были ему настолько дороги, чтобы он вступил в Орден Бездны, лишь бы за них отомстить, про тех, кто был дорог Чайльду, кто был дорог ей. Только тогда она вдруг поняла: всё, что Аякс делал до этого момента, он делал для своей семьи; и теперь, когда эта его причина, самая главная, перестала иметь значение, вместе с ней потеряло смысл всё. Люмин стало почти страшно от этой мысли. Но только почти. Они остались друг у друга. Значит, они своего добьются — друг ради друга. Той ночью они уже были не в Морепесок, следующей — снова где-то ещё. Они взяли за обычай путать следы на снегу и не стоять на одном месте больше одной ночи: из дома Аякса их было до обидного легко отследить, и они сделали своей главной целью усложнить эту задачу. Пару раз, естественно, их находили. Застрельщики, рядовые, ищейки-магессы с эскортом из стаек цицинов кидались на них с каким-то безумным огнём в глазах, с отчаянной жаждой не то победить, не то умереть. Умирали, конечно. Потом, пока Люмин чистила меч, Аякс садился на корточки — брезгливо разглядывать трупы, нашинкованные стрелами, выворачивать им карманы, ища записки с распоряжениями. Однажды он (редкая удача!) даже нашёл: — Их послала Арлеккино. Люмин задумчиво склонила голову набок. Она слышала это имя раз или два, знала, что Арлеккино выращивает шпионов Фатуи, самолично выслеживает предателей, воспитывает слепую любовь к Царице и Снежной — но и только. — Она опасна? — Как чума. С ней нет смысла драться, как бы мне ни хотелось — она ненормальная, и на планы Царицы ей, мне кажется, всё равно. У неё что-то своё на уме. Вставит нож в спину при первой же возможности. — С этим можно работать. Пару недель спустя Слуга перешагнула порог тощего трактира на границе Снежной и Мондштадта, окинула его брезгливым взглядом, краем глаза всё так же брезгливо зацепила Аякса, сидящего в углу, и двинулась навстречу к Люмин. Спустя ещё пятнадцать минут они пожали руки. — Не попадайтесь мне на глаза, — сказала им Арлеккино, поправляя рукава перед выходом, так, как их поправляют повара перед разделкой мяса, — и я не стану вам мешать. Если вы не так глупы, как кажетесь на первый взгляд, вы отступите прежде, чем Царица подаст вас на обед в Заполярном Дворце. Но я дам вам шанс. Забавы ради. — Забавы ради, — кивнула Люмин. Кого-то, как Арлеккино, можно было перетянуть на свою сторону — мелких чиновников, любящих докладывать о каждом их шаге тем, кому нужно знать. Легко было поманить одно имя другим и заткнуть чей-то разговорчивый рот, положив в него что-нибудь сладкое. Кому-то, вроде Коломбины или Сандроне, было всё равно — Снежная не служила им домом, Царица не была матерью, они были верны только Фатуи, и неважно, кто их ведёт или будет вести. Сандроне сказала, что закроет глаза на их мелкий бунт, если они изволят победить, а не остаться посмешищем. Коломбина, не открывая глаз, назвала Люмин прехорошенькой и пожелала им удачи. Что-то в ней было кровожадное — она словно только и ждала, пока обозлившийся оголодавший народ спустит на императрицу и её ледяное царство гончих, чтобы в клочья всё разорвать. Это оказалось самым простым. А с кем-то переговоры были бесполезны. Панталоне, к примеру, дрался никчёмно: он сузил на них глаза, выхватил пистолет дерганым жестом, и не прошло и минуты, как его шея влажно хрустнула, и тело, укутанное в бесполезные тяжёлые меха, рухнуло в бурую слякоть. Они с Тартальей унесли его на бездорожье, где тревогу забьют гораздо позже — если вообще забьют, и кто-то узнает и захочет оплакать Предвестника, которого снежненские бедняки проклинали годами. Аякс в это не верил. Люмин до сих пор думала, что мир не без добрых людей. Ещё, конечно, был Капитано. Капитано нашёл их сам. Утро тогда было туманное и жидкое, как кисель. Когда Аякс ушёл на рыбалку, в траве до сих пор пряталась рассветная дымка, и в лесу было по-кладбищенски тихо — не стрекотало ни одной предутреннней птицы, не скрипели в снегу звериные лапы. Люмин развела огонь, чтобы было где жарить рыбу и греть руки, и он своим суетливым шорохом заглушал свистящую между деревьев нехорошую тишину. В последние дни у неё было много таких минут, много времени на подумать, но думалось отчего-то только о том, что пожарить к ужину и о прилипчивых песенках из мондштадтских таверн; совсем не о Царице, не о судьбе Тейвата, как будто там давно было не о чем размышлять. Что-то хрустнуло позади, и Люмин напряглась спиной. Её тень на блестящем снегу накрыла чужая, необъятно огромная. Огрубевшие пальцы сами нашли рукоять меча, и она поднялась, чтобы обернуться. Она много о нём слышала. Часть от снежненских трактирщиц, страшно уязвимых к сплетням, часть, гораздо большую, от Чайльда: он говорил о нем восторженно и подолгу, упиваясь восхищением, переходящим в зависть, и часто нельзя было разобрать, что из всего, что о нём говорят, правда или вымысел. Величайший воин Тейвата среди смертных и нет, способный перерубить континент надвое одним взмахом меча — так о нём говорили. Люмин смотрела на него снизу высоко вверх и снова ощущала, как с её дна поднимается жаром в венах упрямая отчаянная решимость, с которой она побеждала богов и драконов. Почему-то эта секунда безмолвия между ней и силуэтом Предвестника, спрятанным за грудой доспехов, отстучала пронзительнее и гулче, чем все её битвы до сегодняшнего дня. — Чайльд Тарталья. Он с тобой. Люмин до фальшивого отстраненно отметила, что не слышит его голоса — только отдающее железом безжизненное эхо из-под забрала. Она стиснула меч. — Что тебе нужно? — Он. Она быстрым взглядом оценила его руки, туловище, шею — ни единого слабого места. Достаточно массивный, чтобы её скорость не имела значения, слишком поворотливый, чтобы можно было одолеть ловкостью. Выбить оружие из рук? Едва ли из такой хватки можно выбраться живой. И едва ли этот меч размером с неё можно отбросить в сторону, как она сделала бы с чьим-то другим. — Предатели Снежной будут наказаны. Это приказ Царицы. Люмин сделала глубокий размеренный вдох и выставила свой меч, стальную зубочистку, ему навстречу. Воздух перед ней рассекло с такой силой, что Люмин откинуло назад; она с трудом удержалась на ногах, когда Капитано ещё одним тяжёлым взмахом меча откинул её клинок далеко в снег; он снова замахнулся, она едва успела юркнуть к земле и перекатиться в сторону — зазубренное лезвие вонзилось в землю, взрыв снег и траву. Люмин попыталась нырнуть ему за спину, но он легко, как лист бумаги, смял её запястье свободной рукой, дёрнул её в воздух — сердце ухнуло в пятки, она запоздало почувствовала, как холодеют кончики пальцев. Капитано взял её за шею. Люмин вцепилась ему в пальцы уцелевшей рукой, чтобы выхватить хоть глоток воздуха, но его ладонь железным удавом сдавливала её горло всё теснее, пока перед глазами не заплясали черно-белые снежинки. Впервые за долгое время ей стало осушающе страшно. — Предатели... Снежной... будут... наказаны. Люмин слышала его голос, гулкий и еле разборчивый, как из колодца. Воздуха переставало хватать. Лицо Капитано, спрятанное в темноте под забралом, было так близко, что чужим дыханием жгло щеки — это было единственное, что она понимала. Люмин закрыла глаза. Где-то снизу или сверху — она не чувствовала пространства — что-то прокатилось громким лязгом и хрустом, что-то отшелестело, упав в траву, и она вдруг смогла вдохнуть. Пальцы разжались; Люмин позволила себе рухнуть теперь уже точно вниз, и когда встряска об землю отозвалась в спине оглушительной болью (у неё не было сил вскрикнуть), мир вокруг наконец приобрел очертания. Капитано упал обломком скалы почти сразу после этого, куда-то совсем рядом, настолько, что её тело чуть не подскочило следом. Когда Люмин открыла глаза, перед ней на коленях стоял Чайльд — она узнала его расплывшийся силуэт по копне рыжих волос. Она с трудом сфокусировала взгляд, и он невольно упал на его руки, окровавленные по локоть. — Цела? — отрывисто спросил он. Не в силах открыть рот, Люмин кивнула, и он погладил её по щеке, оставляя кровавый след. Его безумные-безумные глаза потемнели почти до черного. Люмин приподнялась, мягко выворачиваясь из его нежных как плоть прикосновений, и обернулась на тело, лежащее рядом. Сквозная широкая рана в груди Капитано пенилась, шипя, и блестела свежей кровью — ей залило траву, пропитало снег и забрызгало землю. Неподалёку лежал его расколотый шлем, и рядом — отсеченная голова; подобравшись, Люмин рассмотрела его белое лицо, испещренное шрамами. Он совсем не был похож на Предвестника или величайшего воина из иллюстраций к детским книжкам. Просто... на человека. Люмин вдруг рассмеялась, коротко, одним выдохом, и Аякс кривовато усмехнулся вместе с ней. — Ты его всё-таки победил, — сипло сказала она. Аякс пренебрежительно хмыкнул: — Он оказался всего лишь человеком. Даже жаль. Я ожидал лучшего. — Ты тоже всего лишь человек. — Я гораздо больше, чем это. И я его убил. Она снова кивнула и слабо потянулась навстречу. Аякс мягко, по-джентльменски придержал её за талию и поцеловал. Люмин убрала с его лица спутанную прядь. Из Капитано продолжала хлестать кровь. * * * — Хах. Думаю, я снова его пробудил, — сказал ей Аякс сильно потом, задумчивый до рассеянного. — Кого? — переспросила Люмин. Он только отмахнулся. * * * Днем они преимущественно готовились: Аякс тренировался перед грядущими битвами, охотясь и упражняясь в меткости и силе на деревьях и лесных зверьках; Люмин разрабатывала сломанное запястье, пока он брал на себя готовку и устраивал спарринги с медведями. Иногда она лежала у него на спине, пока он отжимался, просто так, смеху ради, и её укачивало поразительно быстро, как ребёнка, под мерное Аяксово пыхтение. Ей оставалось мало что делать. Из них двоих она была менее громкой, менее заметной — это значило, что Люмин ходила в города за припасами, сплетнями и арендой комнат в тавернах. Тарталья, один из первых пропавших Предвестников, а теперь — новый заведующий их однообразным бытом, на поверку восхитительно готовил. Даже когда он немного перебарщивал со специями (в Снежной не скупились на соль и перец), Люмин уплетала его стряпню так жадно, как будто это первое и последнее её блюдо. — Ну, что думаешь? Вкусно? — нетерпеливо спрашивал Аякс, уже готовый самодовольно ухмыляться, и Люмин смеялась, вытирая измазанные в соусе губы. Ночью он выдирал ленты из её корсета, на ходу стаскивал с неё сапоги, валил на кровать, вдавливая в простыню, Люмин сжимала пушистые волосы у него на затылке и остервенело, пьяно впивалась в его губы, и они владели друг другом целиком, до последней капли крови, пока за окнами не начинал брезжить рассвет. Потом, когда первые лучи трогали стены светом и золотом расписывали их постель, она чертила пальцем звёздочки на изрисованной шрамами веснушчатой спине Аякса, вслушиваясь в его спокойное дыхание, пытаясь уловить отголоски сердцебиения, и смотрела в потолок. Времени у них было мало и оставалось всё меньше. По Снежной потихоньку, на цыпочках расходились беспокойные слухи, липли к стенам, прятались между стеклами окон; людям становилось страшно, люди разъезжались из страны по всему Тейвату, а те, у кого не было денег, топили бессолнечные дни в вине и огненной воде. Пропадали первые люди державы, повышались налоги, все чаще поисковые отряды (так объявлял в газетах Цыплёнок, чтобы успокоить граждан) отправляли в Фонтейн, в Натлан, в Мондштадт, и Царица молчала далеко-далеко за вратами своего дворца. Трактиры ломились от торговцев и Фатуи, круглые сутки пьющих с масками набекрень. Люмин теперь опасалась туда заходить, даже надев капюшон. — Предвестники на то и Предвестники, понимаешь? — услышала она однажды обрывок тирады какого-то пьяного академика. — Это всё что-то предвещает. Они же как канарейки в шахтах. Если уж лучшие из лучших исчезают, то с нами что будет?.. Царица знала, что они собираются сделать, и маленький инцидент с Капитано дал им знать, что она знает. А теперь, когда номер один пропал, едва ли сама Селестия знала, как Царица с ними поступит. Время таяло, как снег в ладонях. Оно и привело их в Заполярный дворец тем сонным белым утром. За окном шел снег. Фатуи украдкой дремали в коридорах. Люмин с Тартальей проскользнули мимо дверей, пока сменялась, пусть удвоенная, охрана. Люмин ощущала сумасшедший от адреналина и предвкушения пульс у него под запястьем, когда они, сцепившись пальцами, прижимались к стене. Безнадёжный авантюрист, подумала она. И (подумалось в довесок) сама она ничем не лучше. Они прятались у дверей в тронный зал, а за дверьми спрятан был их финал. — Момента лучше может и не быть, — сказал Чайльд негромко и весомо; на его лице застыло то редкое сосредоточенное выражение, с которым он становился расчётливым кем-то ещё и от которого у Люмин всякий раз замирало на мгновение сердце. — Аякс? — шёпотом попросила Люмин. Он перевёл на неё потеплевший от звука собственного имени взгляд. — Что, если... мы не справимся? — Справимся. — А если нет? — Нам уже будет всё равно. Люмин вдохнула его дыхание, дотронулась до его губ своими; Аякс большим пальцем коснулся кончика её носа и улыбнулся. Они открыли двери. Конечно, была драка. Большая, кровавая драка, много тел, покрасневший мрамор, битые стекла, впивающиеся в кожу, крики, лёд, коленопреклонение, всё, что должно быть в той истории, которую Ирминсуль стыдливо прятал между страниц невинных сказок и мягких от пыли преданий; Люмин не запомнила ничего из этого — оно осталось у неё в голове перечнем фактов, совсем непохожих на реальность. Как будто бы это была не она. Она бы, конечно, не смогла. Ей запомнилось, как Чайльд Тарталья Аякс прижимал Пульчинеллу за шею к стене, пока тот не начал сереть, как цедил: — Смотри на меня, — сквозь стиснутые в рыке зубы, — смотри мне в глаза и плачь. Он умер некрасиво и первым; Аякс так хотел, а Люмин не могла возразить. Ему раскроили череп и отрезали уши, как свинье на убой, и этого Люмин не запомнила тоже, только белую его голову мертвеца с закатившимися глазами и синей шеей. Потом она помнила, как держала каблук на пульсирующей жилке на шее у Царицы, вспотевшая, окровавленная и равнодушная. Архонтесса любви смотрела на неё снизу вверх, как смотрела бы Люмин на неё саму пару месяцев назад: жгучий, как иней, ужас в её глазах, и следом — меланхолия. Абсолютное спокойствие, когда шпилька хрустнула костьми в её глотке и до упора вдавилась в пол. Они уничтожили гнозисы рука об руку, вместе, и когда Селестия спустилась за ними, чтобы потребовать ответа от смертных, возомнивших себя равными богам — разве была у них власть над существом из другого мира и её верным рыцарем, готовым разверзнуть Бездну ради трона небес? И время, как снег, заледенело в хрупкой сугробовой корке, и мир в их руках и за их пределами перестал иметь хоть какое-нибудь значение. У них были они. Этого хватало. Может, ей не нужен был новый дом, до сих пор иногда думала Люмин; она знала Тейват как родную планету, даже лучше, и когда Аякс в забрызганной морем рубашке, смеясь, нес её по белопесчаному берегу, а она, до нитки промокшая, судорожно хваталась за его шею, Люмин совсем забывала, что когда-то у неё была другая родина. * * * Оконная рама скрипнула. Люмин краем глаза увидела в зеркале, как чья-то тень мелькнула на подоконнике и опустилась в их спальне, но в этот раз ей и в голову не пришло испугаться. Она положила расчёску на стол и обернулась. — Привет, Паймон, — она улыбнулась ей тепло и немного грустно, но Паймон только метнула в нее испуганный взгляд оленёнка и сильнее вжалась в чужое плечо. Так непривычно было её видеть, и так непривычно было видеть её не рядом с собой. У Итэра прибавилось седых прядей в косе, и черный мех ему, конечно, не слишком шел, вот только Люмин не спрашивали, и она промолчала. Взгляд у него остался таким же чужим и настолько же мёртвым. Люмин вдруг поняла, что совсем не скучала. — Привет, сестра.