***
Чимин поправил наушник в ухе и согнул ноги в коленях, удерживая на них ноутбук. Смотреть фильмы с утра вошло в привычку давно. Если проснуться в пять, то в его распоряжении оставалось целых два часа до завтрака. Главное использовать только один наушник, чтобы услышать стук. Сегодня с экрана на него смотрели герои дорамы, которую он тайно скачал, пока был в квартире Джеджуна. Это придурок даже не удосужился проверить ноутбук Чимина перед тем, как выпустить его из своей квартиры. И за такого придурка Чимину предстояло выйти замуж. Раздался стук в дверь. Чимин его проигнорировал. Первый — не считается, потому что сотрудник по ту сторону двери ещё недостаточно зол. После третьего стука необходимо скрыть следы своего маленького преступления. Второй стук прозвучал громче. Третий означал, что домашний помощник начинал выходить из себя. — Господин? — раздался глухой голос за дверью. Три. Два. Один. Пора! Чимин покосился на дверь — ручка заходила ходуном. Интересно, через какое время помощник начал бы выбивать её с ноги? Возможно, когда-нибудь Чимин попробует проверить, а пока что он свернул окошко видеоплеера, закрыл секретную папку с фильмами, которые, по мнению старших, «не подходили омегам чеболей», и захлопнул ноутбук. Затем привычно сунул его под кровать и встал. Осталось только стянуть через голову длинную футболку, в которой спал каждую ночь, свернуть её в валик и сунуть в шкаф подальше, к самой стенке, за стопкой джинсов. Там не найдут. — Господин? — конец фразы прозвучал громче, потому что именно в этот момент Чимин распахнул дверь. Помощник, одетый как обычно, с иголочки, оглядел голого господина и одна его щека дёрнулась. — Что? — спросил Чимин и закатил глаза. — Будто впервые увидел мой член. Помощник, который на подходе к пятому десятку так и не научился держать под контролем собственные гримасы, быстро заморгал и слегка поклонился. Пришлось отступить, чтобы этот подхалим семьи Пак, наконец, вошёл и помог Чимину одеться. Слово «помощь» в данном случае служило ненадёжным прикрытием слову «слежка». Так поступали с теми детьми чеболей, которые выходили из-под контроля. Старшие в семьях не уставали твердить: «Чтобы опозорить семью — достаточно секунды. Чтобы смыть позор — не хватит жизни» Пока помощник доставал из шкафа вещи, Чимин разглядывал фотографию. Она стояла на прикроватной тумбочке. Фотография — это первое, что Чимин хотел видеть, как только открывал глаза. Черная глянцевая рамка поблескивала в очередном сером утре, а с фотографии на Чимина смотрел взрослый омега с глазами, полными веселья. Его улыбка когда-то грела, а теперь просто помогала жить. Фотография не позволяла забыть. Хотя он и не смог бы. — Ваша рубашка, господин, — напомнил о себе помощник. Чимин подошёл к нему как можно медленнее, надеясь, что, несмотря на бесстрастное выражение лица, помощник бесился где-то внутри. Чимину хотелось, чтобы он злился, хотел видеть пар из его огромных ушей. Как жаль, что в эмоциях в их обществе ограничены все поголовно. Помощник протянул белую рубашку на вытянутых руках. Чимин ухмыльнулся одной стороной объёмных губ, которые так любил хвалить Джеджун, и повёл бровью. — Не надену белую. Достань чёрную. Помощник сверкнул глазами, будто в них взорвался последний нерв, и принялся вешать вещь обратно в шкаф. Значит, на самом деле бесился, как Чимину и хотелось. Помощник развернулся вновь и протянул на этот раз чёрную рубашку. — Ваша рубашка, господин, — на последнем слове голос взметнулся вверх. Совсем немного, но Чимин уловил. — Она не моя, — хмыкнул Чимин, но всё же принял одежду из рук помощника. К своим двадцати годам, когда позади осталась учёба в школе для омег чеболей и многочисленные наставления преподавателей и старших омег, Чимин в полной мере осознал, что у него нет ничего. Особняк — не его. Одежда — не его. Даже эмоции, которые полагалось испытывать омегам влиятельных семей Южной Кореи — ему не принадлежали. Потому что ненастоящие, вызубренные, расписанные по ситуациям. Поэтому с утра Чимин мысленно прощался с самим собой, смотрясь в зеркало, ведь за пределами его спальни начинался театр. Там необходимо играть свою роль. Всего лишь шаг в коридор, и убежище оставалось позади. Красные обои на стенах давили. Алый ковёр на полу поглощал начищенные до блеска чёрные туфли. Чимин представлял, что тонет в ворсе, который забивается в уши и нос. Пропадают слух и дыхание, и повсюду тихо плещется долгожданное ничего. Будто Чимина проглотил гигантский живой организм. Коридор напоминал внутренности кита. Он поглощал, будто бы сужался, а потом расширялся. Кит дышал, довольный проглоченной добычей. Чимин поправил рукава шёлковой рубашки. Разгладил чёрные брюки на бёдрах. Потому что омеге полагалось выглядеть идеально. Голову — выше. Руки — движутся плавно. Глаза — наполнены покорностью, но не лишены интеллектуальной наледи. Шаг, шаг, шаг. Омеге полагается смотреть вперёд. Под ноги нельзя. Чимина учили наблюдать за ногами лишь краем взора. Шаг, Шаг, шаг. Тяжёлая дверь с золотой резной ручкой. Открывать с напором запрещено. Только плавные движения. Омеге полагается… Столовая длинная, но шире, чем коридор. В детстве Чимин носился здесь с надувными шарами, пока его не ловила прислуга и не сдавала отцу. Папа тогда тоже был жив. Как жаль, что сначала умер он, а не отец. Если бы папа немного повременил, то у отца не осталось бы возможности его заменить. Но всё случилось, как случилось — папа умер первым. Теперь в их доме до конца своих дней поселился Сонгю. И теперь он — новый папа. Как хорошо, что нового отца после смерти родного так и не нашлось. Но новый папа довольно молод внешне. Вполне возможно, что скоро Чимин обзаведется и новым отцом. Сколько ещё они будут меняться? Но ведь так и должно быть. Трёхэтажные особняки никогда не остаются пустыми, в них всегда кто-то заселяется — люди или призраки. Столовая Чимину не нравилась. Слишком большая. Смешно, но Чимину всё не нравилось в этом доме, даже то, что он сам здесь с рождения. Хотя нет, его комната была надёжным убежищем. В ней он хотя бы имел право закрываться на замок. Пока учился в школе для омег, была причина щёлкнуть замком. Он ведь был занят домашним заданием. Впереди пять лет университета, и Сонгю боялся, что Чимин начнёт водить в дом альф, поэтому пообещал снести замок с двери спальни ненавистного приёмыша. Некоторые омеги заводили отношения, но такие отношения чреваты последствиями. Потому что в привилегированных семьях практически нет браков по любви. Папы и отцы заранее подбирают своему чаду пару. Сделка, бизнес, никаких чувств. У тех, кто не обладает статусом, всё, конечно, проще. Но Чимин не из их среды. Чимин и не хотел бы жить обычной жизнью. Потому что омеге вообще не полагается думать о другой жизни. Омеге хоть что-то, оказывается, не полагается… — Поздравляю с окончанием школы. — Спасибо, Сонгю. — Мы договаривались, что ты зовёшь меня папой. — Я же сказал — только на людях. Прислуга не в счёт. Длинный дубовый стол тянулся далеко вперёд, и казалось, что он сужается у противоположной стены зала. Чимин видел Сонгю, который сидел в том конце стола в обрамлении сумрака, и только светильник на столе высвечивал его худое лицо, будто отчищал от темноты. Сонгю крутил в руке хрустальный бокал. Он вдыхал ароматное вино и наверняка размышлял о том, работник какого салона красоты сегодня будет от него страдать. Интересно, он уже успел прикончить половину винного погреба с тех пор, как приехал сюда? Прошло уже три года. Скорее всего, винный погреб совершенно пуст. — Твой отец гордился бы тобой. Знаешь, омеге полагается… Дальше Чимин не слушал. Он знал, что омеге в их обществе, где всё было завязано на правилах, много чего полагалось. Например, получить высшее образование, выйти замуж за альфу, которого выберет семья. А ещё омеге полагалось вставать с места, когда входит альфа, никогда не показывать своей усталости, оставлять последнее слово за альфой и прочее, и прочее. Чимин не слушал, что говорил Сонгю, который продолжал крутить в руке тонконогий бокал. Чимин и так всё это знал. Хотелось, чтобы гигантская хрустальная люстра вдруг рухнула с потолка и с громыхающим лязгом разбилась вдребезги. Тогда бы этот звук заглушил голос Сонгю. — Ты меня слушаешь, Чимин? — Да, конечно, — ответил тот мягко и вежливо улыбнулся. Так полагалось делать омеге в ответ на требовательный тон старшего по возрасту или положению. — Но я бы не хотел говорить об отце. — Почему же? — хрустальное дно бокала стукнулось о деревянный стол. — Потому что он мёртв. Мёртвые не гордятся никем. Мёртвые вообще не думают. Даже издалека, настолько длинным был стол, Чимин увидел, как дёрнулась одна сторона молодого лица Сонгю. Наверное, по этой причине тот начал говорить сквозь зубы: — Ты маленький дерзкий поганец. Как жаль, что я не воспитывал тебя с рождения. Все твои двадцать лет — коту под хвост. Ты бы сейчас не был таким. Я надеюсь, когда приедет мой ребёнок, ты будешь держать свой ядовитый язык при себе. Сонгю целиком и полностью состоял из вспышек гнева. Чимин, вообще-то, тоже, но чтобы выжить в этом обществе и не привлекать к себе внимания, приходилось гасить в себе ненависть ко всему. Он ни разу ещё не вступал в открытые конфликты с Сонгю. Но очень хотелось. — Твой ребёнок? — искренне удивился Чимин. Он так и не притронулся к еде. — Чонгук? Он же в Пусане. Ты говорил, что не привезёшь его сюда. — Пока был жив твой отец, он был против. Но сейчас, как ты и сказал, твой отец мёртв. А мёртвые не против. Мёртвые вообще не думают, верно? Он поднялся из-за стола так, что ножки стула громыхнули на каменном полу. Вытер губы белоснежной салфеткой, отбросил её к тарелке и, стуча каблуками, вышел за дверь. Чимин, уставший с самого утра от надоевшего притворства, встал со своего места и быстрым шагом дошёл до противоположного конца стола. Взял в руку бокал и повторил за Сонгю — вдохнул аромат вина. Ничего особенного. Пахнет вкусно, но Чимин не разбирался. Он вообще не пил. Но в тот миг отчего-то захотелось. Чимин влил в себя остатки вина (половину бокала), запрокинул голову и вперился взглядом в люстру, которая тонула в величии чёрного потолка. — Ну, вы как там? — сказал он, всматриваясь промеж хрустальных лопастей люстры. — Отдыхаете? Если бы родители были живы, Чимин смог бы уговорить их не выдавать его замуж вообще. Джеджун, альфа, который должен был стать его мужем, справился бы самостоятельно. Но родителей нет, а дедушка — главный омега семьи Пак, замолчал навсегда. Он выезжал из комнаты на инвалидной коляске только для того, чтобы пройти ежемесячное обследование после того, как упал с лестницы. Чимин уверен, что не сам. Конечно, ему помогли. Дедушка почти согласился выписать Чимина из семейной книги, а потом случилось несчастье. Теперь Чимин уйти не сможет. Дедушка — единственный человек из оставшихся в живых, кто совершенно искренне любил Чимина. Без наигранности, без фальшивых признаний ради галочки. Любил так, как когда-то любил папа. Чимин ни за что не оставит дедушку одного в доме, который чуть его не убил. Поэтому выйти замуж придётся. Чимин уповал на то, что сможет договориться с мужем о раздельном проживании. Осталось только вымолить у альфы прощение. Чимин знал Джеджуна с детства. Альфа неделями жил в особняке Паков. Отец Чимина души не чаял в маленьком альфе. Так бывает, когда в своё время вместо альфы, способного взять на себя управление корпорацией, в семье рождается омега, которого надо хорошо пристроить и надеяться, что его муж не разрушит бизнес, строившийся десятилетиями. — Ты родишь наследника, — заявил как-то отец. Он был ещё живым, а его лицо всегда румянилось, когда он был не в духе. Не в духе отец был часто. На похоронах Чимин его не узнал. Он никогда раньше не видел обескровленное лицо отца. Но это ничего. Прошёл год, и Чимин вовсе его забыл. Так и не поев, он поднялся на второй этаж в свою комнату и прислонился спиной к двери. И тогда всё время пребывания за пределами спальни навалилось неподъемной тяжестью. Красные стены, алые ковры, чернеющие стены столовой, тяжелый каменный пол. Полуулыбка Сонгю, его голос, неприязнь, игра на публику. Близкое замужество, ледяной Джеджун, спрятанные эмоции, забытые воспоминания, мертвый отец, который будто до сих пор бродил по коридорам особняка. Чимин не смог удержаться на ногах. Обрушился на пол, больно ударившись копчиком, и обхватил собственную шею пальцами. Там в горле раздулся шар разочарования. Разочарования во всём сразу. В каждодневных попытках жить по правилам, в окружающих людях, в самой сути омежьего существа. Он душил себя, пытаясь протолкнуть этот шар внутрь или наружу, но он рос в глотке. Слюна скапливалась во рту, и Чимин пытался быстро-быстро её сглотнуть, чтобы заглушить жар в груди. Там разгоралось пламя, от которого хотелось броситься вперед на паркет, расплавиться там и закончить дышать. — Ненавижу их, — сказал он сам себе. Всё это разочарование и горечь абсолютно бесполезны. Но Чимин разрыдался вопреки всему. Потому что здесь, у себя в комнате, он мог себе позволить рыдать. И быть самим собой. Не выпрямлять спину, смотреть себе под ноги, мять рубашку на груди, стягивать брюки. Если нельзя вырвать из себя существо омеги, то хотя бы надоевшие брюки он с себя стянуть мог легко. Чимин разделся до гола, нырнул в шкаф почти что с головой и у задней его стенки нашёл серую старую футболку. Ту самую, скрученную в валик. Развернул её, кинул на заправленную кровать и руками разгладил складки. Выглядело, конечно, не совсем опрятно. Но она, эта футболка, всё равно любимая. Смешно, что она папина. Ребёнок, прятавшийся внутри двадцатилетнего человека, испуганно жался к воспоминаниям о том единственном и добром, что воплощал собой его родитель. Душ не смыл прошедшее утро. Почему говорят: прими душ, смой с себя тяжесть дня? Так не получается ведь. Не смывается. Всё отвратительное, чем был наполнен даже не день, а всего лишь утро, уже проникло в поры и залегло где-то глубже. Чимин натянул футболку на голое тело, откинул край покрывала и даже не дрогнул, когда позади раздался голос папы. Не того — другого. Нового: — Не страдай так, будто в твоей жизни всё плохо. Он стоял в белом костюме, прижавшись плечом к дверному косяку. — Чимин, ты живешь в шикарном доме. Через пять лет окончишь университет, выйдешь замуж за доброго альфу, которого, между прочим, так любил твой отец. Станешь наследником. Разве не так? — Так, — тихо ответил Чимин и вскинул подбородок, как полагалось омеге. — Тогда какого… какого чёрта ты страдаешь? Что ответить? «Это не моя жизнь!» «Я хочу, чтобы папа был здесь прямо сейчас. Хочу, чтобы он всю ночь гладил меня по спине и голове. Хочу, чтобы этот мир был, как и раньше, только для нас с ним. Только его нет. А я здесь один. Я хочу лечь ничком на пол и лежать, пока потолок не обрушиться мне на голову и не размозжит мне череп. Потому что сделать что-то большее, помочь себе уйти, я, увы, не смогу. Кишка тонка надрать задницу своему существованию». — Сними с себя эту тряпку! Омеге не пристало одеваться в лохмотья. Чимин не выдержал и развернулся к нему. Но не сказал ни слова. — Что смотришь, малыш? Хочешь нагрубить, как обычно? Не делай вид, что тебя в этом доме к чему-то принуждают. Тебя и пальцем ни разу никто не тронул. Как объяснить, что дело не в этом? Дело в том, что он, Чимин, саморазрушается. Потому что не принимает правила. Плевать на то, как он живет. Дом — полная чаша, свадьба с альфой. Но даже для этого альфы Чимин — всего лишь трофейный омега. Их не учили быть друзьями. У всех промыты мозги. Это не жизнь Чимина. Он хочет выйти из себя, выйти из своего тела и исчезнуть. Он не хочет принимать внутреннюю омегу, которая злится, тревожится, мечется и ранит Чимина. Он не может её приструнить. Она перестала быть частью него. Придёт день, когда Чимина разорвёт изнутри. Возможно, в его метаниях и неприятии виноват папа. Он был добрым, отличался от них всех. Папа дарил слишком много любви единственному ребенку. Благодаря ему, Чимину есть с чем сравнивать.***
Впервые тот чарующий голос Чимин услышал спустя два дня после разговора с Сонгю в столовой, когда тот сообщил, что привезёт в особняк Паков своего ребёнка. И вот спустя два дня появился голос, полный различных живых тонов. Чимин вошёл в гостиную, чтобы взять забытую им папку с распечатками, которые ему любезно предоставил секретарь в головном офисе. Да, Чимин собирался проходить практику в «GlobalPark». Как только папка оказалась в его руках, Чимин направился к лестнице, чтобы подняться в свою спальню. И тут раздался голос. Но этот голос был слегка искаженным и приглушенным. — Хей, привет… эмм… я решил позвонить, но ты не брал трубку. Чимин замер. В груди невесомо шевельнулось предвкушение. Его пристальный взгляд остановился на стационарном телефоне, стоявшем на высокой тумбе у стены. Всё верно. Звучал автоответчик. А голос продолжал говорить. Человек на том конце провода был определенно молод. Возможно, подросток. Он казался взволнованным, немного возбуждённым. Будто долго собирался с мыслями и, вероятно, не находил себе места. Но не потому, что переживал, а потому, что боролся с неугомонным счастьем внутри себя. — Я готовлюсь понемногу, но хотел уточнить… эмм… во сколько вылет? Знаешь, я как-то растерялся и набил чемодан чем попало, хах. Я даже прыгал на нём, чтобы застегнуть, — на миг воцарилась тишина. Тот человек явно собирался с мыслями и даже что-то мычал в трубку, будто чесал подбородок, сильно поджав губы, но спустя время, всё же продолжил: — Я хотел спросить кое-что. Ты сказал, что меня будут встречать в аэропорту. Но ты… ты, в общем, не сказал, кто именно. И я… блин, сейчас глупость скажу, хах. Возможно, Чимин… Чимин приедет? Ах, чёрт, так прозвучало, конечно. Чимин вздрогнул, услышав собственное имя, произнесенное мальчишеским звенящим голосом. Голосом, который выдавал в своём обладателе поистине щенячью жизнерадостность. Он посмотрел через плечо и столкнулся с хитрыми огоньками в глазах Сонгю. Тот развалился на диване, закинув ногу на ногу, и по обыкновению крутил в руке бокал с вином. — Только знаешь, — продолжил абонент, но теперь его голос поник. Чимин дернулся всем телом. Его внезапно с ног до головы прошибло острым чувством вины, ведь голос изменился после упоминания его имени. — Знаешь, не говори Чимину, что я про него спрашивал. А то он подумает, что я какой-нибудь высокомерный дурак. Ну… хочу, чтобы он приехал… А мы даже не виделись ни разу. Ах, короче, давай забудем. В общем, перезвони мне, пап. Или напиши. Не хочу проспать самолёт. — человек глубоко вздохнул, разочарованный самим собой, и закончил: — Ну всё, кладу трубку. Буду ждать ответа. Гостиная замолчала. На стене тикали круглые часы из красного дерева. Сонгю отпил вино из бокала и выжидающе посмотрел на Чимина. — Правда, он чудесный? И только теперь Чимин отмер. Его руки похолодели, а щеки вспыхнули злостью. — Ты привезешь его сюда? — он с трудом подавил дрожь в собственном голосе. — Его? — Да, тебя это беспокоит? — брови Сонгю поползли вверх. Но совершенно не искренне. — Он же… — Чимин сжал руки в кулаки, но немедленно сунул их в карманы брюк. — Да он же не проживет здесь и месяца. Он же… — Милый, невинный омега? — Сонгю поставил бокал на круглый кофейный столик у своих ног и вновь откинулся на спинку дивана. — Ему семнадцать уже. Пора учиться жить среди акул. Всего прелестного в его жизни было достаточно. Когда-нибудь он выйдет в мир, столкнется с чудовищами. — С тобой, например. Сонгю раздвинул ноги и уперся локтями в колени. Так обычно сидели альфы. Животное желание показать превосходство. Но, к удивлению Чимина, Сонгю промолчал. — Пристроишь его, как и меня? К какому альфе? Из какой семьи? — Я не собираюсь выдавать Чонгука замуж, — Сонгю позы не сменил, но выражение его лица поменялось на торжествующее. — Тогда зачем везешь его сюда? — Чимин не спеша подошёл ближе и остановился по другую сторону кофейного столика. — Я тебе объясню, — Сонгю потянулся к бокалу, допил остатки вина и вновь откинулся на диван. — Жениться и рожать детей альфе будешь ты. А Чонгук будет жить со мной и наслаждаться этой жизнью. Ведь именно ты станешь тем, кто такую жизнь ему подарит. Ты родишь наследников, как и обговаривалось. Тем более, мой сын достаточно жил без меня. Разве это справедливо? Ну же, Чимин. Что с твоим лицом? Я ведь заботился о тебе, разве не так? Теперь хочу позаботиться о своём родном ребёнке. Не думал, что ты будешь против. В доме семьи Пак звучало множество наигранных, отвратительных и лживых вещей от разных людей. Но Сонгю превзошёл их всех. Чимин, кажется, не дышал. Его конечности потяжелели, в висках запульсировала кровь. Он боролся с собственными демонами, которые приказывали, давили, подстегивали повалить Сонгю на диван и накрыть его лицо подушкой. Навалиться всем телом и заткнуть его навсегда. Но вместо этого, Чимин улыбнулся. Так, как улыбаются те, кто задумал страшное. Сонгю напрягся. Его пальцы, которыми он сжимал ножку бокала, побледнели. И прежде чем Сонгю произнес хоть слово, Чимин сверкнул глазами и задушено произнёс: — Когда-нибудь ты пожалеешь о том, что привез его сюда. Лицо Сонгю потемнело. Он вскочил на ноги и вытянул указательный палец в сторону Чимина. Палец разъярённо дрожал: — Не смей так со мной говорить! Где бы ты был, если бы не я? Ты вечно всем недоволен. Вечно злишься и требуешь другого к себе отношения! — Требую? — спокойно спросил Чимин и сложил руки на груди. — Требую другого отношения? Нет, папочка. Я требую, чтобы меня отпустили. Чтобы про меня забыли. Чтобы оставили меня в покое. На ваше отношение — плевать. Единственная причина, почему я всё ещё здесь и играю свою роль — дедушка, которого ты чуть не погубил. Сонгю открыл рот и тяжело задышал: — Я его не трогал. Он просто упал. Чимин нагнулся над столиком. Он не видел ничего вокруг, кроме дрожащего рта Сонгю. — Я тебе не верю, па-па. Сонгю захлопнул рот и, к своему счастью, принял то же бесстрастное выражение лица, которое всегда было в его арсенале. — В любом случае, Чимин, готовься к свадьбе и детишкам. Он напоминал Чимину про свадьбу и детей, как минимум два раза в неделю. Ничего нового. Злость прошла, и появилась нестерпимая усталость. Чимин уже развернулся, чтобы уйти в свою спальню, переодеться в любимую футболку и лечь в кровать, как в спину прилетело злобное шипящее: — Чи-ми-ни. Ненависть — первое, что ощутил Чимин тогда. Это чувство росло внутри давно. Ярость — оружие ненависти, которым Чимин овладел в совершенстве. И теперь это оружие необходимо было обрушить на того, кто не уважал ни самого Чимина, ни человека, который обладал чистым сердцем, не тронутым извращенными взглядами высшего общества. Человека, который на закате собственной жизни, побелевшими гладкими губами шептал в ухо своему ребёнку слабое и едва уловимое: «Чимини». А теперь уродливый внутренне, избалованный богатой жизнью Сонгю, издевался и повторял слова того, до кого ему не дорасти никогда. Ни душой, ни сердцем, ни разумом. — Заткнись! — зарычал Чимин, развернулся на пятках и ринулся к Сонгю. За пеленой ярости он не разбирал пути. Не почувствовал боли, когда колено ударилось о столик. Даже звук стекла, когда пустой бокал разлетелся по полу, не привёл его в себя. Но на полпути чьи-то руки обхватили его поперёк талии и не дали двинуться с места. — Господин, — над ухом раздался голос домашнего помощника. — Пойдемте, я отведу вас в свою комнату. И Чимин обмяк в чужих руках. Покорился, наученный именно такому исходу.***
Начало лета выдалось холодным. Впереди пара месяцев каникул. Но Чимин обязан был появляться в головном офисе. Он должен был вникать в дела корпорации. Велика вероятность, что если он сможет стать полноценным работником, хоть и не владельцем, то сможет пропадать на работе, сможет обеспечивать себя сам, чтобы не зависеть от Джеджуна. Тогда это всё же будет похоже на свободу. Он, возможно, даже отвоюет себе право жить отдельно. В ту ночь Чимин проснулся среди холодной темноты от нестерпимой жажды. Он вылез из-под одеяла и босыми ногами прошлёпал к двери. Вспомнил вдруг, что на нём футболка, в которой никто его не должен был видеть. Если заметит прислуга, то доложит Сонгю. Тогда Чимина ждала старая лекция о главном. Он вернулся к кровати и взял с тумбочки телефон. Почти полтретьего ночи. Возможно, если Чимин спустится очень быстро, нальёт в стакан воды и также быстро поднимется обратно, то не успеет попасться на глаза доносчиков. Когда дверь за ним прикрылась с гулким щелчком, Чимин на носочках прошел по коридору и принялся быстро спускаться вниз. Благо в темноте он ориентировался хорошо, знал дом наизусть. Он успел дойти только до середины лестницы, как вдруг внизу зажегся свет, и теперь кто-то медленно ступал по полу зала. Чимин замер на освещённой лестнице и в страхе не смог двинуться назад. Просто прижался спиной к стене и стоял двумя ногами на разных ступенях. Первая, самая нижняя ступень скрипнула, когда на неё опустилась обутая длинная нога. Чимин сверху видел чёрную макушку и худые плечи. Тот, кто сейчас совершенно не тихо поднимался по лестнице, не был прислугой или кем-то знакомым Чимину. Человек выглядел очень молодым. Конечно же, подросток. Но больше всего вниманием Чимина завладел огромный чемодан на колесиках, который подросток тащил вверх по лестнице. Тащил он с таким усердием, будто в том чемодане было нечто невероятно драгоценное. Чем ближе он становился, тем больше деталей Чимин мог рассмотреть. Короткие волосы торчали в разные стороны. Наверное, подросток сильно устал и долго чесал голову. На его лице выделялся крупноватый нос и тонкие, забавно искривленные губы. Всё это сотворило с Чимином нечто невероятное. Странная щекотка зародилась в середине груди и понеслась вверх к горлу, и он невольно улыбнулся. Чимин сам себе удивился, потому что не улыбался искренне очень давно. Из него каким-то чудесным образом рвалось хихиканье. Одет подросток был по меньшей мере странно, и в их огромный дом, напичканный дорогущими предметами интерьера, этот ребёнок совершенно не вписывался. О его непринадлежности к миру Чимина вопило буквально всё: широкая, чуть мятая снизу футболка, непричесанные волосы, широкие мешковатые штаны, круглые очки для зрения с перемотанной чем-то дужкой. Но что больше всего почему-то понравилось Чимину — старые кеды с черными полосками в том месте, где ткань переходила в резину. А потом неизвестный подросток взглянул на Чимина снизу вверх. Когда его чёрные, словно пуговицы, наивно-восхищенные глаза сверкнули, Чимин обомлел, прирос к ступеням, подобно изваянию. У всех богатых в глазах одно. Их взгляду скучна обстановка вокруг. Там много измученности, много мыслей. Взгляд же этого подростка — живой. Он любопытный, заинтересованный. А в следующий миг черные зрачки замерли, остановились на Чимине. — Хэй, — на выдохе произнес подросток и остановился. Ручка чемодана скрипнула в его тонких руках. — Я немного заблудился. Извини, я разбудил… — Хватит! — раздалось в ответ чересчур резко. Чимин сам сначала не понял, что ответил он сам. Собственный голос слышался как будто со стороны. — Я Чонгук, — сказал подросток как-то совсем растерянно. Чимин забыл про собственную жажду. Мигом развернулся и поспешил в свою комнату. Он чуть не споткнулся на пороге. Сердце колотилось в ушах. Щелкнул дверной замок, и Чимин прислонился спиной к двери. Он услышал голоса на лестнице. Видимо, Сонгю застиг ночного гостя на полпути наверх. — Тебе на третий этаж, — сказал Сонгю и замолчал. А потом уже громче спросил: — Что такое? Кого ты там увидел? Наступила тишина. В ожидании ответа замолчал весь дом. Стены загудели, затрепетали, завибрировали, походя на барабанную дробь. Чимин затаился, слился с дверью и, наконец, услышал ответ: — А… нет-нет, — прозвучало звонко, но слегка заторможено, будто подросток продолжал вглядываться в сумрак второго этажа. — Нет, никого. Просто… просто показалось.