Четки

      Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, оба английских дезертира вышли на небольшую поляну. «Хорошее место для ночлега», –подумал Везунчик Уот. Солнце все равно скоро окончательно зайдет, а блуждать в лесу в потемках – такое себе удовольствие. Да и Тому, судя по его усталому хриплому дыханию, не помешал бы отдых. – Ну чего, Том… остановимся? – Уот обернулся к своему спутнику, вопросительно глядя на него и стараясь особенно не глазеть на его окровавленные повязки. И тут же с досадой вздохнул: неужели он и впрямь не может принять решение самостоятельно? – Давай. Далеко мы все равно не уйдем. – он кивнул, осторожно присаживаясь на землю и откладывая меч в сторону. – Сходишь за хворостом, Везунчик?       Вместо ответа Уот нехотя кивнул, предпочитая лишний раз не открывать рта: он не был уверен, что сумеет унять стук собственных зубов. Хотя на дворе уже давно стоял апрель, природа этого, кажется, не заметила: вечерние сумерки в этом лесу были так же холодны, как первые осенние заморозки в Англии. Тому было легче – его согревал рваный плащ с неизвестным гербом, который Уот прихватил с трупа французского рыцаря еще на поле боя и собирался присвоить себе, но без колебаний отдал раненому товарищу. Конечно, теперь ему приходилось дрожать от холода на пронизывающем ветру, но зато это был действительно верный поступок.       К тому же лучший трофей, который он когда-либо получал в жизни, сейчас лежал у него за пазухой и уж его Везунчик точно никому отдавать не собирался. Это был настоящий католический розарий, который он умыкнул у приходского священника в своей родной деревушке в тот самый роковой день, когда к ним заглянули королевские вербовщики.       Со священником Везунчика связывала давняя вражда. Дело было в том, что прозвище Везунчика, хоть и могло показаться горькой иронией, было абсолютно правдиво – чуть ли не с самого рождения Уот отличался большим везением, которое нельзя было списать на простую удачу. Даже само его появление на свет было удачным стечением обстоятельств: когда его мать рожала, все повитухи были уверены, что такой хилый и малорослый ребенок долго не проживет и отдаст Богу душу в ближайшую неделю, а между тем Уоту уже исполнилось двадцать. Были и другие случаи, когда его невероятное везение давало о себе знать. В детстве он, например, как-то упал с дерева, на которое залез из желания покрасоваться перед соседской девчонкой – и даже ничего себе не повредил, хотя упади он на дюйм правее, угодил бы головой прямо об забор и сломал бы себе шею. А когда Уот стал постарше, то как-то нарвался в лесу на медведя, который им почему-то вообще не заинтересовался.       Когда Уот повзрослел, то быстро нашел своей удаче применение: он увлекся сперва браконьерством и мелким воровством, а затем игрой в кости. В последнем Везунчику Уоту и впрямь не было равных – он выигрывал всякий раз, когда садился за стол, даже если сам не слишком понимал правила: просто всякий раз удача вставала на его сторону. Само собой, играть с ним скоро перестали, а молва о феноменальной удаче Уота быстро разлетелась по всей округе. Суеверные деревенские, конечно, стали его побаиваться и за глаза уже звали колдуном. Особенно здесь отличился как раз тот самый священник, отчего-то искренне уверенный в том, что Уот знается с дьяволом и продал ему душу за свое везение. Именно из-за его обличительных речей Везунчик быстро сделался изгоем в родной деревне. Впрочем, особенно сильно Уот не унывал и при случае постоянно находил способы досадить своему недоброжелателю, а когда за ним пришли королевские вербовщики, решил на прощание наконец отыграться на желчном старике сполна. Бить его, конечно, он не собирался (Везунчик все же считал себя христианином, хоть и далеким от образца добродетели), а вот стащить у него кое-что ценное показалось Везунчику вполне хорошей идеей. К тому же четки напоминали ему о доме, в который он все еще надеялся когда-нибудь вернуться.       Рыская в поисках хвороста в холодном лесу, Уот внезапно осознал, что они с Томом, фактически, принадлежали к двум разным мирам – и если бы их не свела вместе судьба, вряд ли они смогли хоть как-то найти общий язык. Еще с момента их первой встречи Везунчик сразу опознал в Томе человека ученого и начитанного: например, Том вполне прилично разговаривал по-французски и немного разбирал латынь, когда Уот и на английском-то писать не умел. В разговоре Том часто цитировал античных мудрецов и ссылался на какие-то непонятные Уоту события, словно бы монах или университетский школяр, но никак не ополченец королевской армии. Заинтригованный Уот сначала спрашивал его, откуда у Тома такие познания, на что тот обычно просто отшучивался, а Везунчик и не настаивал: в конце концов, у него ведь тоже были свои секреты.       Уот все равно доверял ему, как себе: здесь, в чужом краю, иного выбора у него просто не было. К тому же такой образованный человек как Том, очевидно, куда больше Уота знал об окружающем их мире. Везунчик был уверен, что Том вполне вывести Уота из той затруднительной ситуации, в которой они оба оказались после того, как сбежали из-под Форминьи. В конце концов, Везунчик еще с детства уяснил, что в ситуации, когда твоя жизнь висит на волоске, лучше не умничать, а делать, что говорят люди поопытнее. Может быть, в этом и был секрет его удачи.                     

***

      

      Когда Уот вернулся с хворостом и разжег огонь, то смог наконец получше оценить состояние Тома. Вид его спутника Везунчику не понравился: обе раны, кажется, вновь открылись, раз повязки на руке и груди так набухли от крови. К тому же Том был бледен, как смерть – его явно лихорадило, что наводило Везунчика на довольно мрачные мысли: что тут можно сделать, кроме новой перевязки, он просто не знал.       «А ведь только с утра мне показалось, что рана уже начинает заживать. Что ж, видимо, врачеватель из меня так себе. Зря я понадеялся на свою удачу – на других-то она не распространяется», – подумал Уот, присаживаясь рядом. – Слушай, Везунчик… – Том тяжело выдохнул, поднимаясь с земли. – Я тут немного осмотрел окрестности, пока ты ходил за хворостом. Не обессудь, но я нашел место для ночлега получше, чем эта поляна.– Например? – Тут есть какая-то пещера у реки. Можно заночевать там. Всяко лучше, чем на открытом воздухе. Тут, в конце концов, люди ходят, сам понимаешь.       Что-то подсказывало Уоту, что лучше бы было заночевать в лесу, но спорить с Томом ему не хотелось. К тому же тут беглецы действительно были бы легкой добычей не только для диких зверей, но и для своих бывших товарищей или отбившихся французских солдат. Щадить их не будут, это Уот знал хорошо: за свою короткую жизнь он уже успел понять, что война плодит жестокость не только на поле сражения. – Ладно, ты прав, Том, здесь нас легко заметить. Повезло, что мы нашли другое место.              

***

      

      То, что Том в потемках принял за пещеру, оказалось просто глубокой и широкой расщелиной в скале, за которой дезертиры нашли какие-то древние руины эпохи Рима. Из тьмы на них молча взирали полустершиеся лики настенных фресок, потрепанные временем колонны и сетки трещин на потолке. Здесь было пусто, если не считать нескольких пауков и дикого лесного кота, с шипением бросившегося прочь, когда оба мужчины очутились внутри.       Том решил не отходить от входа далеко и вместо этого расположиться в небольшом закутке почти у самого выхода на поверхность: здесь воздух был достаточно свеж, но при этом оба беглеца были надежно укрыты от непогоды и ненужного внимания. Это было как нельзя кстати – как только Уот разжег костер и принялся разделывать пойманного зайца, зарядил дождь. Да такой сильный, что капли залетали внутрь, а из леса то и дело раздавался треск деревьев, чьи ветви терзал ветер.       Между ними повисло неловкое молчание, какое часто бывает между малознакомыми людьми. С пару минут тишину нарушало только щелканьем четок, которые Уот беспрерывно крутил в руках; потом это ему надоело, и Везунчик отложил четки в сторону. Тишина стала совсем невыносимой, но, к счастью, Том наконец решился прервать ее. – Слушай, а ты и впрямь Везунчик. Я думал, что тут просто пещера и все, а тут настоящий римский митреум. Ты бывал когда-нибудь в римских руинах раньше? – Не-а, – Уот пожал плечами. Особого пиетета к Риму он никогда не питал: сразу всплывали ассоциации с латынью, а она навевала ему воспоминания о священнике. – Честно, мне это не особо интересно. А ты? – Только читал. Еще когда был монахом в Корнуолле… но это, считай, было в прошлой жизни, – Том помолчал, расчесывая здоровой рукой слипшиеся темные волосы. – Знаю, ты думаешь только об ушастом на вертеле, но попробуй посмотреть по сторонам. Подумать только – люди, которые строили это все, давно мертвы… а их творение, в которое они вложили часть себя, все еще стоит. Не это ли, в сущности, зовется бессмертием? – Слушай, это просто старый дом. – Уот пожал плечами, насаживая зайца на вертел. – Не дворец. Чего тут такого интересного? – Ха, Везунчик, здесь ты как раз неправ. Смотри сюда! – он указал пальцем на северную стену. Мозаика, выложенная на ней, изрядно осыпалась, да и в потемках было видно плохо. Уот сумел рассмотреть только человеческую фигуру и бычью голову, в которую человек вонзал нож.– Ну, крестьянин закалывает быка. Я и без того знаю, что римляне питались вовсе не святым духом. – Это Митра, идиот! – Том расхохотался, и Уот впервые почувствовал себя неуютно. – Языческий бог римлян, культ которого они принесли из Персии. А бык – это не просто животное, Везунчик. Это символ обновления и перерождения мира. Старое должно умереть, чтобы новое жило, понимаешь, Везунчик? – Языческий бог? – Уот вздрогнул и придвинулся ближе к огню. В этих делах, о которых говорил Том, он ничего не смыслил, да и не хотел: Везунчику казалось, что даже думать о язычниках нечего. – Тьфу ты... – Да ладно тебе, Уот. Святой Августин писал, что «одним Бог зaповедaл одно, другим — другое, в соответствии с условиями времени». Кто знает, может, они почитали Бога под именем Митры, потому что Он счел это нужным?– Я, конечно, не шибко умен, но этот их Митра точно не похож на Христа… А ты так сильно интересуешься их верованиями, что ли? – Отчего нет? В конце концов, именно на руинах римского мира мы живем, уж прости за каламбур, – Том прижался к стене, прикрыв глаза. – Не подумай ничего плохого, Везунчик. Я вполне себе христианин, даже в монастыре успел пожить… не слишком долго, но все же.       Уот вдруг заметил, что Том внезапно побледнел еще сильнее. Весь прошлый день он гнал от себя мысли о скорой гибели своего друга, и все же состояние Тома было очевидно даже для такого необразованного простака, каким был Везунчик. Уот тут же смутился, осознав, что пусть случайно, но все же надавил на какое-то больное место доверившегося ему человека, к тому же уже умирающего. – Извини, Том. Я в этом всем плохо разбираюсь, да и вообще это не мое дело. Сам ведь не святой. – Не бери в голову. Был бы я поумнее, в монастыре бы и остался. А теперь посмотри, куда это меня завело… – Том отнял руку от повязки и мрачно уставился на собственную окровавленную ладонь. – Как и многих других. Времена сейчас не самые лучшие, тем более для простых людей, – взглянув на костер, Уот заметил, что заяц уже достаточно прожарился. Оставалось лишь подождать еще пару минут. – Наш ужин скоро будет готов. Хочешь, пока перекинемся в кости? – Вот ты ублюдок, Везунчик. Знаешь же, что выиграешь, – Том тихо рассмеялся, и Уот поймал себя на мысли, что его хриплый смех до боли похож на агонию раненого зверя. – Ладно, делать все равно нечего. Посмотрим, может, сегодня твоя удача наконец тебе изменит?       Удача, как и всегда, Уоту не изменила.              

***

             Ночью Тома мучали кошмары: перед ним вставали то видения бесконечных полей, заваленных изувеченными телами, то древние стены его родного монастыря в Корнуолле, покрытые сочащимися кровью трещинами. Какой-то голос предрекал ему скорую погибель и обвинял во всех смертных грехах, с каждым разом становясь все громче и громче, пока Том наконец не проснулся в поту. К счастью, скоро он снова сумел заснуть, и в этот раз ему приснилась серая каменистая равнина, простиравшаяся до самого горизонта.       Здесь не было ничего и никого. Равнина была абсолютно безжизненна, если не считать дикого рогатого тура, стоявшего прямо перед Томом. Бык хрипел и яростно бил по земле перед собой, вперив в Тома взгляд своих налитых ненавистью алых глаз. От каждого удара его копыта дрожала земля, а с ночного неба сияющими метеорами падали звезды, пока, наконец, земля не погрузилась в полную тьму, и не осталось ничего, кроме кровавых глаз и сиплого дыхания, наполненного ненавистью.       Затем вдруг Том услышал грохот, от которого у него заложило уши. Чувствуя, что он не в силах стоять на ногах, Том пошатнулся и рухнул на колени. Ослепительный свет ударил ему в глаза; подобный грому голос что-то сказал ему, и, хотя язык был непонятен Тому, слова почему-то наполнили его сердце теплом.       Когда он открыл глаза, уже было теплое раннее утро. Солнце приятно согревало кожу, а равнина успела покрыться сотней тысяч благоухающих цветов; где-то торжествующе кричал петух, возвещая об окончании ночи. Дикий тур лежал перед ним с перерезанным горлом, все еще сотрясаясь в предсмертной агонии: с каждым толчком его гигантского сердца земля орошалась кровью, в которой отражались последние звезды уходящей ночи.       Повинуясь какому-то смутному предчувствию, Том опустился на колени и припал губами к кровавой ране. И даже когда тело тура давно остыло, каждый глоток крови наполнял Тома ощущением тепла и света.       

***

      

      Сказать по правде, у Уота даже и мысли не было о том, что Том может дожить до утра. Везунчику отчего-то казалось, что его товарищ наутро уже не проснется: в конце концов, вид у него еще с вечера был не самый лучший. Крови Том потерял уже изрядно, хотя Везунчик изо всех сил старался помочь ему с раной и регулярно менял ему повязки, ни на что, впрочем, не рассчитывая. Томительное предчувствие грызло Везунчика еще с вечера, но в конце концов с судьбой человека, который мог бы действительно стать его другом, Уот уже смирился. Он даже заранее наметил место, где он его похоронит – на той старой поляне, где они хотели остановиться на ночлег. Пусть это и была неосвященная земля.       И все же Уот не хотел начинать свое утро с взгляда на мертвое тело. Поэтому, проснувшись первым, Везунчик даже не посмотрел в сторону свернувшегося у остывших углей костра Тома, а вместо этого отправился в глубину митреума. Дождь на улице за ночь все равно еще не стих, а сидеть на месте у Уота не было ни сил, ни желания.       Кроме того, хоть это и было немного глупо, Везунчику вдруг показалось, что, побродив по руинам, он отдаст Тому дань уважения. В конце концов, он же явно интересовался Римом и его наследием. В памяти Уота вдруг всплыли слова, сказанные Томом вчера: «Люди, которые строили это все, давно мертвы… а их творение, в которое они вложили часть себя, все еще стоит. Не это ли, в сущности, зовется бессмертием?»       Что ж, в какой-то мере, пожалуй, это даже символично. Равно как и та фраза про то, что старое должно умереть, чтобы жило новое. Хотя Везунчик не слишком любезно отреагировал на нее вчера, сегодня Уот посмотрел на эту мысль по-новому. В конце концов, именно по этому закону жила природа, а дикий лес браконьер Уот всегда любил больше, чем любые скопления людей, включая его родную деревню.       Руины храма Митры оказались гораздо меньше, чем Уоту показалось вчера. Большая часть запутанных подземных коридоров оказалась совершенно непроходима: ходы были либо завалены рухнувшими сводами подземного храма, либо подтоплены грунтовыми водами. Единственный более-менее целый путь пролегал через длинный коридор, пройдя по которому, Везунчик оказался в просторном зале, украшенном резными колоннами. Потолок был усеян трещинами, сквозь которую просачивался утренний свет: самая большая из них находилась в дальнем от него углу, а сочащиеся сквозь нее лучи выхватывали из полумрака большой барельеф. Хотя время его не пощадило, и большая часть барельефа скрылась под покрывающим ее мхом и налетом, Уот сразу понял, что барельеф изображал ту же сцену, что и на мозаике у входа: юноша в тунике и фригийском колпаке, перерезающий горло огромному быку. Было нетрудно догадаться, что это помещение служило то ли жертвенным алтарем, то ли местом для собраний, то ли и этим, и другим: прямо перед барельефом стояла огромная чаша, по-видимому, предназначавшаяся для пожертвований.       Когда Уот подошел ближе, то что-то хрустнуло у него под ногами: нагнувшись и вглядевшись в полумрак, Везунчик вдруг понял, что наступил на бурые от времени человеческие кости, ровным слоем покрывавшие пол. Ему тут же стало дурно: он резко отпрыгнул назад и с трудом сохранил равновесие, поскользнувшись на мраморному полу. Решив, что с него довольно, Везунчик повернулся к выходу из жертвенного зала…       И тут же увидел перед собой Тома. Уот вздрогнул: свет, льющийся через трещины в потолке, падал прямо на его него, и Везунчику на секунду его показалось, что перед ним стоит призрак, окутанный каким-то могильным сиянием. Благо что бледного Тома, с трудом переступающего ногами, действительно было легко спутать с мертвецом. – Том?.. – вот и все, на что хватило Везунчика. – Прости, я… – За то, что не разбудил? – Том грустно улыбнулся. – Все хорошо, Везунчик. Я и сам не был уверен, что проснусь. – Слушай…       Уот тяжело выдохнул, пытаясь собраться с силами, чтобы продолжить. Чувство вины захлестнуло его с головой. В конце концов, с чего он вообще счел, что Том умер? И что подумал по этому поводу сам Том? Ведь Уот прекрасно знал, что он никогда не умел хорошо лгать: все его мысли отражались прямо на его покрытом оспинами простоватом лице.       Впрочем, и мысли Тома сейчас было совсем легко угадать. Взгляд, которым он смотрел на Уота, был до того холодным и отчужденным, что Везунчик вдруг поймал себя на мысли, что избегает смотреть своему другу в глаза. Впрочем, подумал Везунчик, ничего удивительного здесь не было: он же его чуть ли не хоронить бросился. – Слушай, – повторил он, на негнущихся ногах отступив назад к алтарю, вновь запнулся и наконец выпалил все, что хотел, единой скороговоркой. – Я просто подумал, что тебя уже нет в живых, вот и все. Прости за это.       Том не ответил сразу; вместо этого он перевел безразличный пустой взгляд на черепа и кости у алтаря. Уота передернуло – созерцание человеческих останков явно занимало его друга больше, чем их диалог. – Я понимаю, – наконец проговорил он, подойдя практически вплотную. – И не держу зла, Везунчик. Ведь старое должно умереть, чтобы родилось новое, правда?              

***

      

      Когда Том наконец покинул митреум, день уже был в самом разгаре. Солнце стояло в зените, роняя теплые весенние лучи сквозь шелестящую на легком ветерке листву. Пахло лесными травами, медом и кровью, которая пропитала плащ и стеганку Тома.       Признаться, до сих пор Том не знал, действительно ли он говорил с Митрой или это были всего лишь игры разума. Даже если их разговор во сне был реален, Том не мог знать точно, принял ли забытый бог римлян выбранную для него жертву или остался слеп к его мольбам.        С каждым шагом четки Уота мерно пощелкивали у Тома за пазухой, словно бы отсчитывая удары сердца.