Свяжи меня своими слезами

— Когда тебе будет плохо, пообещай мне кое-что, Хан, — голос Минхо был нежным, заставляющим младшего поднять взгляд и с плохо скрываемым волнением прошептать: — Что, хён? Минхо не отрывал взгляда от Джисона, вьющиеся пряди волос которого спадали на лицо и, медленно протянув в его сторону руку, убрал чёлку с глаз младшего, улыбаясь. Но Джисон заметил печаль в его глазах. Тоску, от которой его же сердце было готово остановиться во мгновении ока. — Пообещай мне, что ты не сдашься. Что, сколько бы сил не потребовалось, ты не поддашься этой ненависти. Ты не позволишь себе утонуть в этих лживых мыслях. Джисон долго смотрел в глаза старшего, не смея отрывать от них взгляда. Губы его дрогнули и, сцепив пальцы рук, он старался дышать нормально, слушая собственное сердцебиение, что эхом отдавалось в ушах. Он хотел пообещать. Хотел бы. Но Джисон прекрасно знал, что не мог. Он не мог лгать Минхо. Не хотел. — Хён… Ты же знаешь… — начал было Джисон, нервно постукивая ногой о пол. Минхо, заметив это, положил руку на его колено, тем самым останавливая, и, чуть прогнувшись в спине, лицом к лицу оказался перед младшим, хриплым голосом произнося: — Знаю, Хан. Именно поэтому я и прошу тебя пообещать. Пока я рядом, я не отпущу тебя. Пока я рядом, я обещаю оберегать тебя от кошмаров. Пока я рядом, я не позволю тебе плакать в одиночестве. Я заставлю тебя улыбаться. И Джисону этого было достаточно, потому что Минхо всегда понимал его. Даже лучше его самого. — Просто пообещай мне, что не исчезнешь. Иначе… Иначе я это не вынесу, Хан… Прикрыв тяжелые веки, младший закусил губу, ощущая тёплую ладонь на своей щеке, что нежно ласкала его кожу. И он был готов потеряться в этом моменте навечно. — Я обещаю, Минхо. Обещаю. Минхо оставил его. Холодной зимой, когда дороги были покрыты белым снегом, а люди одевались в теплые пальто, спеша домой, чтобы согреться. Когда в магазинах горели Рождественские лампочки, дети радовались подаркам и семьи сидели за столом, ужиная вместе. Джисон был один. На столе дешёвый рамен, купленный в круглосуточном магазине по пути с работы. За окном ночь, только фонари освещали улицы. Студия пустела в серых тонах, книги разбросаны по полу, как и все записи из лекций, на которые Хану было плевать. Потому что ему больше не было, за что цепляться. — А Минхо хён разве не с вами? — заняв место рядом с Чаном в их любимом кафе недалеко от университета, поинтересовался Джисон, на что получил удивлённые взгляды старших. Чанбин вопросительно взглянул на Чана, будто о чём-то спрашивая, после вернул взгляд на только пришедшего Джисона, который начал доставать свои записи с текстами песен. Оглянувшись и заметив странные взгляды друзей, он чуть нахмурился, из-за чего на лбу появилась морщинка. — Почему у вас такие лица? В этот раз Чан развернулся к нему корпусом, тяжелым взглядом уставившись на него, и следующие его слова заставили Джисона впасть в отчаяние, в петлю безумия, от которой он пытался избавиться столько лет: — Ты разве не знал? Минхо уехал, Хан. Хан не помнил, как он добирался домой, он не помнил, сколько раз пытался дозвониться Минхо, номер которого был недосягаемым, он не помнил, как он уснул на полу, утром проснувшись от боли в горле. Он помнил лишь крики, что срывали его голос. Помнил горячие слёзы, что обжигали его щёки. Помнил улыбку старшего ещё прошлым вечером, когда он обнимал его, шепча о том, что Джисон для него самый яркий лучик солнца. Лучик солнца, что погас тем днём. От Чана пришло очередное сообщение, но и в этот раз Джисон его проигнорировал, попросту отключив телефон. Он слишком устал, чтобы притворяться. Он больше не мог быть нормальным, надевая эту изношенную маску. Без Минхо он больше не мог улыбаться. Еда осталась почти нетронутой. Этой ночью он вновь уснул на диване, погружаясь в кошмары, сквозь сон шепча те же слова: «Не оставляй.» — Хан! — послышался знакомый голос за спиной и младший с сожалением выдохнул, осознавая, что избежать встречи не получиться. Чан быстро догнал его, кладя руку на плечо, тем самым останавливая, становясь напротив. Его брови недовольно поджаты, а глаза так и бегали по бледному лицу напротив. Джисона раздражало подобное поведение, и он резко сбросил с себя руку Чана, обойдя его и направляясь в сторону аудитории, но старший не дал ему так просто отступить, последовав за ним. — Я писал тебе вчера. Почему ничего не ответил? — спросил Чан, не отрывая внимательного взгляда от младшего. Джисон старался сдерживаться. Старался не срываться, ведь ничьей вины в этом не было. Лишь его. Лишь он позволил себе поверить в сказку, в которой был счастливый конец, но он позабыл, что в жизни никогда не может быть счастливого конца. Не у него точно. — Телефон сел, — ложь, которую Чан позволил себе проглотить. — Почему следуешь за мной? Джисон резко остановился, лицом разворачиваясь к Чану. Его взгляд холодный. Опустевший. И старший не мог вспомнить, когда он последний раз видел улыбку младшего. — Я хочу убедиться, что ты в порядке, — уверенно произнёс Чан, но стоило увидеть насмешку во взгляде Хана и вся его уверенность мгновенно покинула его. — Я в полном порядке, Чан. С чего мне не быть в порядке? — ядовито. Злобно. Отчаянно. И Чан вздрогнул, ощущая пробегающие мурашки по телу, потому что Джисон никогда не был таким. Джисон никогда не смотрел на него так. — Хан… Если ты хочешь поговорить… — О чём, хён? О чём я должен поговорить? — без каких-либо эмоций. Устало. Но всё ещё с нотками иронии. — Не о чём… О ком… — послышался шёпот, и насмешка мгновенно исчезла с лица Джисона, а взгляд потускнел. Стал отчаянным. Разбитым. Преданным. Мёртвым. — Уже прошло два месяца, Хан, ты не можешь так продолжать… — С чего ты взял, что у тебя есть право решать, что мне можно, а что нельзя? — и в это мгновение Чан осознал, что совершил ошибку. В отличии от Джисона, он знал об уезде Минхо. В отличии от Джисона, они с Минхо были просто друзьями. — Оставь меня в покое, Чан. Развернувшись, Джисон ленивой походкой пошёл дальше по коридору, и в этот раз Чан не последовал за ним. Зимняя сессия подходила к концу, но он всё никак не мог забыть те тёплые объятия. Раньше Минхо всегда был рядом, когда Джисон работал над очередным текстом песни. Ласково улыбался, пока младший хмурил брови, ища подходящие слова. И ему казалось, что так будет всегда. — Как думаешь, хён, в ином мире мы бы также встретились? — спросил Джисон, лёжа на груди старшего и играя с рукавами свитера, пока рука Минхо перебирала его каштановые пряди волос. — Я верю, что в каждом мире наши души бы нашли друг друга. Возможно, где-то через пять лет, а где-то через десять, но, в итоге, мы везде были бы вместе, — голос Минхо завораживал и Джисон как под воздействием чар слушал его, наслаждаясь хриплым тембром. На его лице заиграла улыбка и, подняв подбородок вверх, он губами прислонился к чужим. — Откуда такая уверенность? — Минхо обнял младшего крепче, чувствуя его горячее дыхание и сохраняя только ему свойственную уверенность, ответил на поцелуй, перед этим прошептав: — Потому что без тебя моя душа пуста. Минхо изо дня в день кормил его ложью, от которой его тошнило, стоило только воспоминаниям вернуться. Алкоголь не помогал забыть, сигареты не спасали от вечной тревоги, но Джисон всё равно пил до беспамятства, в надежде хоть на одну ночь избавиться от кошмаров. — Может, хватит? — Чанбин с беспокойством следил за младшим, в руке которого был уже восьмой бокал с виски. Неразбавленный. И это настораживало. Не могло не настораживать, когда Джисон резко поддался во все тяжкие. Друзей беспокоила его отстранённость, его мешки под глазами, молчание. Он постоянно молчал, напоминая призрака, что скитался среди людей. Он перестал напоминать человека. А может, он просто больше не хотел быть человеком. — Беспокоишься? — на лице младшего заиграла улыбка, но вовсе не радостная. Скорее, она напоминала волчий оскал. В глазах всё тот же холод. Презрение. К кому? Отвращение. Он чувствовал себя таким жалким. Чанбин молчал, понимая, что все слова бесполезны. Он не знал, как вытащить друга из этого состояния. Даже Чан не знал. Но разве он мог оставить его так? — Может, нам хотя бы стоит пойти домой? Ты же знаешь, у Чана есть первоклассная коллекция алкоголя. Ты также можешь остаться у нас на ночь, — Чанбин мог просто силой оттащить Джисона от стола и запихнуть в такси, но он не хотел этого делать. Не хотел терять последние крупицы доверия. Джисон задумчиво пальцами постучал по столу, смотря на свой стакан с виски и видя в нём собственное отражение. Уголки губ резко опустились, создавая картину ярости. Он больше не был похож на счастливого героя. Он стал непонятым злодеем собственной истории. — Ты ещё не устал, хён? — от услышанного Чанбин застыл, чувствуя, как все его мышцы напряглись. Она уже знал, куда это всё вело, и осознание, что он был бесполезным, заставляло впасть в отчаяние. — О чём ты говоришь? — Вы с Чаном нянчитесь со мной, будто я ребёнок, — всё тем же спокойным тоном говорил Хан, беря в руки бокал и, глядя на друга сквозь него, отстранённо добавил. — Меня всего лишь бросили. Не случилось ничего, чего человек не способен пережить. Чанбин наклонился вперёд, через чёрные пряди волос уставившись на младшего, взгляд которого вновь потух. Ни огня, ни дыма. Лишь остывший уголь. — Тогда скажи мне, Хан, почему ты до сих пор это не пережил? — резко. Он осознавал, что только что встал на скользкую дорожку, но… Но он должен был вытянуть друга из этой апатии. Вытянуть настоящего Хана. Вытянуть все те эмоции, которые он подавлял в себе. Глаза Джисона потемнели, переливаясь в чёрный оттенок. Бокал был опустошён одним глотком и, поднявшись со стола, младший холодно взглянул на Чанбина, который, казалось, даже не моргал, внимательно следя за ним. — Потому что я живу лишь из-за данного обещания. Даже если оно не позволяет мне забыть. У меня нет иных причин оставаться человеком. — Слушай, Минхо, — начал Хан, ощущая волнение. Старший кинул на него вопросительный взгляд, замечая, как щёки младшего окрасились в розовый румянец. Подсев чуть ближе к нему, Минхо взял его руки в свои, нежно поглаживая ладони, тем самым даря комфорт и поддержку. Сквозь выдох, не поднимая глаз на Минхо, Джисон спросил: — Ты… Ты можешь этой ночью остаться со мной? — Кошмары? — и конечно, Минхо знал. Он подмечал все детали, что касались Джисона. Хан лишь кивнул, закусив нижнюю губу. — Не бойся. Я останусь с тобой. Тебе лишь нужно попросить. — Сколько мне ещё молить тебя об этом? Зима была холодной, но даже этот холод не мог сравниться со льдом, покрывшим его грудную клетку. Никто не слышал его безмолвных криков. Весна пришла неожиданно, и Хан не мог вспомнить, в какой момент он упустил время, когда снег полностью растаял. Он был так погружён в свои мысли, застряв в петле монотонности, что резкие лучи солнца заставили его резко оторваться от размышлений, вглядываясь в безоблачное небо. — Порой я думаю о том, что в следующей жизни я хотел бы стать облаком, — в слух произнёс Хан, лёжа в объятиях Минхо. Старший сонно моргнул, крепче сжимая тонкую талию, будто боясь, что человек перед ним тут же исчезнет. — Думаешь, так было бы легче испариться? — понимающе поинтересовался Минхо, на что Джисон хмыкнул, улыбаясь. — Думаю, так бы я нашёл тебя где угодно, оберегая от любых дождей. — Тогда я стану твоим солнцем и буду освещать все твои дороги. — Ты уже стал моим солнцем, Минхо, — тихий шёпот, ставший признанием. Мир Хана лишился солнца. Его преследовали вечные дожди и тучи, а лунный свет напоминал об одиночестве. Ни Чан, ни Чанбин не пытались больше вторгнуться в его пространство, наблюдая издалека. Они переживали за Джисона, и младший мог видеть, как они порой еле сдерживали себя, чтобы не встряхнуть его, но они соблюдали эти невидимые рамки, и он был благодарен за это. Он хотел прожить это в одиночестве. Он хотел ощутить всю скорбь. Он не хотел чувствовать себя лучше, иначе это бы означало, что он забыл. Он не хотел забывать. И это причиняло невыносимую боль. — Прошло семь месяцев, Минхо, — горячие слёзы текли по мокрым щекам. Всё тело парня дрожало от холодной воды, но он не мог сдвинуться с места. Казалось, с каждым всхлипом силы покидали его тело, и в любой момент он был готов потерять сознание. Но ему было всё равно. Ему было плевать. Он желал попросту не проснуться. Боль была невыносимой. Агония. Ничто не могло заполнить эту невыносимую пустоту. Так чувствуют себя люди, потерявшие своё солнце? — Минхо… Почему? Почему? Почему?! — он больше не мог сдержать крика, срывая голос. Всхлипы заполнили всю ванную, кожа была разодрана ногтями до крови, и ему хотелось вцепиться глубже, вырывая плоть. Будто эта боль могла спасти. — Ты обещал, Минхо… Кровь сливалась с водой, оставляя на теле розовые разводы и открытые раны, но Хана это не заботило. Он выдохся, закрыв тяжелые веки и ложась на холодный пол. Он больше не хотел чувствовать. — Хан, так не может продолжаться, — Чан смотрел на него со строгостью и решимостью. И Джисон понимал, что он больше не мог избегать этого. — Я беспокоюсь… Мы беспокоимся. — Не стоит, — тот же холодный тон. Та же отчуждённость, но Чан больше не собирался вестись на это. — Хан, ты мой друг. Лучший друг. Ты всегда был на моей стороне, когда я был готов сдаться. Ты всегда поддерживал Чанбина, когда он сомневался в себе. Позволь теперь нам быть рядом для тебя. Позволь нам пройти этот путь вместе… — Ты не понимаешь, о чём говоришь, Чан, — подняв взгляд с записей, Джисон уставился на старшего пустым взглядом, пытаясь скрыть раздражение. Карандаш в руке дрогнул. Студенты покидали аудитории, заполняя коридоры, но они сидели в университетском кафе за любимом столиком, наблюдая за суетой сквозь окна. Это место было далеко от шума и прохожих, оставляя их наедине с текстами, над которыми они порой работали часами. В последнее время Хан полностью погрузился в работу, сутками сидя над проектами или создавая музыку. Порой он брал ночные смены, приходя домой под утро, устало падая на диван, а через пару часов вставая на лекции. Порой он не спал, не желая вновь погружаться в кошмары. Он держал обещание. — Тогда объясни мне, Хан, потому что я хочу понять… — И что ты сможешь сделать, а, Чан? — резко прервал его младший, пальцами нервно постукивая по столу. — Что ты сможешь сделать? Чан долго смотрел на него, сжав челюсть и пытаясь подобрать хоть какие-то слова, но у него не было никаких слов. Потому что он бессилен. Губы Джисона вытянулись в кривой улыбке, из которой сочился весь яд, отравляющий его кровь. — Я так и знал. Последний день весны нагнетал своим ожиданием. Все ждали лета, желая поскорее сдать сессию и насладиться каникулами, но Хан ненавидел это время больше всего. Время, когда он не мог занять свои мысли, когда он вновь попадал в ловушку самокопания, когда воспоминания становились ярче и больнее, когда он терялся в собственных чувствах, не в силах их распознать. Университет тонул в суете, Хан как обычно шёл в сторону кафе, желая наконец-то закончить свой проект и сдать его. Руки дрожали от недосыпа и кофеина, колени подрагивали от усталости. Перед глазами игрались чёрные пятна, которые то исчезали, то возвращались, издеваясь. Всё состояние парня кричало о том, что он в любой момент мог потерять сознание. Но он в миг застыл, не смея хотя бы моргнуть, взглядом цепляясь за знакомый силуэт за его привычным столиком. За их столиком. Ступор полностью охватил его тело, и он не мог сделать и шаг, чувствуя нарастающую панику. Беспокойство. Отчаяние. Жестокая игра разума. Иллюзия, что терзала его вновь. Это не могло быть настоящим, но… Минхо. Перед его глазами был Минхо. Всё те же тёмно-красные волосы, всё та же еле заметная улыбка, всё тот же нежный взгляд. Минхо всегда так смотрел на него. Минхо улыбался только ему. Ничего не изменилось. Разве что… Хан больше не был тем самым человеком, что полюбил однажды. Взгляд Минхо встретился с его, и старший так же застыл, заставив Чана с беспокойством нахмуриться. Но стоило Минхо подняться со скамейки, как Джисон резко развернулся, рванув в сторону выхода, за спиной слыша своё имя. Он не мог. Он больше не мог. Он не помнил, куда бежал. Не помнил ни коридоры, ни проходящих студентов. Он лишь ощущал тяжесть в груди и собственное дыхание, что срывалось во всхлипы. Он задыхался, лёгкие горели адским пламенем. Перед глазами вспышкой проплывали беспокойные взгляды прохожих, но он не останавливался. Даже ощутив прохладный ветер, он продолжал бежать, сильнее хватаясь за лямку рюкзака и поворачивая в узкий переулок главный улицы. Лишь бы убежать. Лишь оказаться подальше. Лишь бы не видеть его. Хан закрылся в студии, игнорируя все звонки Чана и Чанбина. Он игнорировал пришедшие сообщения с неизвестного номера, прекрасно понимая, кто это. Он заперся на все замки, сворачиваясь на полу рядом с диваном, и пустым взглядом уставившись в стену. Телефон не перестал звонить, и Джисон руками закрыл уши, желая оказаться в тишине. Он не помнил, сколько времени прошло, сколько звонков он пропустил. Он не осмелился даже взглянуть на сообщения, оставив телефон валяться на диване. Всё это казалось злой шуткой. Будто сама Судьба насмехалась над ним. Он был жалким. Жалким. Стук в дверь резко разорвал застоявшуюся тишину, и Хан вздрогнул, переводя взгляд на дверь. Спустя небольшой паузы, стук повторился, заставив парня вцепиться в плед, лежащий на диване, и укрыться им с головой, будто это могло помочь ему исчезнуть. — Хан, это я, Чан. Пожалуйста, открой, — голос за дверью был приглушённым, но явно принадлежал его другу, и Джисон с облегчением выдохнул. Он не торопился подниматься с безопасного места. Он надеялся, что Чан подумает, будто его нет дома, и просто уйдёт. Джисон не хотел никого видеть. Он не хотел ни с кем общаться. Просто оставьте его одного! Он привык! Он в порядке! Он давно не в порядке. — Хан, я знаю, что ты там… Пожалуйста, открой дверь. Я просто хочу убедиться, что ты в порядке… — и чувство стыда заполнило его разум. Чан всегда был добр. Чан всегда был терпеливым. Чан всегда был понимающим. — Я в порядке, хён, — прозвучало вовсе не убедительно, и Джисон сам не мог поверить в эту ложь, но Чан проглотил её, потому что знал… Он знал… — Я верю. Верю. Но, пожалуйста, впусти меня. Просто… Я хочу убедиться сам. Ради меня Хан. Ради моего спокойствия, — и Джисон поддался, медленно поднимаясь с пола и нерешительно шагая к двери. Повернув ключ в сторону и сжав дверную ручку, он потянул её на себя, отступая и встречаясь с тревожным взглядом Чана, стоило взглянуть ему за спину и встретиться с кошачьими глазами Минхо, как паника вернулась, холодным потом покрывая спину. Резкий шаг вперёд и Джисон толкнул дверь в надежде закрыть её, но рука Минхо в последнюю секунду остановила её, заставляя младшего со страхом отойти. На лице Чана читалось сожаление, вперемешку с уверенностью, и Хан понял, что в этой ситуации на него не стоило полагаться. Воспользовавшись его ступором, Минхо хищным шагом преодолел расстояние между ними, хватая Джисона за запястье и силой притягивая в свои объятия. Такие тёплые. Уютные. И в какой-то момент Хан поверил, что между ними никогда и не было расстояния. Что Минхо никогда не оставлял его. Что его солнце никогда не исчезало. — Не убегай, прошу, — голос Минхо хриплый, с нотками мольбы. И Хан хотел смеяться. Он хотел взглянуть в лицо старшего и рассмеяться от такой картины, но вместо этого глаза начало щипать от накопившихся слёз, а губы дрогнули, и, ладонями уткнувшись в крепкую грудь напротив, младший попытался оттолкнуть Минхо от себя, ощущая полное поражение. — Пусти! — толчок и шипение, после которого его только сильнее прижали, заставив носом уткнуться в мягкую ткань свитера. Руки Минхо обвили его полностью, нежно поглаживая со спины, и Хан больше не мог сдерживаться. Все чувства вернулись, заполняя его полностью. Он задыхался в них, сквозь кровавые слёзы пытаясь разглядеть человека перед ним. — Почему ты так жесток? Почему, хён? Краем глаза он уловил движение у двери, но он был не в состоянии различить хоть что-то, пряча лицо в ткани свитера. Слабость накрыла мышцы, и он обмяк, позволив Минхо полностью овладеть им. Как куклой. — Зачем ты вернулся?.. — на грани слышимости, но Минхо вздрогнул, рвано вдыхая воздух. Могло показаться, что это давалось ему с трудом. — Прости, Хан… Прости… — губами зарываясь в каштановые пряди волос, прошептал Минхо, и Хану стало тошно, потому что он не хотел слышать эти слова. Что угодно, только не это. Потому что он не мог не простить. Минхо для него был всем… — Мне жаль, солнце. Мне так жаль… — и Хан услышал всхлип, заставивший его сердце сжаться от боли. Минхо никогда не плакал. — Я не имею права на прощение, я знаю. Но мне так жаль. Я не хотел оставлять тебя… — Но ты оставил, хён. Оставил, ничего не объяснив… — Потому что я не был уверен, смогу ли вернуться. Смогу ли ещё хоть раз увидеть тебя… Я думал… Я думал, что так будет легче, если ты возненавидишь меня. Я думал, так ты сможешь забыть меня… — голос Минхо дрожал, по его щекам текли холодные слёзы. Хан ненавидел это. Хан ненавидел видеть Минхо таким разбитым. — Но Чан сказал, что ты никогда не забывал меня… — Я бы не посмел, — Джисон прикрыл веки, ощущая, будто проваливался в сон. В такой красиво устрашающий сон, из которого он никогда не хотел просыпаться. Только не ради того, чтобы вновь ощутить холод в грудной клетке. — Я пообещал, Минхо. Пообещал… Разве я мог забыть того, ради которого я живу? — Не говори так, — в миг нахмурился старший, с волнением и блеском опасности глядя сверху вниз. Хан помнил этот взгляд, говорящий «только попробуй мне противоречить». И он молчал. Всегда молчал. Потому что Минхо внушал уверенность. — Хан, я… никогда не забывал о тебе. Никогда, клянусь. — Почему ты исчез? — и в этих словах было столько отчаяния, что Минхо сильнее сжал талию Джисона, пытаясь перебороть собственные слёзы. — У меня не было выбора. Моя семья… Мой отец… Он хотел совсем иное будущее для меня. Он был готов на всё, лишь бы я вернулся. Я не мог позволить ему узнать о тебе. Не мог, Хан. Он бы завладел и тобой, — и Хану уже плевать на причины. Ему уже было плевать на всю ту пустоту, что он испытывал все эти месяцы. Минхо вернулся. Минхо обнимал его. Минхо до сих пор любил его… — Эй, хён, — произнёс Хан, привлекая к себе внимание старшего. — Что, солнце? — Ты больше не можешь оставить меня, иначе я не смогу сдержать обещания. И Минхо знал. Знал, что Хан был на грани. Знал, как тяжело ему приходилось бороться с тревогой. Как он подавлял все чувства. Как он пытался не сдаваться, проживая ещё один день, повторяя, что всё хорошо. Потому что он ощущал то же самое. Они были солнцем друг для друга, что по отдельности исчезало, превращая их дни в пасмурность. Одиночество, в котором они тонули, боясь чувствовать хоть что-то. — Больше никогда, Хан. Я больше никогда не оставлю тебя. Это обещание, что было связано кровавыми слезами.