Взгляд в пустоту

Он приходит, когда на город опускается ночная мгла. Когда фонарщик зажигает последний на сегодня фонарь и уходит на перерыв, чтобы после появиться с рассветом и тушить свет. Когда большинство жителей городка погружаются в страну сновидений, а иные засиживаются в таверне в компании кружки тёмного пива (или чего покрепче) и бродячих музыкантов, играющих либо за миску еды, либо за пару монет. Тихо скрипят ступени, ведущие в комнатку на втором этаже. Тодд наблюдает за тем, как лунный свет падает на лезвие бритвы, а после рывком задёргивает шторину. Он не оборачивается, когда открывается и закрывается дверь. Слышит покашливание и шорох наверняка дорогой ткани. А вслед за ними — размеренные, широкие шаги. Барон обнимает со спины и ненадолго замирает прежде, чем уткнутся лбом в плечо. Тодд с минуты просто смотрит на сомкнутые массивные руки, потом откладывает бритву в сторону и неспешно разворачивается. Обхватывает его лицо, наклоняется чуть вперёд и мягко, но до безумия отчаянно, целует, совершенно не обращая внимания на отросшую щетину, которая колется. Они плавно, словно в танце, перемещаются в сторону кровати. По пути освобождаются от одежды, как будто скидывают лживый лик. Тодд откидывается назад, касается спиной жёсткого матраца, который протяжно скрипит, и чуть запрокидывает голову назад. Сверху нависает Барон, который тут же наклоняется к его шее, оставляет на ней череду поцелуев и, медленно спускаясь ниже, легонько кусает выпирающую ключицу. Он довольно улыбается, когда слышит шумный выдох, и продолжает скользить губами по худощавому телу. Барон отстраняется лишь на мгновение и берёт маленькую округлую баночку, которая всегда стоит во втором ящике прикроватной тумбы. Черпает кремообразную субстанции и медленно растягивает Тодда, который прикрывает рот рукой, едва сдерживая стоны наслаждения. Воздух, пропитанный запахом сырости, что в иное время вселяет лишь отчаяние, тяжело оседает в лёгких. Дыхание сбивается, в висках и затылке набатом стучит приятная боль, дурманящая похлеще самого крепкого алкоголя. Пальцы крепко переплетены, как переплетены и тела, и души. Барон ложится рядом, переворачивается на бок, отрывисто и шумно дышит. Наваждение спадает, и он запускает руку в тёмные волосы, притягивая к себе. Целует медленно, словно никуда не торопится, словно у них впереди целая вечность. Тодд разделяет его настрой и в который раз не спеша проходится ладонями по желанному телу снизу вверх. В какой-то момент останавливает руку на груди, и чувствует, как быстро стучит сердце. — Ты чего? — спрашивает Барон, замечая чужой стеклянный взгляд. Такой обычно бывает у людей, когда они из-за глубоких раздумий выпадают из реальности. Он легонько пихает в бок. Тодд, немного придя в себя, валится рядом с ним и долго смотрит вверх, в чёрный грязный потолок. — Я женюсь, — спустя долгие минуты говорит он такой интонацией, которой обычно говорят о сегодняшней погоде или прочей незначительной ерунде. Барон агакает и насмешливо, но одобрительно улыбается. — Это что-то меняет? — спрашивает он. Немое молчание. Оба понимают, что неозвученный ответ явно отрицательный. Слишком сильна внезапно возникшая привязанность, которая полыхает годами. Конечно же, они знают, почему не получается и не хочется отдалиться. Словно обмотанные верёвкой или скорее заключённые в одни кандалы, которые, к сожалению, не стальные. Те хотя бы разрубить можно, а эти надёжные. Пожалуй, их разорвёт лишь смерть. Барон поднимается, надевает свою одежду и сапоги и направляется к двери. Он накидывает на плечи плащ и посильнее натягивает капюшон. Уходит и, как обычно, не закрывает до конца дверь. Тодд садится на кровати и долго смотрит перед собой, погружённые в воспоминания. В ту судьбоносную (или скорее роковую) ночь шёл дождь. Тодд стоял на мосту и с тоской наблюдал за тем, как капли ударялись о некогда ровную гладь воды. Промокшая насквозь одежда неприятно липла к телу, но он не обращал на неё никого внимания. «Прыгнуть?» — назойливо крутилась мысль, как мошки во время вечерней духоты летом. Ей на смену быстро пришёл более осмысленный и философский вопрос: «Чего стоит моя пустая жизнь?» — Да ни гроша не стоит, — тихо пробормотал Тодд и хотел было перелезть через парапет моста, но заметил тёмную фигуру неподалёку, которая медленно шла к нему, словно скользила. На минуту ему показалось, что она всего лишь видение одурманенного хмелем разума. Но это оказался мужчина в плаще, чьё лицо скрывал громадный капюшон. Он резко остановился в двух шагах от Тодда и, смерив его фигуру взглядом, тихо хмыкнул. — С вами всё хорошо? — спросил незнакомец хриплым басом, — вы промокли с ног до головы... Тодд повернул голову в его сторону и скривился в гримасе безразличия. Выражение его лица вмиг стало удивлённым, когда он заглянул мужчине в глаза. Он заметил, как быстро менялся чужой взгляд: сперва тот сделался испуганным, а потом понимающим. Тодду бы провалиться сквозь землю. Желательно, прямо в адский котёл, если он существовал. А ещё лучше в притягательную пустоту, где его ждал лишь вечный покой. «Я искал смерть, а не родственную душу», — хотел было сказать Тодд, но растерялся от внезапных объятий. — А я уже отчаялся и бросил... — шептал тот, сжимая своими огромными ручищами, — я так хотел найти, но бросил... — А я хотел броситься с моста, — хмыкнул Тодд и обнял в ответ. Они вдруг одновременно смеются, глядя друг на друга. Тодд внезапно ловит себя на мысли, что хотел бы слышать чужой задорный смех ещё ни один десяток раз.

***

Родственная душа оказалась не абы кем, а Бароном. Единственным в округе. Поговаривали, что у него скверный характер в комплекте с лёгкой необразованностью. Однако Тодд слухам никогда не верил. Барон многое знал о культуре и истории других стран, о чём охотно делился. Он обожал коллекционировать книги, хотя и не читал их, а при первом же проявлении заинтересованности пообещал принести одну или две. И, на удивление, действительно принёс, за что Тодд ему благодарен. Барон любил ездить на охоту не столько для ловли живности, сколько для любования лесными красотами. А ещё писал стихи и картины, которые тоже с энтузиазмом притаскивал. Как-то Тодд с тоской рассказал о том, что когда-то давно учился играть на лютне и мечтал стать менестрелем. После недолгих, но весьма настойчивых уговоров, он всё же исполнил несколько композиций, придуманных ещё в юношеские годы. Те отчётливо врезались в память. Взгляд Барона буквально горел восхищением, но сказать у него ничего толком не выходило. Спустя долгие минуты с губ сорвалось сбивчивое: «Это самое невероятное, что я когда-либо слышал». «А так невинно всё начиналось», — думает Тодд и всё же поднимается с кровати, чтобы закрыть дверь, а то неплохо так сквозит. «И когда это зашло куда-то не туда?», — спрашивает он сам у себя и не находит ответа. Видимо, всё изначально шло куда-то не туда. Или наоборот двигалось по накатанной в правильном направлении. Но душу до сих пор терзали смутные сомнения.

***

Барон, вернувшись домой, мнётся возле двери в спальню. Но всё же аккуратно толкает её и тихо заходит внутрь, надеясь на то, что жена не проснётся от его копошений. Он забирает на кровать и поражённо замирает, когда мельком глядит на неё. — Ты мне изменяешь? — зачем-то спрашивает та, хотя и сама прекрасно знает ответ. Точнее нутром чувствует. Она смотрит на него пристально, но без упрёка. Он разглядывает складки на её белоснежной сорочке, что подчёркивает тонкий стан и вздымающуюся грудь, и с тоской понимает, что не может сказать ей правду. «Я предпочитаю тебе мужчину, с которым у нас непонятные отношения на протяжении десятка лет, но он является моей родственной душой», — даже в голове признание звучит грубовато. В ответ на упорное молчание мужа Баронесса лишь разочаровано вздыхает и отворачивается от него. Барон касается её плеча рукой, убирает в сторону роскошные кудри и слегка поглаживает, словно извиняясь. На самом деле в душе его пусто. Нет там ни сожаления, ни раскаяния. Как нет любви к женщине, которая является его супругой около пяти лет. И которая отодвигается на другой край, уходя от холодных прикосновений. — Не утруждай себя, — спокойно говорит она, — я знаю, что противна тебе. — Скорее безразлична, — шепчет Барон, прежде чем успевает подумать о формулировке. Та тихо хмыкает. Он не видит, но уверен, что на её губах застыла горькая усмешка.

***

На столе, сделанном из красного дерева стоят различные блюда: сочные фаршированные перепёлки, ароматный запечённый картофель с зеленью, наваристый суп с кусочками свежайшей говядины. В дополнение идёт буханка хлеба, только что вынутая из печи. Баронесса замечает в муже странности. Он с отвращением смотрит на еду, а бокал вина так и остаётся полным, хотя вкус напитка сладок, лёгок, насыщен и приятен. Склонив голову набок, Барон подпирает кулаком щёку, а другой рукой устало потирает висок. Видимо, головные боли всё ещё не уходят, хотя лекарь обещал избавление от них в кратчайшие сроки. Она даже не поднимает голову, когда Барон встаёт из-за стола и бросает краткое: «я к себе». Оно означает, что остаток вечера тот проведёт в комнате, расположенной на втором этаже в дальнем конце коридора. Туда вход категорически запрещён. По крайней мере слугам. Баронесса не помнит, распространяется ли запрет на неё. Закончив с трапезой, она отправляется в спальню. Однако замечает полоску свету, просачивающуюся через дверную щель той самой комнаты. Поддавшись внезапному соблазну, она тихо идет к ней и замирает прямо перед входом. «Незаперто? Любопытно», — бегло думает та и легонько толкает незакрытую до конца дверь. В нос ударяет терпкий запах красок. Само помещение достаточно маленькое и практически полностью заполнено холстами и свёртками. Освещается оно несколькими канделябрами. Возле занавешеного тёмной тканью окна находится небольшой стол, а рядом с ним старый мольберт. Согнувшись, Барон сидит на старом стуле вполоборота к двери. Плечи его мелко трясутся, а сцепленные в замок руки подрагивают. Баронесса собирается незаметно скрыться, но пол под ногами скрипит. Она замирает, не зная, что делать: то ли быстрее уходить, то ли судорожно начать извиняться. — Зайди и дверь закрой, — приказным тоном говорит он и бегло смотрит на неё, — ключ в скважине. Та кивает и, еле уняв неясно откуда взявшуюся дрожь, делает как велено. Неловко мнётся, сжимая в руках подол платья, и рассматривает коллекцию картин. Посмотрев на Барона, она замечает его покрасневшие глаза. Взгляд скользит дальше и останавливается на правом рукаве рубахи, где красуются цветные маслянистые пятна. Такие же находятся и на его руках. — Это всё ты нарисовал? — поражённо спрашивает она и, получив в ответ кивок, не сдерживает восхищённого оха, — ты не говорил, что рисуешь. — Ты не проявляла интерес к моей деятельности, — говорит он твёрдо, но без упрёка. Она порывается сказать что-нибудь в ответ, но быстро понимает, что не может. Да и что говорить, если это чистой воды правда? Её влюблённость распространяется на красивый, но придуманный образ, который никогда не соответствовал и не будет соответствовать действительности. Они не родственные души, но выдумка отчего-то продолжает греть сердце. Пусть и не так горячо, как в первые годы. — Кто это? — Баронесса кивает в сторону мольберта, где стоит портрет некого мужчины. Тот ещё не закончен, но внимание тут же привлекают выразительные карие глаза, в которых помимо серьёзности выражается вселенская печаль. — Друг, — отвечает Барон и кладёт ладонь себе на лоб, — он умер. Она сконфуженно лепечет извинения, но он лишь отмахивается от них и берёт кисть. Но потом кладёт её обратно и долго глядит перед собой, то сжимая, то разжимая кулаки. Баронесса подходит ближе и плавно опускается перед ним на колени. Раздаётся тихий шелест юбок, на который никто не обращает внимания. Она берет его руки в свои и легонько сжимает, ожидая реакции. Барон удивлённо приподнимает бровь и внимательно наблюдает за тем, как мягкие пальцы скользят по его ладони. В какой-то момент Баронесса останавливает незатейливую ласку и прижимается головой к его коленке. Положив руку ей на макушку, он замирает, подобно каменной статуи.

***

Тодд спускается по лестнице, когда грудь пронизывает острая боль. Он хватается за перила и едва не заваливается назад, но аккуратно опускается вниз. Дышит тяжело, словно лёгкие сильно сдавили. На горле ощущаются фантомные прикосновения холодных рук, которые крепко сжимают и не дают сделать хотя бы маленький глоток воздуха. Изо рта вырывается тихий хрип. Перед глазами расплёскивает мутная пелена, и они сами собой закрываются. «Я умираю? Именно так?» — немного разочарованно думает Тодд и внезапно видит яркую вспышку. Он хочет потянуться к ней рукой, но та немеет и колет. Покалывания быстро уходят в область шеи, но вмиг возвращаются. Словно тысячи иголок одновременно впитываются в кожу и под неё, доходя до самых костей. «Наверное, Барон расстроится», — бегло понимает он и легонько усмехается. Страха почему-то нет. Вместо него на плечи валится неподъёмная усталость. Вскоре мысли перестают быть связанными. Они растекаются, как тающий снег, и исчезают. Боль всё ещё давит, но уже не так сильно. Или просто так кажется Тодду, который балансирует на краю между жизнью и смертью, склоняясь ближе ко второй. Остаётся только решиться и шагнуть вперёд в объятия долгожданного покоя. Он слышит чужой голос, но не понимает ни одного слова. Боль постепенно пропадает, дышать вроде как становится чуть легче. Тодд делает последний шаг.

***

Посыльный скачет на вороном коне к давно известному дому, где ныне живёт одна несчастная вдова. В одной руке сжимает нечто прямоугольной формы, обернутое алой тканью. Он не знает, что это. Но знает, что его долг — исполнять любые поручения Барона и не задавать лишних вопросов. Он останавливает лошадь прямо возле крыльца, делает несколько шагов, оставляет около двери посылку и стучит пару раз. С той стороны слышится женский крик и щёлчок, а после и противный скрип. Но посыльный вскакивает на коня и мчится обратно. Он знал, что в том доме когда-то жил человек, с которым Барон назначал тайные встречи. Тот человек на первый взгляд казался пугающим, потом вдруг стал задумчивым, а в последний раз был ужасно печальным. Посыльный не спрашивал его ни о чём, лишь смиренно передавал либо слова своего господина, либо записки. Он также не знал, какие отношения связывали его Барона и не торопился узнавать, ведь искренее считал, что его это не касалось. Но был уверен в том, что по воле случая невольно стал свидетелем не низменных пороков и грехоподобных страстей, а чего-то непостижимо прекрасного и возвышенного. Доказательством верности суждений нелюбопытного слуги стал изумительный портрет, который ныне хранился у супруги покойного.