про апельсины, судьбу кобейна и бертолетову соль

      трещину в раю давало то бритье, то крепкий чай — да и рая не было никакого, разве что трещины. дима выдыхался, как загнанный пес, улыбка висельника на губах повисала привычной гримассой, чай чернел, как круги под глазами вселенными разлагались, бритье не давалось — то и дело бритва соскальзывала, ранила скулу. 'а лучше бы вены', — думал дима и кобейном на грани двадцатисемилетия себя чувствовал. битва доставала из него всех вихрастных смольных сущностей, все остатки пороха вперемешку с пеплом, скреблась на дне желудка: диме астрид вспоминалась с губами пухлыми, ему на счастье ее смотреть отвратно было — жених новый, муж почти, его не иначе как бывшим звала — не по-имени даже, а у него — что у него? череватый. ебаный череватый. между астаротом и люцифугом рофокалем, пока сам дима застрял меж нахемы с лилит. матвеев признаться не мог, что смотрит его в тайне, любуется — мог только посмеиваться, у ног его сидеть в зале готическом, пока коля их крупным планом брал на перекурах, а перекуры — желанные. из-за череватого. передышки от гонки за никому не нужной и доказанной себе победой. хотя нет, владу нужна была. — дим, понимаешь, мне позарез, анатолий давит, подписчики ждут, а тут шепс этот мелкий обогнал, сволочь, — череватый затягивался, — вон, кстати, он.       дима морщился. опять прервали: то лина со своей фанатичностью, то младший шепс с побратимством, шуточками надоевшими, то и вовсе надежда шевченко с сашей, хотя они особняком держались, но все равно момент единения с владом испортят, а матвеев дышал этим, как дымом мальборо влада, за этим лишь на битву таскался, да по обязательствам контракта. — дим, ну все, налетела чертей свора, сопернички, — влад плечами пожимал, — не обессудь, но мне анатолия хватает, — и уходил, потушив бычок об руку.       а диме зализать эту руку хотелось или свою подставить. — блять, олег, — только и говорил матвеев подходящему младшему шепсу, полному энергии, — ты вот как солнце горстями жрешь, мог бы и поменьше фанатов заработать. — а с чего это ты за оценки перживать стал? — недоуменно спросил олег. — да так, — сошел дима с темы и удалился. хотел как череватый — сигарету об руку, но больно было даже представлять, как из виду чернокнижника терять, будто по темному следу его дима бегал кругами левиофановыми, но терялся.       музыка спасала. только музыка. дима стан гитары в руки — и тяжелее, надрывнее, на повторе smells like teen spirit, i wanna be your slave, и эту дурную — апельсиновый сок — и все, все они ему посвящены, этому сгоранию в личном выгорании, тому, кого он представлял, напяливая кружевные черные гольфы и затягивая шею черным ремнем его руками будто, убеждая себя, что выгорел настолько, что только на влада и встает. чтобы рядом на простынях задыхался, до дрожи доводил или же спал, ровно дыша — дима бы дрожью заходился одинаково, над ним зависая, смотря на лицо его бесовское, расслабленное, как когда влад наедине с ним мальборо ебучие курит. — засосать бы тебя, владислав череватый, прямо там, хоть и знаю, что коля с камерой неподалеку ходит, — и снова за гитару — по струнам до окровавленных пальцев, босиком по пустой квартире, на бритву поглядывая взглядом сущим, подслеповатым. дима голосом своим усталым: это лето — соль бертолетова, ты где-то в тайге напеваешь летова, я рвусь по тебе, я срываюсь от этого — до дрожи, стужи, до стонов, до темного света. внизу целуй этого куплета плеткой — на шее твоей кадуцей с моими засосами вперемешку — порнокассета в голове моей, будь рядом где-то. убью соседей, что спать мешают, скажешь: сок апельсиновый — кровью выжму. только лето это — соль бертолетова, стрекозы вперемешку со стеклами в пасти. мы с тобой одной масти, влад бертолетов. — дерьмо! — дима сплевывает и идет закуривать мальборо, хотя при владе он их никогда не курит, а без влада уже не может.       снова бритва. желание вскрыться. крепкий чай. вселенные, разрушенные одним вельзевулом, под глазами шире. фрак. трость. такси. сталкивается с колей по дороге на испытание готическим залом. — дмитрий, сигарету не одолжите? — спрашивает запыхавшийся оператор, — работа, чтоб ее. вы какие курите? — винстон, — выдает дима. — прекрасно.       дима одним движением достает сигарету. — так это же мальборо, — коля улыбается, — устали, да? — да, — мямлит дима и скрывается, не проронив больше ни слова.       он входит. череватый. диме дыхание перехватывает, закурить хочется, а у него ебучие мальборо. как он мог спутать? — дим, перекурим? а то я задохнусь от шепсовской напыщенности, надежда эдуардовна припоздняется, а двух братьев в гримерке я не вынесу, — череватый усмехается.       и матвеева дыхание перебивает, будто он сильвия платт на последних минутах жизни: — конечно, влад б... — дима запинается на слове, чуть не проговаривая фамилию, которую дал череватому в бессонном произведении. — б? — смеется череватый, — что, матернуться хотел? да, с шепсами в гримерке на латыни ругаться начнешь, влад улыбается, так, что черное солнце меркнет, — погнали быстренько? — хорошо, — дима шанс не упустит побыть с владом наедине, даже если с мальборо спалится. влад привычно выуживает из пачки свою подружку на десять минут и вызывающе смотрит на матвеева. дима дрожащими руками — от влада не скроешь — достает свою. его, точнее. — матвеев, мальборо что ли? неужто? бросил наконец дерьмо это тонкое? ну, молодец, — влад добродушен как никогда. — а ты замечаешь? — дима чуть не роняет сигарету. — такое поди не заметь. из грязи в князи. — а, понял. — матвеев, давай так, отметим твое раскрещение. я люблю апельсиновый сок. а ты к нему не так холоден, как к юмору шепсов? — подкалывает.       у димы земля из под ног. — я... я... люблю... сладкие апельсины, да. — и земфиру, как видимо, — череватый тушит об руку, — рассказов вслух длинных не обещаю, а вот соседей убить не помешает, особенно шепсов в готзале, ну, я пошел убивать соседей, ты тоже подтягивайся, — и влад уходит.       а дима стоит, прирос к земле корнями сапог, думает, что спит еще, что вот-вот надо будет идти бриться и пить крепкий-крепкий чай. — дмитрий, вы впорядке? — спрашивает коля, мимо идущий уже с подруженькой камерой. — да, да, — опоминается дима и уже ждет, когда съемки подползут к концу, расстрелянные. только дима теперь не кобейн больше. ведь дима знает теперь — его влад любит апельсиновый сок. и земфиру знает наизусть. 'а это лето — соль череватая', — думает матвеев. 'особенно с тобой, влад бертолетов'.