Home 540

      В ушах всё ещё назойливо звенело. Голова гудела от остаточных отголосков шума: неумолкающего ведущего (прижимавшего к вспотевшему лицу микрофон и комментирующего каждое действие, происходящее на площадке) и громкой музыки, половина которой была выпущена в свет самими участниками соревнования — данкерами. Майлз до сих пор не мог поверить в то, что потратил драгоценный вечер не на очередную тренировку с командой или на крайний случай одиночную, а на любование забивания мячей посторонними людьми.       Ещё со школьной скамьи он грезил попасть в настоящую баскетбольную команду, и, когда этот шанс наконец подвернулся, Моралес вложил все свои силы в бесконечную череду игр, оканчивающихся то блестящими победами, то опустошающими поражениями. Родители не были против его одержимости спортом, но и поддерживали только на уровне своих возможностей простыми: «молодец, хорошо сыграл» или «проиграл и проиграл, с кем не бывает». Зато тренер отыгрывалась на нём и его товарищах с лихвой. Эта бестия в красной футболке на три размера больше всюду ходила со своим свистком и при любом удобном случае пользовалась им по полной, а недавно взъелась настолько, что даже у Майлза по загривку побежали мурашки.       Когда его команда попала в финал, тренер просто обезумела. Никаких изнуряющих тренировок не было, даже обошлось без назначения строгих диет, она выражала своё безумие постоянным требованием просматривать записи матчей с не только предстоящими противниками, но и с теми, с кем команда играла раньше или ещё даже не успела сыграть. В общем, со всем, с кем только можно и нельзя. А вишенкой на торте стали билеты на какое-то данк шоу, о котором, к сожалению, Моралес слышал впервые.       Зря? Зря.       Если бы он знал, насколько громко там будет, возможно, скосил бы под больного и втихую потренировался дома, нежели остался со звоном в ушах и… чувством некой опустошённости.       Не то чтобы ему было завидно, да и чему завидовать?       Нет, было чему.       Ещё ни разу никто не болел не то что за Майлза, а за его команду так, как болели все эти люди за данкеров. Конечно, они были в разы эффектнее, особенно их броски, но баскетболисты же старались не меньше, пускай их игры и не выглядели настолько взрывоэмоционально.       Толпа медленно рассасывалась. Звон в ушах стихал, а напряжение в теле подавало разряды то тут, то там. Моралес нервно сглатывал, сминая губы и ожидая знака с выше в узеньком коридоре, в котором количество покидающих через него место проведения соревнования людей становилось всё меньше и меньше. Болельщики один за другим уходили, оставались только сотрудники, некоторое данкеры и взвинченный Майлз. Он надеялся на благословение судьбы и встречу с одним из участников, потому что навязчивое желание – спросить совета насчёт эффектных бросков дабы привлечь к его команде больше внимания – до ужаса изъедало. – До завтра, номер два, – дверь, из которой постоянно выныривал персонал, в очередной раз открылась, но выходящий не являлся сотрудником. Это был данкер, с которым так отчаянно хотел поговорить Моралес. Он был потным и жутко недовольным, оно и понятно, ведь по нелепой случайности данкер занял второе место, когда как ехидный голос, который сперва услышал Майлз, принадлежал победителю, оставшемуся за дверью. – Ага, – с таким же недовольным вздохом ответил он и со звонким хлопком закрывал дверь. Моралес плохо разбирался в эффектных бросках, даже спустя два года тренировок будучи баскетболистом, он всё равно продолжал считать себя всего лишь чуть выше обычного любителя, однако даже так понимал, насколько сложным был последний бросок второго номера и то, что судьи без зазрения совести занизили ему оценки, что чертовски сильно повлияло на исход всего соревнования. – Постой, – обратился к нему Майлз, пряча руки в карманы. Данкер поднял взгляд, его глаза полыхали от ярости и недовольства самим собой, но где-то в самой глубине Моралес разглядел гнетущие мысли о несправедливости результатов. – Автографы не раздаю, фотографироваться не хочу, гуляй, – рявкнул в ответ, стремительно покидая ошарашенного Майлза. Пожалуй, удивляться было нечему: после поражения данкер не обязан был притворяться радостным или хотя бы не огорчённым, но Моралес всё равно опешил, не ожидая столкнуться с такой грубостью.       В этот день ему пришлось отступить, Майлз остался один на один со своим неутолённым любопытством и списком вопросов, ответы на которые оставалось выпрашивать только у обезумевшего тренера.       В этот день.       Спустя неделю он снова встретился со вторым номером, но этот раз отличался от предыдущего, потому что они пересеклись в раздевалке спортзала, который, как оказалось, посещали часто, но до этого момента в разное время. Моралес узнал данкера сразу, тяжело было забыть такую недружелюбную ауру, но вот его, очевидно, не узнали. Оно и понятно: разве возможно было упомнить всех окружающих тебя фанатов?       До финала оставалось меньше двух недель. Команда Майлза во главе с тренером была напряжена настолько, что, если бы между товарищами были натянуты струны, они бы тотчас лопнули, поцарапав собой всех вокруг. Он чувствовал себя не лучше, загнанным несправедливостью в угол, и всё не мог обуздать желание стать сильнее.       «Не переусердствуй», – короткое сообщение от тренера. Моралес с тяжёлым вздохом сжимал телефон. Смс осталось прочитанным без ответа, Майлз не хотел давать ложные обещания и заверять, что даже не собирался перенапрягаться, потому что, будем честны, только когда он выкладывался на все сто десять процентов, результат, к которому Моралес стремился, ощутимее становился ближе.       Из душевой вышел данкер с двумя полотенцами, одно из которых было перевязано на покрытых испариной и влагой бёдрах, а другим он выжимал волосы, как обычно строя самодовольное выражение лица. Майлз засмотрелся на него. Не мог оторвать взгляда от подтянутого тела, перекатывающихся под кожей рельефных мышц и тоненьких выступающих ключиц. И как такой красивый человек мог остаться ни с чем? Злодейка-судьба действительно была чертовски несправедливой.       Взгляд Моралеса не остался незамеченным, но остался безответным. Майлз спешно переодевался, медленно осознавая, что пару минут назад их с данкером отделяла друг от друга пара кабинок. Они действительно были там вдвоём, и Моралес не знал, ополаскивался себе спокойно и не знал, даже не догадывался о том, кто стоял неподалёку с таким-то телосложением. Нервно сглотнув, он натянул шорты, выудил из шкафчика смятую футболку и уже хотел было её надеть, но входящий вызов от тренера прервал его поспешное переодевание.       По коже пробежал холодок.       Тренер названивала ему, экстренно сообщая об изменениях в расписании тренировок, подробно объясняя, что и когда она собиралась передвинуть. Майлз же чертыхался под себя, одновременно держа телефон и пролезая головой через горловину футболки, поддакивая всем её словам. Она почти не извинялась, только ставила перед фактами и безустанно твердила о том, что именно это могло бы принести им победу. А так ли много это значило? Много. Очень много для Моралеса. Ещё больше – для его команды.       Майлз сбросил вызов, прильнул лбом к прохладной дверце и прошептал все известные проклятия под нос. Теперь у него не оставалось времени на личные тренировки; только команда и только тренер. А эта суровая женщина знала, как достичь лучшего результата без глупых самовольностей подопечных. – И врагу такой наставницы не пожелаешь, – отчуждённо проговорил данкер. Видимо, Моралесу стоило убавить громкость телефона при разговорах. – Она только кажется суровой, а на деле… просто не мягкая, – не знал, как оправдать тренера в глазах постороннего. Даже подбирание подходящих слов далось непросто. – Майлз. – Что? – Моё имя. Майлз. Моралес ещё пару раз глянул на него, продолжающего подсушить волосы, и только потом с лёгким смешком кивнул. – А-а, да, извини. Получается, мы… одноимёнцы? Я думал, ты обращаешься ко мне, – неловко пролепетал он, активно жестикулируя руками и всё ещё осматривая данкера с ног до головы. Полуголого данкера в одном только полотенце. – Тогда можешь звать меня Бродягой. Это прозвище, – его размеренный тон ласкал слух. Это можно было сравнить с топленым шоколадом, льющимся на язык, возможно, даже горьким, уж слишком плавным и ровным был голос. Майлз вовремя опомнился, прежде, чем живот захотел заурчать в абсолютно неподходящий момент. – Чем же обосновано такое… отделяющее от товарищей прозвище? – скрестил руки на груди, облокачиваясь на дверцу плечом, то бишь вставая к шкафчику боком. – Тем, что я постоянно меняю зал, – начал показательно загибать пальцы, – тренеров, напарников и, – усмехнулся, – не общаюсь с надоедливыми фанатами дважды. – О последнем можно было и не говорить, – неловко подметил Моралес, опуская взгляд и возвращаясь к шкафчику. Там лежала его толстовка, затолканный в спешке рюкзак со студенческими тетрадками и спортивная сумка, и чудом все эти вещи не вываливались при открытии дверцы. Но почему-то Майлз не видел своей любимой кофты на молнии среди всего этого хаоса и одежды, выглядывающей из сумок под давлением других вещей.       Её кончик показался где-то на дне под спортивной сумкой, Моралес попытался аккуратно вытащить кофту, придерживая рукой всё, что её придавливало, но это не увенчалось успехом, они всё же не выдержали и вместе с ней подались наружу. Майлз успел подхватить только рюкзак, остальное с характерным звуком свалилось на пол, а из расстёгнутой спортивной сумки вывалились его одежда для тренировки в зале, вода и запасное сухое полотенце. Моралес чертыхнулся под себя и, присев и поставив рюкзак рядом со шкафчиками, принялся собирать выпавшие вещи.       Бродяга, не успев переодеться и до сих пор оставаясь в одном полотенце, подобрал что-то с пола, молча подошёл к нему и присел рядом, протягивая ключи, кажется, от студенческой комнаты Майлза, которые он по ошибке бросил в сумку для зала, а не в рюкзак. – О-о, – протянул он, случайно скользнув взглядом по подтянутому торсу, когда Бродяга нагнулся. Испарина всё ещё не сошла с его тела, и это выглядело так странно-маняще, что Моралес не смог сразу отвести взгляд, – спасибо, – промямлил, поджав губы и нервно застегнув сумку.       Майлз быстро поднял всё, нацепив рюкзак на плечи и схватив спортивную сумку под руку, пролепетал напоследок что-то несвязное и поспешил покинуть раздевалку, потому что образ полуголого Бродяги очень настойчиво въедался в память без возможности стереть его оттуда.       Тем же вечером Моралес пожалел, что так быстро ушёл, потому что наверняка их повторная встреча, как шанс свыше, произошла для того, чтобы он задал интересующие его вопросы, но Майлз был слишком отвлечён горячим телом Бродяги, чтобы понять это.       Дальнейшие его тренировки проходили в таком ажиотаже, что образ данкера постепенно выветривался из головы, а на их месте появлялись различные тактики и позиции для предстоящей игры. Тренер в излюбленной красной футболке с каждым проходящим днём становилась всё более одержимой победой, и как по команде товарищи Моралеса подпитывались её рвением и старались выложиться по полной, особенно сильно желание превзойти себя подпитывало обещание тренера сводить их после матча в мексиканскую закусочную и оплатить весь счёт в честь победы. – Майлз, заканчивай, – в приказном тон окликнула она его, когда Моралес задерживался на площадке после тренировки, – до игры четыре дня, нельзя переутомляться, – несмотря на строгость слов, её глаза горели при виде упорствующих членов команды. Тренер была искренне рада и горда своими ребятами, но не могла позволить ни себе, ни им надрываться и выполнять больше положенной нормы. – Понял-понял, – кивнул Майлз, подбежал к ней и помог собрать все разбросанные по площадке баскетбольные мячи. – Надо поторопиться, наше время закончилось, – проговаривала она, хватая корзину для мячей и утаскивая её с собой. – Обычно вы неспеша уходите, кто-то арендовал зал после нас? В такое-то время? – площадка, на которой Моралес и вся остальная команда тренировались, принадлежала большому спортивному комплексу, отдельные залы которого можно было арендовать на определённое время. Обычно ребята заканчивали в семь, что расценивалось как поздно, так что подобные дни, если они вообще происходили не раз в год, являлись большой редкостью. – Да, но не для команды, а для личной тренировки.       Майлз помог ей отнести корзину в подсобку и, попрощавшись с уходящим домой тренером, вернулся в раздевалку, чтобы переодеться и наконец снять спортивную форму с вспотевшего тела. – Поздновато ты, – знакомый голос. Когда Моралес приоткрыл дверь, он увидел сидящего на скамье возле его вещей Бродягу, в руках которого блестел брелок, потерянный Майлзом недавно. Скорее всего, несчастный отлетел, когда Моралес в прошлый раз уронил вещи. – А, да, – удивлённый его присутствием не сразу сообразил, что ответить, – помогал тренеру, а ты… пришёл на личную тренировку? – А ты их проводишь? – Моралес опешил, застыв на пороге. Ранее Бродяга казался ему более закрытой и скупой на подобные шутки персоной, но сейчас то, что он видел перед собой, явно конфликтовало с выстроенным в голове образом, – да ладно тебе, я же несерьёзно, – с лёгкой усмешкой произнёс он, прокручивая брелок пальцами. – Да я так и понял, – промямлил в ответ, закрыв за собой дверь и наконец зайдя в раздевалку. Они впервые встретились оба в своей форме, на Майлзе была его спортивная с одиннадцатым номером, а на Бродяге со вторым, причём оранжевая майка была надета поверх чёрной водолазки, а икры обтягивали спортивные гетры. Разве ему не было жарко от такого сочетания? – а как же правило: «Не встречаюсь с фанатами дважды»? – Мы разве видимся во второй раз? Да и что-то ты мало походишь на фаната, – отчего ехидства в его голосе только прибавилось? Не слишком ли расслабленным и весёлым он был для того, чьё время тренировки сейчас так нагло отнимали? – Больно ты разговорчивый, – Моралес недоверчиво прищурился, – я чувствую подвох. – Подвоха нет, – поспешил развеять его сомнения, подняв руки в примирительном жесте, – только чистая случайность и моё желание вернуть тебе потеряшку, – подбросил её Майлзу, а тот, не растерявшись, поймал, схватив обеими руками и разгладив металлическую поверхность большими пальцами. Брелок никак не повредился – это был баскетбольный мяч, на котором восседал чёрный ядовитый паук. Скорее всего, Бродяге приглянулся этот смелый дизайн, вот он и подобрел. Но разве этого было достаточно для такой кардинальной смены настроения? – Спасибо, – коротко кивнул Моралес, подойдя к скамье, но Бродяга остался сидеть на месте, как бы невзначай коснувшись рукой его спортивной сумки. Майлз поднял на него вопросительный взгляд, сжав потеряшку в ладонях, – что-то не так? – Потренируешься со мной? – Что, прости? – Прощаю.       Моралес так и замер, с удивлением уставившись на потягивающегося Бродягу. Он поднялся, размял плечи и направился к выходу из раздевалки без согласия Майлза на эту внезапную идею. – Ты же не являешься секретным членом команды, против которой мы будем играть на соревнованиях? Я всё ещё не могу понять, с чего вдруг у тебя появился такой интерес ко мне, – Моралес не стал его останавливать, но и за ним не пошёл, а Бродяга остановился у самой двери, только успев положить на неё руку. Он тяжко вздохнул, стоя к нему спиной. – Мог бы не усложнять себе жизнь и просто принять мою компанию, – недовольно пробубнил в ответ, а потом прислонился головой к двери и, кажется, прикрыл веки. Майлз наконец начал складывать пазл воедино и приоткрывать завесу его истинных намерений, вместе с этим осознавая, что они явно родились не из положительных чувств. Бродяга развернулся, подпирая дверь спиной, и продолжил, – ты не знаком с моей профессиональной деятельностью, тебе почти ничего неизвестно о моих техниках и умениях, но при этом ты – баскетболист, а значит, в сравнении с остальными знающими меня данкерами или такими же знакомыми-баскетболистами, увидев процесс тренировки впервые, сможешь помочь мне понять, в чём заключаются мои ошибки, и, соответственно, чего мне не хватает для победы. – Забавно, потому что я хотел узнать у тебя почти то же самое.       Повисло напряжённое молчание. Бродяга бросил на него непонимающий взгляд, а потом усмехнулся, скрестив руки на груди, а Моралес, облегчённо выдохнув, убрал брелок в спортивную сумку и, выпрямившись, более уверенно произнёс: – Что ж, раз наши планы сходятся, вперёд на поле.       И весь этот вечер, да и не только его, они действительно провели на баскетбольной площадке. Почти каждодневный обмен опытом стал по-настоящему ценным не только для нуждавшегося в этом Майлза перед игрой, но и для Бродяги, подчерпнувшего из тренировок с Моралесом достаточно неплохих приёмов для усовершенствования своих. Смешение их стилей оказалось не таким уж и плохим: Майлз обычно ставил на результат – забитый мяч и полученные очки, тогда как Бродяга делал большие ставки на саму эффектность броска.       Шуточками и игрой они сближались. Тренер Моралеса была против его дополнительных тренировок, от осознания, с кем он их проводил – у неё на душе начинали скрести кошки, и приходилось через силу закрыть глаза, потому что это было очень ценно не только для этих двух, но и для всей команды Майлза.       День игры приближался быстрее, чем Моралес успевал насладиться обучением. Он выкладывался на полную, оттачивал навыки утром дома перед учёбой, затем спешил на занятия, после них – на тренировки с товарищами, а в конце его ждала индивидуальная с Бродягой, которая могла затянуться до самого закрытия спортивного зала. Дни выходили изматывающими, но он был горд за себя и переполнен восхищением и восторгом.       А в день игры, когда Майлз забил решающий мяч, пронеся его между ног и быстрым движением закинув в корзину, зал заразился овациями и радостными окликами, оповещающими о победе его команды, правда, с очень маленьким отрывом, они еле выкарабкались из ничьи, но смогли. Все старания и усилия, которые он и его товарищи прикладывали день ото дня не прошли даром, а благодарность, которую он ощущал по отношению к команде и тренеру, предназначалась не только им, но и Бродяге, с которым тренировки превращались во что-то более лёгкое и весёлое, нежели желание скорее добиться нужного результата.       Им не удалось увидеться после матча. И на следующий день тоже. Бродяга долго не отвечал на сообщения, и из-за того, что тренером была объявлена неделя отдыха, Моралесу пришлось понадеяться только на удачу и прийти в зал ко времени, к которому предположительно мог заглянуть Бродяга, если продолжил бы придерживаться прежнего расписания, когда товарищи Майлза ещё тренировались. – Тук-тук? – с лёгким смешком постучал по двери раздевалки, а затем вошёл внутрь, прикрывая её за собой. Моралес задержался и успел только к предполагаемому концу тренировки, а если дверь не была закрыта, стало быть, он не прогадал?       На скамье, куда обычно Майлз кидал свою спортивную сумку, сейчас лежала другая, на ручке которой висел знакомый брелок. Моралес подошёл поближе, присел на корточки перед ней и провёл пальцами по холодному металлу, не сдерживая улыбки и доброго смешка. Бродяга умудрился найти такой же брелок, стало быть, теперь у них были парные?       Рядом лежала пропахшая потом форма с ярким номером два. Теперь после многочисленных тренировок вместе Майлз был убеждён в том, что это число вскоре должно было перестать преследовать Бродягу. Близился день соревнования очередного данк шоу, а значит, пора была Бродяге показать всем, чего он добился.       Под скамьёй были брошены джорданы. Как оказалось, любовь к ним была одной из немногих схожих между ними черт. В остальном интересы различались чуть ли не кардинально.       Моралес сел на то место, на котором Бродяга был в первую их встречу в этой раздевалке. Он опустил руки на скамью, сжал её край ладонями и, выпрямившись, прикрыл глаза, глубоко вздыхая. Голову вскружили восторг и гордость, а ликование болельщиков всё ещё отзывалось эхом в мыслях. Впереди Майлза ещё ждала череда игр, но первая победа в чём-то настолько масштабном больше всех предстоящих помогла в прокладывании дорожки к успеху. Теперь ему оставалось двигаться в том же темпе, небольшими шажками продвигаясь дальше. – Когда это мы договаривались о совместной тренировке? – из душевой вышел Бродяга, и от вида его в одном полотенце на бёдрах и появившегося чувства дежавю, Моралес вздрогнул, ощущая прошедший по позвонкам слабый холодящий разряд тока, – и, если договаривались, ты опоздал. Скорее, нагло пропустил, – вторым полотенцем он подсушивал волосы. Нет, это было что-то большее, нежели простое дежавю, потому он в точности также делал в прошлый раз. – Я хотел, – нервно сглотнул и откашлялся, ощущая появление липкой испарины на лице и шее. Бродяга не прикрывал дверь душевой, из-за чего в раздевалке становилось неприятно влажно, – поблагодарить. – Поблагодарить? – нахмурившись, спрашивал он, продолжая сушить кончики волос, но уже более медленно, совсем слабо их касаясь. – Сказать спасибо, что помогал тренироваться. – Звучит так, будто ты собрался прощаться. – Просто… – Майлз замялся, сложил руки на коленях и на мгновение отвёл взгляд, чтобы набраться сил продолжить, – после игры мы не связывались, и я решил, что, возможно, дальше всё не будет идти также складно, как шло. – Я не связывался с тобой, и ты испугался, что не свяжусь вовсе? – уголки его губ были приподняты, Бродягу откровенно забавляло происходящее, потому что у него и в мыслях не было оставлять Моралеса, а тот, видимо, побыв какое-то время вдали, надумал лишнего. Бродяга наконец прикрыл за собой дверь, подошёл к Майлзу и даже встал напротив, наклоняясь и укладывая влажное полотенце рядом с ним на скамью. – Я не испугался, – зато понервничал. Как и сейчас. Он прикусил внутреннюю сторону щеки и опустил взгляд, когда Бродяга во всём том же полотенце стоял перед ним. Не поднял он взгляда и тогда, когда по прессу пробежали капельки воды, в конце своего пути впитываясь в полотенце. Не поднял даже тогда, когда Бродяга сделал шаг вперёд и встал к нему вплотную, из-за чего Моралесу пришлось убирать руки назад и перевести тяжесть спины на них, чтобы случайно не коснуться впередистоящего. – О-о? Даже сейчас? Чувствуешь себя уверенно? – да он издевался. И Майлз прекрасно это понимал, но, краем глаза изучая тело напротив, не мог заставить себя возмутиться. – Не совсем, – каким же, однако, горячим телом обладал Бродяга. Моралесу и секунды на размышления не надо было, чтобы понять, сколько стараний он вложил в свою форму. А вот для чего – тут уже поразмыслить можно было. Точно ли Бродяга тренировал тело для лучших бросков или для радостных воплей фанатов, когда он перед началом раунда снимал майку, демонстрируя всем в зале такое?       Бродяга подался вперёд, ставя руки по бокам от сжимающихся бёдер Майлза и почти нависая над ним. Моралес явственно ощущал тяжёлый запах геля для душа и шампуня, вкупе с собственным ароматом Бродяги. Дышать было трудно, они заполняли ноздри и оседали комом где-то внутри, но это чувство было приятным, неожиданно приятным и горячим. – Скоро данк контест. – Знаю, – перебил Майлз и, сам того не замечая, вдыхая шумно и глубоко. На миг захотелось прикрыть веки и насладиться. – Я переживаю.       Эти слова дались ему с трудом. С чертовски тяжким трудом – Моралес понял это, когда они встретились взглядом, и Бродяга снова нахмурился, сминая от недовольства губы, а потом меняя выражение лица и удивляясь, искренне удивляясь, потому что Майлз перевёл руки вперёд и коснулся его ладоней.       Они молчали. Моралес переплетал пальцы, сжимал его руки и не отводил взгляда, в котором Бродяга лицезрел неуверенность, смешанную с надеждой на то, что его не собирались отталкивать, и, боже, как же ему повезло, потому что Бродяга вовсе не собирался.       Пальцы поглаживали горячую кожу. Бродяга сжимал его ладони в ответ, они держались за руки и продолжали смотреть друг другу в глаза, а потом настроение общения кардинально сменилось.       Майлз притянул его к себе, а Бродяга, приложившись о скамью ногами, забрался на неё и опустился на бёдра Моралеса, выпуская его ладони из своей хватки и заводя руки за его шею. Они соприкоснулись лбами, прикрывая веки, а потом целуясь. Губы Майлза из-за нервов были сухими, а у Бродяги, недавно вышедшего из душевой, чересчур влажными. Это был незабываемый контраст, когда Моралес касался его языка, по телу пробегали мурашки. Бёдра ныли из-за оказываемого на них давления весом тела, а руки неуверенно и осторожно касались голой спины, пальцы проходились по выступающим позвонкам и спускались ниже, замирая перед краем полотенца. Бродяга, сминая его губы в мокром поцелуе, одну руку запускал в непослушные волосы, а другой касался щеки, поглаживая её большим пальцем и поддаваясь бёдрами вперёд, побуждая Майлза снова вздрогнуть.       Пожалуй, ему до чёртиков нравилось смущать его, и он, не испытывая и капельки стыда и ухмыляясь через поцелуй, продолжил тереться о него, пока пропитанное влажностью полотенце неприятно липло к одежде Моралеса. Прикусив его нижнюю губу, Бродяга отстранился, помог Майлзу снять майку и снова прильнул к его телу, губами касаясь шеи и опускаясь ниже, вызывая у Моралеса рваные вздохи. Ладони беспорядочно забродили по спине, лаская кожу, Майлз обхватывал его руками и прижимал к себе, сминая губы и сдерживая вырывающиеся стоны.       Бродяга одаривал его беспорядочными поцелуями, оставляя губами фантомные касания на шее, выступающих ключицах и груди, специально задевая соски, из-за чего Моралес смущённо закатывал глаза и ёрзал, словно пытаясь уйти от этих чувственных прикосновений. Бродяга уложил его на спину, спортивная сумка вместе с формой полетели на пол, теперь они вдвоём занимали всю скамью, он помог ему избавиться от шорт и боксёрок, а потом, наклонившись, укусил за бедро и провёл по отметине кончиком языка, из-за чего удивлённый Майлз не смог сдержать неожиданного вскрика. Он резко прикрыл себе рот, а Бродяга, довольно усмехнувшись, демонстративно укусил ещё раз, игриво потягивая кожу зубами и наблюдая за дальнейшей реакцией расплавляющегося в его руках Моралеса.       Они снова смотрели друг другу в глаза, Майлз прикусывал бедные губы и специально убирал руки от лица, словно говоря: «Попробуй сделать это ещё раз, я сдержу себя», Бродяга же, усмехаясь, вплотную прижимался к нему, медленно развязывая полотенце и сбрасывая его на пол к остальным вещам. Теперь они оба были обнажены. Бродяга провёл ладонью по его члену, а потом свёл ноги Моралеса вместе и меж его напряжённых и покрасневших бёдер просунул свой член. Моралес снова вздрогнул, ноги дёрнулись, а от соприкосновения горячих членов друг о друга по телу пробежал очередной слабый заряд, и странноватое тепло начало скапливаться и разгораться внизу живота.       Майлз возбуждался, Бродяга приподнимал его и, двигаясь бёдрами навстречу, тёрся членом о член – это не ощущалось как что-то крышесносящее, но появлялись новые и странновато-приятные чувства, и вкупе со смущением они потворствовали внутреннему полыхающему пламени.       Головки тёрлись друг о друга, Бродяга продолжал придерживать его, но поза была слишком неудобной, он скоро выдохся и опустил Моралеса обратно на скамью. Майлз же, приподнявшись, сел вплотную к нему, прижимаясь лбом ко лбу. Они горячо и шумно выдыхали, в раздевалке становилось жарко, а покусанные от смущения губы начинали неприятно и болезненно ныть. Моралес прикусил щёку изнутри, опустил взгляд и коснулся ладонью члена Бродяги, прижимая его к своему. Неуверенно пальцы двинулись вверх-вниз, они аккуратно лёгкими поглаживающими движениями проходились по выступающим венкам, массировали головки и прижимали их друг к другу. Бродяга накрывал его руку своей, сжимая и ускоряя темп.       Он потянулся к нему за очередным поцелуем. Сминая губы, касался его подрагивающего языка и прикусывал нижнюю губу, оттягивая её. Майлз неприятно хныкал, отвечал на поцелуй и прижимался сильнее, накрывая его губы своими. Бродяга сбивался с темпа, когда Моралес перехватывал инициативу и прижимал другую ладонь к его вспотевшим щекам, уводя пальцы к нежному уху и медленно массируя ушную раковину и чувствительную мочку.       Майлз нежничал – и это чертовски нравилось ненасытному Бродяге. Моралесу не составляло труда подстраиваться под его темп, более того ему самому нравилось, как они перескакивали со спешки на замедление и наоборот. Этот контраст только больше заводил его. Особенно сильно ему нравилось касаться лица Бродяги: чувствительных ушей, мягких щёк и губ, точёной линии подбородка. Что уж говорить об одновременно свирепом и ласковом взгляде, обрамлённом густыми ресницами. Майлзу удалось по-настоящему рассмотреть его красоту только после того, как они сблизились. А ведь по началу ворчун данкер показался ему крайне отвратительной особой.       Бродяга неожиданно остановил его, попросил подняться, и вместе они направились в душевую, при открытии двери из которой повалил пар, окутывая вспотевшие тела. Он прижал его к стенке одной из кабинок, снова одаривая поцелуем и подхватывая для удобства под ноги так, что Моралесу пришлось схватиться за его плечи для опоры. По подбородку тонкими рядами потекла слюна, высыхая и неприятно холодя кожу. Бродяга приблизился к его уху, что-то нашептал, и Майлзу, прикрывая веки, пришлось, согласившись, кивнуть в ответ.       Одной рукой придерживаясь за Бродягу, другой он потянулся к гелю, схватил его и снова прижавшись к Бродяге, руками за его спиной с характерным щелчком открыл тюбик и выдавил добрую часть на пальцы, сглатывая и ощущая разрастающееся внутри волнение. Продолжая обнимать его, он скрывал своё смущённое лицо и опускал ладонь вниз, касаясь ягодиц. От волнения перед глазами замерцали искры. Бродяга аккуратно поцеловал его в шею, затем ещё раз и ещё. Он одаривал его россыпью поцелуев, пока Моралес поглаживал свой анус измазанными в геле пальцами и медленно вводил их внутрь, кусая губы. Странное чувство – ощущение чего-то инородного внутри – очень смущало.       Он старался растянуть себя побыстрее, чтобы избавиться от неловкости, но это давалось с трудом, и Бродяга, понимая, что Майлзу было непросто, терпеливо ждал, продолжая целовать и прикусывать кожу, оставляя небольшие отметины. Протолкнув внутрь два пальца, третий вошел без проблем, но двигать ими было сложно, Моралес весь извёлся, напрягаясь и нервничая. Пальцы проходили по неровным стенкам, он пытался разводить их, но получалось отвратно.       Прошептав неправдоподобное «Я готов» Бродяге, Майлз вытащил их, утыкаясь лбом в его плечо и подставляя член к разработанному анусу. Волнение перерастало в тревогу и страшным комом оседало в горле, отдавая мерзкой горечью. Бродяга, придерживая Моралеса и продолжая прижимать его спиной к стенке кабинки, успокаивающе поглаживал его бёдра, по которым медленно стекал гель. В воздухе распространялся слабый запах ванили. Обычно в спортзалах предоставляли менее пахнущие гигиенические средства.       Майлз всё ещё шумно выдыхал, но приходил в себя, медленно успокаиваясь и набираясь сил. Головка вошла без сложностей, Моралес предпочёл не концентрироваться на ощущениях и продолжил вводить член, пока необычное чувство наполненности со всей силы не ударило в голову. Не веря в происходящее, он явственно ощущал член внутри себя, его неровности и твёрдость. Дыхание сбивалось, сердце безудержно колотилось, а первые слабые толчки отозвались волнами необычными возбуждения, медленно накрывающими тело. Бродяга двигался медленно, Майлз вцепился в его плечи двумя руками и отстранился, запрокидывая голову и встречаясь затылком со стенкой. Больно не было, он приложился несильно, более того, это помогло ему взбодриться и приобрести ясность ума, чтобы с новыми силами прильнуть к Бродяги и двинуть бёдрами навстречу.       Моралес невольно сжимался из-за подсознательного страха упасть на холодный кафель, Бродяга чувствовал это и сжимал ладони на бёдрах, из-за чего Майлзу казалось, будто тот не выдерживал – и страх начинал накатывать по новой. Замкнутый круг, чем-то напоминающий лёгкий экстрим в постели. Бродяга увеличивал темп, толчки становились интенсивнее, он почти полностью вошёл в Моралеса. Майлз обнимал его, царапая кожу и потираясь членом о его подтянутый торс. В душевой становилось жарко, кожа неприятно липла, а по лицу капельки пота прокладывали тоненькие дорожки от лба к линии подбородка.       Они были на взводе, рвано выдыхали и не останавливались, тело охватывало надвигающийся разрядкой, по мышцам пробегал лёгкий заряд, их начинало сводить, а когда Моралес почувствовал, как что-то тёплое обожгло внутренности, он, не выдержав новых разгоряченных ощущений, кончил следом, пачкая и от того липкую кожу. Ноги пробило судорогой. Это было больно и неприятно, но наполнившая нутро сперма обжигала сильнее, она медленно вытекала, шла по бедру и капала на пол.       Майлз прикрывал веки, снова прислоняясь лбом к плечу Бродяги, пока тот, тяжело дыша, сжимал ладони и прогонял послеоргазменную слабость. В ушах стоял лёгкий звон, через него пробивалось гудение водоснабжающих труб и шумные вздохи вперемешку с чьим-то громким сердцебиением. Или у них обоих увеличился ритм? Моралес не мог сообразить, спина начинала ныть, он наконец почувствовал неприятный холодок стенки, к которой его прижимали, и недовольно заёрзал, побуждая Бродягу опустить.       После бурного вечера они переоделись и, перекинувшись парой слов, покинули спортзал, не успев хорошенько отмыться из-за нехватки времени. Как бы Майлзу не хотелось увидеть Бродягу ещё раз или – не дай боже ему произнести этого в слух – повторить произошедшее, Бродяга категорически отказывался не то что от встреч, даже от совместных тренировок, аргументируя это тем, что ему надо было сконцентрироваться на полученном ранее опыте и отточить техники бросков для лучших результатов.       Моралес терпеливо ждал, старался лишний раз не написывать и к приближению дню соревнований писал только коротко и по делу, чтобы не отвлекать Бродягу, но такими темпами он понимал, что начинал волноваться даже больше него самого. Это не было сравнимо с волнением перед своей игрой, но с каждым днём оно стремительно приближалось к этому уровню, пока день Х не наступил.       Майлз, вычитав на форумах, что и как лучше дарить перед признанием, явился на соревнование, не предупредив об этом Бродягу, и, заняв место за воодушевлённой толпой, наблюдал за данк контестом от начала до конца, лицезрея своего кумира в действии. Подобные мероприятия не были сравнимы с играми, от них по-другому захватывало дух, особенно в момент прыжка данкера – словно само время замедлялось и от напряжения и волнения пульс нещадно ударял по вискам, пока Моралес пытался разглядеть: забил или нет.       Бродяге не хватило проклятых двух очков, чтобы обойти данкера, занявшего первое место. Он снова остался со вторым, но в этот раз после проделанной командной работы с Майлзом это ощущалось по-особенному обидно. Бродяга со злостью сжимал челюсть и покидал площадку данк контеста, охватываемый страшной яростью и жутким чувством несправедливости. Словно вся вселенная настроилась против него, и злодейка-судьба решила пожизненно вывести на нём цифру «два». – Постой, – пробравшись через толпу, Моралес последовал за ним и успел как раз перед тем, как Бродяга собирался захлопнуть дверь. – Я так и знал, – рявкнул он, даже не посмотрев на Майлза, – бессмысленно было тратить время на дополнительные тренировки, только зря урезал время на сон, – грубо бросался словами, от злости пиная скамью со своими вещами. Она с громким звоном перевернулась на бок, сумки упали на пол, а рядом стоящая бутылка с водой вылилась прямо на них, на одежду, быстро впитавшую всю воду. – Майлз, – Моралес редко звал его по имени. Это казалось ему странным – произносить своё имя, обращаясь к кому-то, потому что раньше он не пересекался с тёсками, но со временем странное и неловкое чувство переросло во что-то большее и приятное. Ему начинало нравится обращаться к Бродяге именно так, тогда как остальные предпочитали звать его по прозвищу. Получается, это не становилось чем-то сокровенным только между ними?       Раздражённый Бродяга обернулся и так и замер, напряжение и недовольство отступили на второй план – их вытеснили немое удивление и душистый букет сирени в руках Майлза с пугливым оленьим взглядом и подрагивающими пальцами, сжимающими стебли цветов. – К чёрту его, – шутливо произнёс он по отношению к данкеру, снова занявшему первое место, и протянув Бродяге букет. Моралес вовсе не собирался дарить его в честь победы, совсем нет, но даже так подходящих слов не нашлось. Всё, что он хотел выразить этим жестом – это своё восхищение, уважение и любовь к человеку, стоящему напротив. Словом, Бродяга, облегчённо выдохнув и засмеявшись, в шутку отмахнулся от него, а потом, вытирая лицо ладонями, запрокинул голову, устремляя взгляд в потолок и продолжая смеяться. – К чёрту, – выдал он, подошёл к Майлзу и принял цветы. Это был первый подаренный Бродяге букет. Он не ожидал такого жеста по отношению к себе, и ровно также, как и Моралес, не знал, как должно отреагировать. – Мне понравились твои броски, – приободряюще проговорил Майлз, потирая от волнения вспотевшую шею. – Ещё бы они тебе не понравились, – наигранно удивившись, ответил Бродяга, вдыхая слабый аромат сирени. – Как насчёт ещё одной тренировки? – Моралес вовсе не пытался уличить Бродягу в том, что тот слишком мало занимался, чтобы занять первое место. Он всего лишь хотел помочь ему приободриться и просто попытался найти повод для очередной встречи. – Ты хотел сказать свидания? – усмехнулся Бродяга, возвращаясь к перевёрнутой скамье и собирая намокшие вещи обратно в сумки. – Свидания? То есть ты не против? – удивился Майлз, а потом, отойдя от приятного удивления, хотел подойти и помочь ему собрать одежду, но Бродяга управился достаточно быстро, возвращаясь к Моралесу, в одной руке удерживая вещи с букетом, а другой хватая его за руку и утягивая из раздевалки прочь. – Пойдём, – максимально спокойно старался говорить он, пока уголки губ невольно поднимались, а уши покрывались лёгким румянцем от переполняемого его счастья.