my love is blind (because it's you)

У Дзёно, как у любого обычного человека, есть издержки профессии. Командировки, задержки, бумажная волокита — то, с чем, казалось бы, может столкнуться любой работник вне зависимости от своей сферы. Только вот Дзёно не обычный человек, он часть Ищеек, и, соответственно, издержки его профессии заключаются немного в другом. Потакать желаниям Теруко, мириться с повадками Тэттё, возлагать последнюю надежду на адекватность Тачихары — Дзёно бы назвал это рутиной, которая пусть и давит на плечи, но не является непосильной нагрузкой. Гораздо хуже, по его мнению, выходки Фукучи. Прочитать его почти невозможно: в его действиях нет закономерности, которую можно было бы запомнить и использовать в свою пользу, а каждое желание на две головы превосходит самую изощрённую прихоть Теруко-чан. К сожалению, если избежать капризного характера Окуры у Дзёно иногда получается с помощью Тачихары, то с Фукучи остаётся смириться и вытерпеть. Дзёно не любит шум. Громкие звуки дезориентируют его в пространстве, оставляют почти беспомощным — Дзёно теряет ощущение местности, когда не может чувствовать своё окружение. Его тело напрягается, руки невольно сжимаются от раздражения, а в голове становится мутно. Дзёно слышит всё и сразу, одновременно — ничего. В какой-то степени Дзёно испытывает пресловутый скользкий страх: его реакция не может быть такой же острой, когда он не знает, на что реагировать. Тихие мероприятия. Это всё, что нужно Дзёно для того, чтобы пережить день. Фукучи, к разочарованию, считает ровно наоборот. Ему нужно внимание, шум, которого так не терпит Дзёно, и в совокупности всё это вынуждает Ищеек присутствовать везде, куда Фукучи приглашает напыщенное правительство и к нему приближённые. Дзёно нет дела ни до чего — он бы гораздо более приятно провёл пустой день в одиночку, чем был вынужден слушать гул сотни голосов и музыку, которая, он близок к уверенности, с каждым часом становится энергичнее и громче. Даже работа или тренировки Тэттё были бы ему привлекательнее. Душно. Дзёно доводит себя до того, что ему становится труднее дышать. Окура ни на шаг не отходит от Фукучи, Тачихара застенчиво отвечает на многочисленные вопросы дам в дорогих платьях — Дзёно ненавидит каждую мелочь в сегодняшнем вечере. У него едва ли получается фокусироваться на том, что происходит в метре от собственного меча, которым хочется повредить барабанные перепонки. Дзёно стоит неподвижно: всё тело ощущается настолько тяжёлым, что сделать лишний шаг едва ли кажется возможным. Ближе к тому, как Дзёно начинает достигать своего предела, обстановка становится хуже. Кто-то из управляющих объявляет время танцев. Дзёно выпрямляет спину, разжимает руки и делает четыре шага навстречу стене. Он не хочет, чтобы невозможный топот вперемешку с оглушающим басом сбили его с ног; своё собственное дыхание Дзёно едва ли слышит. — Дзёно, — голос доносится словно из другого конца зала. Сайгику Дзёно дёргается от неожиданности. Сайкигу Дзёно никогда не дёргается от неожиданности. — Что, пригласишь меня на танец? — выплёвывает Дзёно. Тэттё смотрит на него крайне взволнованно, но ни увидеть, ни почувствовать этого Дзёно не может, иначе бы уже давно смеялся. — Мы уходим, — спокойно говорит Тэттё, несмотря на своё беспокойство. — Нас отпустили? — Дзёно старается не показывать надежду, но облегчение лёгкой волной катится от загруженной головы до забитых ног. — Нет. Я забираю тебя отсюда, и мы уходим, — повторяет Тэттё, будто его слова что-либо разъясняют, — пойдём. Какая-то часть Дзёно ему не верит. Он не может просто так уйти с мероприятия, на котором является гостем. Но Тэттё делает шаг вперёд, и Дзёно, отбросив последние сомнения, решает, что с него хватит. Он хочет пойти за Тэттё, но теряет его сразу, как расстояние между ними превышает несколько шагов. Дзёно останавливается, в который раз за вечер пытаясь привыкнуть и сориентироваться, и неприятная, почти болезненная паника на секунду перебивает каждое из его основных чувств. Тэттё крепко берёт его за руку и, уверенно обходя толпу, уходит прочь, ближе к тишине, звучание которой Дзёно успел забыть за последние несколько часов. Несколько часов, которые Тэттё наблюдал только за ним. Вопреки всеобщему мнению, Тэттё более чем внимательный. Особенно если это касается чего-то, что ему небезразлично. Или кого-то. Ему нетрудно было заметить у Дзёно каждое микродвижение, которое кричало о дискомфорте, едва ли приметное различие между обычным и напряжённым выражением его лица. Тэттё знает Дзёно лучше, чем себя. Его слабости давно превратились в привычки Тэттё, которым он неосознанно следует и о которых Дзёно знать необязательно. Отойдя достаточно далеко, может, километра на два, Дзёно чувствует себя в тысячу, в миллион раз свободнее. Воздух кажется свежее, проезжие машины — незаметными, собственное дыхание — спокойным. Тэттё не задаёт вопросов, даже если они есть. Дзёно не знает, насколько для Тэттё его самочувствие важнее, чем каждое из последствий скудного побега у Фукучи из-под носа. У Дзёно, наконец, начинает получаться думать. За время громкой музыки он был уверен, что потерял эту способность навсегда. — Мы ушли, — констатирует Дзёно, когда рациональность медленно настигает его. — Ты едва стоял на ногах, — монотонно отвечает Тэттё. — Я был в полном порядке, — Дзёно врёт нагло, преследуя этим свою непонятную цель. Тэттё не должен думать, что всё знает. Он хмыкает в ответ, больше не произнося ни слова, и это выводит Дзёно из себя. — Благодарности не дождёшься. Чтоб тебя… — Тебе нужна была тишина. Это всё, что было мне важно, — перебивает Тэттё, прежде чем Дзёно успевает придумать оскорбление. От неожиданного признания по спине бьёт холодом. — Тебе должно быть всё равно, — Дзёно с безразличием выплёвывает слова, не желая задумываться о смысле сказанного. — Мне не всё равно, — заканчивает Тэттё. Суехиро Тэттё. Сильнейший из Ищеек, мастер боевых техник и головная боль Дзёно. Его мотивы неоправданные, а принципы действуют Дзёно на нервы. Тем не менее, можно с уверенностью сказать, что он единственный всегда берёт во внимание желания Дзёно и его комфорт. Глубоко внутри, куда Дзёно лезть не хочет и точно не собирается, он испытывает нечто, что казалось ему давно забытым, — благодарность. Но показывать её он ни за что не станет. Время, должно быть, давно ушло за полночь. Выносливость Дзёно граничит с невозможной: его трудно вымотать в бою, а несколько дней без сна не наносят ему серьёзных увечий. Но даже при этом сейчас он чувствует себя подавленно и скомкано, его ноги гудят, а голову, как дымом, заполоняет усталость. Дзёно выжат. Игра на его сверхчувствительности во всех смыслах причиняет ему больше вреда, чем тренировочный спарринг с Тэттё. Дзёно вслушивается в его дыхание: по неизвестной причине это приносит ему покой. Только его дыхание Дзёно может отличить среди сотни других. Значение этому он не придаёт — не хочет. Тэттё всегда был ближе всех: количество миссий, на которых они были посланы вместе, не сравнится ни с одним военным достижением. Дзёно выучил его, как таблицу умножения, и пользуется себе на благо, предпочитая игнорировать то, что ему неугодно, и концентрироваться на том, чем можно себя развлечь. Его работа не из лёгких, с Тэттё — в тысячу раз легче, но сам Дзёно только жалуется. Пожалуй, есть какой-то толк в том, что Тэттё его слушает и не перечит. Может, ему вовсе нет дела — Дзёно не углублялся. Как и во всё, связанное с Тэттё. Его раздражающие привычки, предпочтения в еде, вера в справедливость — Дзёно терпеть не может думать об этом. Зачем Тэттё сказал, что ему не всё равно? Его сердцебиение было ровным — он не врал. Дзёно вообще не помнит случаев, когда Тэттё бы ему врал. — Ты держишь меня за руку, — говорит Дзёно. Тэттё и вправду не отпускал его ладонь с тех пор, как они покинули мероприятие. — Можешь отпустить, — Тэттё расслабляет пальцы, как будто слова Дзёно ничего не значат. — Могу, — соглашается Дзёно и слегка сжимает его руку. Не отпускает. Свои мотивы ему в моменте так же непонятны, как большинство мотивов Тэттё. Дзёно слишком устал, чтобы разбираться. Он знает, что несмотря на всю брань и ругань, с Тэттё ему… Спокойнее. Даже если это означает держать его за руку. В нормальной обстановке он бы такого не допустил: Дзёно едва терпит любые прикосновения. Его чувства перегружены, но вместе с этим присутствие Тэттё не напрягает их ещё больше, а успокаивает. Дзёно, может, подумает об этом, когда собственный мозг не будет напоминать вату. В комнате тихо. Шумоизоляция настолько хороша, что даже острота слуха едва отличает звуки с проезжей части. Дзёно снова душно. Он открывает окно нараспашку и останавливается напротив; у него нет и малейшего представления о том, где он находится. Ему всё равно. Улица непривычно тихая для оживлённого вечера в мегаполисе, а воздух прохладен. Вдох за выдохом Дзёно постепенно забывает о том, о чём нужно помнить всегда. Тэттё пялится на него. У Дзёно нет сил для упрёка или насмешки, и он игнорирует лишнее внимание. В голове сколько мелькает мысль о том, чтобы поблагодарить. Дзёно и вправду еле стоял на ногах. У него появляется слишком много «зачем» рядом с именем Тэттё, и он оставляет эту тему. Ни один из вопросов не даст ему те ответы, которые он хочет слышать. В какой-то степени Дзёно начинает игнорировать и самого себя. — Дзёно, — Тэттё спрашивает. Дзёно слышит этот тон, но привычное раздражение не накрывает его с головой. Вместо этого он испытывает что-то новое, неизвестное, чего по отношению к Тэттё никогда не испытывал. Дзёно с лёгким испугом осознаёт, что голос Тэттё кажется ему приятным, и тут же старается избавиться от этого назойливого ощущения. — Замолчи. Ты сказал, что мне нужна тишина, — играется Дзёно. Тэттё и в самом деле замолкает. Дзёно уверен, что он понимает насмешки и иронию в большинстве случаев, но иногда такая преданность выходит за рамки. Дзёно знает, что в его силах одной просьбой заставить Тэттё перестать дышать, и во многих смыслах Дзёно этому рад. По его мнению, это означает, что контроля над Тэттё у него гораздо больше, чем у Тэттё — над ним. Дзёно усаживается на подоконник, и Тэттё рядом опирается на открытую часть окна. От неожиданного давления рама издаёт противный скрип, от которого Дзёно морщит нос, а Тэттё — немедленно отодвигается и встаёт ровно. Может, Дзёно даже замечает некоторое изменение в том, как бьётся его сердце, но решает это не комментировать. Тэттё, похоже, взвинчен сильнее, чем он сам. Дзёно считает это забавным. — Скажи, Тэттё-сан, — задумчиво произносит Дзёно, — что заставляет тебя ставить под угрозу наше положение таким нелепым поступком? Тэттё хмыкает. Ответа, как Дзёно и был убеждён, не следует, однако на взгляд Тэттё он давным-давно уже ответил на всё, о чём Дзёно нарочито часто его спрашивает. Дзёно попросту не хочет его слышать. — Потанцуй со мной, — вместо всех ожидаемых фраз просит Тэттё. Дзёно тихо посмеивается такой наглости. — Головой ударился? Это ещё глупее, чем… Нет, это самое глупое из всего, что ты мог придумать, — Дзёно с забавой дразнит. Вечер становится всё лучше и лучше. — О чём ты только думаешь? Здесь даже музыки никакой нет… — Ты не терпишь музыку, — перебивает Тэттё, его тон спокойный и вежливый. Его, как и всегда, нисколько не задевают слова Дзёно. Дзёно думает секунду, две. Может, целых пять. А потом улыбается — не хитро и скользко, а скромно, маленькой ухмылкой. — Не терплю, — соглашается он, — я и тебя не терплю, Тэттё-сан. Тэттё молча протягивает ему руку. Дзёно, становясь на пол двумя ногами и отходя от окна на шаг или два, в ответ протягивает свою. Подыграть глупости Тэттё не повредит, Дзёно уверен. Он хочет себя развлечь. Ему не вновь держаться за руки с Тэттё — это наблюдение забавит его больше, чем должно. Дзёно кладёт ладонь ему на плечо, материал формы быстро мнётся под прикосновением. Тэттё неловко делает шаг назад, к центру комнаты. Вряд ли то, что они делают, можно назвать танцем. В большинстве случаев танцы элегантны, с отточенными движениями, отражают чувства и выражают эмоции. Дзёно может думать только о нелепости происходящего. Кто танцует без музыки? Но он теряет этот и ещё уйму вопросов, когда Тэттё тёплой ладонью, осторожно, как бы спрашивая разрешение, касается совсем немного выше талии. Дзёно не зацикливается на том, как ненадолго меняется его сердцебиение, и продолжает глупо следовать за движениями Тэттё. Его дыхание иногда врезается Дзёно в лицо — так близко они друг к другу. Тэттё смотрит на него, откровенно рассматривает пристальным взглядом, под которым Дзёно начинает чувствовать себя слегка неловко. Его пальцы сжимаются на плече Тэттё в неосознанной реакции, и Дзёно, не подумав, слишком рано делает шаг вперёд, сталкиваясь с Тэттё неприлично близко. Тэттё не двигается с места: даёт Дзёно возможность решить, что будет дальше. Но Дзёно, назло или от собственного непринятого смятения, замирает в ожидании. — Какого чёрта твоё сердце бьётся так быстро? — шёпотом, словно боясь своего же голоса, спрашивает Дзёно. Он слышит жалкую попытку Тэттё контролировать себя, из-за которой его сердцебиение успокаивается, но затем становится ещё быстрее. Тэттё вздыхает, несильно сжимает руку Дзёно в своей и думает над тем, чтобы отступить. — Для того, кто считает себя умнейшим среди Ищеек, ты упускаешь очевидное, Дзёно, — почти без надежды, но с наставлением. Дзёно хмурит брови. Как будто он должен понять, что это значит… Тэттё больше ничего не говорит. Его молчание, к внутреннему потрясению Дзёно, раздражает больше, чем когда он говорит несвязную чушь. Дзёно проходит через все стадии конфликта с самим собой — Тэттё невольно вытаскивает из него то, о чём Дзёно намеренно долго заставлял себя забыть. Из окна веет слабой прохладой, она придаёт Дзёно немного уверенности. Его мышление, вопреки тяжёлой усталости, наконец, начинает работать: Дзёно просчитывает ситуацию за ситуацией, как бы он обычно делал на задании, и перед ним мелькает множество вариаций развития событий. Так или иначе, Тэттё всегда был (и будет) на его стороне, как магнитом притянутый, приворожённый. Это заключение удовлетворяет Дзёно достаточно. — Мне нравится твой голос, Тэттё-сан. Часто мне становится спокойнее, когда я слышу тебя, — Дзёно говорит с неподдельной искренностью, перебарывая себя с невероятным трудом. Он ведёт руку Тэттё ближе к себе и отпускает рядом со своим поясом, надеясь на понимание, — и это единственный раз, когда я скажу тебе что-то хорошее, постарайся запомнить. Тэттё обеими ладонями сжимает его талию, и Дзёно всё ещё слышит его сердцебиение, уже более размеренное и неспешащее. Всё в сегодняшнем вечере такое глупое, от самого его начала и до не менее глупого признания, которое Дзёно достаёт из себя словно через колючую проволоку. Всё глупое всегда из-за Тэттё. Ему стоит добавить это в своё резюме, если он соберётся уходить из Ищеек, и Дзёно тогда сразу даст ему наилучшую характеристику. Но может и хорошо, что из Ищеек уйти нельзя. Дзёно не хочет, чтобы Тэттё уходил. Его голова падает на собственную руку, которая, в свою очередь, беспокойно перебирает складки на форме Тэттё. Дзёно вмиг снова чувствует себя перегруженным: бесконечный поток мыслей в голове на мгновение заглушает проезжие машины и скрипящий пол, за которые Дзёно цеплялся, чтобы не слушать дыхание Тэттё. Дзёно смеётся, когда его сердце пропускает ещё один очевидно громкий удар. Всё так нелепо. Их положение больше похоже на простое объятие, чем на танец. Однако Дзёно находит слово «простое» вульгарно-неподходящим, когда думает об этом; он выпрямляется. Тэттё к его лицу слишком близко. — Я слышу твои мысли, — кивает Тэттё, когда тишина длится слишком долго. Он быстро к ней привыкает: в его понимании тишина означает Дзёно, а Дзёно чрезвычайно важен. — Я хотя бы умею думать, — усмехается Дзёно. Поспорить с этим может он сам: те мысли, которые «слышит» Тэттё, и на треть не являются настоящими, а если бы Дзёно поделился настоящими, то посчитал бы, что при очередной ежемесячной операции ему ненароком повредили что-то в мозгу. — Я люблю смотреть на тебя, — вздыхает Тэттё почти мечтательно. Дзёно бы моргнул раз или два, если бы это было уместно. — Я заметил. Закрой глаза, — вместо приказа в голосе Дзёно неожиданно слышится обычная просьба. — Зачем? — Дзёно клянётся, что убьёт целый квартал, если Тэттё не перестанет заставлять его размышлять о происходящем. Ему хочется бездумно (хоть раз, как сам Тэттё) пойти на поводу у желаний, не ища причины и не заботясь о последствиях. — Я собираюсь переплюнуть твою глупость, — с задержкой объясняет он. — В каком смы… Дзёно прикасается к его губам, взволнованно и отчасти резко. Тэттё забывает, как дышать, и вспоминать ему точно не хочется; он закрывает глаза, как попросил Дзёно, и целует его в ответ, покладисто и неторопливо. Его щёки начинают гореть, а пульс учащается в такой прогрессии, что Дзёно наверняка посчитает его слишком шумным. Тэттё невольно прижимается ближе, хоть и старается не брать больше, чем Дзёно ему даёт. Становится невыносимо тепло, и Тэттё предпочитает не выбирать, из-за плотной ткани формы в душный летний вечер это или же из-за того, с каким доверием Дзёно к нему относится. Поцелуй тянется, но не становится глубже, и руки Дзёно неожиданно скользят в тёмные волосы, спутанные и небрежно уложенные. Тэттё никогда не был пьян, но Дзёно ощущается как самое настоящее алкогольное помешательство; его губы сладкие и влажные, без сомнений пьянящие и влекущие. Несмотря на это, Тэттё отстраняется первым и не боится открывать глаза. Дзёно перед ними слегка смущённый, с едва заметным в темноте румянцем. Тэттё ни разу не вспомнит, когда бы видел Дзёно в таком состоянии, и оттого чувствует невообразимую ответственность за то, чтобы ничего не испортить. — Я проткну тебя мечом, если кто-нибудь об этом узнает, — шепчет Дзёно, его дыхание сбитое и учащённое. Тэттё не слушает его — позволяет себе бесцеремонную вольность и снова целует, в этот раз коротко, чтобы ловко перейти на щёки и покрыть поцелуями почти всё лицо Дзёно, который морщится и заметно борется с желанием оттолкнуть, но не смеет. Ему приятно. Слегка щекотно, но до безобразия лестно; и Дзёно, вместо того, чтобы отстраниться, бездумно тянется за каждым поцелуем. Ему вмиг становится без разницы, и он, чтобы как-то выразить своё согласие (которое для Тэттё, между прочим, существенно и важно), негрубо тянет Тэттё за волосы, на придыхании издавая звук, которому удивляется и сам: Дзёно, кажется, стонет, когда Тэттё губами задевает особенно чувствительное место. По коже ожидаемо пробегает мелкая дрожь; Тэттё невольно пропускает мысль о том, как чувствительность Дзёно влияет на него помимо непереносимости шума. — Сай, — Тэттё зовёт тихо, с той же осторожностью. — Твоё сердце всё ещё бьётся быстрее, чем должно, — выкручивается Дзёно до тех пор, пока Тэттё не поднимает одну руку и не кладёт ему на шею — ровно там, где бьётся пульс. — Твоё тоже, — Тэттё намеренно говорит ему в губы и улыбается, когда чувствует несколько ударов под подушечками пальцев. Дзёно не может злиться на правду. Тэттё держит его рядом — так близко, что не остаётся воздуха, только он сам и его глупая, раздражающая ухмылка; его тёплые руки и спокойный, полный уверенности голос, его выученное наизусть дыхание и громкое сердцебиение. Его преданность и стойкие убеждения, в которых всегда найдётся исключение для Дзёно. И Дзёно только лишь надеется, что это никогда не изменится.