温暖化

Взывая к тьме безмолвных дней да душу тяготя, не может горечь земель далёких и суровых не наводить тоски смертной. Тянутся дни бледной черноты, как существование инь без янь — напророченно усложненно, чрезмерно комплексно и до невозможности жутко. В местах сих холод не пощадит, пронизать готов каждый миллиметр тела, скользя в каждом изгибе, сквозь каждую пору сочась нестерпимо в душу, порождая там зияние дыры глубокой, притягивающей всё, стремительно пожирающей свет и истину и душу обращающей вспять. Но не стоит волноваться, ведь всё это будут лишь первые ощущения при попадании на территорию, где даже белый цвет источает тьму. Ведь и направлено всё здесь на то, чтобы устрашить, испугать и заставить каждую клетку тела врага земель трепетать от внутренних волнений и внешнего истощения. Но коли ты, путник неторопливый, здешний гость совестливый, мирный и чудесный, не имеешь в голове помыслов смутных, не тревожит твою душу тьма иная, истинная, непритворная, то нечего тебе бояться, ведь, первичное отторжение вызвав, смогут всколыхать тебя любезно снежные сугробы, и не буду скрежетно ветры выть, а будут лишь песнь могучую славных земель уносить с тобой далеко по мере твоего углубления в безмолвную пустошь. Но а коли враг ты королевства сего, то так тому и быть, ведь церемоний излишних не будет, в первый же день климат тут погубить тебя захочет, твёрдо отстаивая мнение каждого жителя пустоши снежной безграничной. И будет пульсировать каждый земли клочок в такт сердцам храбрых воинов, и будет нацелен избавиться от нежданных вхождений. Но коли не с добрыми целями ты, чужестранец, и коли не враг ты идеалов местных, то… Слава силе твоей, ведь выходит, что уроженцем коренным являешься ты. Тогда уж рад тебе каждый камень, трепещет на ветру приветственно каждое деревце, преклоняется каждое животное пред мужеством твоим, что льётся рекой отваги прямо из сердца твоего, воитель великий, защитник земли родной. Твоя колыбельная из грёз снежных состояла и вся жизнь полна была строгостей с начала своего самого, с чистейших истоков. И тогда притворная тьма этих мест для тебя не более, чем панцирь защиты прочный, помогающий отбить удары нежелательные извне. Но не расслабляйся, воин великий, будь начеку и не будь обманут иллюзией безопасности, ведь противник не дремлет. Даже на родине спокойной предатели выбиваются из строя рано или поздно, и стремятся свершить планы свои гадкие. Предостерегись, осмотрись и никогда не забывай, что все твои преимущества должны быть всегда несокрушимо видны, не прогнись под гнётом смятения, не перейди на сторону тьмы. Но кажется некоторым парадоксальным, с чего же жители мест этих так отвергают тьму, коли сами одеваются темно, строения свои крепко выстраивают кирпичом чёрным да в целом палитру жизни имеют сродни ужасу ночи? Не будучи какаоумаром отроду, тяжело будет представить себе, как можно ответ на этот вопрос в своей голове сформулировать. Но придет к вам на помощь любой здешний, будь он млад и полон юношеских сил иль стар и мудр с неисчерпаемой энергией мощи опыта долгих лет. И скажет каждый, без запинки, точно и чеканно, словно с самого рождения попала к нему мысль сия в светлый разум: «А тьма внешняя показывает нашу четкость и несломимость, и только грешник подумать может, что порочна она. Тверды наши орудия, облачено в доспехи тело, защищена душа и разум. А светоч внутреннего стержня светл, как солнца отблески на белёсом снегу. Мы чисты и верны, пусть и темна наша оболочка, коя лишь крепость нашу реальную показывает». И каждый прав будет, ведь завещаны эти слова были одной великой персоной, и передаются они из поколения в поколение, пока человек тот жив и здравствует, но и после его гибели должны сохраниться они, стать культурным наследием и не затеряться в пучине ошибочных суждений, плоских мнений и независимой субъективности лиц, желающих опорочить честь таким странным и сумбурным образом.А сегодня же… Сегодня всё так же сурово было дышать, так же трудно было глядеть и так же больно было в целом вести своё существование. Привычная мерзлота обжигала каждый участок кожи того, кто высунуться из своей обители посмеет. Но всё же, нечто иначе было. Уже давно как сезон холода изменения в своей работе сокрушительные понёс. Истинный ад на всей земле произошёл, и не минули этого и территории данные. Теплеет земля под ногами, температурный режим искажается до жути, лишними градусами брезгуя, среднесуточные вниз ниспадать принуждая. Но что же это за напасть такая, что почти не чувствуется здесь, в доме вечного терпкого покалывания ледяной атмосферы? Глобальное потепление накрыло весь континент, и в момент, когда жители северного королевства лишь недоумевали от незначительных колебаний, жители других государств в мучениях изнывали от тоски отсутствия зимней сказки. Но кого волнуют проблем других, коли и своих по горло, да ещё и выше. Готовы трудности завалить с ног до самой макушки, припорошив толщей мелких частиц замёрзшей воды. И ветер воет по-особенному. Он не чувствует в себе более мощи той, он сломлен, его каждый поток обуяло горе, отчаяние… Он сам будто жертвой стал того, что сам нёс миру. Бушуют чувства в нём, не может он сдержать порывов. Но в то же время и малейшего представления создание природы это не имеет, как ему поступить. Он зажат непритворной свободой, но его бездействие пусто. У него кончились силы, он не может собраться и единое его дуновение выглядит куда более жалко, чем ранее. Да, всё тем же воздуха слоистым представлением является он, его мощь признаёт каждый, он несокрушим и суров. Но более не тот это ветер на землях великого королевства. Его внешняя оболочка не изменилась, всё те же ипостаси он имеет, всё так же он разъяриться может, но его более так не боится народ. В людях начало прорастать сомнение. Началась оттепель на их замороженных душах, и более не верят они ветру, ведь однажды этот стремительный и чистый посланник будущего ошибку свершил. Он поверил снежинкам ближними, указавшим ему неверное направление в пространстве и… Споткнулся, рассеиваясь и всё уважение к себе теряя. Снова собрались воздуха частицы, и снова поток мощный дуть готов, но уже даже низшие снега слои, что уже покоятся на твёрдой земле, хохотом громовым раскатываются порой, осознавая, что ветер уж не тот. Нет в нём того былого, что будоражит все струны души и заставляет служить, верить, действовать во благо и понимать, что приказы ветра действительно нужны, ясны и единственно верны. Он слеп, он осуждён, не может верную дорогу показать. Формально он силён и принят, но в душе знает каждый… И разносится по земле эхом фраза едкая, и становится она общим кредо: «Он уже не тот, теперь всё совсем иначе». И пусть люди способны вернуться в прежнее состояние после осознания возвращения после долгого отсутствия северного ветра, что резко направление своё переменить под негативным воздействием смог, но в душах поселилось недоверие, корни свои пуская. А что же ветер? Он отягощен, настрой его вечно плох, и буйствует он хуже обычного. Ветер не знает, что ему делать. Ветер не знает, как ему справляться. Но он прилагает все силы, чтобы восстановить своё влияние, он держится на плаву, не разбивается о скалы, не утопает в сугробах, пропадая без вести. Он всё так же держится своего курса, не меняя направления, но всё так же сотрудничает с пролетающим снежинками. Было время, когда простить не мог он снег за смену курса своего, но долго продолжаться это не смогло, потому и вернулось всё на круги своя, да взаимоотношения возобновились. Но не присущи эти волнения внутренних судеб обычным людям, ведь совсем другие, земные чувства будоражат их души. В поселении малом сегодня праздник. Молитвы услышаны были, ведь каждый день светлые и приветливые уроженцы деревеньки сей истинной и по-чистому открытой в прошении коленями своими слабыми на полотно леденящее ниспадают, и плачут в надеждах на лучик солнца лишний тёплый. То в молочной деревне называется утренним прошением.И прошение сие отражает теплящиеся огоньки веры в лучшее, ведь каждый день в суровых реалиях для них пусть и жуток, но привычен. Они берут от жизни всё и наслаждаются каждым моментом, они способны видеть в лучшее во всём, но и строить заоблачные планы мастера они. Жажда дожить до долгожданного тепла трепещет их малые, но такие уверенные и милые, отваги полные сердца. Бальзамом на их души пришлись деньки потепления, когда смиловалось солнце, впуская их, словно играющую детвору, в свои объятия. Поют девушки, чьи волосы светло и девственно стелятся, подобно грудному молоку. Каждый шаг каждого жителя молочной земли стал куда более уверенным и бодрым, будто открылось очередное дыхание. Желание жить вскипало и бурлило в сердце каждой сошки, каждого нежного крестьянина. Они поняли, что вера их в свет была не излишней, а даже наоборот. И благодарят они величественные небеса, да лояльно главу земель всех, по коим счастье распространяться наконец начало. В кофейной провинции дел невпроворот, заняты умы великие, неискушенные и аристократичные по призванию думами тяжёлыми. Отчего же случилось такое, что мир родной стал куда более приветливым и нежным, не сопротивляющимся и добрым? Пусть тоже жители сих мест деревенскими названы быть могут, но мысли у них сродни лучшим учёным из далёкого центра. Они умны и красивы, утончен их вкус, но их объединяет с куда более простыми этносами объединённого королевства один жизненный аспект — умение радоваться кроткому теплу. Повышение температуры сразу же почувствовали они, ведь утром одним всё стало куда более мягким и лишённым части своей строгости. Это не могло не удивлять, не могло не вызывать трепетного восхищения. Истинные приверженцы земель сих даже думали иногда про себя: «Последствия революции Аффогато принесли буквально оттепель на наши земли, а значит мы, рождённые кофе, способны на большее даже без непосредственной миграции в более развитые страны!». И пробуждается в них вера, вера в себя и чистоту своего будущего и личных мотиваций и целей. Лёд, сковывавший всё это, поддавался, начиная медленно таять и позволяя каждому уроженцу этих мест чувствовать себя способными и устремлёнными к своим недосягаемым мечтам-звёздам, расстояние до которых медленно сокращалось. В стольной части, за крепкими стенами народ тоже не дремал. При дворе тоже не могли быть не наслышаны об несуразно внезапной оттепели, но в этом слое населения мнения колебались сумбурным маятником, ведь тут выражать своё мнение свободно не мог никто. Были здесь и приверженцы веры в лучшее, кому тепло было по душе, чью душу изнутри грел жар, а не закаляла ледяная сталь. Существовали свободно и те, кому эти климатические перемены казались опасными и сулящими нечто недоброе. Ведь консервативно до мозга костей их мышление и преданы они лишь одному — традициям и вере слепой, что должны испытания ложиться на спины их, ведь иначе не выучатся они быть славными воителями. В самом же деле, не обошлось и без тех, чьё мнение свободно простиралось в сторону надежд на минимальное счастье в горячих условиях, но на словах которые свято чтили волю, оставленную народу испокон веков. Но почему же не могли они открыто мнение своё выражать? Да дело в том, что рискованно было сие, ведь в первый же день, когда природа колебаний климата известна была, вышел сам высочайший с объявлением одним и выражением своего личного мнения по поводу всей ситуации. И так подавлен был он в последнее время, но произошедшее будто ещё усложнило ситуацию. Вот подойдите к абсолютно любому смиренному гражданину королевства да спросите, что произошло в то роковое утро, когда собрал всех воедино светлейший из темнейших, его прекрасное величество. И поведает он вам историю таковую: — В тот самый день проснуться суждено мне было с первою зарёй, как и всегда, чтоб быть подвластным солнцу в режиме своём. Но помнил я, что не дела привычные утро моё займут. Я отправлюсь на место, избранное для обращения, и свято выслушаю каждое слово великого. И так и сделал я, наскоро собравшись, но одеяния свои в порядок приведя, ведь подобает быть всегда готовым и силу во внешнем стане иметь. Когда пришёл я, толпились уже и остальные. С каждой минутой прибывало всё более. Кажется, всё государство, даже деревенские ребята собрались дружно здесь, за стенами крепости. Хотя, это было ожидаемо, коли и к ним за неделю до этого приехать изволили послы, разгласившие всю важность мероприятия сего. И ждали мы, и холод, пусть и не такой суровый, пробирал наши души. Каждого из нас тревожило, быть может, в чём-то мы посмели разочаровать великого… Но как только снизошёл к нам он, мы сразу поняли всё. Дело в том, что последний месяц после начала смуты никто не смел даже лик могучего увидеть, изолировался он ото всех, кроме, разве что, персоны одной, его советника. Да-да, того самого скользкого типа, что эти самые волнения в жизнь государства и привнёс. Не смею осуждать волю нашего правителя, но в данном случае он, видимо, решил повторить ошибку прошлого, снова подпуская к себе… Его. Так, я, кажется, сбился с мыслей собственных. Ну и вот, когда мы увидели спустя столько времени его чудесное величество, то к нам пришло осознание. Мы привыкли видеть в нём крепкую хватку, несокрушимость, могучую силу каждого движения, а сейчас… Даже весь стан его был каким-то опущенным, его осанка совершенно испортилась. Его волосы более не ниспадали славно, а будто отягощённо висели. На лице прослеживалась каждая мельчайшая морщинка, каждая неровность. Синяки пространство под его глазами затемняли нещадно. Исхудал болезненно, что сразу невооружённым глазом заметно. И всё это можно понять, ведь он… Он в настоящем отчаянии после того, что случилось. И ясно, как бел день, как чист снег, почему он не хотел показываться нам ранее. Всё потому, что утопал в делах без единой минуты отдыха и просто не желал, чтобы мы знали. Чтобы видели, что он тоже человек и может страдать. Он привил нам образ себя, как человека несломимого и без изъянов и слабостей. Но пришла пора и нам понять, что он имеет право быть настоящим и иметь в своей жизни худшие моменты. Ему тяжело, но я его не осуждаю. Есть в народе и те, кто после этого «собрания» усомнился и разочаровался в великом. Но лично я, как и многие другие, понял, какой же он всё же сильный и проходит через это всё ради каждого из нас. Возможно, тело его страданиям подвержено неимоверным, но ведь… Это всё, всё временно. Он восстановится, но даю зуб, сей процесс значительно замедляет этот подлый змей-искуситель, что вьётся у его ног. Каким образом он вообще снова очутился здесь? Неужели это действительно необходимо было? Но ещё больше поразило нас то самое обращение. Кратко говоря, по мнению высшего потепление должно заставить каждого из нас работать… В десятки раз усерднее! Я конечно понимаю, что мы слишком уж расслабились и нам нужно подниматься, но всё же. Всё же я не понимаю, мы что, не заслуживаем прав на отдых? Но всё же нововведения данные, несмотря на всё первичное смятение жителей, сработали как нельзя лучше. Экономическое положение стало подниматься, производства снова в полную силу труда свою работать спешили и стремительное восстановление началось, на которое было потрачено немало сил. И были истощены горожане, крестьяне, были истощены и люди при дворе. Казалось бы, погода смягчить нежно должна груз на плечах каждого трудяги тёмных кровей, да вышло всё из-за ужесточённой политики иначе совсем. И потому, пусть возрастая стремительно, рисковало королевство свалиться в эпоху великой депрессии. Но надежда спокойствие людям дарила, ведь попытки они совершали донести до высших органов управления свои желания обзавестись, как в южных государствах-соседях, такими сладко-желанными и манящими выходными в новогодний период. Но так как после сильного заявления его величество снова ушёл на самоизоляцию от общества, все люди обращались к куда более открытой в этом плане личности и второму по значимости человеку здесь. Уж точно должна голова его затейливая знать, каким образом к неприступному подступиться можно, и донести волю народную. Но нераскрытым вопрос остался один, как же предатель несносный, грешник скользкий, змей поганый снова занимать стал такую должность высокую. Что же, ситуация характер носит весьма интересный, ведь события известны эти всего лишь двум персонам государства великого, и хранится тайна, скрепленная узами неразглашения и обновленного доверия. Но всё же, рано или поздно сей информации суждено по крупицам просочиться в народ, пусть будет совсем и совсем нескоро это. Но история эта по планам по крайней мере одного из двух хранящих таинство, сгинуть должна в пучине ошибочных суждений и глупых слухов. Ведь этого самого одного приводит она в состояние ощущения некого некоторой вины. Ну а второй, несомненно, горд и рад тому, что произойти сему вышло. Так дело было… Буквально спустя неделю после бегства советника подлого, что преклонил пред стороною тьмы колено, решил его величество, едва восстановивший бразды правления в руках своих, прогулку за стены цитадели родной свершить, чтобы мысли свои, спутанные в тяжеленный комок, в порядок чинный вконец привести. И в тот момент шаг каждый особой болью отдавался, особо тяготил и мучал, будто бы не снег родной под ногами хрустел, а собственные кости ломались об землю, сокрушаясь, падая, как оборона цитадели в тот самый ужасный, роковой день. Тот день, который до сих пор невозможным является понять, принять, осознать, переварить и просто-напросто восстановиться после, разгребая все отвратительно-разрушительные последствия моментов тех жутких, пытаясь отчаянно вернуть всё на круги своя. Но можно ли верить в себя, коли веру ту потерял даже верный народ? Они больше не чувствуют себя в безопасности. Они не понимают. Не могут принять граждане никак, что по факту сейчас безуправство у них. Сольно тащить груз ответственности великий пытается, уделяя этому всего себя, но чего-то, чего-то не хватает. И это что-то — поддержка, которая бы позволила хоть раз оторваться от дел муторных, распрямить спину одним действием гибким и плечи расправить, будто свалилась с них замороженная каменная глыба наконец, отягощавшая столь долгий срок. И каждая мысль о собственной трудной судьбе таковой неминуемо в тоску вводила непозволительную. В такие трудные моменты, когда одиночество не позволяет продохнуть, да в тиски круг порочный обязанностей нелёгких заключает, цепью титановой обёртывая, замок вешая, да ключ выбрасывая далеко-далеко. Но всё решилось бы это, коль был кто-то подле. Всё же, насколько бы ни была велика сила героя легендарного, справляться с такими горами проблем без какой-либо поддержки возможным не предоставляется. Во времена Аффогато, советника того сладкоречивого, подлостью преисполненного, хоть какое-то отпущение было, ведь, хоть и манипулировал змей нещадно, но всё же поддержку великую оказывал существованием своим, пока не возжелал большего, чем заслуживал. Из-за чего и прошло всё то, о чём воспоминания будоражат память с таким же негативом, как, к примеру, любое упоминание главного зла этого мира — тёмной чародейки. И такие вот мысли о том, что возможно, даже с этим человеком рядом было куда лучше, нежели сейчас, были крайне неоднозначными и настолько внезапными и порывистыми, что хотелось отогнать их, да не выходило, ведь слаба воля была. Потому оставалось лишь брести в непонятном вовсе направлении без задних дум и в попытках бороться с самим собой. Глаза ничего уж не видели, весь рельеф снежный, что разнообразием не отличался, лишь мельтешение пред ними совершал, комкаясь, смешиваясь в одну бледную кучу без особого значения. И то, что было тут, извне, казалось, ничем не отличалось от того, что сейчас царило в разуме, да и на душе. Истощение. Нет желаний, нет сил, хочется лишь банальную помощь обрести. Но ведь для каждого человека лучший помощник — он сам. Отличная философия для сторонника политики самоизоляции. Но если глянуть только, до чего человека сего такая политика довела, то с уверенностью сказать можно, что рассчитывать на одного лишь себя в подобной его ситуации — самый худший из способов всех, до которых только голова живого существа додуматься может. Так что возможно мысли те спешные, которые отогнать такое стремление было, совсем не излишни. В момент пред очами нечто изменилось. Будто острым ножом прошёлся ветра ледяного поток откуда-то снизу, желая сбить с ног, но вместо этого лишь жалко разбиваясь о тело. Стихия сильна была, но всё же не было прежней суровости, хватки. Слабеет. Но в чём же причина того, что направление поток такое нестандартное имел? Всё прояснилось, будто бы резкость настроилась в единое мгновение. Буквально в шаге одном — пропасть. Забытьё слепое довело до края, потому буквально лишний шаг один мог бы свершить нечто непоправимое для всех. Нет, смерть бы не наступила от одного лишь падения. Но травмы в сочетании с уже полученным истощением заставили бы от боли погибать снова и снова. И никому бы и в голову не пришло дойти до сих мест. Хотя, рано или поздно тело было бы обнаружено, но в скольких километрах от цивилизации сейчас находится правитель? Времени счёт остановился давно, потому сориентироваться, дабы понять это, просто невозможно. Конечно, будь в этом великая надобность, сделано бы это было в мгновенья по важным объектам рельефа, но в данных обстоятельствах это было просто не нужно. Возвращаться рано, ведь всё ещё не предельно ясно, чтобы нечто понимать и осознавать. Но некоторые люди не ждут нужного момента, они просто появляются тогда, когда ты ловишь себя на мысли, что тебе просто нужен некто рядом. И порой перебираешь ты самые невозможные, и пожалуй, даже нелогичные варианты того, кого ты готов увидеть, лишь бы не оставаться в одиночестве. Хруст шагов по снежной толще свежо отдался где-то позади. Галлюцинации слуховые уже мучить начинают, или же действительно персона какая-то. Но что, а главное кому может понадобиться здесь, в случайной глуши, путь куда во имя уединения был проделан долгий и совершенно непредсказуемый? Но эти шаги будто бы были не единственным звуковым сопровождением создания некого. До этого момента голову посещали мысли, что возможно, это кто-то из наблюдателей на очередной смене обход совершает, или деревенский путь нелегкий сквозь снега держит, но кое-что развеяло такие догадки в момент. Звон. Донельзя приторный, звонкий и до дрожи знакомый. Нет, не холод мурашки по телу вызывал сейчас, а осознание. Невозможно, это определённо всё видения. Бывают же миражи в пустынях песочных, быть может, и со снегами работает так… Но никакие глупые попытки переубедить действительность не могут быть достаточными. Это просто не может быть он. Не здесь, не сейчас. Неужели вселенная настолько шутку противоречивую решила сыграть с Какао измученным, что послала сейчас сюда персону, которую хотелось видеть меньше всего? Оборачиваться никакого желания не было, ведь тогда каждая единая попытка доказать себе самому, что не может сейчас сзади стоять тот, о ком так и свидетельствует каждый факт, каждый ветра порыв, каждая глупая снежинка, что вьётся в воздухе, траектории сказочные описывая, прахом пойдёт. Всё окружение буквально кричало, что вернулся он. И так велико отчаяние было, а при встрече с особой данной… Всё может стать ещё в разы хуже, но чувства смешанные великого одолевают. Пусть и повернуться совсем не хочется, ибо полное осознание пробудит всё то яростное презрение, всю ту жгучую ненависть, точь-в точь такую же, как была сразу после предательского плана змея свершения, но просто стоять сейчас и игнорировать происходящее — знак открытой слабости, той, что показывать ни в коем случае нельзя. К тому же, разум нечто ещё наполняло в момент данный. И был это интерес, и была это надежда истинная. Но не на пришедшего, вовсе нет. На себя самого лишь одна, что не свершит сейчас внезапное и ужасное нечто правитель, а сможет действовать, ведомо рассудком, а не внутренними эмоциональными порывами. И что, возможно, этот подлец пришёл сюда во имя искупления, и получится восстановить его в должности и снова получить некоторую поддержку, что так была нужна пусть и сильной, но отчаявшейся душе в сие времена тяжёлые. Запретные мысли, идеи, которые хочется отогнать. Всё потому, что они не соответствуют простым истинам — «люди не меняются» и «предатели настоящие прощения светлого не заслуживают». Но вариантом восстановления после разрухи неплохим это было, потому от дум сих не избавиться. Но где-то в глубине существовал ещё и неведомый никому, в том числе и хозяину тела, страх. Страх снова пойти по неверному пути, страх снова провалиться и подвести всех. И дабы спастись от всех этих назойливых, словно в тёплых краях мошкара в летнюю пору, мыслей, решение принято было — лишь просто действовать решительно, и наконец встретить того гостя, что милосердная судьба так немилосердно подкинуть смела. Спешный оборот и мгновенный зрительный контакт. Действительно, никто иной это не мог быть. Но и в нём было что-то такое, что подсказывало, наводило на мысль, что он уже не тот. Быть может, показателем этого была та худоба сильная, что от периодического голодания досталась, или общий вид истощения, который был в этот момент слишком родным. Да, родным, ведь в этом создании мерзком с ужасом его величество увидел своей собственной персоны отражение. Как жесток может быть мир, что одинаково мучить решил он двух противников. И проживали они в абсолютно разных условиях, но сближало их отчаяние и невразумительно долгое ощущение тянущего одиночества. Похожи так в момент тот были двое, чьи волосы развевал один и тот же ветер, чьи души жили в одном и том же мучительном моменте. Но отличало напротив стоящего выражение его лица. Пусть и видно было, сквозь какие страдания прошёл он, но ехидная улыбка озаряла лик его, да глаза, настолько бледной чистотой своей близкие к снега под ногами оттенку, по- особому блестели, что свойственно ему лишь. И ясно, что выражение сие не всё время его сопровождает, и что вызвано оно только ситуацией сей да встречей необычной. И проникло в голову, острыми иглами впиваясь то, что так подавляемо на протяжении последнего времени было. Гнев вспышкой агрессии в сердце загорающийся, ненавистью глубоко осевшей пропитанный и воссозданный, отвращение в самом настоящем его варианте. В голове вертелась лишь одна мысль, одно желание манящее — покончить со всеми чувствами этими разом, привнеся в мир отмщение и гибель даруя особе вёрткой и гнилой, как яблоко раздора, которое вкусить не желают даже уж и черви. Но голос разума приказывал остепениться и не предпринимать действий никаких. Ведь ему только и надо того, он будто провоцирует своим существованием, и погубить его здесь и сейчас будет означать признание поражения и невозможность смириться с ошибками прошлого. Всё это многообразие предчувствий, эмоций, желаний, буквально изнутри разрывало и раздражало, ведь и так нестабильное состояние расшатывало, будто детские качели, заставляя колебаться резкими рывками, пока напротив стоял тот, кто держался по виду спокойно и даже в некотором роде насмешливо. Но ясно было, что притворно это всё, ведь в ослабленном виде советника бывшего терялась всякая убедительность. От него сейчас веяло каким-то скрытым страхом. Страхом за личную шкуру, страхом за собственную судьбу. И рассудок великого, и сердца порывы сошлись все в точке одной: необходимо заставить эту персону говорить, взяв за больное, а именно, создав угрозу его жалкой жизни. Ведь интерес непритворный был к тому, с какой целью вообще пришёл сюда сей омерзительный. Потому в мгновение одно, спустя пару стремительных, но тяжёлых по снегу шагов, расстояние было до минимума сокращено, и через импульсивное действие одно уже удушаем был подлец рукою тонкой, но хватку сильную донельзя имеющей. Не насмерть пока что, пусть и желаемо это на подсознательном уровне было, но достаточно, чтобы заставить говорить как можно прямее. Но прежнюю невозмутимость в такой рискованной ситуации сохранять пытался удерживаемый, потому лишь улыбка его шире стала, а глаза… Стоило лишь глянуть в них, как сразу же читалось там предвкушение чего-то, мучительное ожидание. Ожидание окончательного решения. И решение конечное это заключалось в вопросе логичном в сторону предателя, произнесённом тоном таким, которого сам обладатель его от себя не ожидал. Неужели голос настолько просел, силу прежнюю потеряв, но решительность всё же сохранив, да на порядок слабее в общем плане став? — Что привело тебя сюда, ко мне, неужели не осознаёшь, что в большинстве случаев тебе, попавшись на глаза мои, суждено умереть было бы в тот же момент? Ответ жду чёткий и честный, без увёрток всяких и замысловатости излишней, которая так тебе присуща — Сюда меня привело желание лишь одно — исправить все совершённые мною ошибки, да получить искупление. Ведь крыши над головой ночами отсутствие, холод и голод, что всё тело пробирают до судорог и все мучения эти приводят лишь к одному вердикту, о великий, коего назвать я лордом своим пока ещё права никакого не имею! И вердикт этот — необходимость раскаяния откровенного. Я жить желаю, и признаю потому, что неправ был во многом, — голос привычно-бархатистый, но уже с нотками надломанности неудачами жизненными в ответ отозвался, выпуская с уст мага фразы, кои пусть, возможно, правдой и не являлись, всё ещё убедительности своей привычной не теряли и нацелены были донести и уверить в доносимом, — Как глуп я был тогда, да возжелал многого слишком, и мотивы мои в неверном русле плыли. Глубоко сожалею и раскаиваюсь я. Пообещать всецело могу также, что более такому повториться не суждено. Уверяю я, что доверие ко мне напрасным не будет, ведь помочь в силах я справиться со всем тем, что по вине моей произошло. Понимаю, что прощение заслужить неспособен я, но молю наимудрейшего смиловаться над головушкой моей и позволить исправить всё. Готов я что угодно сделать, дабы восстановить такое комфортное для себя место, и, конечно же, чтобы честь получить снова подле могучей персоны вашей очутиться! И конечно, не могу не понимать, как рискую сейчас я, и сказать способен лишь одно. Коли действительно заслужил я смерти — пусть так тому и быть, и настигнет наконец покарание тело моё. Погибнуть от руки вашей будет для меня честью истинной и избавлением от страданий жутких. Погибнуть сейчас, быстро, куда уж лучше, нежели провести неделю-другую в скитаниях жалких, что душу тяготят. И ясно, что многие из мыслей этих витиеватых ложились пусть и не так гладко, как прежде, туманом сладких речей окутывая с головы до пят как самого говорящего, так и собеседника его измотанного, но всё равно скользили для этого человека традиционно и уверенно, хоть в большинстве своём правдой быть и не могли. Понятно и глупцу стало бы, что основное его желание — снова очутиться в комфорте пребывания на одной из должностей высших и поистине потрясающих, чтобы жить, ни в чём себе не отказывая. А не убедить иначе никак, кроме как сославшись на полную свою преданность в будущем и на приторно-сладкие мольбы, которые способны заставить любой рассудок начать своё помутнение. И выбрала персона сия действительно подходящий вариант для того, чтобы учинить таких планов своих осуществление, ведь отличным давления рычагом на людей являются слабости их. Вынуди изнемогающего поверить, что нужен ты ему — и вуаля, желаемое уже настолько близко, что глаза в предвкушении блестеть начинают особым образом. И не понять не мог Какао, что мудростью славился своей, какие конкретно цели действительно ведут Аффо к таким смелым и весьма красноречивым на вид словам. Он движим лишь жаждой собственной выгоды, теплой пользы нахождения в цитадели, а не в суровых пустошах, покрытых слоем осуждения местных снегов. Но разве так уж это и плохо? Вспомнились собственные мысли о том, что рассмотреть кандидатуру бывшего советника на эту же самую роль и в целом возможность возвращения персоны сей к образу жизни привычному, было бы вариантом в данной ситуации весьма отличным, ведь любой шаг к восстановлению, пусть и рисковый, мог бы помочь всему королевству, что в смятении сейчас находится. Да и к тому же, если рассуждать логически, то нет ему резонов возвращаться с теми же самыми целями, что и ранее, ведь известно уже, что ни к чему, кроме одной лишь разрухи полной, привести не могут они. Потому, возможно, действительно смысл имеет подавить слепую ярость, что сейчас ведёт вперёд, и последовать голосу рассудка, рискнув и приняв своё решение, но для начала, убедившись точнее в намерениях прощения просящего, и хватку свою физически ослабив, заставляя последнего себя чувствовать на порядок свободнее. — Что же, твердишь ты, что с проблемами, что тобой принесены были этим мучимым землям, помочь ты возможность имеешь? Но как же ты сделать это планируешь, поделись уж мыслями. Недоверие меня переполняет к персоне твоей гиблой и гадкой, у которой вместо сердца гнездится, завиваясь клубком, змея, отравляющая весь организм токсичным жизненным соком своим. Готов ты смерть свою принять, говоришь, от рук моих в момент данный. Настолько ли тебя загнала жестокость родных земель, что готов ты отдать своё тело снегам спешно и без промедлений, или же просто всё бравада жалкая это? Ты ведь увертываться готов да пресмыкаться пред кем угодно, подобно отвратительному животному, лишь бы только выжить. Готов ты на всё… Но это пока лишь. Скажи мне, останешься ли ты при своих мыслях, когда сзади тебя будет уют и отсутствие пронизывающей мерзлоты? — Я же вижу, ваше превосходительство, что вы нуждаетесь в непосредственной поддержке в момент сей трудный. И кто, как не прекрасный я, помочь в данной ситуации может? Я способен выполнять любую работу, координировать действия людей на полное восстановление и укрепление стены и уменьшать круг ваших обязанностей, давая такую страстно желаемую возможность долгожданного отдыха. Вам более не понадобится склонять свои плечи и утрачивать силы под гнётом ужасной кучи изнурительной работы. Я помогу прийти в порядок, всегда подле будучи. И я буду принимать на себя тяжеленный удар в виде жалоб народа! Я буду тем, на кого выместят они свой гнев и недоверие сначала, но уж долго это не продлится, и обоим нам быть суждено на вершине человеческого уважения. Всё будет как раньше, нет, даже лучше, чем раньше. Государство станет процветать под вашим началом, ежели дан мне будет шанс на помощь. Я никогда не подведу, я не стану врать на этот счёт, я всегда буду светом правды средь смутной общей тьмы. И на всё готов я буду даже когда горло моё не будет иссыхать от жажды, а наполняться будет насыщенностью сладкого кофе! Я всегда буду верен, и такого, что ранее было, не случится более никогда уж точно. Я единственный, кто принесёт истину. О смерти же… Конечно, погибнуть не желаю я, но готов был бы скорее сделать это, чем быть обречённым на очередные дни беспочвенного скитания. К тому же, кто, как не я, смогу усмирить своим приходом своих сторонников-оппозиционеров? Что, я не должен был об этом знать, хехе? Ну, так уж вышло, что в своих странствиях в некоторых провинциях меня принимали и даже вполне себе сносно кормили, за что жителям тех мест благодарствую до сих пор. Но приюта дать не могли они мне, зато снабжали информацией о том, что кроме всех общих проблем стольную часть королевства мучают вечные митинги и даже порой вооружённые восстания моих приспешников, которые так горячо желают моего возвращения. Конечно, многие из них хотят видеть меня на посту правителя, но я, прибыв на чуть низшую должность, смогу их убедить, что более и не нужно и это самый наилучший вариант развития событий. Мне особенно просто управлять такими, ведь они слепо верны моей воле, когда как я с момента возвращения буду полностью верен воле вашей. Таким образом одна важная проблемка обратится ничтожной пылью, которая и лишнего волоска на голове не заставит поседеть от нервов. К тому же, из преимуществ, ранее неведомых… У меня очень ловкие во всех смыслах руки. Хотя всё же, возможно в этом обращении сие было и лишним, кхм. И снова сыпал богатыми конструкциями речевыми собеседник нещадно, и склонял он к тому, что присутствие его не просто полезно будет, а истинной необходимостью является. Это заставило все душевные колебания, что ещё остались, прекратиться, оставляя на своём месте пустоту, достаточную для того, чтобы окончательно решение главное, единственное и с рисками совместимое принять. И должен быть дан второй шанс прохвосту, что так лихо твердит о том, что верность его не может быть под сомнением, и что способен он устранить множество неприятностей, что поступки его землям родным принесли. В тот момент хватка окончательно ослабла, и советник бывший, что скоро в правах восстановлен будет, свободен, как птица стал. Больше не было смысла угрожать его жизни, больше не было смысла добиваться правды. Не важно, лжёт ли он о своих намерениях. Важнее, что в факте своей возможности усмирить оппозиционное движение, ставшее саднящей головной болью в последнее время, он прав целиком. И более никто кроме него сделать это не может. Но а как иначе убедиться в верности человека, если не подпустить его ближе и не дать возможности проявить себя? Потому, и сомнений не было, что второй шанс ему дать можно. Пока что, пусть насладится жизнью при дворе, да восстановит физическое здоровье. К тому же, позволить ему запланировать что-то грандиозное и ужасное уже не станет возможным, ведь дважды обманутым на одном и том же поприще стать никак нельзя уж. Из-за этого со спокойной теперь уж душой, в которой ветер теперь уж не бушевал порывами, а скорее скользил мягко, перебирая каждую душевную струну и создавая неповторимую мелодию гармонии с собственными мыслями, изрёк правитель решение итоговое: — Что же, смотрю я, и вправду полезным ты стать можешь мне снова, Аффогато. Искупая грехи собственные, станешь ты вновь одной из высших фигур цитадели, усмиришь ты бунтовщиков проклятых одной своей волей, и снова всех без исключения людей подвластными сделаешь. Также в силах помочь ты моральному восстановлению того, в ком так нуждается сейчас народ. Потому с уверенностью сказать сейчас могу, что заслуживаешь ты прощения временного. Но это не значит, что сразу же всеми удобствами жизни ты обладать сможешь. Сначала действовать начни, доказывая свою верность, а после и доверие проявится. Всё приходит со временем, но не это главное. Главное, что с сего момента ты снова со мной здесь, и по одну сторону стены мы окажемся вскоре. У тебя не будет более не единого шанса предать, а иначе. Смерть твоя будет не лёгкой вовсе. Ты погибнешь в муках от пытки, которую я обязательно придумаю, когда мой разум и тело будут полностью восстановлены после всего этого. Так что будь начеку и лишний раз не злоупотребляй правами, знай, во что вылиться тебе такое может.