***
Чужие голоса Из памяти слова Которые нельзя никому сказать Глаза сменили тон Ты отпусти ладонь Мой дом теперь закроется навсегда.
***
С уходом из ее жизни Джонса мир приобрел характерную блеклость, словно фильтр на фотографии, по характеристикам выкрученный лишь наполовину. Она больше не видела ярких цветов, по большей части не различала оттенков. Все вроде бы было в точности таким же, как и до него, но все же улавливались незримые глазу различия. За маской сильной и счастливой журналистки крылось лицо женщины, повергнутой в отчаяние. После него она совершенно разучилась улыбаться — искренне, без фальши в лисьем взгляде и приторности в натяжении уголков губ. Взгляд, некогда искрящийся магией любви, потух, словно фитилек свечи, кажется, навсегда став печальным. Она перестала быть собой и, не желая сталкиваться с травмирующей правдой, стала избегать реальности, в которой теперь не существовало этого хрупкого «мы». Реальности, где она была одинока. Несмотря на попытки восполнить пустоту от его потери, она по-прежнему чувствовала себя рабыней прошлого, что коварно, раз за разом напоминало ей о том, что теперь существуют только он и она по-отдельности. Ни один мужчина в мире не смог бы стать ее панацеей ни в духовном, ни в физическом плане, ведь ее сердцу был мил лишь он: Форсайт Пендлтон Джонс второй. Призраки прошлого и до сей поры преследовали ее, некоторые невольно, других же она призывала собственноручно, желая хоть на секунду отрешиться от реальности и окунуться в воспоминания, где она была такой счастливой. Случалось, отчаяние брало вверх, и она, Элис, стаскивала с дальних полок шкафа коробку, на которой огромными буквами было выведено «ЭФПИ». Она выволакивала вещи, расфасовывая их по черным пакетам, намереваясь отправить всё его барахло на помойку. Но моральных сил на подобное ей не хватало. Она падала на пол, на липкий паркет и горько плакала, разбрызгивая по комнате его парфюм. Так, эффект его присутствия усиливался. Бывало и такое, что после долгого и мучительного дня, проведенного в компании нескольких бутылей вина, Элис окунулась в лживые образы царства Морфея, где он улыбался ей как раньше, беззаботно, словно ребенок. Она считала эти видения кошмарами. Кошмарами, которые она собственноручно воссоздавала из обрывков самых светлых воспоминаний о нем. Очередной, ничем не отличающийся от прочих день не привнес в ее жизнь ни красок, ни воспоминаний, которыми бы можно было заменить старые. Время близилось к полуночи, но сон все никак ни шел. И дабы не мучиться тягостными думами о том, что могло случиться и уже не случиться никогда, Элис выбралась на кухню. Бокал мирно дожидался ее на столешнице, в свете вечерней лампы маняще поблескивая. На дне бокала алым, словно кровь, пятнышком растеклись и засохли остатки вина, напоминающие, что последняя бутылка кончилась еще во время ужина. Элис понимала, что если не выпьет — сегодня на сон может и не рассчитывать. Поэтому, наскоро накинув вязаное пончо на плечи, наплевав на неухоженный внешний вид и легкое похмелье, женщина отправилась в магазин. Она понимала, что к столь позднему часу в Нортсайде большинство магазинов закрылось, поэтому она держала путь в Саутсайд, где разрешено было абсолютно все, что было запрещено законом. Она шла, тупо смотря перед собой, не обращая внимания на редкие машины, проезжающие мимо нее, игнорируя свет фар и пьяные крики, доносящиеся из салона. — Элис! — Раздалось за ее спиной. Она остановилась, словно вкопанная, боясь обернуться. Ведь окажись образ лишь плодом ее воображения, пришлось бы смириться с фактом того, что ее психическое состояние далеко не в порядке. На свой страх и риск обернувшись, Элис ужаснулась открытию, кажется, еще сильнее ожидаемого. Он ей не привиделся. На той стороне тротуара где она шла стоял Джонс и расстояние между ними было всего несколько метров. — Нет, — жалобно зашептала Элис, качая головой в разные стороны, одновременно надеясь и боясь того, что его образ развеется. — Нет, это не… — Элис, — мужчина шагнул навстречу, а затем и вовсе ринулся к ней, сгребая женщину в медвежьи объятия. Она расплакалась на его плече, боязливо касаясь дрожащими руками его волос, плеч, укрытой кожанной курткой «змеев». — Прости меня, Элис, — зашептал мужчина ей на ухо, щекоча своим горячим дыханием ее шею, — прости, я так виноват. Женщина притерлась к нему, стараясь нормализовать дыхание. Она просто обмякла в его руках, порабощенная мыслью о том, что все происходящее — лишь ее пьяный бред. Она тяжело задышала, и стоило ей сделать вдох, как в ноздри ударил резкий аромат его парфюма. Она резко открыла слипающиеся от слез глаза и осознала, что даже несмотря на темноту ночи, она видит все донельзя четко и красочно.