Ноябрьский смог

      Слякотный ноябрь серым образом возник в полупустом сознании, пока взгляд проходил сквозь холодную могильную плиту. Мыслей не было ничуть, но это воспоминание назойливо вертелось где-то на периферии сознания, гранича с неосознанным. Руки машинально принялись прибирать промёрзший за зиму участок, на котором и убирать-то нечего было, но усталое сознание в упор не хотело ничего анализировать. Ведь всё внимание перенеслось из настоящего в прошлое.       Теперь уже не было понятно, была эта встреча намеренной или нет, мозг ведь так любит играть в игры, ловко манипулируя деталями или полностью переписывая факты.       Чересчур крепкое для чувствительных вкусовых рецепторов послевкусие кофе стойко оставалось на языке, создавая неприятное ощущение, которое неминуемо раздражало. Но раздражение было настолько мизерным по сравнению с тем спектром эмоций, который она ощутила в момент, когда её попытка найти тёмно-каштановую макушку в серой толпе оказалась успешной, что мысли об отвратном вкусе кофе тут же развеялись пеплом под ногами девушки.       Неприятный скрип потёртых массивных сапог резанул слух, отчего последующие шаги стали осторожнее. Нельзя сказать, что он ничуть не изменился. Это отвратительная ложь, прямо как и тот обеденный кофе на вкус. Волна безобразно хаотично перемешанных эмоций и чувств поднималась где-то внутри груди, никак не достающая до внутренних стенок. Это создавало отвратительное ощущение ожидания, причём не чего-то конкретного, внимательность была выкручена на максимум. Отработанная до автоматизма привычка тех, кто уже давно в этом месиве серой морали, находящейся на грани преступности. На грани лишь потому, что не каждое действие подходит к определению преступления, но при этом точно выходит за общепринятые рамки морали.       Жар в теле накапливался с каждым мгновением, в который она наблюдала за ним обыденным для её работы взглядом. Так не смотрят ни на давнего знакомого, ни на бывшего партнера по работе, ни на кого другого, кроме как будущей жертвы. Ощущать так много, как ощущала она, казалось бы невозможным, если бы мозг не сыграл злую шутку, подменяя огромный спектр различных эмоций напускной безэмоциональностью. Но солнечное сплетение всё ещё жгло изнутри остаточным ощущением самого сильного чувства — ненависти. Привычным движением правой руки она проверила наличие оружия, закреплённого на кожаном поясе, небрежно скрытом под длиной шершавого пальто.       Взгляд полностью тёмных глаз, никогда не сверкающих в её присутствии, сам наткнулся на неё. И, как ей кажется, никак не изменился. Его мимика, разумеется, работала на славу, а потому на молодом лице скривилась дружелюбная улыбка. Солнечное сплетение вновь зажглось огнём изнутри. Тонкие изящные руки, много лет ранее державшие глок, сейчас обвивали кружку, указательный же палец совершал нарочито игривые движения по краю сосуда, ничуть не смущая уставшую официантку, которая уже принесла счёт. Послышался тяжёлый вздох и последующая тяжёлая тишина между официанткой и, теперь уже, члена Вооружённого Детективного Агентства. В следующее мгновение он оказался вышвырнут из кафе.       Уже не скрипя обувью, она добровольно отправилась следом за обречённым на преследование собственным прошлым. Это не было и близко к тайной слежке, которой она обычно занимается, а потому через пару минут раздался до жути знакомый ей голос.       — Если так хотела провести со мной время, могла бы хоть оплатить счёт, чтобы не мёрзнуть на улице лишний раз. – он обернулся на неё, останавливаясь и тем самым преграждая ей путь.       Интонация кажется насмешливо-игривой, хотя на самом деле нечитаема. Его лицо и правда изменилось, особенно это ясно теперь, когда у неё есть возможность посмотреть на него поближе. Оно вытянулось, стало более взрослым и, наверное, спокойным. Укол непонятного девушке чувства ощущается внутри груди. Это не редкое для неё чувство, однако назвать его словом она не может. Для собственного успокоения она называет это чувство ’ревность’, хотя сомнения насчёт правильности этого слова остаются.       Она не отвечает ему, попросту не знает, что сказать. Но тут же мысленно поправляет себя, исправляя фразу: ’не знает, что сказать сначала’. Все появляющиеся в голове фразы или сразу улетучиваются, оставляя после себя непонятный осадок, или выглядят для неё клишировано драматично. Она не намерена выяснять отношения с тем, кому это не нужно.       ’И никогда не было нужно.’ – добавляет разум сам.       Сердце сжимается, его будто защемляет настолько, что дышать становится труднее. Тишина, ожидающая ответа, давит.       Сухие небрежно потрескавшиеся губы приоткрываются, выдыхая воздух лёгким тёплым облаком в промёрзшее пространство, и уже вырываются звуки, обязанные сложиться в слова, но обречённые на провал их главной миссии.       Ноябрьский смог наполняет сознание.       Будящей волной раздаётся выстрел.       Она в предельно допустимой близости к телу, облачённому в пальто, забрызганное моментально впитавшимися пятнами крови. На удивление достаточно светлой крови.       Жар резко сменяется холодным потом, а умелые руки, держащие пистолет в упор к месту попадания пули, стали подрагивать. Её глаза в неожиданной, для такого профессионала как она, растерянности поднялись с ранения на его глаза. Тёмные глаза озарились странным блеском, напоминающим страх и удивление. В то же мгновение, как их взгляды встретились, этот блеск пропал и на сухих губах заиграла мрачная улыбка.       — В среднем, чтобы вывести человека из строя такими пулями, требуется более двух выстрелов, дорогая. – его голос звучит вызовом, усмешкой, раздражающей сознание.       Жар снова нахлынул новой волной, смог затмевает всё разумное и остаются лишь до мастерства отточенные движения.       Раздаётся новый выстрел, поражающий горящей сверлящей болью, от чего молодое лицо искажается гримасой боли на пару секунд. Пока не последовал финальный выстрел.       Их зрительный контакт не прерывается до тех пор, когда держать глаза открытыми ему не становится чересчур тяжело. В его случае трёх пуль более чем достаточно. Качающимся движением она отшатывается от него, привычным движением возвращая немного запачканный кровью пистолет на пояс.       Будь их жизнь драматичным до ужасного пафоса историей, именно в этот момент прозвучали бы слова о тех невысказанных размышлениях и чувствах, полные некоего сожаления, что вышло всё именно так. Однако невысказанное висит над ними словно тот чёртов меч, намеревающийся достигнуть сознание то ли обоих, то ли лишь одного.       Воздух, как кажется девушке, становится тяжелее вдыхать и выдыхать. Для неё земля под ногами теряет своё главное предназначение в этот момент — быть опорой. Поражённое до дури сознание с саркастичностью замечает, что он с тремя пулями в теле держится лучше, чем она. И это можно было бы назвать правдой, если бы только напяливание на волчье нутро овечьей шкуры было решением верным. Если бы от этого волк переставал быть волком, свободно вписываясь в ряды овец, живя светлую «овечью» жизнь.       Но глаза всё те же. И натура та же.       Она не замечает как тело переместилось с позиции стоя на небрежно сидячую позу, как его лицо стало… уязвимее. Поверх жара вспыхнул интерес, такой интерес ради которого люди влезают в самые ямы жизни практически добровольно. Его уязвимость и есть её интерес.       Последовало удовлетворение.       А за каждое удовлетворение платится слишком большая цена.       Дыхание раненного прервалось.