fièvre

Было жарко, даже душно – это первое, что Бьякуя успел почувствовать. Он весь вспотел: отросшие волосы промокли и растрепались, переносица слегка блестела от влажности, а все тело горело и требовало холодного душа так, будто он спал не в общежитии Пика Надежды, где вентиляция была на высоте, а где-то, где не было ни окон, ни кондиционеров, но зато целый день светило солнце. Он тут же скидывает одеяло, которое мешает соприкосновению со свежим воздухом, да и вдобавок, так неприятно окутывает тело, что, кажется, непременно приведет к раздражению кожи, но, когда прохлада накрывает Наследника, ему не становится лучше, и он находит ее какой-то мерзкой. Приблизительно настолько же мерзкой, как одеяло. Попытка зажечь свет на ощупь или по памяти. Мимо, но зато получается найти очки, которые лежали на прикроватной тумбочке, не уронив при этом книгу, взятую из библиотеки, как он это сделал ровно одну ночь назад. Бьякуя выпрямился, усевшись на кровати и мельком отмечая то, что простыни опять сбиты и спущены то-ли на пол, то-ли к той части постели, где должны быть его ноги. Наследник касается своей челки, чтобы зачесать ее назад. Его волосы влажные, спутанные, отчего довольно легко пристают к макушке. Как в тумане, он подмечает, что его лоб будто бы горит и чувствует какое-то необъяснимое отвращение к тому, что это с ним происходит уже которую ночь подряд, но эта мысль быстро ускользает от него по причине того, что его разум все это время находился в каком-то неясном, лихорадочном состоянии. Он надевает очки, включает прикроватную лампочку и, будучи удовлетворенным этим весьма слабым источником света, вскакивает на ноги. Он ходит по комнате кругами, говоря себе что-то мысленно или под нос, пребывая в странном, но уже достаточно привычном состоянии. Его сознание как будто все еще просматривало один из тех странных, безумных, можно даже сказать, кошмарных снов, которые сопровождали его с момента первого убийства, и мысли в его голове зарождались абсолютно непонятным и случайном образом и точно также смещали друг друга, а тело билось в непонятном приступе горячки. Он шел, смотря вперед рассеянно и злобно. На этот раз все его мысли роились вокруг одного, главного пункта – он сам сейчас чувствовал, что этот пункт первый по важности и даже отметил это для себя. «А черт возьми все это, – подумал он в припадке резкой и, при этом, неистощимой злости, – как это, Господи, все глупо!.. А сколько я налгал и наподличал сегодня! Как мерзко задумал обойтись с Фукавой! А впрочем, вздор это! Наплевать мне на них на всех, да и на то, что я наврал ей – тоже! Я не собирался ничего у нее выпытывать, она сама сказала все мне. Так пусть платит!.. А мне все равно...» Вдруг он остановился; новый, совершенно неожиданный и чрезвычайно простой вопрос разом сбил его с толку и горько изумил: «Если ты действительно все сделаешь сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно есть определенная и твердая цель, которую не одобрят остальные, то каким же образом ты можешь гарантировать, что они не сговорятся, чтобы убить тебя? Кстати говоря, странное дело: если ты заберешь чью-то жизнь, они все обвинят этого медведя, а тебя сделают жертвой обстоятельств, но, если ты захочешь развлечься задуманным образом, я уверен, они тебя осудят, хотя, прошу заметить, никому вреда ты не принесешь! Что за необъяснимая простолюдинская логика! Даже пытаться понять ее бесполезно! – Говорил он сам себе – Нет, в статусе изгоя нет ничего позорного или ужасающего, только не для тебя! Но ведь он может помешать тебе потом… Одно дело, когда ты сам отстраняешься по своему желанию и совершено другое, когда тебя не пускают к остальным против твоей воли… Это совершенно небезопасно. В случае обнаружения, гм, предателя, например…» Новое ощущение поглощало Наследника все больше и больше с каждой секундой: это было какое-то бесконечное, даже физическое, отвращение ко всему, что его окружало, упорное, злобное, ненавистное. Ему гадки были все предметы в комнате, – гадки их цвета, текстуры, функционирование и габариты, и если бы сейчас кто-то из его одноклассников заговорил бы с ним, кажется, он вышел бы из себя окончательно. «Надо сходить в душ, – пришла ему на ум новая мысль, которая выделялась среди остальных, – мне нужен душ. – Он резко развернулся и сделал пару шагов в сторону ванной комнаты, но остановился, вспомнив, что сейчас ночное время, а это значит, что вода в общежитии отключена, что заставило его чувствовать себя раздосадованным, – вода бы мне тоже не помешала. – Отметил он, – Ее можно было бы достать в столовой, но она тоже закрыта. В таком случае, есть туалеты в коридорах, там, в раковинах есть вода, но я не собираюсь пить оттуда.» Бьякуя вздохнул, чувствуя, как раздражение расползается по его телу. Его горло напоминало наждачную бумагу, голова пульсировала от боли, тело горело, а мысли все никак не могли упорядочиться. Даже сейчас он ясно понимал, что с ним происходит что-то не то. Это ужасное место заставляло его себя ощущать так, как он ощущать себя ни в коем случае не должен был. И если днем он мог отвлечься на чтение книг из библиотеки, то ночью все было сложнее: его лихорадило и наружу вылезало все то, что он пытался скрыть даже от самого себя. Он был напуган. А еще, сама ситуация напоминала ему ту игру, через которую он прошел в детстве, и даже если текущая была менее жестокой, даже если он чувствовал некоторый азарт, страх все еще был с ним, и это… Разочаровывало. После подобных ночей он больше всего злился не на простолюдинов-одноклассников, не на организатора убийственной игры (хотя, конечно, не без этого), а на самого себя; не смотря на то, что он не делал ничего, что могло ему навредить, он позволял себе очень многое из того, о чем даже не подумал бы в обычном состоянии. Он усаживается на кровать и прислоняет лоб к заколоченному окну по близости. Железо холодное. Оно помогает боли в голове остыть и приносит некоторое облегчение. С некоторым огорчением Бьякуя ловит себя на том, что он всматривается в этот пласт с надеждой почувствовать, увидеть, услышать хоть что-то из того, что напоминает о внешнем мире. «Это оттого, наверное, меня что-то терзает душевно или физически, – решил он наконец, прислоняя руку ко своему лбу, – Я сам себя измучал и сам не знаю, что теперь со мной происходит. Оправлюсь… Кошмары перестанут мне сниться и… Не буду терзать себя.» Часы показывали полчетвертого утра. Воздух, наконец-то, как показалось Наследнику, стал свежее. Мысли приблизились к обычному состоянию. Бьякуя думал о том, чтобы еще немного почитать, дабы лучше заснуть потом, но, кажется, в этом не было никакой надобности. Он оправил постель, выключил прикроватную лампу и лег в кровать. На удивление, сон настиг его довольно быстро.