Плохой сон

Горло саднит. Дым от пожара душит, но почему-то закашляться от него не хочется. Он чувствует тяжесть в лёгких. Тяжесть, словно сердце сейчас поднимется к горлу, коснётся язычка, нёба, зубов и окажется на земле, среди стекла, кусков грязи и чьей-то крови. Но он не задыхается. Игнорирует весь дискомфорт, идёт вперёд, прыгает с одной развалины на другую, рвёт и без того испорченный костюм Double Face, но ни за что не смотрит назад. Его взгляд падает только на железный кусочек пазла, который чудом уцелел в эпицентре апокалипсиса. Апокалипсиса, который устроил блядский Мадара Микеджима. Кохаку уверен: этот идиот сейчас «наслаждается» происходящим в полной мере. Смеётся, кружится и думает о всех тех, кто погиб по его вине. Возможно, даже плачет, но способен ли столь чёрствый человек на слёзы? Он так часто скрывает своё настоящее лицо за масками, что наверняка уже разучился искренне рыдать и смеяться. Земля неожиданно задрожала под ногами, асфальт раскололся на две части, но Кохаку не упал — на слове реакции успел вовремя перепрыгнуть на противоположную сторону. Пыль ударила в лицо. Перчатка порвалась на ладони. Лава, протекающая внизу, должна была опалить горячим огнём, но на деле, наоборот, обдула холодным ветром, создавая болезненные перепады температуры. Кохаку сжал одну руку в кулак, а второй схватился за собственное горло, чтобы несколько раз сжать его для… профилактики. У него появилось противное желание вспороть себе кожу, чтобы насильно вытащить песок и пепел из глотки, но желание — это всего лишь желание. В действительности он поднимается с колен и идёт дальше. Голова кружится, гудит, давит болью на виски. Кохаку начинает казаться, словно пейзаж сменяет собой другой, точно прогрузилась следующая локация в игре. Хочется упасть, свернуться клубочком на земле, пустить несколько слезинок, но он сильнее этого. Кохаку решительный, циничный человек. И никакой Мадара Микеджима не сможет изменить эту истину. Никакой Мадара Микеджима не заставит его сдаться и остановиться. — Мне не раз было интересно, как бы выглядело здание ES, окутанное языками пламени, — знакомый голос раздался в голове слишком чётко и ясно. — Завораживающее зрелище, не правда ли? Кохаку начал судорожно мотать головой туда-сюда, чтобы только с третьей попытки обнаружить фигуру Мадары, склонившуюся над обрывом и шатающуюся из стороны в сторону. Его форма Double Face выглядела просто ужасно (ничуть не лучше его собственной): пиджак порвался, превратившись в две несвязанные между собой полоски ткани, портупея где-то потеряла сцепления, жилет и рубашка покрылись слоями грязи, а с сапог падали ошмётки крови. Вот только пазл, полностью отличающийся от пазла Кохаку, всё также висел на его поясе и блестел от бликов огня. — Думаешь, я правда скажу всеми любимое «хорошо горит»? — парировал Оукава, медленно подходя к Мадаре. Тот внезапно развернулся, сделал шаг назад, к обрыву, и раскинул руки в стороны. Сердце Кохаку в груди сделало четверное сальто назад от подобной выходки. В его голове слишком чётко предстал образ падающего вниз напарника. Ужасно. Ужасно, что он может такое представить. Ещё и нарисовать на лице Мадары в этот момент улыбку, грустную, меланхоличную, даже слегка безумную, присущую отчаявшимся психопатам. Кохаку сморгнул влагу с глаз, которая начала выделяться то ли из-за песка и дыма, то ли из-за чрезмерного волнения. Его голова точно рано или поздно взорвётся. Но только рядом с этим идиотом. Не раньше. Ему просто нужно заставить одного высокого придурка сделать несколько шагов вперёд. Разве это так сложно? Да. Сложно. Настолько сложно, что Кохаку начинает чувствовать новую порцию влаги в глазах. Уже куда более ощутимую. — Прекрати это, — сипло заявил Оукава, делая медленные шаги к напарнику. Улыбка Мадары почему-то стеклянная. Нисколько не отчаянная, даже по-своему добрая и невинная. Она никак не вязалась с обстановкой вокруг. — Это моя жизнь, Кохаку-сан, — спокойно ответил Микеджима, снова шатаясь. — Ты знаешь единственный способ прекратить это. Но, кажется, тебе он совсем не нравится. Кохаку шикнул. Его руки задрожали, ровно как и колени. Он был готов весь вывернуться наизнанку, лишь бы больше ничего не чувствовать; лишь бы только заставить себя сделать хоть что-нибудь, чтобы всё закончилось. Сбросить со своей души лишние килограммы груза да вдохнуть полной грудью свежий воздух. Но он знает, что этот груз — Мадара. Его непутёвый напарник, друг, возлюбленный, которого хочется схватить обеими руками и ни за что не отпускать. Хочется притвориться, словно вокруг них ничего не существует. Нет никаких айдолов, GFK, Джея, их прошлого — только бесконечный миг настоящего, в котором хочется застыть. Но такого не произойдёт. Никогда. Они не могут отказаться от своих жизней, лишь бы ещё пару минут постоять на одной сцене рядом. Они не могут отказаться от остальных ради друг друга. А жаль. Иногда Кохаку искренне сожалеет, что не может в один прекрасный момент стать эгоистом и перевернуть ситуацию с ног на голову; жалеет, что не может показать миру счастливый конец, которого достоин их треклятый юнит. — Давай просто уйдём, — попробовал Кохаку, опуская глаза куда-то в сапоги напарнику. — Пожалуйста. Я не хочу с тобой ругаться. Не снова, — у него не получается держать голос ровным. Хочется просто разреветься, но слёзы сейчас никак не помогут. Мадара больше не улыбается. Он вытер лицо, запачкал его в грязи и выдохнул. Кохаку знает, что на него неотрывно смотрят. И из-за этого взгляда ситуация ощущалась ещё тяжелее. — Ты знаешь — это невозможно, — спокойно ответил Микеджима, усмехаясь. — Никогда не было возможно. Мы с самого начала были обречены. Хватит цепляться за костюм, приносящий тебе одни страдания, Кохаку-сан. — Как будто ты сам за него не цепляешься! — он сорвался на крик. — Прекрати постоянно говорить так, словно нам сама судьба запрещает быть вместе! Просто заткнись, блять, просто заткнись, и пойдём отсюда! — Кохаку-сан, — голос Мадары звучал в разы спокойнее. — Ты прекрасно видишь, что происходит вокруг. Советую убраться отсюда, пока дорога домой не исчезла. Оукаве это не нравится. Ему не нравится, что этот человек со всем смирился, а он — нет. Почему они снова перестают быть на равных? Почему не могут собраться вместе, как найденные кусочки пазлов? Почему Мадара снова и снова пытается заставить его ощутить себя беспомощным ребёнком? — А ты так уверен, что этот самый «дом» не рядом с тобой?! Мадара, мать твою, Микеджима, прекрати этот цирк сейчас же! — Кохаку выпрямился и сделал несколько уверенных шагов вперёд, оставляя между ними не больше двух метров. — Кохаку-сан, — ответ снова мягкий, аж уши режет. — Я ценю тебя и очень люблю, — а слова наносят ранения уже по самому сердцу. — Поэтому прошу тебя. Ради меня… прими нашу судьбу такой, какая она есть. Не надо сопротивляться. Мадара вернул на лицо прежнюю улыбку. А после расслабился, сделал шаг назад и позволил горячему воздуху сопроводить его на дно ледяной лавы. Кохаку не увидел конец. Сон закончился раньше, оставляя после себя только глаза, полные слёз. На экране телефона третий час ночи. Который раз он плачет за сегодня? Пятый? Шестой? Он никогда не был падок на истерики, но, как оказалось, ста восьмидесяти сантиметровая скотина может заставить его выйти за рамки собственного характера. Несколько раз за день. Живот заурчал, взывая к еде, но Кохаку знает, что не сможет прожевать даже рис. Да что там рис — ему воду в роскошном особняке Суо хочется сравнить с туалетными помоями, какая еда? Сейчас перед ним хоть цветное данго разложи — он выбросит его и глазом не поведёт. Всплывший образ Мадары на кухне проехался ножом по животу. Кохаку уверен: Микеджима бы сделал просто отменные данго. И такояки. И ещё кучу всякой еды, которая на вкус будет точно ничем не хуже еды Ники-хана. Кохаку честно не знает, что хуже: мучиться от собственных мыслей или смотреть сон неприлично мрачного содержания. А ведь с момента их последнего разговора не прошло даже суток. Что будет дальше? Что ещё эта глупая голова с ним сделает? Через что ещё ему придётся пройти, прежде чем смириться с окончательным решением Мадары на их счёт? Он даже в любви этому идиоту признаться не смог. Сначала Кохаку думал, что разговор о чувствах может подождать, потом у них появился Джей, тупое шоу, рядом постоянно ходил Цукаса, а теперь? А теперь всё закончилось, не успев толком начаться. Он упал на подушку, скатав одеяло поближе к груди. Спальня, приготовленная для него Цукасой, не вызывала никакого чувства уюта. Но не ему жаловаться — в общежитии переживать истерики гораздо сложнее, чем в детской комнате, но в уединении. Хотя он уже не уверен, нравится ли ему факт одиночества. Возможно, с Джуном под боком ему стало бы легче. Или хуже. Кохаку закрыл глаза, прекрасно зная, что в темноте век снова увидит физиономию Мадары и что она снова не исчезнет из его головы до конца ночи. Он знает, что в итоге проворочается в мягкой кровати до утра, но всё равно лежит, переворачивается с одного бока на другой и искренне верит, что таким образом он сможет хотя бы ненадолго сбежать из реальности, в которой Double Face не могут существовать. … из реальности, в которой Мадара Микеджима и Кохаку Оукава не могут существовать вместе на одной сцене, в одном доме, в одной кровати, с рукой, вложенной в другую руку, и с улыбкой на губах.