Дождь

Невиллету казалось, что череда судебных разбирательств уже сливалась в одну беспросветную черную линию, похожую за змею. Она высасывала все его силы, заставляя по вечерам бесцельно развалиться в кресле с бокалом хорошего местного, а иногда и Мондштадского, вина. Если, конечно, выдавалась свободная минута и Фурина, побрала бы ее Селестия, не докучала. Порой ему страшно везло и она проводила целые ночи у себя в покоях, не беспокоя более никого, стараясь придумать аргументы по интереснее. Он, кажется, выучил все ее приемы. Каждое действие вызывало в сознании всплывающее окошко " нужно сделать вот так, чтобы она не начала капризничать". Иначе он обзаведется еще более сильной головной болью, от которой порой могло даже слепить глаза. Он устал. Определено ужасно сильно устал. Его эмоции, что подавлялись столь жестоким методом, порой все таки требовали выхода. И, само собой, этот выход был худшим из возможных. Усталые, пустые и тяжелые слезы, что лились по его щекам без каких либо звуков, которые должны бы были доноситься из горла. Он смотрел на темный потолок и крутил в руках бокал. В те дни на город опускался ливень. Порой сил даже хватало на то, чтобы включить пластинку. Музыка успокаивала. Она одна не требовала от него ничего, жила сама по себе, не угрожая обратиться водой. Она лилась в его сознание, как самая чистая и живительная влага. Ему казалось, что в такие мгновения он переносился куда то ужасно далеко, на чистые луга, или в иные вселенные, не достижимые ему. Иногда его посещал Ризли. Хороший человек, умеющий рассказать неплохую историю, или просто помолчать, наслаждаясь музыкой, вином и тишиной. Он был... Хорошей компанией. Порой рядом с ним Нёвиллет позволял себе многое. Касаться его теплых, ужасно теплых рук. Руки... Руки Ризли всегда были слегка грубоваты, стерты тяжелой работой и драками, но они никогда не теряли своей... Прелести? Да, наверное, Нёвиллет мог бы сказать именно так. Прелесть. Их теплота и та нежность, с которой пальцы мягко перехватывают руки Верховного судьи, переплетают с ним пальцы. А самое ценное - ощущение безграничной защищенности. Верховному судье всегда приходилось держать собственную оборону. В суде - оборона правосудия. Перед архонтом - оборона своего разума и его равновесия. На людях и в простом споре - своего лица, статуса и чести. И только так, в небольшой гостинной, в слабом свете Луны или пары свечей, ему казалось, что всё это где-то там, далеко. Сейчас есть Ризли, человек, чьи руки всегда подхватят и согреют. Чья улыбка способна разогнать тучи над Фонтейном также внезапно, как они появились. Однажды, кажется, волчонку удалось остановить бурю, надвигающуюся на город. Это случилось спустя три года после гибели на судебной дуэли человека, который отдал свою жизнь ради справедливости. Ради своей дочери. Чтобы потом доказать правоту, отчистить имя. Ведь иного варианта не было. Тогда, сразу после суда, когда земли только только стали касаться первые капли, Ризли уже знал куда бежать. На этот раз двери балкона были раскрыты. Снова играла тихая пластинка, пела какая-то женщина, кажется, о свободе. И Верховный судья стоял в слабом свете застилаемого Солнца. Его волосы и подол костюма развивались на ветру, что все более и более усиливал свой бег. А по поцарапанной щеке стекала кристальная слеза. Тогда он даже не окликивал Нёвиллета - он молча подошел, беря его за руку, и сжал в своей. " Это не твоя вина, " — единственное, что сказал тогда мужчина. У него и самого ныло сердце от воспоминаний. Оно рвалось навстречу сердцу Гидро Дракона, когда тот сам потянулся в привычные объятия, пряча куда-то усталое лицо. Они молчали, но слов было и не нужно. За них говорили их сердца и тихие слезы. *** Порой родные руки могли и обжигать. Обжигать в моменты страсти, крепко сжимая талию, заставляя плавиться от столь ценных прикосновений. Тогда даже взгляд разгоряченных серых глаз казался прожигающим, когда платиновые волосы раскиданы по подушке, когда его щеки заливаются непривычным пунцовым цветом, а руки цепляются за плечи и спину в некоем исступлении. В такие моменты в жилах бурлило вино и голод по чужим прикосновениям. По теплоте, по мягким, нежным поцелуям и той нелепеце, которая на всегда останется здесь, в покоях Верховного судьи. Те слова, что оба будут хранить в своих сердцах, но никогда не перейдут черту. Ведь просто не имеют права. *** Ризли любил играть с волосами Нёвиллета, когда под утро тот лежал на его плече и рассказывал о своих планах на исследования, о том, что узнал от Путешественика или просто пересказывая довольно милые, с его взгляда, истории маленьких милюзин. Недавно они повязали ему новый бант и теперь мужчина гордо ходил с ним. Они пытались показать ему маленьких голубых выдр, но те уплыли по своим делам раньше, чем Верховный судья опустился в воду. Милюзины тогда ужасно расстроились. Конечно, Волчонок слушал каждое слово, но в то же время мягко перебирал шелковистые пряди между пальцев. И молча улыбался. Он был готов слушать эти рассказы вечность. Или две вечности. Ризли любил такое отвлеченное, но задумчивое лицо Нёвиллета. В такие моменты его думы не касались работы, а рассказы уходили все дальше в Какие-то легенды и присказки. И Ризли улыбался вновь, шире предыдушего. Улыбался так, что за такую улыбку некоторые дамочки Фонтейна бы давно растрепали друг другу волосы и испортили платья. Но карта легла иначе. Его улыбки адресатом стал иной человек.