Карточный домик

Тэхен улыбается. Вселенная Чонгука крошится на куски. Расщепляется на атомы, чтобы разлететься во все стороны с ветром и больше никогда не собраться. У него в груди кипит лава, сжигая ребра и вырываясь наружу изо рта паром. Почему это называют разбитым сердцем? Если чувство такое, что и все кости переломаны тоже. Боль скапливается в ногах где-то на кончиках пальцев, поднимаясь всё выше и выше, чтобы застрять колючим комком в его глотке и не дать звуку, похожему на скулёж, вырваться наружу с очередным вздохом. Чонгуку из-за этого месива из горечи и чувств поперёк горла дышать нечем. Чонгук задыхается. Чонгук умирает. Но продолжает стоять на месте, смотря на бьющиеся о берег морские волны. Так, словно всё хорошо. Словно он справится с этим. Пока Тэхён улыбается. — Значит… Чон выдыхает пар изо рта, сжимая руки в карманах спортивных штанов. Его отросшие волосы в беспорядке из-за порывов сильного пусанского ветра. И кончик носа уже успел покраснеть. Вечера нынче холодные. Скоро зима. — Это всё? Ким кутается в кожаную куртку, пряча в длинных рукавах замерзшие пальцы и кивает. Его пшеничные, совсем недавно высветленные кудри, качаются в разные стороны, так и норовя запутаться в слишком длинных и густых для парня ресницах. Чонгук хочет поцеловать их. Хочет прижать его к своей груди. Согреть, закрыв собственным телом от холодного ветра. Шептать ему о своей любви до тех пор, пока осень не сменит зима, а зиму - весна. Пока пусанское море не накроет их своими беспокойными водами с головой в какой-нибудь жуткий, топящий корабли шторм. Чонгук хочет, чтобы всё это закончилось. Остановилось. Исчезло. Чтобы не было ни пляжа, ни мягких кудрей, ни этого разговора. Чонгук хочет взять его за руку и вернуться обратно. Туда, где в каждом уголке звенит заливистый смех, солнечные зайчики пляшут по разрисованным ими обоям, и только лишь старенький холодильник гудит в ночной тишине, пока он считает губами родинки на чужом теле. Чонгук хочет вернуться в их карточный домик. — Да. Это всё. Закатное солнце догорало пред ними красным огненным пламенем, всё больше и больше скрываясь за гладью волнистого горизонта. Чон вытащил ладони из карманов штанов, прикладывая их к лицу, и с силой надавил пальцами на глаза, словно пытаясь проснуться. На следующей неделе будет их десятая годовщина. Чонгук заранее купил подарок, лишь только упаковать не успел, потому что ещё не нашёл ленту нужного цвета. Взял выходной, подобрал ресторан, распланировал вечер. Что же ему теперь делать? Вряд ли получится сдать билеты в Париж. А как же собака? Тэхён её заберёт? А квартира? Наверное, для него одного она будет слишком большой. А цветы? Они же у Чонгука точно завянут. А вся эта его антикварная мебель? Он же совсем не представляет, чем там нужно её протирать раз в неделю, чтобы не сгнила. А только-только купленное фортепиано? А общий сберегательный счет? А полароидные альбомы? А… Он? Как же он без него? — Почему? Вопрос выходит каким-то до отвращения жалостливым, почти что скулящим. Чон убирает от лица руки, в глазах немного рябит от чёрных точек и яркого света. Тэхён облизывает губы, так, как только он это делает. Слегка высовывая кончик по середине на пару секунд и, словно прикусывая его, тут же прячет обратно. — Давай не будем… — Нет, я хочу знать. Ты встретил кого-то другого? Я его знаю? Ким вздыхает, возмущенно закатывая глаза, и как-будто становится от него ещё дальше. Они стоят совсем близко. Вытяни руку — коснёшься. Но Чонгуку кажется, что между ними целый северный полюс. Это так холодно. И так далеко. — Дело совершенно не в этом. У меня никого нет и никогда не было. Кроме тебя. — Тогда почему? Я не понимаю, Тэ. Мы ведь… Десять лет уже вместе. У нас было столько планов и… Ты всё ещё хочешь переехать в Сеул? В этом всё дело? Да? Я попрошу о переводе. Я тебе обещаю! А если начальство откажет, то просто уволюсь. Уволюсь, и мы уедем. Я… Мы ведь… Мы ведь были счастливы. Были же? Тэхён поджимает губы. И нервная наигранная улыбка с его лица наконец-то стирается. Тэхён заламывает руки. Отводит взгляд. Часто моргает. Чонгук смеётся. У Чонгука щиплет в носу. Перед глазами расплывается горизонт. Он больше не чувствует ни земли под ногами, ни ветра, ни холода. Только лишь одну щемящую, острую боль в самом центре грудины. И идеальный карточный домик, что они так старательно строили, рассыпается прямо у него на глазах. — Нет? Не были? Ну что ты молчишь?! Я просто хочу понять, что происходит. Всё ведь было хорошо… Скажи, я тебя чем-то обидел? Я сделал что-то не так? Извини меня. Слышишь? Я всё исправлю. Ты только скажи, что именно. Хотя бы намекни и я… — Хватит, Чонгук. Тэхён обрывает его и сам почти плачет. Его глаза — светло-карие, словно гречишный мёд, влажные и блестящие. Всё больше и больше наполняются солёной влагой с каждой секундой. Чонгук хочет стереть её с них. Хочет сцеловать слёзы с щёк. Смешать их со своими, припав к губам поцелуем. Он хочет утешить его. Хочет вернуть обратно к себе с далекого северного полюса. Но чувствует, что у него больше нет на это ни права, ни разрешения. И от этого Чонгук задыхается. Чонгук умирает. Он не справится с этим. Он никогда не сможет справиться с этим. — Нам обоим… Нам просто нужно двигаться дальше. Понимаешь? Мы слишком увязли. Слишком растворились друг в друге. Я больше… Я больше ничего не чувствую. — Потому что это любовь, Тэ! Мы любим друг друга. — Это не любовь. Несколько капель всё же срывается с длинных ресниц, сбегая по точёным скулам к подбородку и разбиваясь о каменный берег. — Это зависимость. Я жду тебя дома не потому что скучаю, а потому что так надо. Я спрашиваю тебя о том, как прошел день не потому что мне интересно, а потому что мне больше не о чем с тобой говорить. Я целую тебя, потому что хочу сгладить неловкость. Я ложусь с тобой в одну постель, потому что пытаюсь самому себе доказать, что ещё хочу этого. Но я ничего не чувствую. Понимаешь? Я словно… играю роль по сценарию. Словно всё это — моя работа. Я… Нам нужно это остановить. Мне нужно, Чонгук. Я прошу тебя… Пожалуйста. Тэхён всхлипывает, глотая слова. Его плечи дрожат и скачут вверх-вниз. Чонгук хочет утешить его. Хочет обнять, легонько поглаживая по спине. Хочет пообещать, что всё обязательно наладится. Что вместе они справятся со всем, чем угодно. Но он не может пошевелиться. Каждое слово Тэхёна вбивает его в землю, словно гвоздь молоток. Всё это кажется такой ужасной неправдой. Такой отвратительной ложью. Чонгук всё втягивает и втягивает в лёгкие холодный воздух, но ему всё ещё нечем дышать. Тэхён плачет. Вселенная Чонгука крошится на куски. — Пожалуйста, Гук-и… Пожалуйста… Повторяет Ким, словно заевшая кассетная запись. — Пожалуйста, отпусти меня… Не в силах больше удерживать себя на ногах, Чон оседает на корточки, зарываясь пальцами в волосы. Крепко сжимая пряди в кулаках, до натяжения на грани боли. Как он мог не заметить этого? Как он мог не понять, что его парень несчастен? Или, быть может, он и не хотел этого понимать? Видел, но не придавал значения? Чонгук снова и снова прокручивал в голове день за днём. Неделю за неделей. Год за годом. И в этих воспоминаниях улыбка Тэхёна такая нежная, такая яркая, такая до дрожи любимая становится всё тусклее. Она натянутая. Сухая. Чона тошнит. Колючий ком подступает к горлу всё ближе и ближе. — Когда? Когда всё пошло не так? Как давно? Ким мотает головой, всё ещё всхлипывая. Он пытается успокоиться, пытается взять себя в руки, но долгое время сдерживаемые и подавляемые в нём эмоции — горечь, разочарование, грусть, все рвутся и рвутся наружу. — Я не знаю… Может, около года? Или даже больше. — Год? Целый год ты целовал меня, потому что так надо? Чонгук снова смеётся. Он закрывает рот ладонями, но это не помогает. Истерика поглощает его. Съедает душу метр за метром. Какой же он идиот. — Я думал, что просто устал. Надеялся, что это пройдёт. Что это просто такой период. Что скоро всё наладится, ведь я так любил тебя… — Любил. Чонгук смотрит на него, но не видит. Из-за слез силуэт Тэхёна плывет. И каждое слово, будто маленькая игла, впивается в самое сердце. — А теперь? Теперь не любишь? — Прости… Прости меня… Ким утирает соль с лица рукавами, но это не помогает. Она вновь возвращается, стекает из уголков глаз ручьями, перемешиваясь со слюной и соплями. Тэхён давится ими. Глотает. Он больше не любит его. Чонгук не думал, что это будет так больно. Так разрушающе. Так невыносимо. Он не справится с этим. Нет, он никогда не сможет справиться с этим. — Ты найдёшь кого-то лучше меня… Правда, Чонгук. Ты ведь такой добрый, такой понимающий. Ласковый… — Если я такой хороший, тогда почему ты уходишь?! Чонгук кричит. Тэхён задыхается от рыданий. Солнце садится, исчезая в море последним лучом. Их мир погружается в темноту. Чтобы успокоиться, обоим требуется около получаса. Всё это время они больше не говорят. Чонгук умывается холодной водой. Тэхён сидит рядом на каменном берегу, пряча замерзший нос в широком вороте бежевого бадлона. Обтерев мокрые руки об ткань штанов, Чон поднимает глаза к ночному звёздному небу. Тихо. Лишь только волны бьются о берег, и где-то вдалеке кричит чайка. — Я ел пельмени. Говорит Ким еле слышно, заметно хрипя. Чонгук хмурит брови. — Что? — Пельмени. Те, в синей упаковке, мои любимые, помнишь? — Помню. Соглашается Чон, всё ещё не сильно что-либо понимая. Тэхён обнимает свои колени руками, не отрывая глаз от воды. — Так вот, я пришел с работы. Сварил их. Ты в тот день был в ночную, дома было так же темно и тихо, как здесь сейчас. Я очень хотел есть. Поэтому приготовил их. Свои любимые пельмени. — Тэ, причем здесь пельмени? — Я ел их и понимал, что что-то не так. Но все равно продолжал жевать. Я убеждал себя в том, что всё в порядке. И ел. Я знал, что они недоваренные. Я с самого первого укуса это знал. Но делал вид, что так и должно быть. Что мне вкусно. Я съел половину тарелки. Меня тошнило. А я плакал, ел сырые пельмени и продолжал убеждать себя в том, что всё хорошо. Прямо как в наших отношениях. Я все пытаюсь вспомнить, какого это — действительно любить тебя. Пытаюсь убедить себя в том, что ничего не изменилось. Что мне нормально, что я счастлив и мне совсем не плохо. Но это не так. И всё, что я делаю — это ем сырые пельмени. Чонгук поджал губы. Чонгук долго молчал. Он представлял их квартиру. Кухню с одной лишь горящей тусклой лампочкой над плитой. Собаку, дремлющую на лежанке у стенки. И плачущего Тэхёна, сидящего за столом с тарелкой сырых пельменей. — Что я сделал не так? Почему тебе со мной теперь плохо? — Я не знаю, Чонгук. Я, правда, не знаю. Но я не могу больше врать ни себе, ни тебе. Тебе кажется, что ты не сможешь жить без меня. Но это не правда. — Мне не кажется. Потому что я-то тебя всё ещё очень люблю. Больше всего на свете люблю, Тэ. И так будет всегда. Тэхён весь сжался. Он чувствовал вину. И Чонгук буквально ощущал это кожей. То, как ему становится всё хуже и хуже. И от этого на душе было только паршивей. Чонгук хотел найти нужные слова, чтобы удержать его. Но не мог. Наверное, потому что понимал бессмысленность этих попыток. Сейчас он казался ему таким хрупким и сломленным. Стоящим на самом краю. На грани, которую он не имел права помочь ему пересечь. Чонгук хотел зарыться носом в его кудрявые волосы. Поцеловать в макушку. Уверить в том, что больше не злится. Но не смел этого сделать. Больше нет. Смотреть на Тэхёна, не имея возможности прикоснуться, казалось ему худшим из наказаний. Ощущать его близость и не сметь прижать к груди, сжать в объятиях — это невыносимо жестокая пытка. Но видеть его слёзы было намного больней. Если бы он знал, что вчера целовал его в последний раз, то никогда бы не остановился. Он бы постарался навечно запомнить всё, что с ним связано: его лицо, его смех, его походку и каждую рассыпанную на его теле веснушку и родинку. Он бы пересчитал его ресницы и волосы. Всё время сбиваясь и начиная по новой. Он бы впитал в себя его стоны, набил бы на коже чернилами каждое слово. Он бы любил его вечность. И долго, и медленно, и нежно, и вбивая с силой в матрас. Он бы заставил его утонуть в удовольствии. Он бы никогда не разомкнул их объятий. Если бы Чонгук только знал, что это было в последний раз. — Что же мне теперь делать, Тэ? Без тебя? Мне с тобой-то тебя всегда не хватает. Что же будет, когда ты уйдешь? Спросил Чон, старательно натягивая на лицо хоть каку-нибудь улыбку. Жалкую. Разбитую. Пропитанную болью. Но улыбку. Вселенная Чонгука раскрошилась в мелкий песок. Расщепилась на атомы. Чонгук больше не задыхается и не умирает. Он уже мёртв. — Ты… Отпускаешь меня? С осторожностью спрашивает Ким, отрывая глаза от морской глади и, наконец, пересекаясь с ним взглядом. Чонгук улыбается. Он никогда не сможет справиться с этим. — А разве я смогу тебя удержать? Тэхён качает головой. Отрицательно. И подползая к Чонгуку на корточках, обнимает. Почти невесомо, не крепко. В последний раз, прежде чем уйти от него навсегда. Они больше не плачут. Карточный домик сгорает дотла.