порноактриса

Под зажмуренными веками пляшут искры фейерверков, тело сотрясается в сладких мелких судорогах, а из приоткрытых губ вырывается еле слышный выдох. Короткая вспышка яркого удовольствия, и гримерный липкий, грязный столик, так же как и низ покоцанного временем, историей и одним конкретным психом, зеркала орошают белесые капли семени. Кацуки видит свое блядское отражение. Свой загнанный порнушный видок, с потекшей слюной из уголка губ, зацелованными губами, потекшей подиумной подводкой (Ашидо, блять, обещала же что водостойкая…), красными щеками, то ли от возбуждения, то ли от стыда, что его хватило всего лишь на… Это. Дрочка за закрытыми дверями, даже растяжки толком никакой не было. На полу неспешно разливается уроненная, парой минут раньше, вишневая смазка. Злость, перманентная, яркая, приходит на смену сладким судорогам внизу живота и надменную ухмыляющуюся рожу Татуированного, что скалится сытой гиеной, хочется разбить. Приложить обо что-нибудь тяжелое и увесистое, раз …дцать для порядку, чтобы не выглядел таким самодовольным. Ударить, разбить до крови. Об это же зеркало желательно. Его все равно уже ничего не спасет в этой жизни, пусть хоть послужит для чего-нибудь полезного. В каморке этой, по ошибке названной гримеркой, тесно душно, воняет дешманской косметикой и мускусом. Бежать отсюда надо было еще с самого начала, но Бакуго дал ебу (и не только ебу, со смехом подсказывает внутренний голос с интонацией Пирсингованного гандона) и он влетел туда с ноги. Еще в первый раз, как дурак, повелся на откровенную провокацию и… Хотя не надо было. Даби оплетает его член длинными, по паучьи ловкими пальцами, и давит на чувствительную головку, буквально додаивая Кацуки, как молочную коровку. Тёплая белесая лужица раздражает своим видом. Хочется стереть ее. Прибраться тут в целом. Но у Даби — бардак, как основное кредо по жизни, как ебланство и дыра в голове. Острые зубы прикусывают нежную мочку, а наглые руки пытаются стянуть узкие джинсы с бедер. Стыд и осознание произошедшего с новой силой накатывают и теперь шкала злости растет в геометрической нахуй прогрессии. — Думал, что будешь более шумным, — горячее дыхание опаляет нежную кожу за ушком. Бирюзовые глаза слишком пристально рассматривают его реакцию в зеркале. — Девочки-целочки обычно пищат от подобного. — Ты кого целочкой назвал уро… — попытка вырваться ни к чему конструктивному не приводит. Его лишь сильнее зажимают в тиски и упираются каменным стояком меж ягодиц, намекая, что вечер еще не закончен и из гримерки просто так сделать ноги у него не получится. Даби издевательски коротко смеется, продолжая тереться стояком о задницу Кацуки. — Целочка-целочка, привык дрочить в одиночестве где-нибудь в душе или комнате, поздно ночью, смотря порнушку в одном наушнике, вот особо и не шумишь из-за этого, чтоб мамка с папкой с соседней комнате не услышали, — Даби цокает языком и все пристальнее наблюдает за тем, как стыдливая краснота расползается уродливыми пятнами по щекам и шее Бакуго. Уебок. Слова бьют неприятно по ушибленному и уроненному раз сто самолюбию, но признать это, значит нахуй поднять сраный белый флаг. А Кацуки сдаваться без боя не намерен. Урод хватку не ослабляет, делает лишь драматичную паузу, будто знает, что эффект разорвавшейся бомбы рано или поздно все-таки накроет и тогда… Что уж там будет тогда, Бакуго думать не намерен. У него логика после встречи с Пирсингованным уродов, в принципе, начала не иронично хромать на обе ноги. Он толкается, группируется, бьет наотмашь в выпирающую тощую грудину локтем Даби и наконец удается выйти из гребаного захвата. Пространства для маневра становится куда больше и, по хорошему, вот конкретно сейчас, тот момент, когда нужно застегнуть штаны и съебаться отсюда в прекрасное далеко к Дерьмомозгу, Енотихе и остальной гоп-стоп компании, что ждет его в зале клуба. Только пидрила Даби знал куда бить, чтобы задеть. Больно так, чтоб аж рычать хотелось и рвать на себе шмотки доказывая обратное. Быть девственником в шестнадцать грустно и обидно, особенно, когда на это так сучно указывает один конкретный мудень. — По осторожнее, Взрывомен, — бирюзовые глаза все еще нагло смеются над ним. От его прикосновений мурашки по коже, а новая волна возбуждения не заставляет себя долго ждать. — Я ж не насильник, и никого против воли держать не… — Ебальник на ноль и ловишь тишину! — подростковый кризис личности, горькая обида и желание доказать всем и все, когда-нибудь сведут его в могилу, а Кацуки не намерен сегодня принимать взвешенные и здравые решения. — Снимай гребанные штаны. — Это угроза или предложение? — дразнится психованный, барабаня пальцами по бляшке ремня. — Учти, у меня кредо, под ребят младше восемнадцати из принципа не ложусь. Сука ебаная. Кацуки сплевывает на пол и сам беззастенчиво лезет руками в чужие джинсы, падая коленями на грязный пол тесной гримерки. Вечер ошибок официально объявляется открытым, ну и в жопу все это. * Конечно же все начинается не с этого. Из точки «А» до точки «полный пиздец» он доходит постепенными, семимильными шагами где-то с четверга, что случился месяц назад. В доме было неспокойно, Карга орала на отца по поводу или без, Кацуки прилетело чисто для профилактики. Естественно, молчать он не стал. Гормоны взыграли, а язык, что как известно без костей, выдал вслух то, что озвучивать можно было в тесном кругу и то шепотом. Но Карга, так и не научила его говорить шепотом и он буквально орал. Собственно, за что и получил оплеуху, пожелание в стиле «чемодан — вокзал — нахуй и живи, как хочешь только вот нюансик». До совершеннолетия он под властью у ебаный Карги и ее правил, а значит априори, дома нет ничего твоего, личное пространство на нуле и единственная гребанное обязанность это хорошо учиться, иначе… Что там иначе может случиться, Кацуки вспоминать и думать не хотел. Хватило и одного раза ебучего позора. Так вот. Все начинается в четверг, когда оры достигли апогея, а Дерьмомозг собирал его шмотки по асфальту и с дерева попутно. Что-то на языке стандартной пятницы в его жизни, не больше не меньше. На улице парило, после дождя влажно блестел асфальт и половина собранных вещей пропиталась влагой после дождя. Где-то вдалеке грохотали раскаты грома и в целом, следующий раунд тире подарок от Тора явно не за горами. Мимо проезжающие машины освещали забавную и тупую картину их сборов. Енотиха, что последние полгода увязалась с Киришимой воевала со склеральными линзами, у чьей-то разбитой тачки и все крутилась перед мелким зеркальцем, будто оно как-то способствовало шансу наконец вставить странную линзу нормально. Спойлер, вышло раза с десятого и Кацуки искренне не понимал, как она в это пиздеце черного масляного нефтяного цвета умудрялась видеть хоть что-то. — Может в клуб? — тянет Мина, смаргивая блестки и слезы, пока те неровной по киношному эстетичной дорожкой, разливаются по ее округлому личику. — Сегодня «Индиго» выступают. Их новый солист просто пушка. — Очередной крашеный пидрила, — тут даже гадалкой быть не надо, чтобы знать на кого запала Енотиха. У нее вкус на парней стандартно не меняется класса с восьмого и надежда на то, что ей понравился кто-то нормальный это что-то из ряда научной фантастики о глубоком космосе (Хей, Дерьмомозг просто исключение из правил и тем самым подтверждает основную аксиому. Или аксиому не нужно подтверждать? Ладно, похуй. С геометрией у него было плохо всегда.). — Зато поет, как бог. — Кацу, бро… — Эйджиро комично высоко подпрыгивает, снимая с ветки его труханы, на лицо падает мелкая холодная морось дождя. Кацуки зло и грязно ругается, пока друг быстро запихивает в рюкзак его немногочисленные пожитки. — Кацу — это псина твоя блохастая, — моментально нападает Бакуго. Привычка, рожденная нестабильной жизнью, и желанием доказать свою правоту. Нет у Дерьмомозга никакой собаки, но аллегорию это не отменяет. — Мужик, — Киришима трет пережженные многочисленными покрасками алые патлы. — Пошли с нами? Развеешься, клуб неплохой, и Даби не пидрила. Он довольно мужественный. Судя по тому как Ашидо закатывает глаза до соседней провинции, чел там и вправду нихуя не мужественный. И возможно, в прошлый раз активно клеил Киришиму, но в тот в силу природной тупости и слепоты на все романтические подкаты, просто не понял, что его разводят и флиртуют. Благо, хоть Мина была рядом. Во рту, как стадо кошек нассало, на душе хуево, так, что… Клуб так клуб и похую на пидоров и музыку. А вот напиться, а потом переждать пару дней бурю в стане их ячейке не конструктивной и невменяемой семейки у Дерьмомозга, вполне реально. Может он даже с кем-нибудь подерется, чтобы выпустить пар и прочистить голову. Идеальное окончание вечера будет. Улыбка сама собой появляется на лице. — Да хули блять. Поехали. * Если это крутой клуб, то Кацуки… Кацуки явно мудак. А мудаком он себя не считал, поэтому клуб был откровенное говно. Половицы скрипели, полуподвал душный, тесный и жаркий, с кучей малолеток или алкашей, тут контингент почти преступный. На фейс-контроле явно было насрать всем и вся, лишь бы не младше четырнадцати, а дальше хоть это недоразумение полуподвальное разноси. — Я пошел, — желательно нахуй отсюда. Но Енотиха виснет на его руке с одной стороны, а Дерьмомозг скулит на ухо побитой псиной. Ну, что за цирк?! — Отъебитесь оба! — Кацуки, ты обещал, — Ашидо пахнет розовым шампанским, а ещё дешманской туалетной водой из какого-то третье сортного масмаркета. — Баку-бро, будет весело! — тот факт, что его планомерно толкают к бару все дальше от выхода, факт хуевый, но… Кацуки дает себе зарок, поторчать в этой ошибке архитектуры полчаса и дать по съебам, куда-нибудь к Пикачу. Рюкзак оттягивает плечо и в целом хочется хоть куда-то упасть и временно забыться. Особенно после всех обидных слов, что звенят в ушах после скандала с Каргой. Практика порочная и знакомая. Бакуго хмыкает и щурит глаза, рассматривая барную карту, что расписана тусклым мелом по доске, явно украденной из какой-то школы. * Третий бокал «Голубых Гавай» притупляют острое чувство обиды, а приятная музыка расслабляет, в голове шумит от выпитого и на проблемы становится как-то капитально насрать. Бежать из клуба не хочется, а мягкие волны долбоебов в лице Ашидо и Эйджиро доносят его прямиком к сцене, продолжая чирикать о группе, что сегодня будет выступать. Похуй плюс поебать. Кацуки довольно пьян для всего трепа и остается здесь, потому что протискиваться сквозь вонючих и потных нпси обратно к выходу, попросту лень. — Я сейчас кончу, — жарко и пьяно хихикает Енотиха на ухо и кивает куда-то в угол хреново освещенной сцены. — Он такой секс. Да? Нет? Наверное? Девки с таких уебанов реально кипятком ссут и трусики выбрасывают. Кацуки чудится, что этот вылез из какого-то левого романа про бэд боя. Вот таких пай девочки обычно исправить пытаются, хвостиком вокруг них вьются и стараются доказать всему свету что у объебка широкая светлая душа. Хотя это не так. Из широкого и относительно светлого у него разве что хуй. Хуй, который оттопыривает штаны, что еле держаться на тощих бедренных костях. Чужой стояк заметен даже в свете сомнительного вида софитов. Внутри что-то закипает. Кацуки списывает это на глухое раздражение и поднятие уровня злобы. Пидрила, есть пидрила. Татуированный по самое не могу, в пирсинге на лице и ушах, будто целое нахуй созвездие, в тонкой темной майке алкоголичке. Он напоминал уебскую модель и произведение современного искусства. Кто-то на такое дрочит, но не Кацуки. Он от современного искусства, как и от модельного бизнеса далек как Луна от Плутона. Музыка неплоха, не попса и на том спасибо. Группа суетится, вертится вокруг своей явно любимой звёздочки, вернее солнца не иначе. Космические аллегории в голове записываются кирзовыми, тяжелыми сапогами, такими же тяжелыми, как сапоги солиста-пидрилы. Накрашенные зенки, смоки профессиональные, судя по всему, и пережженные темные патлы. Не удивительно, что с него девки ссутся. Чьи-то трусики летят на сцену под общий гомон. Бесит блять. Бесит все и все равно до момента, как пидор берет в руки микрофон. Вот тогда все позорно летит в трубу со скоростью света, а в либидо, мальчишеское и пьяное, бьет наглая хамская харизма в сочетании с тонной флирта. Глобальный крит урон по всем фронтам, как бы сказал Задрот. Но его тут, слава богу, нет. Длинные узловатые рахитные пальцы обхватывают микрофон будто это и не микрофон. С таким вожделением обычно держат кое-что другое и происходит это в видео для взрослых. Кацуки все списывает на то, что пить на пустой желудок было — дерьмо идеей. Даби вышагивает по сцене, беснуется, раздает себя фанатам направо и налево, но как-то абсолютно жутко и иррационально чудится, что его взгляд то и дело соскальзывает в темный угол, где сам Кацуки стоит с по-дурацки открытым ртом и безбожно залипает на этого ебнутого чертила. Так же как это делают Енотиха и Дерьмомозг. Но этим то простительно, а он… Деревянные липкие немытые и пахнущие чем-то мускусным и алкогольным половицы сцены скрипят, когда тяжелые блестящие берцы оказываются прямо перед носом Кацуки. И когда только разукрашенный успел подойти так близко? Горячие пальцы цепляют подбородок Бакуго и заставляют посмотреть вверх, будто сжигая все на своем пути и обжигая. Чужое прикосновение тлеет углями на голой коже, пока солист группы буквально урчит сытой скотиной в микрофон, вкладывая в голос тонну секса и подтекста: — Ты хочешь рок-звезду, но ты не вывезешь, киска, — бирюза на дне чужой радужки сияет горящим керосином синего моря. Миллионы голосов за спиной подхватывают слова идиотской песни — Ведь такого мудака вывезет лишь порноактриса. Ожог распространяется и горит уже не только тронутый чужими длинными пальцами подбородок, но и вся грудь и лицо. Мина орет что-то благим матом на ухо, пока недоразумение в штанах, где дырок больше чем самих штанов, плавно покачивая бёдрами, уходит на другой край сцены. Он его уебет. Неожиданно и как-то чересчур трезво осознает Кацуки. Он уебет этого мудилу о ближайшие перила или кирпичную кладь. Его личное пространство еще так сучно никто не нарушал, а он не девка в пубертате, которая намочит трусики только от такого дешёвого фокуса. Инстинкт «бей и победи» во всей своей красе. Кулаки аж трясутся от предвкушения. * Пидрила будто решает возвести конфликт в апогей разведя тут атомную драку, не иначе. Видимо чует что-то гандон, вот и лезет. Со сцены он спрыгивает спустя песни три или четыре, оставляя оттраханный во всех смыслах микрофон на попечение смешного и убого басиста с серыми неаккуратными патлами. Он спрыгивает рядом с их мини компанией, с грацией достойной какой-нибудь дворой кошки и в принципе, чудаковатый внешний вид, этому соответствует. Шут гороховый. Бакуго уверен, еще шаг в его сторону и он сломает чужой нос без лишних раздумий, но случается все как-то криво и пиздец убого. Его сносит волной удушливого жара мягким ароматом чего-то неизвестного. Длинные пальцы оплетают его подкаченное плечо, а Арлекино местного обшарпанного разлива, почти ласково, будто со зверьём каким трындит, выдаёт. — У меня сегодня аттракцион невиданной щедрости, зазываю новичков познакомиться поближе, — взгляд у него масляный и не предвещающий нихуя хорошего. Бакуго скалится дикой псиной, готовый отгрызть чужую руку по локоть. — Калитку свою сильно не разевай, а то… — А то последствия будут? — урчит чужой прокуренный голос. — Такие как ты только грозится умеют, а как до дела доходит, быстро сваливают. Звучит это наигранно и скучающе. Тип разглядывает облупившийся темный лак на своих ногтях. — Парень, я ж по-хорошему, — уже менее надменно, но подозрительно игриво тянет солист. — Ты заходи, просто поболтаем. — А если я не хочу просто трындеть с тобой, гандон пирсингованный? Звонкий смех будто катаной разрезает пространство между ними напополам. Даби — Даби же? — откровенно и весело смеется, но явно не над Кацуки, а над ситуацией в целом. — Давай так, — подмигивает он, тиская плечо в ладони. — Ты приходишь ко мне в гримерку и если сможешь завалить, то я отъебусь ещё и оплачу тебе с дружками жрачку и выпивку. А если выиграю я, то мы поболтаем, идет? Заебись, да самые легкие деньги в его жизни. Кацуки сплёвывает на пол и весело хмыкает. * Кацуки научила пиздиться улица, а Пирсингованного хуилу сама жизнь. Тут не попрешь против ужасной истины от которой горят уши, щеки и неприятно сдавливает что-то в штанах. Даби даже не дерется с ним, скорее играется, будто на сто шагов вперед понял как будет драться Бакуго и от этого осознания еще хуже. Да кто ты блять такой и как у тебя это выходит?! Хаотичные удары в сочетании с насмешкой, острой бритвой кромсающей кожу и словами укусами, что сыплются, как из рога изобилия. Халф-кик, прилетает по выпирающей косточки голени и сбивает с ног окончательно. Его раскладывают на полу в пару простых приемчиков и сейчас эта горячая высокая шпала, просто лежит на нем будто так и надо. Кацуки вырывается, матерится и старается выползти из-под своего противника, который держит руками за горло слишком сильно, для простого удушья в драке. — Сглотни, придурок, — сатаной заливается он, сверкая бирюзовым океаном глаз. — Давай. И отпущу с богом. Ложь, пиздешь и провокация, но в горле действительно пересохло и часть его мозга, напуганная чужими действиями (конечно же, он спишет эту ебаную слабость на инстинкт самосохранения) повинуется, и он действительно сглатывает. — Так бы сразу, — уебан отпускает его горло и с кошачьей грацией легко поднимается на ноги, сверкая белозубой улыбкой. — А не выебывался, нормально бы поговорили бы и без этого. Штаны липнут к полу, а майка к телу. Коэффициент идиотизма пробил потолок пару часов назад, но кого ебет? — Схлопнись, уродец, — легкие горят адским пламенем, а на шее точно будет синяк завтра вечером. Все это пахнет и воняет керосином и пылает всякими рэд флагами, как сейчас любит пиздеть Енотиха. Но вот парадокс. Карга воспитала в нем отчасти порядочного идиота, который верит, что раз продул в споре, то долг свят. Поэтому за свое слово надо держаться и Бакуго держится. Под нос, почти заботливо подсовывают банку с энергетиком. — Ты глотни, легче будет, — тяжелая ладонь мягко опускается на макушку, а Пирсингованный рассматривает его даже с каким-то умилением и может быть жалостью. Так смотрят на побитых щеночков, а еще на шлюшек под дождем. Ни первое, ни второе сравнение, ни в какие ворота не лезло. Ярость вновь вскипела в черепе ядерной смесью. За это ему хочется съездить по роже. Только по роже сегодня получает сам Кацуки Бакуго, как от жизни, так и от определенных людей. Краешек банки подносится к губам вплотную и сладкий запах любимого напитка будоражит сознание, так что гордость перешагивается, на манер того, что он проделал с возбуждением. Бакуго припадает губами к металлическом краю и старается взять энергетик в ушибленные пальцы, но вместо этого лишь получает по рукам. Кинкованный гандон предпочитает сам напоить его дрянью, явно наслаждаясь шоу… Ну и собственными отметками на шее Кацуки. На липком и грязном полу сидеть вообще-то не по кайфу, но надо успокоиться и по хорошему подняться. — Че ты бешеный такой? Как собака дворовая? — Сам ты псина сутулая! — в момент взрывается ядерная боеголовка в голове, голосе и наяву. Тасманский дьявол внутри ликует и орет благим матом. Бакуго отстраняется и смотрит зверем в сторону Даби. — Когда угашенные гандоны не лезут, я и спокоен, а ты! — Я. Я. Головка от хуя, парень, — пидрила на кортах отчего-то выглядит органично и неплохо. — С тобой по хорошему, а ты руку пытаешься отгрызть по локоть. — Было бы за что — убил, — сплевывая вязкую слюну на пол, хмыкает подросток, поднимаясь с липкого пола. — Че пристал? Даби с секунду рассматривает плевок на полу, будто прикидывает хочет ли сраться еще и из-за этого, но по итогу лишь жмурит глаза, будто огромная хищная кошка и грациозно поднимается на ноги. — Люблю новых людей и трепаться тоже люблю, — он в пару шагов доходит до хлипкого раскладного диванчика и обрушивается на него с грохотом будто груда костей (хотя по факту так и есть в некотором роде). — Прям со всеми хочешь в десна долбиться и дружить во все лопатки? — Про десна, я кстати, не говорил, — он хрустит шеей и хлопает по месту рядом с собой. Будто реально с собакой разговаривает. — Да ты падает, Взрывомен. Говорю ж, люблю потрепаться с новыми людьми. С твоему дружками и того проще было, а ты выебываешься, как принцесса в башне. На кривой козе не подъедешь, только уламывая тебя. А потом все перетекает не в то русло, потому что… Бакуго натурально разводят. Как разводят пьяных телочек под вечер пятницы, только в чем собственно разводилово понять трудно. Запах глобального наеба есть, а вот самого наеба не наблюдается от слова совсем. Даби на проверку оказывается не таким уж и бесячим, лишь трепливым до ужаса, но собеседник из него, как и слушатель в принципе очень даже неплохой. Он складывает руки в замок, упирается острыми локтями в худые колени и наблюдает, как Кацуки мажет по стенкам гримерной. От одной к другой, эффект попутчика в действии. Рекой льется рассказ про Каргу, отца, ссору и очередной уход от реальности, себя долбоеба и дома. Где-то между затесались шутки-прибаутки, выученная маска злобного клоуна прямиком по лучшим урокам улицы. В стакан заботливо подливается энергетик с каплей водки. — Хочешь паре приемов научу? — Пирсингованный хуила закидывает руки за голову и откидывается затылком на спинку хлипкого дивана. — Ну чтоб дрался не как телка. — Сам ты телка! Даби хихикает над ним, беззлобно и пьяно, немного на манер гиены из диснеевского мультика. — Ну я ж серьезно, Взрывомен, — его «серьезно» все еще отдает подозрительным флером наебки для уебка, но копаться во всем этом Бакуго просто не в настроении. Он падает на диван, максимально близко к Даби, задевает его ноги коленями и смотрит… Не ожидая чуда из чудес и нормальной формы общения, а продолжения предложения, хотя бы. Хитрый бирюзовый взгляд сияет победой, но злость от этого уже не закипает. Подумаешь, внутренняя гордость присмирела под натиском понимания и задушевных разговоров в пять утра. — Записывай номер телефона. Вот она точка фатальной ошибки, нулевого километра невозврата и собственно момента, когда все окончательно пошло, поехало по пизде. * Он слушает, задает вопросы, кидает ссылки на прикольную порнушку и комментит всратые фотки в инсте. Общение с Даби имеет парочку весомых плюсов. Он втирается в доверие, врастает в жизнь неожиданно быстро и пускает корни где-то в голове Кацуки, прочно так, по сволочному. Киришима не нарадуется на их общение, сидит притурившись бок к боку. Теплый, счастливый, все равно что щеночек, разве что хвостом не виляет и все не затыкается, поглядывая одним глазом в телефон Бакуго. — Если не прекратишь пялиться, то я… — Ну мужик, пожалуйста, вы прямо как братья спелись в один момент, — Енотиха поблизости прикрывает рот ладонью и стреляет взглядом накрашенных глаз в сторону их компашки. От нее пахнет туалетной водой с привкусом Баббл-гам, электронка на последнем издыхании, живет только за счет божьего чуда и веры Мины. Юбка с годами у нее все короче, ноги длиннее и, наверное, через год другой, где-то к выпуску учителя начнут доебываться до ее внешнего вида. Ветер треплет волосы Ашидо и гоняет пыль по плоской, нагретой солнцем крыше, мягкий поцелуй тепла, последнее дыхание лета в спину. — Брат у Даби один и учится он в параллельном классе с Мидорией, — любезно сообщает она, выуживая из кармана рюкзака Дермомозга коробочку с поки. Тут и говорить и комментировать особо не надо. От чего-то сразу ясно становится о ком говорит Енотиха. Нескладная каланча, цветной сплит и проколотый нос. Грустные глазки, ожог на симпотном личике. За задротом он ходит, как хвостик и периодами бьет за него кому-то морду. (То-то стиль Даби показался знакомым. Двумордый пиздится с миром так же.) — Похую. Пирсингованный комментирует дурацкое селфи из спорт-зала кучей огонечков. Жар пульсирующий на скулах и кончиках ушей, Кацуки глупо списывает и оправдывает летним солнцем, что палит настолько нещадно. * Могу оставить билеты для тебя и друзей, на грядущее выступление. Для парня, который матерится через слово и выглядит так, будто не окончил и среднюю школу, вылетев из нее, как пробка из бутылки, любовь Даби к пунктуации и грамматике почти пугает. Кацуки плотнее прижимает наушники к голове и сползает по спинке кровати на матрас, неосознанно расставляя ноги шире. это не вопрос. не ебу будет ли время. спроси у Дерьмомозга. На экране телефона, в верхнем углу их переписки, где пляшут три цветных точки, обозначающие набор сообщения, на него смотрит улыбчивая фотка Пирсингованного. Даби смазливый, если так подумать. Смазливый, припизднутый. На такого вестись не стоит от слова совсем, но… Правая рука тянется к резинке домашних штанов. У меня нет телефона Киришимы  Да ладно тебе. Просто загляните с ребятами на огонек. Обещаю не распускать руки. Пальцы сжимают полутвердый член сквозь ткань боксеров. Здоровая часть мозга говорит, что ничем хорошим это не кончится. Они толком не знакомы… Кто ему Татуированный придурок такой, вообще? Хрен с горы, который переписывается с ним. Обсуждает фильмы. Скидывает кринжовые тик-токи. Парень, который научил его парочке неплохих захватов для драки… Вспоминается липкий пол гримерки, чужое горячее тело, придавливающее к поверхности, руки на горле, то ли приказ, то ли просьба «сглотнуть». Вспоминаются хитрый прищур, кошачья улыбка, и длинные пальцы заботливо, держащие банку с энергетиком у самых губ. Подтекста и флирта в этом все — хоть жопой жуй. Взрывомен? Блять. Кацуки толкает в ладонь и глушит негромкий стон, буквально глотая его в зародыше. у вас нет билетов, пидрила. вход свободный. мы придем. Большой палец кликает по иконке чужой фотографии и та появляется на весь экран. Смеющееся лицо, голый пресс, усеянный тату, будто ночное небо созвездиями. Огонь в глазах и мурашки по телу, от того, насколько глаза с фото будто знают чем, Бакуго собирается заниматься этим вечером. Телефон вибрирует сообщая об очередном входящем сообщении, но сейчас капитально плевать на все. Лосьон благополучно обнаруживается под подушкой, как и открытая пачка салфеток на прикроватной тумбе. Кадык нервно дергается, а штаны отправляются в угол кровати, пока щедро выливает смазку на стоящий колом член. В голове. Будто на репите звучит дурацкое прозвище, данное ему Пирсингованным мудилой. * Он не запоминает концерт, как не запоминает время перед ним, лишь яркие образы, брызги-капли эмоций и смех Ашидо, пока та быстро и профессионально красит ему глаза. Привкус вишневого пива на губах… Он не запоминает о чем поет группа. В голове мутной от бессонной ночи накануне и пусто… там в темном мареве сознания, будто специально, прожектором подсвечен всего один главный герой. Все остальные — море синее нписи, на них насрать. Перед носом мельтешат тяжелые берцы, пока Даби будто реальная звезда валяется, скачет по сцене, облизывает микрофон и периодами, все стреляет знакомым масляным взглядом в угол где тусуется их шумная компания. Деку что-то подпевает и даже в такт, Пикачу сосется с незнакомкой, у которой гигантские сиськи, кто виснет на плече Бакуго, но… Ему не плевать только на одного человека здесь и сейчас. Внизу живота все паскудно скручивается от томительного возбуждения и жар с каждой секундой поднимается все выше и выше, бьет в голову похлеще пива на пустой желудок. Круг замыкается и превращается в точку, Кацуки обещает самому себе, что это только на вечер и слишком далеко с Пирсингованным хреном он точно не дойдет, хотя… Бирюзовое керосиновое море чужого взгляд облизывает, читай, как раздевает, его с ног до головы. Шанс уйти просто так после всего, снижается до одного процента. * Дверь захлопывает, отрезая все веревки, ниточки, ведущие к пугливому: «а может не стоит?» Стоит. Еще как стоит. Ему надо забыться, ему надо почувствовать это немое обожание в ответ, ему нужно… Нужно, как кислород, горячие касания и этот взгляд. Ему нужно все и сразу. — Могу показать еще один действенный прием, как завалить противника, — горячее дыхание обжигает губы, а чужие ладони беззастенчиво лапают задницу и пытаются стянуть джинсы и без того, держащиеся на честном слове и божьей помощи. — Нихуя себе у тебя тут личные уроки пошли, — жар пульсирует внизу живота и плывет пятнами по лицу. — А то ж, Взрывомен. Все лучшее, для лучших людей, — хищная бритва ухмылки и голодный поцелуй, который и на поцелуй-то тянет едва ли. Скорее укус, попытка сожрать и поглотить, полностью подмять под себя. Нетвердые шаги до гримерного столика, яркий свет лампочек и наглый, абсолютно бесцеремонный разворот лицом к зеркалу. На мол, полюбуйся на себя и меня желательно. У Даби все превращается в шоу. Щеку приятно холодит гладкая поверхность, пока чужие паучьи пальцы ловко расправляются с ремнем на джинсах Бакуго и лезут туда, где весь вечер копилось возбуждение. Сухой всхлип, попытка спрятаться зажмурив глаза и щелчок крышки от смазки. Та щедро льется куда-то в область лобка, пачкает вязкой влагой белье и штаны, но сил протестовать и вырываться нет. Даби умело скручивает, продолжает кусать. Вылизывать. Оставлять лозы засосов на плечах и шее, пока надрачивает Кацуки в каком-то откровенно варварском ритме. Бакуго приоткрывает рот в беззвучном стоне, пока чужой пах вжимается в его задницу, иммитируя неприличные фрикции в такт движениям руки. — Да ты хоть мяукни, — облизывая ушную раковину, урчит Даби. — А то у меня ощущение, что я недостаточно стараюсь. Под зажмуренными веками пляшут искры фейерверков, тело сотрясается в сладких мелких судорогах, а из приоткрытых губ вырывается еле слышный выдох. Короткая вспышка яркого удовольствия, и гримерный липкий, грязный столик, так же как и низ покоцанного временем, историей и одним конкретным психом, зеркала орошают белесые капли семени. Кацуки видит свое блядское отражение. Свой загнанный порнушный видок, с потекшей слюной из уголка губ, зацелованными губами, потекшей подиумной подводкой (Ашидо, блять, обещала же что водостойкая…), красными щеками, то ли от возбуждения, то ли от стыда, что его хватило всего лишь на… Это. Дрочка за закрытыми дверями, даже растяжки толком никакой не было. На полу неспешно разливается уроненная, парой минут раньше, вишневая смазка. Злость, перманентная, яркая, приходит на смену сладким судорогам внизу живота и надменную ухмыляющуюся рожу Татуированного, что скалится сытой гиеной, хочется разбить. Приложить обо что-нибудь тяжелое и увесистое, раз …дцать для порядку, чтобы не выглядел таким самодовольным. Ударить, разбить до крови. Об это же зеркало желательно. Его все равно уже ничего не спасет в этой жизни, пусть хоть послужит для чего-нибудь полезного. В каморке этой, по ошибке названной гримеркой, тесно душно, воняет дешманской косметикой и мускусом. Бежать отсюда надо было еще с самого начала, но Бакуго дал ебу (и не только ебу, со смехом подсказывает внутренний голос с интонацией Пирсингованного гандона) и он влетел туда с ноги. Еще в первый раз, как дурак, повелся на откровенную провокацию и… Хотя не надо было. Даби оплетает его член длинными, по паучьи ловкими пальцами, и давит на чувствительную головку, буквально додаивая Кацуки, как молочную коровку. Тёплая белесая лужица раздражает своим видом. Хочется стереть ее. Прибраться тут в целом. Но у Даби — бардак, как основное кредо по жизни, как ебланство и дыра в голове. Острые зубы прикусывают нежную мочку, а наглые руки пытаются стянуть узкие джинсы с бедер. Стыд и осознание произошедшего с новой силой накатывают и теперь шкала злости растет в геометрической нахуй прогрессии. — Думал, что будешь более шумным, — горячее дыхание опаляет нежную кожу за ушком. Бирюзовые глаза слишком пристально рассматривают его реакцию в зеркале. — Девочки-целочки обычно пищат от подобного. — Ты кого целочкой назвал, уро… — попытка вырваться ни к чему конструктивному не приводит. Его лишь сильнее зажимают в тиски и упираются каменным стояком меж ягодиц, намекая, что вечер еще не закончен и из гримерки просто так сделать ноги у него не получится. Даби издевательски коротко смеется, продолжая тереться стояком о задницу Кацуки. — Целочка-целочка, привык дрочить в одиночестве где-нибудь в душе или комнате, поздно ночью, смотря порнушку в одном наушнике, вот особо и не шумишь из-за этого, чтоб мамка с папкой с соседней комнате не услышали, — Даби цокает языком и все пристальнее наблюдает за тем, как стыдливая краснота расползается уродливыми пятнами по щекам и шее Бакуго. Уебок. Слова бьют неприятно по ушибленному и уроненному раз сто самолюбию, но признать это, значит нахуй поднять сраный белый флаг. А Кацуки сдаваться без боя не намерен. Урод хватку не ослабляет, делает лишь драматичную паузу, будто знает, что эффект разорвавшейся бомбы рано или поздно все-таки накроет и тогда… Что уж там будет тогда, Бакуго думать не намерен. У него логика после встречи с Пирсингованным уродов, в принципе, начала не иронично хромать на обе ноги. Он толкается, группируется, бьет наотмашь в выпирающую тощую грудину локтем Даби и наконец удается выйти из гребанного захвата. Пространства для маневра становится куда больше и, по хорошему, вот конкретно сейчас, тот момент, когда нужно застегнуть штаны и съебаться отсюда в прекрасное далеко к Дерьмомозгу, Енотихе и остальной гоп-стоп компании, что ждет его в зале клуба. Только пидрила Даби знал куда бить, чтобы задеть. Больно так, чтоб аж рычать хотелось и рвать на себе шмотки доказывая обратное. Быть девственником в шестнадцать грустно и обидно, особенно, когда на это так сучно указывает один конкретный мудень. — По осторожнее, Взрывомен, — бирюзовые глаза все еще нагло смеются над ним. От его прикосновений мурашки по коже, а новая волна возбуждения не заставляет себя долго ждать. — Я ж не насильник, и никого против воли держать не… — Ебальник на ноль и ловишь тишину! — подростковый кризис личности, горькая обида и желание доказать всем и все, когда-нибудь сведут его в могилу, а Кацуки не намерен сегодня принимать взвешенные и здоровые решения. — Снимай гребанные штаны. — Это угроза или предложение? — дразнится психованный, барабаня пальцами по бляшке ремня. — Учти, у меня кредо, под ребят младше восемнадцати из принципа не ложусь. Сука ебаная. Кацуки сплевывает на пол и сам беззастенчиво лезет руками в чужие джинсы, падая коленями на грязный пол тесной гримерки. Вечер ошибок официально объявляется открытым, ну и в жопу все это. * — Носом дыши, — фыркает голос наверху, а давление на затылок становится болезненным. — Давай, ротик по-шире и все войдет, как надо. О том насколько он проебался по шкале от одного до десяти, Бакуго осознает, когда его безбожно и бесцеремонно хватают за волосы и заставляют опуститься на толстый, увитый венками и дорожкой пирсинга член, до основания. Глотка судорожно сжимается, а дышать становится невозможно. Даби запрокидывает голову и гортанно стонет, где-то там, на обломках сознания и соседней вселенной. Ему-то определенно это все по кайфу. Глаза печет. А вся его сущность бунтует, пытается вырваться, судорожно пытаясь ударить хуилу по бедрам, пока тот веселиться и только усиливает хватку, опуская уже обе руки на голову. — Да тише ты, — он отстраняется, но не на много, даже вдох не получается сделать. Прежде чем вновь погружается в рот Кацуки по основание. — И зубами там поосторожнее. Иначе придется их выбить, малыш. Другая рука мудилы, неспешно спускается, давит, щупает и обхватывает горло, ровно так же как в их первой драке. Даби прикрывает глаза от удовольствия и движется неспешно, растягивая момент, пока… Пока Бакуго старается не задохнуться! Горло судорожно сжимается вокруг чужого ствола, стенки царапают бусины пирсинга и его блять тошнит! Рвотный рефлекс, что минутой ранее маячил на горизонте неясной угрозой, сейчас, застревает где-то на уровне того, куда достает чужой член. — Сглотни, — знакомо расслабленно тянет гребанный мудила. — Сглотни, дам тебе нормально вдохнуть. Он еще раз совершает серию грубых толчков. Буквально нещадно насилуя горло и насаживая голову Кацуки будто мастурбатор на себя. Короткие ногти царапают тощие бедра, но это не дает никакого эффекта, как и попытка отстраниться. Бакуго хрипит и слышит пошлое чавканье и хлюпанье при каждой фрикции. Яйца больно бьются о подбородок. Пищевод нещадно ноет от такой пытки, а гортань судорожно сжимается. Слезы и слюни стекают по лицу. Ему жарко, и он почти не соображает, повинуется, как и в прошлый раз, опасаясь за свою жизнь или за то, что все это не игра с жестким отсосом, а угроза про зубы вполне реальна. Дверь заперта, Даби физически сильнее его и знает больше приемов и… Бакуго сглатывает, задыхаясь окончательно, перед глазами все предательски мутнеет, когда его как котенка за волосы оттягивают с чертового члена. Губы печет. Рот судорожно хватает такой необходимый кислород, внутри все горит, а большие горячие руки будто издеваясь, ласково перебирают колючие волосы на затылке. — Да не так уж и больно, не драматизируй, Взровомен, — мягко и лениво растягивая слова, при этом будто бы не нарочно тыкаясь возбужденным членом в щеку, комментирует этот урод. — Завал.и… хлебало, — спазм скручивает по новой и Кацуки кашляя сблевывает на многострадальный пол, остатки пива вперемешку с желочью. Даби, где-то там, бесконечно далеко хмыкает и вновь ловит его за волосы, вынуждая запрокинуть голову. — Я-то завалю, а ты за свои слова так и не ответил, — он стирает большим пальцем потеки слюны и рвоты с подбородка. — Если ртом нормально не умеешь работать, то может дырка у тебя рабочая? Судя по горящим искрами возбуждения взгляду, ответ «я не хочу» или «нет», уже точно приниматься не будет. — Отъебись! Непродолжительная потасовка заканчивается на чертовом старом диване, где его будто барана скручивают и окончательно спускают джинсы до колен. Даби держит крепко, оглаживает, нахваливает, тискает, шепчет откровенный порнушный бред в сочетании с простыми действиями от которых у Кацуки снова встает. Большая рука сгребает мошонку в горсть, ласкает яички, длинные пальцы надавливают на какую-то точку под яйцами из-за чего с губ слетает предательский стон. — Вот, а я уже и не надеялся, что ты замяучишь у меня, — довольно посмеивается пирсингованный гандон. — Можешь, когда хочешь. За спиной шуршит что-то… весьма не двусмысленно, а потом ягодицы бесцеремонно раздвигают и вокруг сжимающегося входа кружат длинные пальцы, с растянутым на них презервативом. Даби массирует розовые тугие мышцы, размазывает смазку по ним, типа даже заботливо. Стараясь их расслабить… Хотя, надолго ли хватит его терпения, прежде, чем он поступит, как с глоткой? Прежде чем ласка смениться просто носиком бутылочки смазки у ануса и простым смазыванием изнутри. Даже не растяжкой… Татуированный прикусывает кожу на загривке. — Да не ссы, без нормальной растяжки не оставлю, — первый палец протискивается во внутрь, а Кацуки тихо кусает губу до крови, борясь с дискомфортом. — Точно целочка. Нетронутый и такой тесный… Постараюсь понежнее. — Захлопнись… Второй палец погружается во внутрь вслед за первым и оттягивает розовые тугие края вниз. * Ему больно. Ему хорошо. Ему жарко и тесно. Ему странно, когда чертов пирсинг проезжается по простате раз в сотый. Ему невыносимо хорошо, от руки, которая продолжает ласкать член и плохо от потока похабщины на ухо. Бакуго цепляется пальцами за спинку дивана и старается держаться, чтобы не твердые колени не разъехались в разные стороны, пока Даби вколачивается в него в безумном рваном ритме. Смазка пошло хлюпает между ног, а собственный член истекает предсеменем и кажется, что грань оргазма слишком близка, но стоит подойти к ней, как говнюк будто чувствует это и нарочно убирает руку или замедляется, доводя до иступления и хриплых стонов. Внизу живота пылает. А края натруженной дырки так правильно и хорошо принимают Даби во всю длину. Он не нежничает. Играется, дразнит и подводит к пику. Он вылизывает. Кусается и кажется не оставил ни единого живого места на шее и плечах. Большая бледная ладонь вновь сдавливает горло, когда как чужой нос утыкается во влажные колючие волосы на затылке. — Знал бы, что ты так неплохо справляешься, не играл бы в долгую, а разложил бы тебя еще в первый раз, — шепчет мудила. — Ты бы и не против был. Сам бы задницу передо мной растянул, м, Взрывомен? — Потеряйся … мхм… Нахуй, — голос позорно дает петуха, на очередном толчке, а большой палец играется со щелочкой уретры. Пальцы мокрые от смазки соскальзывают вниз по самое основание и обвивают ствол на манер эректильного кольца. — В следующий раз трахну тебя по нормальному у зеркала и заставлю говорить все-все, что ты там видишь, — урчит лживо и маняще этот гребанный маньяк. — А потом буду долго и со вкусом учить тебя сосать. Грех пропадать такому чудесному ротику. Согласись? Грубый яркий толчок, шлепок кожи о кожу и ловкие пальцы, вновь надавливающие на заветную точку под яйцами. Все это так красиво подводит к краю, что Бакуго со стоном и криками изливается на диван, пока Даби замирает внутри него с громким рыком. * Его приводит в чувство звонкий шлепок по бедру и чужие пальцы по новой заталкивающие вытекающую спермы во внутрь. Поясница болит, а тело ломит. Плечи, шея и почему-то уши горят огнем. — Давай, парень, просыпаемся, — Даби скоро и быстро целует его в губы, расплываясь в улыбке довольной лисой. — А то твои дружки тебя уже обыскались. Поваляешься тут в следующий раз. Он встает на нетвердых ногах, путается в штанах и пытается собрать разрушенный мир по кусочкам. Спойлер: выходит очень хуево, а еще… Мозг наивно и глупо цепляется за окончание брошенного мимолетно предложения. В следующий раз… За стеной гримерки слышны громкие голоса Енотихи и Деку поочередно зовущие Кацуки.