Детство босоногое

Ему не нужен никто! Ни друзья, ни дед! Пусть все оставят его, все оставят его! Когда кто-то стучится в дверку его шалаша в первый раз, он воротит нос. Никто ему не нужен, сами виноваты, раз с ним играть не захотели, он и сам смог себе шалаш не хуже построить, вот бы ещё материю лишнюю найти, будет чум совсем как у деда... На второй стук он высовывается, рыча и пугая до смерти мальчишку в белых шортиках, уже серых сандаликах и уже уляпанной в ягодах белой рубашке. – Я скаут, чем я могу быть полезен? – мальчик тарабанит как по бумажке, и Персей злится. – Уходи! – Я помощи попросить хотел, – он вдруг шмыгает носом, и Персей осекается, – Мне костёр развести без спичек надо, а у меня не получается. *** Мальчишка, немногим меньше Персея, пусть и без знания дела, зато охотно, помогает; тащит отовсюду ветки и шишки, радуется любой теме разговора. Только вот имени своего не говорит. Персей без труда и даже огнива разжигает костëр: вот, уже занялись пламенем пучки сухостоя в самой серëдке, подëрнулся дымком хворост покрупнее, заиграли яркие отблески на сосновых колотых дровах. – Тебе зачем это всё? – Чтобы значки получить. – мелочь супится, усевшись у поленницы и обнимая себя за острые коленки. – Значки? – Да! – он сам ойкает, когда резко выпрямляется, как будто кто отпустил сжатую пружинку. И тут же хватает какую-то веточку, принимаясь что-то чертить на утоптанной земле у костровища. – Вот это, – кружок с треугольничком, – За розжиг костра, а это, – кружок с усеченным прямоугольником, – За самостоятельную установку палатки… – А значки тебе зачем? – Бродяга всё ещё не понимает; Персик смотрит в восторженное лицо и жаждет понять. – За них имя лесное дают. А моё мне не нравится. – Да тебе сам его дать могу! Хоть десять! – Правда? – Правда! – глаза мелкого светятся такой надеждой, что Персик сам вскакивает, охваченный восторгом. Пытливо смотрит ему в лицо, прежде чем со знанием дела изречь: – Котëчек. Будешь котёчком. Имя ложится как влитое. *** – Бу! – Нестрашно. Я слышал как ты шебуршишься ещё в роще. – У-у-у-у, – Котëчек, похоже, решает "добить" невпечатлëнную жертву, и вцеплятся сзади как клещ. – Это что, паровозик? – Это захват! Медвежий! – А медведь что ли плюшевый? – Ну Персик! Этот младший теперь приходит каждый день, потрепаться и потрепать нервы, и с ним Персею становится понятно, почему Деда говорил, мол, все дети «как губка»: вот он где-то в Полисе своей ерунды набрался, как грозовое облако, а плакаться приходит сюда. Вот только то, о чем он лепечет, больно напоминает рассказы дедушки Барда у общего огня. Точнее, они будто бы говорят об одной палке с двух концов. Или, будто один говорит об предмете, а другой за правду держит лишь его тень... Их слова в ушах Персея рассыпаются на звуки, и складываются из двух историй в одну, как мозаика, как неисправный калейдоскоп, или, скорее, это история проглядывает как картинка на старом видике сквозь «шумы», как радио-волна сквозь помехи на пересобранном приëмнике. – Деда говорит, что это вы нас прогнали. – Воспитатели на собраниях говорят – вы нас бросили. А потом их голоса сливаются в один тихий шëпот: – И маму забрали тоже вы. Персей чувствует, что ничего не понимает. И как что-то, кажется, попало прямо в глаз... (Когда мелкий больше не приходит, это что-то въедается в оба глаза, да поглубже.) *** Бродяга слышал врага, его тяжелое дыхание и неосторожные шаги; видел сквозь сухие колючие заросли его белый, даже в глубокой ночи и чаще, костюм. Идеальная же мишень, на что рассчитывает... Он обошëл его кругом, и тот даже ухом не повëл, не оглянулся. И тогда напал первым: подкрался сзади, схватив в медвежий захват под рëбрами, даже не достав перочинного – в его планах не было поножовщины. И того, что браслетник станет сопротивляться. Тот всë решил иначе: постарался упасть на спину, чтоб досталось сопернику сзади – Персей чудом сумел вместе со своей охапкой завалиться вбок, и в высокую траву, а не сучковатые кусты, а иначе бы нос переломало ему ещё раз. (Или кой-чего в глаз бы попало. Снова.) Бой продолжился. На земле, всë ещё скованный и обездвиженный, браслетник стал брыкаться, и до того удачно заехал каблуком Бродяге в колено, что он ослабил хватку. Городской мальчишка немедленно вскочил, и, – тут Персей его не мог не уважать, – отскочил куда подальше на вытоптанной поляне, а не стал забивать ногами до смерти поверженного нападавшего. Ещё не отдышавшись, Бродяга всë равно встал, и скорее инстинктивно схватился за нож, едва различив в потьмах точно такое же движение к кобуре у браслетника. Красная точка лазера скользнула и заблестела по острому лезвию. А лунные блики на клинке отразились и затанцевали по изгаженному белому костюму, по крепкой фигуре. Они оба замерли. – Ты? Чужеземец поспешно включил фонарь. Изгоя ослепило, а потом... Бродяга смотрел на врага, и на нож в своей руке, на прежде разящее в его руках лезвие, и снова на «врага», и в ужасе отбросил орудье в траву, стоило теперь представить, что он мог только что сделать. Красная-красная пелена растает. – Ты! – в кусты следом отлетел лазер. Подросший и повзрослевший, маленький скаут сжал его в объятьях. (И все годы порознь тают, как дым.) *** – Это?.. – Персей держит их на ладони, и Брут неверяще наклоняется и тянется ближе, почти касается деревянных кружочков, меньше старых монет. Они сидят у костра, и Брута давно греет не огонь, и не перегревшийся браслет, а человек рядом. – Ты хотел получить значки. Я их сделал тогда. Для тебя. – И ты их всё это время хранил? – И теперь они твои. Ну. Котячьи. – Персей кивает, протягивая ладонь. Брут смотрит: вот почти точная копия скаутского значка за розжиг костра без спичек, с ржавым треугольником пламени на зелёном, вот синий за самостоятельную установку палатки. Он трогает третий, совсем не скаутский; гладит подушечкой пальца маленькую трещинку, от старости на древесине, по середине красного сердечка. – Ты совсем не изменился. – Бродяге стоит усилий, чтоб не дрогнул ни голос, ни протянутая рука. – Разве? – Брут смотрит на него с нежностью и улыбается, – Я научился разводить огонь. Без рук. Смотри. Он мягко накрывает ладонь изгоя своей, осторожно сжимая. И коротко касается его губ губами. (Персей потом торжественно прикрепит ему на белый пиджак и значок за розжиг, и тот самый, с глупым сердечком.) (Значок палатки может и подождать; Брут смеётся и прячется в его, персеевой палатке, как в том самом детском шалаше.)