belles légendes et danse sous la lune

Фонтейн — город пророчеств и легенд, как о нём часто говорили люди. У каждого культурно значимого здания, у каждого переулка, даже у каждой скромной лавочки в этом городе была своя легенда. Жуткая ли, сказочная, совершенно обычная или выходящая за рамки понимания — тут уж как повезёт, но она всё же была. Дворец Мермония не стал исключением из этого странного правила. Даже наоборот: за всю многовековую истории Фонтейна он оброс таким количеством легенд и выдумок, что иной раз не верилось даже в самые приземлённые из них. Да и как отличить правду от вымысла, если никто не видел описанных чудес вживую? Верховный судья Фонтейна в силу своей рациональности и глубочайшего скептицизма не верил и в треть из них. Каждой легенде, какой бы правдоподобной она ни была, можно найти логическое объяснение — так он считал, но никогда не говорил своих мыслей вслух. Нёвиллет мало что понимал в человеческих чувствах, но относился к ним с большим любопытством. То, как люди тянутся к мистике, как ищут способы понять необъяснимое или придумать что-то даже более абсурдное, вызывало у него в первую очередь интерес, и хотя бы поэтому Нёвиллет не вмешивался. Только наблюдал. Мужчина придерживался своей стратегии годами и не отклонялся от неё, что бы ни придумали люди Фонтейна. Призраки Дворца Мермония, ворующие у сотрудников клавиши от печатных машинок и важные документы? Таинственный покровитель, не дающий жандармам заснуть на посту? Легенда о сокровищах, спрятанных где-то под крышей оперного театра «Эпиклез»? Всё это действительно забавляло Нёвиллета, но вмешиваться он не смел. Ровно до тех пор, пока среди солдат ночной стражи не начала гулять ещё одна легенда. — Говорят, если услышишь ночью, как из Дворца Мермония доносится тихая игра на пианино, то не стоит бояться и сразу собирать сослуживцев в патруль, — негромко рассказывал старый жандарм своему юному стажёру, — Это играет Гидро Архонт, облекая свою тревогу о будущем Фонтейна в музыку. В тот момент стратегия Нёвиллета дала трещину. Когда он услышал эту легенду в первый раз, то едва удержался, чтобы не расспросить старика подробнее, но вовремя прикусил язык и, как ни в чем не бывало, направился к своему кабинету. Потому что о том, что Гидро Архонт не умеет играть на пианино, во всем Фонтейне знал только он. Так и могла ли эта легенда быть правдивой? «Как знать…» — думал мужчина, невидящим взглядом скользя по документу в своих руках, — «И с чего жандармы взяли, что это играет Гидро Архонт? Почему именно ночью? Разве это не могли быть воры?» Эта мысль звучала ещё глупее. С какой стати ворам, коль уж они смогли пробраться во Дворец Мермония ночью, играть на пианино, вместо того, чтобы тихо вынести ценности? — Бред какой-то… — фыркнул судья, возвращаясь к работе. Возможно, Нёвиллет так и забыл бы об этой легенде. Перестал бы со временем обращать внимание на тихие разговоры жандармов о таинственной музыке, которые слышал почти каждый вечер, уходя с работы, и каждое утро, возвращаясь во Дворец. В крайнем случае, судья провел бы внеочередную инвентаризацию, чтобы успокоить собственные тревоги и убедиться, что ничего не украдено, и на этом всё. Но хватило одной ночи, чтобы всё изменить. Нёвиллет по своей натуре был человеком невероятно точным, аккуратным и педантичным. Не выполнить свои обязанности в срок, задержаться на работе допоздна, заснуть на рабочем месте — всё это было о ком угодно, но только не о нём! И тем не менее, Верховный судья Фонтейна попал именно в такую ситуацию: заработался, задремал в бумагах, а проснулся только глубокой ночью... — Ах... — мужчина устало вздохнул, щипнув себя за переносицу. Последним, что помнил Нёвиллет, было дело о краже цветов, кажется... И точно — пресловутый бланк так и остался у него в руке, а уголок листа даже помялся. Должно быть, именно здесь и покоилась щека Верховного судьи те добрые несколько часов, что он провёл во сне, и могла бы покоиться и дальше, если бы его не разбудила эта тихая мелодия пианино. Пианино?! Хруст бумаги, резко сжатой в кулаке, отрезвил даже больше, чем это неожиданное откровение. Остатки сна мгновенно схлынули. Нёвиллет вскинул голову вверх, напряжённо вслушиваясь в негромкую, печальную мелодию, которая доносилась, как ему казалось, с третьего этажа. С этажа, на котором располагались покои Гидро Архонта. Для такого скептика, как Нёвиллет, происходящее больше напоминало сон, вот только проснуться отчего-то не выходило. Он тяжело вздохнул. Что же, по крайней мере теперь версия с тем, что на пианино играет сама Гидро Архонт, уже не казалась настолько абсурдной. Нёвиллет поднялся из-за стола, сделал несколько нетвердых шагов в сторону выхода и застыл на пороге своего кабинета в нерешительности. С одной стороны он мог сейчас беспрепятственно выйти из Дворца Мермония и отправиться домой, на заслуженный отдых. Но с другой… Разве смог бы он унять своё любопытство сейчас, когда предоставился такой шанс? Конечно же нет. Именно поэтому вместо того, чтобы мирно уйти домой, Нёвиллет направился в сторону верхних этажей, откуда доносилась тихая игра. Чем выше он поднимался, отчаянно стараясь не ступать на скрипучие ступеньки, тем громче становилась таинственная музыка. Нёвиллет, как ни вслушивался, не мог узнать эту мелодию. Она казалась такой тоскливой, тяжёлой, горькой, словно безутешный плач дитя, но в то же время ласкала слух, становясь моментами до безумия нежной. Дойдя до нужного — третьего, как он и думал, — этажа, Нёвиллет почти не удивился тому, что в спальне не оказалось Гидро Архонта. Из-за приоткрытой двери виднелась постель, залитая лунным светом, но ничего, даже отдалённо похожего на силуэт девушки, на ней не было — только подушки и небрежно скомканные белые простыни. Мужчина недовольно сощурился. Остроконечное ухо дернулось, когда мелодия, утихшая было ненадолго, зазвучала вновь и на этот раз показалась судье даже надрывнее и печальнее. Музыка становилась всё громче по мере того, как мужчина приближался к большому залу на другом конце коридора, но теперь к ней отчётливо примешивался звук, напоминающий звон капель, падающих в хрустальную чашу. Такой знакомый… Нёвиллет готов был поклясться, что слышал его каждый день на протяжении многих лет, но сейчас ему не удавалось даже примерно понять, что же его ждало за дверью большого зала. Шум дождя, стук механизмов? Нет, не то, всё не то.... Стоя на пороге зала и слыша чарующую музыку как никогда отчётливо, Верховный судья Фонтейна не сомневался: за этой дверью он найдёт прямое подтверждение словам стражников. Даже его рациональная часть, то и дело напоминающая о том, что Гидро Архонт не умела играть даже на детском ксилофоне, сейчас замолкла, не оставляя простора для скептицизма. И, тихонько толкнув заветные двери, Нёвиллет замер на пороге. Увы, жандармы ошиблись. Чарующая, печальная мелодия принадлежала вовсе не Гидро Архонту, обличающей свою тревогу о будущем Фонтейна в музыку. Вместо неё за пианино покорно сидел мек, который, словно заводная шкатулка, перебирал чёрно-белые клавиши. А Гидро Архонт… Фурина, словно таинственная фея, кружилась по залу в серебристом свете луны, порхая от одного угла комнаты к другому так легко, как не могли этого делать даже бабочки. Хрустальный перезвон, что звучал вместе с мелодией, оказался лишь стуком её каблуков по мраморному полу. «И правда... Слышал каждый день,» — пронеслась мысль в белокурой голове. Нёвиллет затаил дыхание, боясь нарушить эту странную гармонию. Фурина танцевала в своём собственном неясном, сбивчивом ритме, как будто вовсе не нуждаясь в музыке, но видела Селестия — она всё равно была прекрасна. В лунном свете, падающем сквозь витражные окна дворца, мраморный пол виделся мужчине бескрайним морем, покрытым льдом, тёмные занавески позади — дремучим лесом, а сама Фурина — невинной юной океанидой, танцующей среди снегов. Её белоснежные волосы напоминали крылья, а подол платья — маленький рыбий хвост, тянущийся за хозяйкой пируэтом. Налюбоваться было... просто невозможно. Может, очарованный Нёвиллет простоял бы так всю ночь, до самого рассвета. Может, ушёл бы прежде, чем мек отыграет последние ноты. Как знать… Но наваждение развеялось, как только в эту странную, неземную гармонию звуков ворвалось что-то чуждое, что-то… неправильное. Словно фальшивая нота, которая совсем не вписывалась в это чудное представление. Едва заметный скрип двери всё разрушил. Фурина, которая только что спокойно кружилась в танце, на мгновение замерла, а затем резко развернулась лицом ко входу в зал, с силой ударив каблуком по земле. Плавные, неспешные движения обернулись злостью. По белоснежному мрамору, точно по тонкому льду, пошла трещина. — Кто здесь?! — рявкнула она, впившись в темноту прохода взбешённым взглядом. Возможно, будь на месте судьи обычный человек, он уже отдал бы душу Селестии, испугавшись гнева Гидро Архонта. Но Нёвиллет не боялся. Он знал свою покровительницу не день, не год и даже не век, а гораздо больше. Потому-то он смог разглядеть то, чего за пеленой страха не увидел бы обычный человек. Щёки Фурины в бледном свете луны блестели от слёз, отливая серебром. Нёвиллет мысленно вздохнул, понимая: её голос, что казался дрожащим от гнева, на самом деле дрожал от непостижимой печали. — Я спросила… — начала было девушка, и её голос едва не сорвался. Она теряла контроль. В серебристом свете Нёвиллет разглядел, как стекла по её щеке и упала на пол ещё одна хрустальная слеза. — Это я, — проронил он, выходя из тени, чтобы Фурина смогла разглядеть его лицо. Гримаса злости на миловидном лице девушки пропала, когда она узнала своего ночного гостя. Напряжённые плечи опустились, мокрые щёки вспыхнули стыдливым румянцем, а голову Фурина вдруг уронила на грудь, изо всех сил пытаясь не смотреть в глаза мужчине. У Нёвиллета задрожали руки. Видеть Гидро Архонта такой уязвимой было привилегией, доступной только ему одному, но… Сердце судьи действительно обливалось кровью каждый раз, когда ему приходилось смотреть на то, как его Фурина разбивается на тысячи осколков, словно маленькая хрустальная фигурка. К сожалению, это случалось гораздо чаще, чем ему хотелось бы: обрадовать Фурину было зачастую довольно просто, но и расстроить — тоже. Иной раз случалось, что она плакала по десять раз на дню. А теперь ещё и это… Почему-то мужчину не покидало стойкое чувство, что он застал Фурину за чем-то тайным, личным и до одури интимным, чем-то, что должно было быть скрыто от чужих глаз. Даже от его собственных и не имело значения, какие отношения связывали его с Гидро Архонтом. В тишине шаги Нёвиллета отдавались в ушах особенно звучно. Фурина не поднимала головы, пока тень судьи не накрыла её целиком, а прикосновение к щеке не заставило всё-таки открыть глаза. На бледном, спокойном лице Нёвиллета ей удалось разглядеть что-то ужасно знакомое… Нежность, сожаление, печаль, тоску. Те чувства, которые всегда виднелись в его взгляде, когда он смотрел на свою повелительницу. Перчатки Нёвиллета прекрасно впитывали слёзы — это уже было проверено и далеко не один раз. Фурина не сопротивлялась, позволяя ему раз за разом проводить большими пальцами по своим щекам, собирать серебряную влагу и утешать её одним своим присутствием, словно малое дитя. И, как ни удивительно, это помогало. Безмолвная ласка Нёвиллета была порой единственным, что могло прекратить безутешный плач Богини Справедливости, и не важно из-за чего она плакала — от страха ли, от горя или же от отчаяния. — Прошу прощения за то, что так бесцеремонно прервал вас, леди Фурина, — она удивлённо вскинула голову, — Я ухожу. И Нёвиллет отпустил её. Нежное тепло его рук, которое пусть и слабо, но чувствовалось сквозь промокшие перчатки, исчезло и не оставило после себя ничего, кроме чувства потери. Неправильно… Фурине не нравилось. И шаги судьи, медленно удаляющегося от неё, тоже не нравились! — Нет. Нёвиллет остановился. Пришлось, коль уж его левую руку схватили так сильно и крепко. Мужчина обернулся через плечо, глядя на маленькие ладошки, обхватывающие его запястье так отчаянно, словно лишиться Нёвиллета для бедной Фурины означало саму смерть, не меньше. Он не видел выражения её лица, но зато прекрасно представлял, что скрывалось под этой синей шляпкой, сдвинутой прямо на глаза — дрожащие, надутые от обиды губы, сморщенный носик и снова слёзы в уголках голубых глаз. Судья молчал. Шестерёнки рациональности в его голове вращались со скрипом, нехотя, но всё-таки вращались. Чего хотела Фурина? Почему не дала ему уйти? О, Нёвиллет прекрасно знал ответ, но не произносил его, потому что видел — она и так ужасно смущена. Даже в глаза ему смотреть не могла! «Ну же, не заставляй меня произносить этого вслух» — когда Фурина всё же подняла голову, глядя на судью из-под шляпки, лёгкая обида читалась в её взгляде. Кто он такой, чтобы отказать божеству? Нёвиллет неторопливо развернулся и склонил голову в уважительном поклоне, прежде чем протянуть руку девушке. На мгновение, когда пришлось отпустить его запястье, Фурина запаниковала, но это приглашение успокоило её. Гидро Архонту не требовалось повторять. Аккуратная ладонь Фурины так знакомо легла в его собственную, сжимая доверчиво, отчаянно, как самое родное, что только было в её несчастной жизни. И прежде, чем потянуть Нёвиллета за собой, она встала на носочки и оставила лёгкий поцелуй на бледной и такой мягкой щеке своего судьи. — Спасибо… — едва слышный шёпот опалил остроконечное ухо. Ни один мускул не дрогнул на лице Нёвиллета, но вдоль позвоночника ощутимо прошлась волна мурашек. О лучшей награде он и мечтать не смел. — Что угодно для вас, моя леди, — прошептал он в ответ ещё тише, словно боялся доверить этот секрет даже стенам зала. Только Фурина была достойна, и больше никто. Они встали в центре зала. Вторая ладонь Фурины легла на его плечо, а Нёвиллета — на её талию, насколько это им позволяла разница в росте. Выдержке судьи действительно можно было позавидовать, ведь он так и остался беспристрастным — одни только лукавые искорки в глазах позволяли понять его чувства, а вот Фурине потребовалось приложить немало усилий, чтобы сдержать улыбку. А потом она стукнула каблучком о пол, и музыка, затихшая ранее от её крика, зазвучала вновь. Так странно… Теперь Нёвиллета не волновала ни мелодия, ни мек за пианино, ни хрустальный стук каблучков. Единственное, что теперь имело смысл, — большие, доверчивые, божественно прекрасные глаза Фурины, в которых печаль смешалась с радостью. Танец складывался сам собой, без ошибок, без единой фальшивой ноты, так легко и естественно, словно всю их долгую жизнь Нёвиллет и Фурина только и делали, что танцевали в этом зале при бледном свете луны. Один шаг, второй, третий, четвёртый… И так по кругу, раз за разом, точно в такт музыке. Подол плаща Нёвиллета тихо шуршал, заметая их следы на мраморном полу, чтобы никто и никогда не узнал правду об этой легенде. Никто не был достоин! Так пусть бы это осталось их тайной, одной на двоих. Навсегда. Конец, последняя сыгранная нота… И они замерли в финальной стойке друг напротив друга, едва дыша. Ночь за окном была так холодна, но жар танца согревал не хуже огня в камине. Нёвиллет был очарован. Щёки Фурины, которые совсем недавно блестели серебром от пролитых слёз, теперь налились прелестным розовым цветом, а дрожащие прежде от безмолвных рыданий губы маняще приоткрылись, словно она хотела что-то сказать, но всё никак не могла набраться смелости. И Нёвиллет сдался. Позволил себе отпустить все страхи и сомнения и наклонился ниже, оставляя на этих очаровательных губах поцелуй. Сладкий, манящий, освежающий, как спасительный глоток воздуха после долгого погружения под воду. Возможно, его ждала награда… Или наказание. Хоть это и не первый раз, никогда нельзя было предугадать, как сменится настроение у Фурины. Но то, как она подалась ближе, как требовательно обхватила чужую шею и вновь поднялась на носочки, продолжая их поцелуй, очевидно намекало на хорошее настроение Гидро Архонта. Очень хорошее. Нёвиллет не знал, сколько прошло времени — то ли секунда, то ли целая вечность — прежде чем он отстранился. Вышло это только с третьего раза: Фурина ни за что не хотела его отпускать, притягивая за ворот плаща обратно снова и снова, чтобы только поцеловать ещё раз, продлить волшебные мгновения ещё хоть немножко, не принимая отказа. Увы, жадность всегда была её пороком. — Я думала, что ты уже ушёл домой… — обиженно ворчала Фурина немногим позже, сидя на собственной постели в объятиях Верховного судьи и позволяя ему снова и снова ласкать и целовать себя. — А я думал, что за пианино увижу вас, госпожа Фурина, — спокойно парировал он, в очередной раз пропуская белые волосы сквозь пальцы, — Жизнь… полна разочарований. — Разве тебе не понравилось? — в голосе девушки послышался страх. Бедняжка… Так сильно зависела от чужого мнения, так сильно нуждалась в одобрении. Разве мог Нёвиллет ей отказать? — Я этого не говорил, — Фурина расслабилась, почувствовав прикосновение тёплых губ к своей шее, — Вы были невообразимо прекрасны, моя леди. Довольная улыбка на раскрасневшихся губах Фурины всецело намекала: он движется в верном направлении. — Продолжай... — хихикнула она и потянула Нёвиллета вслед за собой к изголовью кровати. Ах... Как он мог отказать божеству?

***

— Господин Поль! Господин… Нёвиллет еле успел сделать шаг в сторону, чтобы пропустить юного жандарма, который бежал, сломя голову, к своему старшему товарищу. — Артур! Вот чудной… — расхохотался старый офицер, — Что стряслось? — Сегодня ночью я опять её слышал! Мелодию! — Ах, ха-ха… — жандарм похлопал юношу по плечу и неспешным шагом направился в сторону Дворца Мермония, — Теперь точно веришь мне, малец? — Да, сэр! — юнец зарделся, хотя глаза его горели восторгом, — Только сегодня ночью она была совсем не такой, как обычно. Не грустной, а даже какой-то... Радостной, что ли. Почему так? — Как знать? — старик Поль лишь пожал плечами, — Быть может, будущее Фонтейна перестало быть настолько печальным? Или просто Гидро Архонт нашла новый повод для радости… Уголки губ Нёвиллета едва заметно приподнялись. Старый жандарм, сам того не зная, попал в яблочко — с недавних пор у госпожи Гидро Архонта и правда появился новый повод для радости, что скрасил её ночи в огромном, пустом зале. Но… Как ни крути, это уже была совсем другая легенда. Легенда Дворца Мермония.