Дождь

Проклятый дождь лил уже третий день не переставая. Видеть мир сквозь мутную «решётку» на окнах было не самым занимательным делом, но попытки выйти на улицу и продержаться там дольше получаса — то ещё испытание. — Всем нужно выплакаться. Даже небу, — как-то сказал Тодороки. Он умеет шутить?.. Поэтому все студенты в основном сидели по своим комнатам. Однако для кого-то дождь всё же был некой маленькой радостью. Например, для Каминари. Он мог бы с лёгкостью выбежать на улицу и простоять под струями, поднеся лицо к небу. Просто стоять и мокнуть. Большинство не находили это таким уж занимательным — кому вообще нравится мокнуть? — но для Каминари это было чем-то вроде отдушины и возвращения в беззаботное детство. Капли дождя, словно проникая под кожу, смывали с него всю грязь, очищали и приводили в форму, а на губах сама собой расцветала счастливая улыбка. Конечно, иной раз хотелось побегать по лужам, промочить ноги, переборщить с «очищением»… а потом болеть. Последнее Каминари часто упускал из виду или просто игнорировал. А потом во всему общежитию происходили перебои с электричеством ровно то количество дней, сколько Каминари болел. Особенно в такие моменты ему доставалось от Бакуго. Именно по этим причинам Каминари теперь сидел в своей комнате, удобно расположившись на подоконнике, подобрав под себя колени и, с восхищением и одновременно некой грустью в глазах, смотрел в окно. Иной раз он поднимал палец и проводил по стеклу вслед за дождевой дорожкой. Он выглядел так заинтересованно, так одухотворённо, словно наблюдал такую погоду впервые. Каминари не часто бывает таким, в основном позитивным и активным. И наблюдавший за ним всё это время Киришима, невольно залюбовался этой картиной. Этот момент был таким хрупким, таким личным, даже интимным. И если бы мог, Киришима бы точно запечатлел его на полотне. В комнате была абсолютная тишина, если не считать дождя, который настойчиво барабанил по подоконнику. Киришима уже поднялся, чтобы достать из сумки приставку, как вдруг Каминари заговорил: — Если я попрошу, ты меня не выпустишь на улицу, да? Киришима так и замер. В голосе Каминари слышались хитрые смеющиеся нотки, это однозначно хороший признак. — Могу позвать Тодороки. Наворотит тебе горячей воды прямо тут. Ну, понимаешь же, типа, лёд растает, огнём подогреет. Два по цене одного, выгодно, к слову. — Горячей воды мне каждый вечер хватает, а вот дождь… — Каминари задумался, — он как ты. — Как я? — Прекрасный, вновит в жизнь разнообразие, которого ждёшь и с которым вновь чувствуешь себя ребёнком. Существует только две вещи, способные так одухотворить меня: ты и дождь, возможно, в дополнении с грозой. — И зачем мне вообще солнце когда есть ты, — усмехаяся, Киришима всё же подошёл к сумке и начал искать среди множества вещей искомую. — Зачем мне вообще дождь, когда есть ты, — послышался тихий шёпот над ухом. Киришима даже вздрогнул. В нужные и не очень моменты Каминари умел быть очень тихим и незаметным. Он обнял его со спины и, прижавшись всем телом, крепко сжал в объятиях, при этом ласкаясь словно котёнок. Так они простояли долгое время. Затем Киришима обернулся приподнял за подбородок голову Каминари и заглянул в глаза. Золотистые, с чёрными вкраплениями, они были словно огонь. Такими горячими, что казалось, словно их жар испепеляет его сердце. Иначе почему оно забилось чаще? Как и на огонь, в них хотелось смотреть и смотреть, пока не заболит и не прослезишься, в них хотелось утонуть, и он каждый раз тонет. У этих глаз не было дна и не было спасения. Они сверкали ярче солнца. Даже ярче Аоямы если на то пошло. Киришима медленно наклонился и осторожно поцеловал его губы. Быстро, невесомо. Каминари обиженно надул щёки, такой быстрый исход его явно не устраивал, но в следующий момент он схватил Киришиму за галстук, потянул на себя, повалил на кровать и пристроился рядом с противоположной стороны, закинув ноги на стену. На его лице сияла игривая ухмылка. Киришима не растерялся, шутливо поправил галстук, и без того уже растянувшийся на шее, и, заложив руки за голову, взглянул в потолок. Конечно, увы, там, наверху было всё не так красиво, как с правой стороны… Так бы только голову поверни и… он повернул. Каминари смотрел на него ровно так же, как и он. Оба молчали, всё читалось на лице, в глазах. И тут Каминари перевернулся и облокотился спиной на стену, укладывая голову Киришимы к себе на колени. Они смеялись и разговаривали о всякой чепухе, о чём угодно и обо всём, но именно это сейчас казалось самым важным. За окном шёл дождь, а в комнате было тепло и спокойно. Но не только за счёт отопления. И тут Киришима почувствовал, как Каминари осторожно взял его за руку, поглаживая ладонь большим пальцем. — Знаешь такие моменты, — негромко заговорил тот, — когда злодей тебя настолько бесит, что хочется задушить его к хренам? — Прекрасно знаю. — У меня сейчас такое. Только задушить тебя хочется не потому что ты бесишь, и не потому что ты злодей, и даже не задушить в общем-то. Хотя-я… — Как мило, — Киришима не сдержал смешок, перехватив и на этот раз сжав ладонь Каминари в своей. — Ну я не совсем то имел в виду. Хотя умереть в моих объятиях не самая худшая смерть, я считаю. На этот раз смех не сдержали оба. — Денки, твои глаза, такие красивые, — Киришима провёл пальцем по брови Каминари, глядя на него снизу вверх. — Я всегда хочу смотреть в них, они излучают столько света. — Бакуго бы задохнулся от такого количества милоты, — Каминари в свою очередь провёл пальцем по линии губ Киришимы и слегка надавил на нижнюю. — Не упоминай его сейчас. Киришима подался вперёд и жадно поцеловал столь желанные губы. Затем перевернулся и навис сверху. Он целовал его щёки, руки, ключицы, шею, ушко, виски. Киришиме хотелось поцеловать даже каждую веснушку на лице Каминари. Внезапно в комнате моргнул свет. Затем ещё раз и ещё. Где-то в стенах общежития послышался недовольный крик Бакуго, сопровождающийся всякого рода, в основном нецензурного, выражениями. Киришима и Каминари на это только усмехнулись. За окном продолжала играть о стёкла и подоконники осенняя капель. Создавалось впечатление, словно всё в этом мире живёт своей жизнью, к чему-то стремиться, куда-то бежит. Но сейчас, здесь, в этой комнате время точно остановилось, застыло на прекрасном хрупком моменте, который хотелось растянуть навечно, насладиться им сполна и никуда не отпускать. — А теперь ты отпустишь меня под дождь? — улыбаясь, прошептал в губы Каминари. — Так вот ради чего это всё было. Даже грустно что ли? — Ты у меня единственный, а дождь это так… лёгкое увлечение, не больше. — Ну как порядочный парень я должен сказать: «сиди дома и не высовывайся». Неужели о последствиях не думаешь? — лицо Киришимы вдруг стало серьёзным. Он смотрел на Каминари без прежнего выражения веселья на лице, скорее обеспокоенным. — Вот заснёшь ты, а дальше дело техники и мастерства. — Весь план разболтал. Не пустят тебя в разведку с таким длинным языком. — Звучало очень двусмысленно, Эйджи. Однако больше Каминари не спорил.

***

По традиции Каминари всё же найдёт выход на улицу и всё же постоит под дождём. Промочит носки, кроссовки, одежду, а Киришима — тоже по традиции, — выбежит следом, тащить его обратно в общежитие, при этом ворча «ну какой же ребёнок!» И, конечно же, тоже по традиции, Каминари перевернёт ситуацию в свою пользу. — Эйджиро, — он коснулся рукой его щеки. Холодная. влажная. Капли дождя стекали с волос по лицу, по губам, одежду скоро можно будет снимать и выжимать, — всегда чертовски мечтал поцеловаться под дождём. Киришима нахмурился. И этот взгляд был красноречивее любых слов. — Ну ладно, давай аналогом… в ду́ше?