***
Туманов привычной походкой, немного кривой из-за больного колена, подошел к окну кофейни, расположенной в зоне вылета. Сашка осталась на сидениях для пассажиров, бережно придерживая его портфель с документами и планшетом, а также свой рюкзак с самым важным. До посадки оставалось минут пятнадцать, они приехали незадолго до окончания регистрации и сразу прошли контроль. Сдав в багаж черный чемодан, наполненный его парадным костюмом для встречи с маэстро, а также более повседневной одеждой и для него, и для Сашки, им стало гораздо легче ждать рейса. Всеволод Алексеевич уже возвращался с двумя стаканчиками, один из которых не был закрыт и был наполнен лишь наполовину. Американо, догадалась Сашка. Себе, конечно, потому что он с трудом проснулся и ходил с низким давлением все утро. — Раф тебе купил, — уголки его губ расплылись в нежной улыбке. — Лавандовый, как тогда в Москве на съемках, помнишь? — Конечно, — серьезно ответила Сашка и поднесла стаканчик ко рту. Не такой вкусный, как в Москве, с сиропом несколько переборщили, отчего привкус сиреневой травы прямо-таки преследует, когда напиток проливается по пищеводу. Но ничего, главное улыбнуться, отхлебнув, потому что от ее редких улыбок Туманов расцветает, и даже через черные очки видно, как его глаза тоже искрятся радостью. — Ты не переживай, главное, я уже подготовил перечень мест, куда нам стоит зайти, — довольно добавил он, продолжая наблюдать, как Сашка хлещет кофе. — Концерт Алессандро не на первом месте, гладить костюм придется не скоро, — добавил он. — Что это за ваш Алессандро хоть? — примирительно переспросила она. — О, — Туманов зарделся, — это такая история была. В семьдесят пятом, значит, один мой знакомый, Владимир Небеснов, должен был лететь во Францию, но КГБ что-то уперлось, что слишком часто он туда таскается. — Небеснов… — сосредоточенно повторила Сашка. Имя точно было знакомым, но ни один из корифеев советской сцены ей упорно не вспоминался. — Он был актером, — неопределенно прокомментировал Туманов. — Писал стихи, музыку, играл на гитаре, в общем, мастер на все руки. Проникновенные очень стихи были. Сам их и исполнял. — А как его вообще пускали во Францию? — не слишком заинтересованно спросила Сашка. Пока в разговоре не фигурировало сокровище, он вызывал мало интереса. — Его жена была француженкой, — бросил Туманов, поправляя очки и отпивая свой американо. — Тоже актриса, тоже очень талантливая. Кажется, Элиза? Нет, не Элиза, что-то на букву Л. Не столь важно, — осекся он. — Важно, что в капиталистические страны он зачастил, а это никому не нравилось. Его, конечно, не любили в разных культурных инстанциях, не звали на Песни года, да только талант он был мощный, пожелай кто его переманить, так Союз бы много потерял от этого. Вот, значит, ему и сказали: либо едешь с соглядатаем, либо не едешь вовсе. А приставили к нему меня. Сашка поняла, что с этого момента начинается что-то интересное. — Мы с ним друг другу не мешали. Точнее, почти полностью друг друга игнорировали. Его раздражала моя, как он выражался, идейность и номенклатурность, меня — слишком свободный стиль и некая развязность в поведении. Когда мы с ним до аэропорта ехали, я думал, мы разобьемся. Поэтому я наслаждался заграницей, в меру своих возможностей, и должен был выступить на сборном концерте в Париже. Сижу в гримерке, значит, и тут забегает какой-то худощавый мальчик с вьющимися черными волосами и на ломаном французском спрашивает что-то. Ну я ему пытаюсь ответить на английском, насколько я его знаю, он тоже ни в какую. Сошлись на немецком. Оказывается, искал туалет, — хохотнул мэтр советской эстрады. — А потом я жду очереди на сцену, и краем глаза смотрю, кто там заливается так красиво. Вижу — этот пацан, глаза подведены густо, волосы уложены, на советский взгляд — баба и баба. А поет таким густым баритоном, сочно, причем не по-французски, а иначе как-то. И я понял, — тут он запнулся, — что стою, абсолютно им очарованный. — Не замечала за вами таких поползновений, — ехидно прокомментировала Сашка. Раф почти закончился, и надо бы было не прозевать посадку, но история о далеком прошлом ее полностью захватила. — Так и я не замечал! Исключительно по женщинам был всегда. Потом смотрю, он раскланивается и в мою сторону идет. И подмигивает, падла, пока я стою с открытым ртом и думаю, как он хорош. Перезнакомились в итоге, так я и узнал лично Алессандро Крессиро. — Американец? — спросила Сашка. Такие фамилии она слышала в фильмах про мафию и тридцатые годы. — Ну ты чего, Саша, — рассмеялся он. — Я ж сказал, он ни бум-бум по-английски. Итальянец он, звезда из Милана. Сейчас уже — такой же динозавр, как и я, только выглядит на оливках, вине и пиццах получше. — Вы прекрасно выглядите, — заартачилась Сашка. — У тебя будет шанс сравнить, — посмеялся Туманов. Сегодня у него, несмотря на низкое давление и скорый перелет, было отличное настроение. — А потом вы общались? — Конечно. Я и в Италию ездил отдыхать, с ним встречался, и к нам он приезжал раза четыре. Душевный он все-таки, хоть и общаться нам приходится на абсолютно ломанном немецком, который я толком уже и не помню. То, что они общаются на немецком, Сашке не нравится — она никогда его не учила, и в разговоре не поймет ни слова. Но выбора ей не оставили. Внезапно их разговор нарушил звук громкоговорителя, отличающегося от обычных объявлений авиакомпаний. — Гражданина Туманова Всеволода, Тамарину Александру просим срочно пройти к выходу… — Вот и улетели мы с тобой в Питер, — нахмурился он и быстро поднялся с кресла, бросив стаканчик в мусорку. — Пойдем, пока самолет не улетел без нас.***
Несмотря на кофе, почти весь полет Туманов проспал, как только схомячил аппетитный завтрак. Сашка хотела бы к нему в этом присоединиться, но никак не могла отвлечься от истории про дружбу советского и итальянского артистов, которая оказалась столь крепкой, что пережила почти пятьдесят лет. Ее также немного заинтересовало другое упомянутое имя, и она даже открыла в мини-планшете, встроенном на борту, доступные записи, но хриплый и резкий голос, поющий что-то про охоту на лисиц, совершенно не привлек ее внимания. Наверное, цензоры были правы, когда не давали этому барду допуска к общей сцене. Туманов казался ей намного талантливее и приятнее. Когда стюардесса потянулась, чтобы разбудить Туманова, Сашка окинула ее свирепым взглядом и сквозь зубы произнесла: — Вам что от него нужно? — Наш самолет готовится к посадке, — вежливо ответила девушка, не обратив внимания на тяжелый взгляд пассажирки. — Вам нужно поднять шторку иллюминатора, привести кресло в вертикальное положение и убрать ручную кладь под сидение впереди стоящего кресла. Сашка кивнула, дождавшись конца подготовленной речи. Убедившись, что бортпроводница стала приставать к другим пассажирам, она осторожно потрясла руку Туманова, чтобы тот проснулся и мог подготовиться к посадке своим методом — пожирая леденцы, чтобы ему не заложило уши. Разбуженный Туманов бодро кивнул ей, открыл иллюминатор и внимательно присмотрелся к очертаниям города под ними. — Вон там, видишь, высится здание? Лахта-центр, Сашенька, ты его еще из нашего отеля увидишь. Если бы открыли, я бы тебя обязательно на площадку туда сводил посмотреть на город сверху. — А иначе мы не можем? — Можем, — задумчиво ответил он. — Подняться на колоннаду какого-нибудь собора, но придется топать по лестнице пешком. — Нам не подходит, — безапелляционным тоном ответила Сашка. — Надо иначе. Или не надо вовсе. Она положила голову ему на плечо, прижимаясь к такому знакомому твидовому пиджаку. Туманов любил стильные вещи — наверное, с ней, в простом свитере и джинсах, ему было несколько неуютно. Но он уже не обращает внимания на то, в чем она — важнее, что она рядом. Посадка прошла мягко. Очевидно, компания с широко известным именем отвечает за свои самолеты, но Сашка не думала, что это будет настолько комфортно и хорошо. Как только из окошка стало видно не только очертание зеленого крыла, но и движущиеся машины и вполне различимые домики, похожие на фигурки на макете, она поняла, что этот этап благополучно завершен. Осталось получить багаж и вызвать такси вплоть до Васильевского острова. Аэропорт Пулково, впрочем, совсем не радовал. Вместо телетрапа подогнали автобус, причем для бизнес-класса не предполагалось другого варианта. Роптание пассажиров стало нарастать, и Сашка уже приготовилась ругаться, как вдруг Туманов властно поднялся с кресла и подозвал к себе стюардессу, ту самую, что хотела его разбудить. — А что это у вас автобусы такие набитые ездят? — сперва мягко и вкрадчиво спросил он. — Вы, вообще-то, везли на борту народного артиста — и что мне теперь, ехать в общем автобусе? — Народного артиста? — усмехнулась она. — Да хоть президента, этот аэропорт работает по своим, совершенно долбанутым правилам. Готовьтесь, что на вылете на контроле придется доказывать, что ваш планшет — это реально планшет, а не замаскированная мина. — Так вы достанете другой способ? — елейно переспросил он. — Откуда я его достану, — огрызнулась она. Сашка не выдержала. — У него, — зашипела она, — больное колено, и ему тяжело ходить по лестницам. Если вы не поняли, мы заплатили за комфорт и не потерпим меньшего. — Если вы не обеспечите должный уровень, я буду говорить с командиром экипажа, — закончил Туманов, сверкнув очами. Стюардесса охнула и отошла совещаться с экипажем. — Сейчас все решится, девочка, — успокоил ее Туманов. Наблюдая за стычкой, другие пассажиры тоже не спешили покидать салон. Наконец вернулась стюардесса. — Прошу всех занять свои места, — извиняющимся тоном произнесла она. — Мы связались с руководством, и благодаря вмешательству Всеволода Алексеевича Туманова мы сейчас доедем до здания, и нам пригонят рукав. Пристегните ремни и расположите сумки под впереди стоящим креслом.***
Если исключить эпизод с аэропортом, поездка пока складывалась удачно. Багаж им выдали быстро; лестницы в Пулково и путь до выхода действительно не слишком удобны, но зато сокровище сходило в туалет, пока Сашка ждала их чемодан, а после довольно рассказывало, какая удобная сушилка там установлена от известного бренда фенов. Наконец они вышли: Сашка катила чемодан, а Туманов выглядывал по сторонам, в какую сторону им двигаться. Наконец они нашли стойки такси, где Сашка, поставив чемодан, требовательно произнесла: — Давайте сюда волшебную говорилку, будем такси вызывать. Открыв приложение черно-желтого агрегатора, она довольно быстро вызвала бизнес с кондиционером. Цена, конечно, кусалась, но что не сделаешь для комфорта сокровища. Он неторопливо ходил туда-сюда — разминал ноги. Хотя полет длился всего около трех часов, большую часть которых он проспал, он успел утомиться. Сашка и сама чувствовала, что тело как будто ватное, но ничего не могла с собой поделать. Путь до отеля прошел быстро: немногословный водитель аккуратно вел машину, смекалисто избегая пробок, и лишь в конце пути, выгружая чемодан, поинтересовался, не Туманов ли случайно с ним ехал. Когда Всеволод Алексеевич одобрительно закивал, он обрадованно произнес: — Так и думал! Моя бабушка очень вас любит, не простит, если я не возьму автограф. Размашисто подмахнув чистый блокнот («На долгую память бабушке Ивана», прочла Сашка), он еще раз напоследок улыбнулся и подставил лицо питерскому ветру с Невы. Отель с прозрачным лобби уже встречал путников. Быстро оформив документы у приветливого парня на ресепшне, Сашка повела Туманова к лифту, где они поднялись на четвертый этаж отеля. Вид из окна действительно завораживал. Им открывалась та часть Невы, которая разделяла два острова и была достаточно широкой, по ней проплывали небольшие судна, а по набережной неспешно шла молодежь, собачники и китайские туристы. Сам номер содержал большую высокую кровать с качественным ортопедическим матрасом, застеленную приятно пахнущим белым бельем, действительно осыпанным розовыми лепестками, светлый стол на балконе, большой стол такого же дерева в номере, на котором красовались свежие цветы. Были и полки для вещей, мини-бар, холодильник, уже наполненный разными напитками, и даже сейф. В широком санузле располагалась ванная на львиных ножках, унитаз с мраморным покрытием и огромное зеркало, в котором Сашка, принимая послепоездочный душ, долго и зорко рассматривала себя. Бледная, несмотря на теплый приморский климат, ключицы выпирают, словно птичьи кости, небрежно постриженные волосы тоже напоминают птичье крыло. В этот интимный момент, когда она чувствовала себя странно и незащищенно, дверь отворилась, и туда заглянул Всеволод Алексеевич, не ставший отводить взгляд. — Долго ты тут уже сидишь, — неловко произнес он, — все в порядке? Какой же эмпатичный и тонко чувствующий. — Я вам нравлюсь? — зачем-то спросила Сашка, тут же пожалев об этом вопросе. — Сашенька, — мягко ответил он. — Ты что же, на себя смотришь? Он подошел сзади и приобнял ее за плечи, тоже вглядываясь в зеркало. Она не смела пошевелиться, понимая, что надо бы хотя бы обернуться полотенцем, а лучше — все это прекратить, и сбежать от него в комнату, одеться и быть готовой к прогулке, если он этого захочет. Но он лишь сжал ее на мгновение и отпустил из объятий, напоследок тихо произнеся: — Как бы ты не выглядела, для меня ты всегда будешь прекрасной. До последнего дня, когда я буду с тобой. И давай я покажу тебе город. Сашка ждала, что они поедут на Невский проспект, но неожиданно Туманов повел ее пешком из отеля. Они прошли по тихой, довольно зеленой улице, перешли некий проспект, по которому ездили пузатые трамваи, а толпы людей спешили кто куда, и свернули направо. Сашка не спрашивала его, куда они идут, а потому очень удивилась, когда он приглашающим жестом предложил свернуть в какой-то переулок. — Вот, Сашенька, полюбуйся. Самая узкая улица города. Она действительно поражала: там, конечно, могла проехать машина, но весьма небольшая и только одна. Да и незачем там было ехать: вместо асфальта под ногами была брусчатка, а немногочисленные дворы возле домов были покрыты цветами и деревьями. Они неспешно пошли по улице, и Сашку захватило очарование этого города снова — даже при том, что они не были в центре. — Здесь совсем нет магазинов, — заметила она. — Прямо сейчас мы проходим возле небольшой лавки какого-то издательства, подзабыл название, — усмехнулся Туманов. — Хочешь посмотреть на книжки? — Что я в книжных не видела, — резко ответила Сашка и зашагала вперед чуть быстрее. — В Петербурге книжные особые, — отметил Туманов. — Взять хотя бы «Подписные издания». Обязательно туда тебя свожу. Да и в букинистические стоит зайти — один был почти напротив нашего отеля. — Вы заметили, пока мы в такси ехали? — Нет, я примерно помню этот район, — возразил Туманов. — Приходилось бывать тут не только с Зариной, знаешь ли. Улица вывела их к скверу, со скамеек которого виднелась Нева, а за ней — все главные достопримечательности: Эрмитаж, купол Исаакиевского собора, череда стройных зданий Английской набережной. Сашка не бывала там и думала, что эта поездка задумана Тумановым, чтобы закрыть ее пробелы, но на вопрос о посещении Эрмитажа он хитро произнес: — Ты правда думаешь, что кроме Эрмитажа и соборов в Питере некуда сходить? — Я думала, мы приехали делать меня культурнее, — посмела улыбнуться она. — Это тоже, но, Саш, — он замялся, — культура не скрыта в стенах музеев. Я хочу показать, каким разным, каким уродливым и красивым бывает этот город, а для этого нам надо несколько поменять маршруты. — И китайцам лишний раз на глаза не попадаться. — Ты права, это тоже.***
Вечер они провели на Петроградской стороне, прогуливаясь по сияющему огнями, яркому Большому проспекту. Магазины известных брендов, красивые кафешки, густо украшенные витрины которых привлекали к себе внимание, аккуратные перекрестки и регулируемые светофоры заставляли Сашку немного теряться среди этого великолепия, зато Туманов точно чувствовал себя в своей тарелке. — Это и похоже, и не похоже на Москву, — пожаловалась она тогда. — Только если самый центр, Патрики, к примеру, — задумчиво ответил Туманов. — В Питере улицы намного уже, и это нам повезло, что сейчас не зима. — А что зимой? — А ты представь. Узкая улочка, над которой висят сосульки. Их, кстати, никто не убирает. Как и лед под ногами, который, слегка присыпанный солью, позволяет стать фигуристом в любом возрасте. Или переломать шейку бедра, что вероятнее. Ей нравился его черный юмор, но сейчас это вызвало тревогу. — Почему же это не убирают? Туманов пожал плечами. — Сколько правителей я тут не видел, никогда не убирали. Видимо, не те приоритеты. Их разговор окончился тем, что на другой стороне улицы Сашке бросилась в глаза очередная кафешка. — Смотрите, Всеволод Алексеевич! Счастье… Он оглянулся. — Действительно, счастье. Зайдем? Сашка не смогла устоять. Уютное небольшое кафе, в основном торгующее десертами, на логотипе имело двух ангелочков, и это был не единственный элемент, создающий семейную, теплую атмосферу. Выпивая второй раф за день и наблюдая, как Туманов наматывает на вилку макаронины пасты, Сашка чувствовала себя как никогда счастливой. В тот день она уснула, едва добравшись до подушки, и даже не просыпалась, как это обычно происходило, от того, что ей недостаточно сильно было слышно его дыхание. Следующий день прошел менее насыщенно: до обеда они провалялись в номере, причем Туманов, как истинный романтик в душе, уговорил ее на завтрак с шампанским («Саш, от одного фужера со мной ничего не случится»), а затем вывез ее в центр. Они таки оказались на Невском проспекте, но Туманов довольно бодро свернул с него на соседнюю улицу. Сашка удивленно спросила, не собираются ли они и дальше гулять по центру, на что мэтр рассмеялся и сказал ей просто наслаждаться городом, пока они гуляют. Какое-то время они шли молча, проходя мимо украшенных вывесок, но, наконец, дошли до места, около которого Туманов приостановился. — Если ты думаешь, что все знаешь о книжных, то сейчас ты будешь удивлена. Они зашли. Взору Сашки открылось небольшое пространство с высокими потолками, которое вплоть доверху было усыпано книгами. Она подняла голову, чтобы попытаться сосчитать количество рядов, но быстро сбилась, восхищенно оглядывая место. Туманов довольно смотрел на нее из-под густых бровей, радующийся эффекту. — Один из самых крупных магазинов книг по искусству, литературе и прочим гуманитарным наукам. У них еще второй этаж и магазин с канцелярией, пойдем, может, открытку Тонечке присмотришь. Но пошли они не к открыткам, а на второй этаж, который совмещал как зону продажи книг, не менее обширную и насыщенную, так и уютную кафе-зону с круглыми столиками, часть из которых оккупировали фрилансеры с ноутбуками, а часть — счастливые люди, наслаждающиеся кофе и десертами. У Сашки защемило в груди, когда она увидела у кого-то хрустящие вафельные трубочки, которые так любил Всеволод Алексеевич, но она не подала виду. Вместо этого она проследовала к стенду с музыкальной литературой, а вслед за ней подтянулся и Туманов. Она перебирала корешки книг, словно искала что-то конкретное, но ее настрой сбил голос Туманова, который весьма заинтересованным тоном произнес: — О, книга участника группы «Князь шутов», круто! — Вы откуда про них знаете? — ужаснулась Сашка. Она слышала несколько песен, которые казались ей достаточно странными и непривычными, но не могла не признать, что их лидер обладал некоторой харизмой, а несколько песен ей даже, казалось, накладывались на ее трепетные отношения с Тумановым. — Я же не совсем мамонт, Сашенька, — мягко пожурил он. — Мне даже нравился их лидер, Король. Точнее, Миша Королев, но он больше известен по прозвищу, особенно после ухода в сольную карьеру. — Разве лидера звали не Андрей Турков, а по прозвищу — Турка? — Нет, — рассмеялся Туманов, — лидеров было два. Давай купим? Почитаешь мне на досуге. — Вслух, как ребенку? — Мне иногда кажется, что я и есть твой метафизический ребенок, Саш. Она смущенно отошла к кассе с книгой, где ей предложили сделать бонусную карту с дизайном в виде рисунка с писателем. Изображения были настолько привлекательными, что Сашка рискнула согласиться, хотя обычно проклинала консультантов и продавцов. — А с Островским у вас есть? — Которым? — уточнила кассир. — «Как закалялась сталь» написал. Моя любимая книга, — зачем-то сказала Сашка. — Нет, — расстроенно произнесла девушка. — Но есть другие, вот, например, с Шарлоттой Бронте. Вам нравится «Джейн Эйр»? «Ты бы знала, как ты попала в цель», — удивленно подумала Сашка и согласилась.***
Следующий день пугал Сашку и одновременно притягивал к себе. После него сокровище станет еще расслабленнее, и сможет беспечно чиллить, не вспоминая об обязательствах. Сегодня вечером на сцене мьюзик-холла на западном конце Петроградского острова должно было быть выступление итальянского гения, Алессандро Крессиро. Афиш в городе не было: как объяснил Туманов, то мероприятие, которое посетят они, и без того привлечет достаточно внимания. Сашка не очень в это поверила, но не стала спорить. Выходя из такси в узком брючном костюме, она была довольно удивлена увидеть толпу людей, которая, очевидно, не очень комфортно располагалась в старом, еще советском здании. Там располагался модный сейчас театр, ставящий мюзиклы и адаптирующий классические вещи, вроде «Лолиты» или «Мастера и Маргариты», под музыкальную сцену. Сашку такое не привлекало, хотя она и помнила, что образование Туманова обязывало его именно к таким ролям. Туманов взял ее под руку, и они важно прошествовали в зал по особому входу, который вел прямо на первый ряд, зарезервированный под гостей исполнителя. Некоторые места уже были заняты: Туманов помахал рукой знакомым, среди которых Сашка не заметила ни одной крупной звезды, зато там была спортсменка и один продюсер. Остальные остались неузнанными. Какое-то время Туманов, усевшись в кресло, что-то искал в волшебной говорилке, а после присел Сашке на уши, рассказывая в очередной раз, какие дьявольские кудри были у Алессандро при их первом знакомстве. — А сейчас-то он уже без кудрей? Не хочу уйти одна с этого праздника жизни, — огрызнулась она. — Не волнуйся за это, — посмеялся Туманов. — Если бы я и захотел чего-то большего, мне бы ничего не светило. И я не из, — он замялся, — этих… и он видел людей покрасивее меня. — Как вы можете так говорить, — ужаснулась Сашка. — В юности вы, конечно, меня бы так не покорили, но я же — не все ваши остальные поклонницы. В ее словах послышалась горькая усмешка. — Да шучу я, Сашенька, — спокойно ответил Туманов. — Но с Алессандро мне правда очень хочется встретиться. — Мы после концерта к нему зайдем, что ли? — с подозрением высказалась Сашка. Уже прошли времена, когда ей хотелось шастать по гримеркам, да и Туманову там делать нечего. — Поздороваться — да. Точнее, он сам спустится к гостям-випам. Полноценная встреча же состоится, — он посмотрел на часы, — где-то на час позже. — У него найдутся силы на афтерпати? Небось, еще и фуршет запланирован? — Именно, — кивнул Туманов. — Но я помню о диете и не собираюсь хомячить то, что мне нельзя. Верю, что ты меня проконсультируешь. Сашка промолчала. Люди прибывали, и вскоре зал заполнился. Беглый взгляд назад, на партер и балкон, заставил ее удивиться. Прозвучало всего два звонка, а места были почти заполнены. Она не могла оценить вместимость концертного зала, но ей показалось, что неизвестный до этого момента Алекссандро собрал сильно больше людей, чем обычно набирал Туманов, который, видимо, был его ровесником. — Афиш не было, потому что билеты и так раскупили? — задумчиво произнесла Сашка. — Почему же места для нас оказались доступны в последний момент? Туманов подавил улыбку и промолчал. — Вы знали заранее, да? Насколько заранее? — обреченно произнесла она. — Алессандро списался со мной в апреле, — признался Всеволод Алексеевич. — Я все не решался тебе сказать. Сашка вздохнула. Ага, и ей пришлось искать билеты в последний момент, волноваться, спешно собираться и чувствовать себя нервно. — Ты же не любишь, когда меня куда-то зовут, — оправдательно добавил он. Конечно, не любит. Навязчивые интервьюеры, которым, честно говоря, нет дела до его мнения. Зазывалы на местные дни города, до которых добираться по несколько часов, где он споет две-три песни, а публика лишь посмотрит непонимающим взглядом, зачем им привезли такую рухлядь, как советский артист. Старые коллеги, сейчас желающие только насмехаться или вспоминать времена, когда он был в гораздо более хорошей форме. Они все пытаются отобрать у нее бережно взлелеянное счастье, и этому Алессандро она бы тоже не порадовалась. Но это все-таки Питер, с его вкусным рафом, брусчатчатыми улицами, низким небом и маленьким центром. Это не Москва, которая вызывает у Сашки отторжение, и не какой-нибудь Кызыл, о котором она не знает ничего, включая расположение. Но злиться на него она не может. Тем более, в его глазах, бездонных и почти прозрачных, играет какая-то бодрая искра, когда он смотрит на сцену с еще опущенным занавесом. Если встреча с этим Алессандро так для него важна — хорошо, она подыграет. И проследит за тем, чтобы тот не отнял ее сокровища. Записанный голос проговорил стандартную для театров фразу про необходимость отключения телефонов, соблюдения правил и уважения к другим зрителям. Это навело Сашку на еще одну мысль: — А почему он выбрал выступать именно в мьюзик-холле? Нас что, ждет кордебалет от подтанцовки? — У него сильный голос, — задумчиво ответил Туманов, — и, вероятно, ему нужна живая музыка. Видишь, перед нами инструменты? Это оркестровая яма. Да и акустика здесь идеальная, здесь же часто поют. — Он что, будет петь… вживую? — Подозреваю, так, — усмехнулся Туманов. — Это так странно… — Почему, девочка? Он все-таки всю жизнь прожил в Европе. Питался гораздо лучше, да и с медициной у них, видимо, не так плохо… Это точно. Российские врачи довели Туманова до кризисного состояния, потому что туда идет, кто попало. Сашка помнила своих одногруппников: многим она и ребенка бы не доверила, при том, что педиатрия считалась у нее чем-то совсем простым и неглубоким. Диагностировать простуду или ротавирус много ума не надо, тут попробуй расплети клубок хронических болезней у дедушек… Ее размышления прервались из-за того, что свет в зале наконец был погашен, и публика, до этого производящая довольно много шума, наконец, затихла. Одновременно с этим она заметила, что на свои места в оркестре вышли музыканты. Кажется, итальянец и впрямь намерен петь вживую. Вот идиот. Она ожидала увидеть кого-то, похожего на Туманова. Наверняка одетого в классический сценический костюм, который на поверку плохо сшит и сверкает лишь в огнях софитов. Полного, со слегка висящим пузом — вряд ли субтропический морской климат Италии с пастами, пиццами и креветками оставил бы его в хорошей форме к своим семидесяти-восьмидесяти годам. Седого и морщинистого, чтобы она могла ощутить в нем что-то родное. Именно наличие таких ожиданий, кажется, и привело к тому, как сильно она была удивлена. Открытая сцена оказалась пустой и темной: ни видеоряда на фоне, ни стойки с микрофоном. Одновременно с этим послышался женский вокализ, которому тут же начались аплодисменты, видимо, вызывая таким образом главную звезду вечера. Луч осветил девушку-блондинку, одетую в белое, многослойное, но почти прозрачное платье, на голове которой красовалось украшение в форме обруча, на которое была накручена часть волос, а часть его выступала на лбу. Должно быть, по вокализу публика как-то определила, что за песня должна последовать, потому что аплодисменты усилились. Взмахнул руками дирижер, и оркестр бравурно начал играть что-то смутно знакомое, музыка повышалась на тона, вступили тарелки, и девушка запела звучным, звонким голосом. Сашке показалось, что это английский, но она не могла разобрать слова. В какой-то момент аплодисменты почти заглушили девушку: кажется, сейчас должен был появиться Крессиро. И действительно: он вступил в музыкальный диалог, еще пока не появился на сцене, за кулисами, и под гулкие аплодисменты, почти заглушающие его пение, вышел, продолжая петь. Слегка поклонившись, он пел звучным, сильным голосом, и Сашка не могла оторвать глаз от того, насколько противоречил артист ее представлениям. Он появился в серебристой маске, которая закрывала лицо, но она не могла скрыть гриву все еще черных, густых волос, слегка завивающихся к концам. В них было довольно много седых волосков, но они не перевешивали. На певце была надета расстегнутая на груди черная рубашка, узкие концертные брюки, штанины которых расширялись к низу, а за спиной висела черная мантия, взметнувшаяся, когда он проследовал на сцену быстрым, раскованным шагом. Казалось, ему можно дать не более шестидесяти лет, хотя он явно был старше. Телосложение и вовсе противоречило построенному Сашкой образу: по подвернутым рукавам рубашки было видно, что у него крепкие, жилистые руки, но сам он, несмотря на довольно широкие плечи, казался худым, совсем не набравшим лишний вес. Сложно было себе в этом признаваться, но Туманов на его фоне действительно проигрывал — и, вероятно, проигрывал еще тогда, в семьдесят пятом году. Она покосилась на Туманова и увидела на его лице неподдельное восхищение. Ну еще бы, так выбежал на сцену и так бодро поет, наверняка ее сокровищу завидно. Она успокаивающе взяла его за руку, но он как будто бы не заметил этого. Все его внимание было посвящено Алессандро, который пел, сплетая свой голос с нежными нотами вокалистки. Самым завораживающим был, кажется, его голос, которым он словно играл, как актер на сцене. Делал его вкрадчивым и притягательным, так что, кажется, Сашка, которая не понимала, о чем поется, все равно поняла «сюжет» песни: девушку, что пела с ним дуэтом, словно пытались уволочь на дно, затянуть в свои сети. Кроме того, он не стоял на месте: он кружился вокруг девушки, которая тоже пыталась играть, подавала ему свободную от микрофона руку, которую он целовал, пока она пела. Мантия взметалась вслед за его передвижениями, и он этим, видимо, действительно наслаждался. Или хорошо играл, что намного вероятнее. Вряд ли ему действительно была интересна российская публика, которой, скорее всего, и дела никакого нет до того, насколько именитый или не очень иностранец посетил их столичную провинцию. Песня закончилась после еще нескольких сеансов вокализа девушки, между которым что-то вставлял Алессандро, и зал разразился аплодисментами. Туманов тоже обильно хлопал, подняв руки над собой, и Сашке ничего не оставалось, как последовать его примеру. Нельзя было признать, что пел итальянец и впрямь достойно, а факт того, что все это было живым звуком, заставлял Сашку удивляться еще сильнее. Для себя она отметила, что пока не поддалась чарам певца, но должна была признать его мастерство. Он наконец снял маску, обнажив лицо, хотя и исщепренное морщинами, но не так сильно, как это обычно бывало у его ровесников. Вероятно, подтяжка лица. Или ботокс. Или все вместе. В естественную красоту на таких «звездах» Сашка давно не верит. Алессандро подошел ближе ко краю сцены и заговорил на своем загадочном языке, а девушка, стоящая чуть в отдалении — та, с которой он пел дуэтом — тоже подошла ближе и после его речи продублировала речь на русском, с небольшим акцентом: — Пока я не стал настоящим призраком, захотелось исполнить для вас главную тему из «Призрака Оперы». Привет, Петербург! Последний раз я был здесь около десяти лет назад, и я очень рад видеть вас здесь в таком количестве, мои российские друзья. Зал встретил эту простую речь овациями, и, к сожалению Сашки, Туманов активно их поддерживал. Итальянец продолжил говорить, а его дублерша — переводить: общий смысл, кроме радости всех видеть, заключался в том, что конкретной программы у итальянца нет, но он хочет исполнить несколько традиционных итальянских песен, парочку своих хитов и несколько партий из классических мюзиклов, раз уж они собрались именно в мьюзик-холле. Алессандро при этом продолжал очаровательно улыбаться, а после речи дал знак дирижеру, и тот заиграл бодрую, непритязательную мелодию, которую Сашка смогла узнать. — Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля? — шепнула она Туманову. Тот покосился на нее с, кажется, недовольством. — Это народная итальянская песня, «Тарантелла», Сашенька, — прошептал он, — вслушивайся. И действительно, вскоре он своим сильным, глубоким голосом запел в такт по-итальянски, не уставая при этом перемещаться по сцене, освещаемый бело-зелено-красными огнями. Простой мотив, которому, кажется, не были нужны слова, тем не менее притягательно звучал в его устах. После этого были и другие песни, вновь на итальянском, еще одну Сашка тоже смогла узнать — «Белла чао», которую, кажется, когда-то в далекие годы исполнял Туманов. Ее спутник весь концерт внимательно глазел на сцену за перемещениями певца, который в какой-то момент скинул свою мантию и пританцовывал уже без нее. Сашку поражал чарующий голос, который вкрадчиво изменялся от песни к песне. Кажется, что на нем не осталось возрастных следов, и он звучит так же бодро, как мог бы в тридцать, сорок лет. Грустные баллады, которые чередовались с бодрыми зажигательными песнями, звучали так же органично, как и другие композиции. Но больше всего ее удивляло другое: итальянец, кажется, совсем не уставал, хотя метался по сцене, прерывался и переводил дыхание только в моменты, когда заканчивал петь и начинал говорить подводку к следующей композиции — и пояснение для дирижера. Оркестр не фальшивил, певец не забывал слова и пел вживую. Весь гребаный концерт. И срывал такие аплодисменты и овации, что мамонтам русской эстрады, кажется, и не снилось. Сашка тревожно думала, что Туманова, самолюбивого, когда речь касалась сцены, должно это задеть, но он продолжал смотреть на Алессандро с восторгом и с нежностью, и ей все больше казалось, что здесь скрыто нечто большее, чем то, что он позволил ей услышать. Более того: некоторым песням даже пытались подпевать! При том, что пока что все композиции, кроме первой, звучали на итальянском! Сашка не могла разгадать загадку притягательности этого певца, и это ее раздражало, но вместе с тем — не позволяло отвести взгляд и перестать признавать его, как минимум, достойным. Лаконично и просто, без подтанцовки, без бэка. Это настолько поражало и было непривычным, что Сашка почти признала Алессандро Крессиро равным Туманову.***
Концерт прошел на одном дыхании. Закончив с итальянскими песнями, Алессандро, как и обещал, начал петь известные песни на английском, которые она все так же не узнавала, но зато, кажется, очень хорошо узнавал зал, который активно подпевал и очень агрессивно аплодировал. Некоторые он называл в подводках, про некоторые лишь упоминал о сюжете и деталях, чего, видимо, дирижеру хватало, чтобы понять, что именно подразумевается. Сашка скривилась, когда оказалось, что он собирается петь какую-то песню из мюзикла «Ла-Ла-Лэнд» — название показалось ей слишком легкомысленным, но, как и часто в таких случаях случалось, объявление сорвало бум оваций. А после нее Алессандро и вовсе спустился в оркестровую яму и занял место за клавишами, начиная наигрывать какую-то мелодию. Перед этим он окатил красноречивым взглядом зал и, кажется, задержался на Туманове. Сашка посмотрела на сокровище — на его глазах, кажется, блестели слезы. Его спутница в белом объявила, что сейчас Алессандро в составе оркестра сыграет «Эпилог». По-видимому, это было завершением концертной программы. Прикоснувшись пальцами к клавишам, он начал играть замысловатую мелодию. Сашке хотелось спросить Туманова, является ли его безусловно талантливый друг еще и музыкантом, но тот был слишком увлечен и буквально пожирал Крессиро глазами, так что задавать вопрос она не решилась. В клавишную партию, уже разыгравшуюся, тем временем вступили другие инструменты: девушка на виолончели добавила туда ноющего звучания, духовые создали новое видение, барабаны ускорили ритм. Мелодия уже звучала, как джазовая, бодрая, счастливая, вновь перемежаясь тоскливыми нотами. И тем не менее Сашке показалось, что вся эта музыка — про исполнение мечты, про что-то светлое, счастливое и лучшее. Как Туманов, счастье с которым она берегла. А он все смотрел на профиль музыканта, освещенный софитами, и улыбался, несмотря на воду в его глазах. Ему отчего-то было грустно это слушать, но было видно, что он тоже наслаждался музыкой. Когда мелодия наконец прекратилась, зал в очередной раз взорвался овациями. На ломаном русском Алессандро произнес «спасибо» и продолжил уже по-итальянски, говоря, что очень рад теплому приему и хотел бы чаще приезжать к таким любящим его зрителям. «Так приезжай, кто ж тебе не дает», — с досадой подумала Сашка. Излишнее обаяние певца несколько ее раздражало. А еще — взгляд, которым на него смотрел Туманов. Когда овации закончились, а Алессандро исполнил на бис одну из своих итальянских песен, наконец, удалившись вместе со своей ассистенткой-помощницей, а в зале был зажжен свет, Сашка снова посмотрела на Туманова. Он продолжал смотреть на сцену, а затем, вздохнув и улыбнувшись, посмотрел на Сашку. — Я просто подумал, как могло сложиться все иначе, — прокомментировал он. — То есть? Туманов задумался. — Семьдесят пятый год, и я вместе с Володей иду на вечеринку с капиталистами, как я их тогда называл. Знакомлюсь с Алессандро раньше. На встрече в гримерке уже активно с ним болтаю и становлюсь его другом раньше. На том совместном выступлении, когда я на него глазел как не в себя, очаровываю его так же сильно, как и он меня… Знаешь, Сашенька, он же мне тогда предлагал попытаться в Италию перебраться, помочь обещал. Я не рискнул, конечно. — И правильно сделали. Кому вы там нужны? — рассудила Сашка. — Может, оно и так, да только в итоге посмотри, как ему все аплодировали, Саш. В России! Где итальянский знают единицы. Все ясно. Сокровище расстроено, что не обладает той же потрясающей славой. Она сжала его руку. — Зато у вас есть я. А у вашего Алессандро кто, эта пигалица в прозрачном платье? — Не такое оно и прозрачное, — тут же поспорил Туманов. — Мне ничего не удалось разглядеть. — А вы пытались? — Оставим эту тему, — поспешил тот. — Нам надо на второй этаж, к фуршету. — Соскучились по жрачке? — Есть немного. У выхода их уже звали волонтеры, готовые провести на афтерпати. Придерживая за руку Туманова, пока они поднимались по лестнице, Сашка думала, как все-таки вышло, что примерные ровесники настолько сильно отличаются по состоянию. Чем их там кормят в Италии, витаминами на завтрак, обед и ужин? Как этот итальянский гений выглядит таким бодрым и молодым, будучи максимум лет на десять младше Туманова, если не меньше? Концерт был прекрасным, тут она возразить не могла. Но состояние Туманова очень сильно ее напрягало. Было бы спокойнее, если бы он не видел, в какой товарищ прекрасной форме, какой зал собирает и как блистает на сцене. Им стоило остаться в Прибрежном, пить облепиховый чай, смотреть на закаты и не задумываться об этой стороне жизни лишний раз. Но они здесь, на входе швейцар наливает им шампанского в фужеры, и Туманов первым делом спешит к Алессандро, который сам меняется в лице, когда видит знакомого: — С’ьевушка! Они обнимаются, причем итальянец, которого в этот момент видно Сашке, выглядит действительно счастливым от встречи. Она ожидала, что разговаривать они будут с той ассистенткой, которая пела на концерте и переводила подводки, но Туманов довольно бодро болтает с артистом на, видимо, немецком — или английском, Сашка не может разобрать. Должно быть, если Алессандро пел на английском, он все же выучил этот язык? Туманов тем временем подходит к ней и, не говоря ни слова, подводит ее к Алессандро, видимо, представляя ее — в его речи «Алессандро» и «Александра» сливаются и звучат крайне похоже. Сашка чувствует себя явно неловко, когда Крессиро галатно целует ее руку. На секунду они пересекаются взглядами, и она заглядывает в омуты карих глаз орехового оттенка. Он, кажется, совсем в ней не заинтересован. Туманов кивает ей и говорит быстро, видимо, желая скорее обсудить что-то со своим другом: — Сашенька, ты поешь что-нибудь, походи, мы с Алессандро присядем вон в тех креслах. Ну конечно, поешь, отойди, не мешайся поблизости, пока я со своим престарелым молодящимся певцом буду трындеть так, что ты не поймешь ни слова. Сашка гордо уходит с горечью, не представляя, чего он ждет. Чтобы она общалась со светской публикой, которая, кажется, и не очень заинтересована в итальянце? Уже позже Туманов объяснит ей, что не мог упустить такого шанса, потому что Алессандро крайне редко ездит в Россию. Потому что он, действительно, был единственным его другом из всей приглашенной публики. Потому что он так и не выучил английского, а общаться через переводчика ему не хотелось, и он искренне хотел не занимать Сашку бесполезным времяпровождением. Но все это будет позже, в номере их люкс-отеля, а пока она лишь пила шампанское, тяжелым взглядом смотрела на итальянца и не могла понять, почему Туманов настолько очарован им — что в прошлом, что сейчас.***
— Я за вас боялась, — говорит Сашка, когда отъехало такси, вызванное ей сразу после того, как итальянец напоследок поцеловал Туманова в морщинистую щеку и попрощался — теперь уже, возможно, навсегда, и оба это понимали. Туманов поправил ремень на штанах, чтобы не передавливал пузико, и расслабленно откинулся на спинку. — Зачем же, Сашенька? — Вы выглядели пугающе, — прямо заявила она. — Вы смотрели и почти плакали, когда он тарабанил по пианино, и… — Сашенька, — успокаивающе ответил он. — Я прекрасно понимаю, что мы с ним — звезды разной величины. Но его музыка, ты же сама слышала ее. Он прекрасный актер, он прекрасный певец, он неплох в игре на клавишных. И все еще блистает, пусть уже гораздо реже. — Вы ничуть не хуже. — А я и не говорил об этом, — смеется он. — Пойми, у меня нет к нему ревности. Я всей душой люблю этого парня… — Скорее, деда, — хихикнула Сашка. — И вы бы побереглись так говорить, при наших-то законах. — Да не в том смысле, — усмехнулся он. — Думаю, ты меня понимаешь, какого это — смотреть на кого-то, зная, что никогда к нему не приблизишься, но тебя вполне устроит и просто быть рядом, даже если все вокруг затмится его сиянием. — Очень хорошо понимаю, — вздохнула она. — Но вы не должны такого чувствовать. — Никто не может быть выше всех, — мирно ответил он. — В некоторых случаях с этим нужно просто смириться. Зато, как верно отмечено, у меня есть, куда возвращаться, — серьезно добавил он. — К Зарине на Новый Арбат? — съязвила Сашка, хотя желание препираться уже пропало. Она вновь начала таять от того, как нежно и трепетно может относиться к ней Туманов. — К тебе, Сашенька, к тебе, — умиленно улыбнулся он. — Мы успеваем посмотреть развод мостов, как только окажемся на нужной стороне. Сходим? — А из нашего отеля что, не будет видно? — Точно, дурак я, — усмехнулся Туманов. — Значит, посидим на балкончике. — А завтра что хотите? — В Выборг, — уверенно ответил он. — Я все рассчитал. Завтра — реконструкция рыцарского турнира в их замке. А на площади мы купим какой-нибудь псевдосредневековый амулет, выпьем глинтвейна и зайдем за финскими продуктами. — Эти амулеты делают на соседней улице, — усмехнулась Сашка. — Ага, или перекупают на Уделке. — Где-где? — Оставим это на следующую поездку. Как и Петродворец. Саш, зря на неделю не поехали — такие там фонтаны!