***
Утром его разбудил шелест отъехавшей двери. Он зашевелился и с трудом сел, понимая, что провел ночь прямо на полу гостиной. Исли стоял на пороге, сунув руки в карманы, — и неотрывно смотрел, наклонив голову к плечу, без своей обычной бесящей улыбки. Море за панорамными окнами тонуло в темноте, но широкий луч маяка время от времени прорезал повисший туман, высвечивая и блестящие, в потеках влаги, декоративные валуны, и кусты можжевельника, и стерильно белые стены. Когда он снова пересек комнату, волосы Исли вспыхнули белизной почти невыносимо. Ригальдо представил, какие они тяжелые и влажные, втянул носом воздух, пытаясь уловить запах моря и бензина, — и утер каплю крови, выступившую из ноздри. После всего, что он тут употреблял, его слизистая пересохла, как песчаные дюны. — Давно ты вернулся? Я не слышал мотора. Вместо ответа Исли носком ботинка подпихнул к нему одну из бутылок; она покатилась по полу с жалобным звуком. Ригальдо потер лицо, догадываясь, что пропустил бы и вой сирен. Огляделся в поисках багажа, но не увидел вещей, которые Исли брал с собой в поездку. — И, — сипло спросил он, озирая следы своего яростного загула. — Что ты теперь сделаешь? Убьешь меня? Должно быть, он еще не до конца протрезвел, если эта мысль привела его в восторг. И все то время, пока он пытался подняться на ноги, он давился булькающим смехом. Голова взорвалась бешеной болью. Мотая ею как припадочный, он смотрел, как Исли, без слов впечатавший кулак ему в ухо, трясет рукой. — Давай-ка я лучше сделаю нам кофе, — буднично сказал Исли.***
— Итак, вы просите назначить вам алпрозолам. Почему именно его? Вы его уже принимали? — Нет. Я читал отзывы. — Давайте посмотрим опросник, который вы заполнили до начала сеанса. Вы указали, что страдаете от бессонницы, отсутствия аппетита, подавленности и чувства безысходности, а также отвращения к работе. Что из всего этого вас меньше всего беспокоит? — Работа. Я ушел оттуда месяц назад. — Вы довольны тем, что ушли? — В некотором роде. — Что из остального хуже поддается контролю? — Все. — Можете рассказать поподробнее? — Каждое утро так сильно болит голова, что хочется ее отрезать. — Ригальдо, простите мне следующий вопрос. Как часто вы пьете? — О, — он засмеялся. — Не думал, что вы спросите в лоб. Нет, я бы на вашем месте не рассчитывал отделаться так легко. Я бросил попытки спиться. Не помогает и не торкает.***
— Ты игнорировал звонки. Он ненавидел манеру Исли тянуть из него жилы прямо за завтраком, когда и так кусок не лез в горло. Ригальдо с сожалением окинул взглядом заполненный продуктами холодильник, дышащий арктическим холодом; белый свет лампочки заставил его часто моргать. Хотелось ответить грубостью, чтобы отсечь дальнейшие вопросы, но он знал, что все равно не сработает. Поэтому он достал соевое молоко и повернулся к Исли. — Я их не слышал. — Неделю. — Я приложил усилия, чтобы никто меня не тревожил. — Я заметил. — Исли заложил ногу за ногу, покачал безукоризненно чистым ботинком. В полированной столешнице отразился контрастный узор темного галстука поверх белоснежной рубашки. — Ты тут неплохо проводил время. Ригальдо поддернул сползающие штаны и промолчал. Не было смысла отвечать: Исли и так был в курсе его развлечений. Тот опустил ресницы, едва заметно улыбнулся. Подвинул к Ригальдо блюдо с хлебом. Исли завтракал меттом. На черном хлебе был намазан толстый слой сырого свиного фарша. Глядя, как блестит розовый с белыми вкраплениями сала и черными точками перца фарш, Ригальдо отрицательно покачал головой. Исли усмехнулся и впился в ломоть зубами. Его челюсти мерно задвигались. Рот рефлекторно наполнился слюной, но желудок тут же протестующе съежился. Ригальдо плеснул себе соевого молока, поморщился, заметив, что промазал мимо стакана. Исли, искоса за ним наблюдавший, уточнил: — Снова голова? Ригальдо молча кивнул, опрокинул в себя стакан, заел безвкусным печеньем. С особенным тщанием вытер столешницу от белых потеков, напомнивших брызги спермы, и бросил салфетку в бак для бумажного мусора. — Тебе нужно заехать в Институт. Там помогут. — В задницу Институт. Я больше на вас не работаю. — Глупый поступок, как и все твои последние выходки. — Не думаю, — буркнул Ригальдо, придирчиво разглядывая стол. — Прошла неделя, а я себя чувствую, как в раю. Ты даже не представляешь, как это — не видеть всех вас, особенно рожу Римуто. Но теперь все закончилось. Праздник закончился. Ты приехал. Несколько капель все-таки ускользнули от его внимания, и он полез за новой салфеткой. И упустил момент, когда Исли резко наклонился к нему и дернул к себе: — Я без машины, так что тебе все равно придется меня подвезти. — Подъедешь так, как приехал. На такси. — Разве я что-то говорил про такси? — насмешливо спросил Исли. — Скажем так, вчера меня удачно подбросили. После того, как ты покинул меня посреди общего отпуска, это было так ценно — найти дружеское плечо. И руку помощи, если ты понимаешь, о чем я. Когда он покинул кухню, Ригальдо провел ребром ладони по губам, ощущая фантомный привкус жирной сырой свинины.***
— Когда вы заметили, что стали терять вес? — Не помню. У меня не было привычки взвешиваться, но в какой-то момент брючный ремень стал свободен. — Как именно проявилось нежелание есть? — Сперва отвращением к мясу, потом — к любой животной пище. Я отказался от мяса, стал ходить в веганский ресторан. Но не могу сказать, что растительная еда вызывает какую-то радость. С тем же успехом можно жевать картон. Немного лучше идет острая южная пища. — Вы обсуждали это с семейным врачом? Головные боли, отказ от еды... — Вы намекаете на опухоль или что-то вроде того? Я сам об этом подумал, спасибо интернету. Но я прошел обследование в институте биоинженерной генетики. Меня заверили, что я абсолютно здоров. — Я слышала, что это очень дорого. — Я там работал. Это входило в страховку. — Так это и есть то место, которое вызывало у вас отвращение? — Выходит, оно. — Могу я узнать, в какой области вы специализировались? Бизнес, медицина, электроника? — Ни то, ни другое, ни третье. Безопасность. — А ваша новая работа? — Зачем вы расспрашиваете? — Чтобы составить более точный психологический профиль. Не волнуйтесь, все строго конфиденциально. — Я занял в этом городе нишу биологической утилизации. — То есть?.. — Я директор крематория.***
Их с Исли дом находился в самой западной точке архипелага — асимметричный стеклянный короб над морем, прозрачный снаружи и белый внутри, кричащий о том, что хозяевам нечего скрывать, — или о том, что они могут позволить себе не скрываться. Через потолок спальни была хорошо видна карта звездного неба, а из гостиной — беснующиеся под скалами волны, и, если бы не свет маяка, рассекающий по ночам комнаты, как в тюрьме, Ригальдо признал бы, что это место им подходит. Особенно после того, как Исли выкупил землю вокруг, чтобы ни одной души, кроме смотрителя маяка, его пса и чаек, гнездящихся в скалах, на острове не было. Кажется, это называлось комфортабельным уединением. За время, которое они прожили здесь, не было ни дня, чтобы Ригальдо, выезжая на вантовое шоссе, не думал о том, что будет, если прямо сейчас начнется землетрясение: выдержат ли тросы или шоссе лопнет и рухнет в море, ссыпая машины в свинцовую воду. Однако сегодня, когда они с Исли ехали через плотный серый туман, в котором видны были только столбы, он вдруг подумал, что эта дорога переживет любой конец света. Людей давно не останется, а мост так и будет стоять, как древний монстр. На самом подъезде к городу дорогу преградили машины спасателей, полиции и береговой службы – кто-то слетел с шоссе, проломив ограждение; объезжая затор, Ригальдо попытался рассмотреть автомобиль, который поднимал кран, но из-за полицейских машин не смог ничего увидеть. Пришлось любоваться на огромный дорожный экран, где улыбающиеся блондинки в белоснежных халатах поглаживали бритого солдата по удивительно натуральным конечностям. Звук не был слышен, но он и так наизусть знал бегущую строку. Институт биоинженерной генетики и экспериментальных технологий демонстрировал фантастические успехи в области торпидного стволового аутопротезирования — и приглашал к участию в новой программе. — Нехорошо, — сказал Исли, благожелательно щурясь на экран. — Обе белые. Должна быть одна цветная. — Рука?.. — Или девочка, или рука. — Тебе стоит сообщить в отдел рекламы. — Пожалуй. Ригальдо крепче сжал руль и покосился на руки Исли, расслабленно лежащие на коленях. Красиво очерченные кисти, голубой узор вен, белоснежные манжеты, выглядывающие из рукава пальто, длинные светлые волоски на запястьях. Когда Исли шевельнул кистью, на запястье выскользнули массивные часы. Ригальдо рефлекторно провел языком по зубам, нащупал сколотый клык. Часы были что надо. Однажды Ригальдо получил ими по лицу. Зуб треснул, а циферблат даже не поцарапался. Глядя на эти часы, Ригальдо подумал, что Институту стоило бы записать ролик, в котором Исли дрочит на кучу денег своими красивыми мужественными руками. Пиар-отделу просто не найти для рекламы других таких совершенных конечностей. — Достаточно, — сказал он, выруливая к обочине. Пробка осталась позади. Отсюда начиналась развязка: одно шоссе стелилось до самого города вдоль побережья, другое серпантином поднималось в горы — до охраняемой территории Института. — Дальше пойдешь пешком. Или же позвони на проходную, чтобы за тобой приехал водитель. — Я так и сделаю, — лучезарно улыбнулся Исли. Он выбрался из машины и закурил, но не спешил отойти, придерживая дверцу. Прибрежный ветер играл его волосами и задувал пепел в салон. — Ну а ты? Поедешь на свою новую смешную работу? — Поеду к адвокату, — огрызнулся Ригальдо, отряхивая сиденье. — Специалисту по разводам. Звонкий смех Исли холодными иглами осел на его коже.***
— Поправьте меня, если я неправильно поняла. Вы владелец?.. — Нет. Я получаю заказы и контролирую их исполнение. — Почему вы выбрали такую специальность? — Вас что-то смущает? Я знаю, что многие люди стигматизируют крематорий. — Нет. Мне нужно, чтобы вы рассказали, что чувствует человек, занимающий эту должность. Не самое тривиальное занятие. — Нормальное занятие, социально полезное даже. Тепловыми излишками от работы печей отапливаются больница и школа. У нас хорошие фильтры, мы не загрязняем окружающую среду. Это экономически и экологически выгодно городу. — Надо же. Ни за что бы не подумала. Но я все-таки должна спросить: каково ваше отношение к смерти? Она привлекает вас — или вы боитесь ее? — Мне неприятно думать о смерти случайной, бессмысленной и глупой. — Ригальдо сжал пальцы на ручках кресла. — К счастью, у меня нет необходимости самому находиться в ритуальном зале, этим занимаются другие работники. Для себя я решил, что мы просто утилизируем отходы — то, что осталось. Сама по себе смерть — просто биологический процесс. Один из биологических процессов, регулирующих существование. Причина, которая привела человека в печь, меня не касается. — И вы считаете эту работу лучше работы в большой корпорации? — Да, именно так я считаю. — Вы не хотите рассказать, почему ушли? — Не могу — это корпоративная тайна. Вы же не думаете, что я нарушу договор о неразглашении, который сам помогал составлять?.. — Ваше право. Но мне бы хотелось понимать, дело в условиях труда – или в личных взаимоотношениях? — И в том, и в другом. Я живу с одним из финансовых учредителей Института. Исли Сольвенг. Вы могли о нем слышать. — Вас давил дисбаланс власти? — Можно и так сказать. — Кто вы по образованию, Ригальдо? Он криво улыбнулся. — У меня три образования. Инженерное, лингвистическое и безопасность жизнедеятельности. Знаете, как называется человек, к сорока годам собравший такое комбо и не работающий ни по одной из своих специальностей? Психотерапевт быстро опустила глаза, но он все равно успел поймать ее взгляд и с удовольствием подытожил: — Правильно — неудачник. Она кивнула, посидела, хмуря светлые брови, прежде чем заговорить: — Но вам удалось сразу устроиться на руководящую должность. Мне кажется, в таких местах тоже существует карьерный рост? Вы же не мойщик печей... как это у вас называется... — Вакансия оказалась свободной. — Значит, с удачей все не так уж и плохо? Теперь уже он промолчал, не зная, что ответить.***
После работы он честно пытался перекусить в ближайшей лапшичной. Развешивая по краям тарелки сильно перченую маринованную капусту, думал, что преувеличил привлекательность острой пищи. Из окон, наполовину закрытых рекламой, просматривалась совсем небольшая часть улицы: подсвеченный красным и фиолетовым угловой дом, мусорные баки и провисающие над асфальтом пучки проводов. Было еще совсем рано, но на город уже наползали галогеновые сумерки. В начале декабря в этих краях темнело ужасно быстро. Мальчишку на той стороне улицы он видел не в первый раз. Ему запомнились дешевый байк, кожаная курточка, длинный хвост светлых волос, бледное лицо сердечком. Тот курил, нервно оглядываясь по сторонам, будто ждал кого-то, потом смешно оттопырил губу с прилипшей к ней сигаретой и сунул руки под мышки — замерз; высокая влажность и надвигающаяся зима здесь никого не щадили. Ригальдо без тени сочувствия подумал, что мальчик наверняка отморозил в седле зад. Набухшее близким снегом небо над проливом засветилось, как планктон, отражая городские огни. Ригальдо лениво наблюдал сквозь не очень чистое стекло, как хастлер на байке трясется от холода. Сверху медленно начали падать кружащиеся снежинки, оседая на светлой челке. Над мотоциклом ярко-алым горела реклама инноваций Института. Смотреть на нее не хотелось, и Ригальдо уткнулся в телефон, листая соцсети. Оттуда на него вывалились бесконечные однотипные снимки обнаженных молодых людей и дев, украсивших себя кусками сырого мяса. Какой-то флешмоб о неэтичности следования слепым потребностям тела. «Какая дурь», — произнес он вслух, отложив палочки: чужие прелести в сочетании с заветрившимися стейками и потеками крови окончательно отбили аппетит. Маринованная капуста комом встала в горле. Когда Ригальдо, всухую проиграв овощам на тарелке, поднялся и встал в дверях, хастлер на противоположной стороне улицы оживился. Посеменил к нему на байке через проезжую часть, отталкиваясь от асфальта длинными и худыми ногами. В отсветах рекламы, в неестественном, будто прифотошопленном свете, его лицо казалось очень нежным, и только глаза смотрели голодно и устало. Разглядывая его, Ригальдо охлопывал себя по карманам в поисках зажигалки. Мальчик протянул ему свой окурок — прикурить. На тощем запястье болтался тяжелый браслет с металлическими шипами. Ригальдо покачал головой: — Извини. Я не заинтересован. Он поднял воротник повыше и пешком двинулся к припаркованному в отдалении автомобилю, стараясь не вдыхать вечерний воздух, пахнущий мусорными баками и антифризом. Ветер усилился, робкие снежинки сменились метелью. На перекрестке Ригальдо все-таки обернулся: хастлер так и тащился на расстоянии, не включая зажигания. Он покачал головой и пошел быстрее.***
— Что переносится труднее всего? — Бессонница. — Вам трудно заснуть с вечера или вы просыпаетесь среди ночи? — Иногда я не сплю по несколько суток. — Несколько ночей, вы хотите сказать? Вы ведь компенсируете это дневным сном? — Нет, не компенсирую. Я же говорю вам — иногда я просто подолгу не сплю. — Так не бывает. Если человек хронически спит менее пяти часов в сутки, организм все равно добирает свое. Это очень опасно, поскольку вы можете заснуть за рулем. Может быть, вы не помните этих моментов? У вас бывают кратковременные провалы, когда вы отключаетесь? — Нет, у меня не бывает такого. Это похоже на отсутствие аппетита, но если я все же могу принудить себя поесть, то заставить мозг вырубиться невозможно. — И... что вы тогда делаете? — Читаю или смотрю фильмы. — Снотворное? — Не помогает. — Привычные ритуалы? Теплое одеяло, пониженная температура в спальне? — Однажды мне удалось вырубиться через неделю, только упившись и обдолбавшись в говно. — Вы принимаете наркотики? Он вздохнул. — У меня нет зависимости. Это был эксперимент. Будем считать, работа на ученых пробудила во мне исследовательскую жилку. — Эксперимент удался? — Не слишком. Я все равно проснулся, когда в дом явился партнер. — Вам хочется повторить? — Нет. Иногда мне кажется, что я просто не могу стать алкоголиком или наркоманом, госпожа Хильдур. Еще со студенческих лет заметил, что мой организм без следа перемалывает в труху любую химию. Наверное, у меня очень хорошая печень. Но голова болит независимо от того, пью я или не пью. — И вы надеялись, что вам в самом деле поможет алпрозолам? — Туше. Ригальдо поднял руки, признавая свое поражение. — Господин Сольвенг... Ригальдо, чем больше мы разговариваем, тем лучше я вижу, что проблема куда более глубока, чем вы были готовы признать, когда пришли ко мне, хотя ваш опросник кричал именно об этом. Что вам мешает уснуть? Парестезии? Симптом беспокойных ног? Настойчивые мысли? Звуки? Прикосновения партнера? — Партнер, — произнес Ригальдо, глядя в стену поверх ее головы. — Мне мешает партнер.***
Черные простыни неприятно скользили по телу. Застекленный квадрат ночного неба вместо потолка казался зеркальным отражением постели. Конвектор был выключен, дом давно остыл. В три часа ночи, устав прислушиваться к дыханию спящего человека на другой стороне кровати и смотреть, как сменяют друг друга зеленые цифры на экране электронных часов, Ригальдо бесшумно поднялся, накинул пальто и вышел из дома. Ледяной ветер с порога ударил в грудь, и он пожалел, что не взял шарф, но не стал возвращаться. Просто поднял воротник, прежде чем пуститься в путь в темноте вдоль косой линии воды, наползающей на побережье. Небо сегодня было полосатым от ночных облаков, за которыми не было видно проблесков звезд; в черной как деготь воде белел плавучий лед, принесенный морем. Одна толстая глыба лежала на смерзшемся песке. Затягиваясь первой за ночь сигаретой, Ригальдо дробил глыбу каблуками. Лед хрустел и крошился. Когда-то давно они с Исли возвращались с пробежки и Исли беззаботно и много говорил о работе: о том, как возрос спрос на торпидное аутопротезирование, — настолько, что оно становится более модным, чем услуги пластической медицины, и что в будущем стоит работать над расширением его доступности, как и над доступностью смежных услуг. Ригальдо было невыносимо скучно его слушать, все эти гладкие, обтекаемые «офисные» фразы, и он задевал на ходу высокую береговую траву, притворяясь, что слушает, пока одна фраза из ровной журчащей речи Исли не привлекла его внимания. «Очищение? — переспросил он. — Это что за хрень?» Исли как-то невесело хохотнул: «Это — будущее. Обратное отражение старого доброго "слияния душ", только теперь — на молекулярном уровне. Новая этика диктует нам новые условия для существования в социуме. Не многие, кто подверг себя лечению, готовы столкнуться с последствиями, клиенты становятся все более нежными. Меня иногда блевать тянет от этой кастрированной гармонии». Он помолчал немного и вдруг произнес: «Давай сбежим?» На его лице не было и тени улыбки. Не понимая, что он несет, Ригальдо молчал в ожидании подвоха, и Исли, натянув обычное безмятежное выражение, хлестнул его полотенцем по заду, сказал: «Не бери в голову. Просто будет много отходов», — и побежал вперед, прямо в молочный туман. Его ноги в обтягивающих штанах оставляли глубокие следы в слежавшемся сером песке. Ветер с моря усилился, продрал до костей – Ригальдо плотнее запахнул пальто и ковырнул ботинком ямку в песке, чтобы закопать догоревшую сигарету. Пора было возвращаться: Исли агрессивно реагировал на его ночные отлучки. Он развернулся и вздрогнул: в стороне, на утесе, кто-то стоял. Ригальдо отчетливо видел на фоне ночных облаков чужой силуэт – человек был высокий, в черных одеждах. Экран мобильного телефона подсвечивал середину лица – ниже опущенного капюшона и выше защитной маски. Когда Ригальдо, нахмурившись, сделал шаг вперед и крикнул: «Эй! Кто здесь?», свет погас. Посыпались мелкие камни, затрещал промороженный кустарник. Пока Ригальдо карабкался следом, человек растворился в темноте. Ригальдо еще постоял немного, прислушиваясь, потом проорал в темноту: «Пошли прочь! Это частная территория!» Он был уверен, что этот ночной концерт разбудит Исли, но ростовые окна дома так и остались немыми и темными.***
— Сколько вы уже вместе? — Три года. — Так мало? — Вы это сейчас всерьез? — Простите. — Она опустила глаза, принялась чиркать в блокноте. — Это было непрофессионально. Понять, что отношения вам не подходят, можно в любой момент. Мне просто показалось, что вы указывали в опроснике пять лет. — Вам показалось. — Могу я узнать, где вы познакомились? — На прежней работе. — При каких обстоятельствах вы впервые его увидели? — Перед комнатой для собеседований. — Он начал барабанить пальцами по подлокотнику. — Зашел передо мной. Высокий, длинноногий, с волосами до жопы. Улыбался, как гребаная модель. Я не волновался — на охранника он не был похож. Там не было никого, кто сошел бы за конкурента. Никого хоть немного достойного, если вы понимаете, о чем я. Но, когда подошла моя очередь, я получил отказ. Мне категорично заявили, что я им не подхожу. Хильдур подняла от своих бумаг недоверчивый взгляд: — Так вас не сразу взяли в службу безопасности Института? У него запылали щеки. — Да, не сразу, — окрысился он. — Послушайте, что вы пристали? Я уже говорил, что моя жизнь не была усыпана лепестками роз. — Хорошо-хорошо. Что было потом? — Рождество. Я подрабатывал в маленькой туристической фирме. Нас повезли на лайнере в мини-тур по островам. Я не хотел ехать в Рождество, но пришлось, чтобы хоть что-то заработать. На лайнере я решил не вылезать из бара, и пусть клиенты передерутся-переблюются. — А Исли? — Исли достал меня и там.***
В том туре он был до такой степени взбудоражен и зол, что не запомнил никаких северных красот. Только лайнер, вздымающийся к небу на огромных свинцовых волнах, палубу, уходящую из-под ног, и Исли в красной лыжной шапке, который крепко держал его за плечо. Его моложавое, юношески гладкое лицо и звездный блеск в глазах. И еще — отель на берегу. Номер, из окна которого было мало что видно, потому что Исли задернул шторы и выключил обогреватель, погрузив их в темноту и холод: «Иначе тебя быстро развезет». Ригальдо не стал возражать. К тому времени он уже был распят поперек кровати, его запястья и лодыжки были хорошо зафиксированы, а ноги согнуты и до предела разведены. В висках бухала кровь. Исли тоже разделся и устроился на покрывале, подобрав ноги под себя. Ригальдо с трудом угадывал в темноте бледный овал лица и матово-белые плечи, но его словно не беспокоило, что этот смутно знакомый парень собирается с ним сделать, — он напряг ноги, только почувствовав первое вкрадчивое движение от колена к паху. Пальцы в смазке, длинные, жесткие и ловкие, поглаживали и изучали его, как никто никогда до этого. Ригальдо молчал, тяжело дыша, — голова запрокинута, ноги вздернуты к потолку. Исли водил по нему руками, оставляя липкие прохладные следы на коже, поглаживал по бедрам, под коленями, за лопатками, влажно сжимал член. Как и откуда в этих руках оказались игрушки — Ригальдо не понял, но когда правый сосок первый раз прострелило слабым импульсом тока, его подкинуло на покрывале. Исли дотрагивался до него стимулятором в самых неожиданных местах, щекоча и покалывая кожу, постепенно увеличивая разряд, так, что он каждый раз дергался от острого удовольствия, чувствуя, как перехватывает дыхание. К моменту, когда Исли накинул тонкий ремешок на торчащий член и затянул петлю, Ригальдо был напряжен как струна. Он вздрогнул, но не произнес ни звука — член неприятно сдавило, но это была волнующая боль. Пальцы Исли раздвинули его ягодицы, и в задний проход почти деликатно уперлась силиконовая головка здоровенного дилдо. Ригальдо рефлекторно сжался и попытался свести ноги, и тогда Исли издал короткий смешок — и добавил вибрацию. «Трахни меня уже», — думал Ригальдо, корчась в своих путах, поджимая пальцы на ногах от боли в пережатом члене и от вибраций. Он успел только восхититься богатому арсеналу, как думать стало невозможно, потому что Исли начал проталкивать в него дилдо. Ригальдо бросало в пот, сердце замирало от чередующихся вспышек боли и удовольствия, пока огромный ребристый ствол, поступательно двигаясь, продавливался в него — и выскальзывал обратно. Шнурок вокруг гениталий давил невыносимо. Ригальдо открыл рот для крика — но не успел издать ни звука, потому что Исли, размеренно двигая внутри него фаллоимитатором, прижал к участку позади мошонки стимулятор — и Ригальдо забился в конвульсиях, чудом не прикусив язык. Когда Исли наконец позволил ему кончить, его трясло с ног до головы, удовольствие было таким острым, что он не мог отдышаться. А потом Исли кончил ему на лицо.***
Он запрокинул голову, беспомощно выдохнул, безуспешно пытаясь взять себя в руки, чувствуя, что оказался в ловушке — весь на виду — в кресле, в которое его усадила психотерапевт. Черт! — Правильно ли я поняла, — медленно произнесла госпожа Хильдур, глядя в записи. — Исли знал, что вы будете на лайнере. Он оплатил мини-тур и подсел в баре, представившись еще одним соискателем на место, в котором вам было отказано. Сказал, что он тоже получил отказ, поэтому вы и согласились с ним выпить... — Все так и было, — сквозь зубы сказал Ригальдо, поднимаясь на ноги. — Он так сказал. А я, как лох, поверил. Она подняла глаза: — Что с вами, Ригальдо? — Дайте пройти, — огрызнулся он, чувствуя, как горит лицо. — О, — сказала она. И уже в спину добавила: — Моя помощница вас проводит. В туалете он долго плескал в лицо холодной водой и извел кучу бумажных салфеток, пытаясь отчистить пятна на брюках. Когда он вышел, госпожа Хильдур стояла в конце коридора, сложив руки на груди. — Все, с меня хватит, — предупредил он. — Не знаю, о чем я думал, когда сюда шел, но уж точно не об этом. — Ригальдо, ничего страшного не произошло. — Для кого как. — Хорошо. — Она подняла руку. — Если хотите, эта сессия будет последней. Но я прошу, давайте доведем ее до конца. — Она указала в сторону кабинета. Ригальдо угрюмо прошел мимо нее — и плюхнулся в кресло, чувствуя, как неприятно натянулась на лице горячая кожа и как капает с торчащих мокрых волос. — Что было дальше? — Три дня мы трахались в отеле как кролики. Потом он без предупреждения исчез, оставив меня там. А когда я вернулся на материк, мне позвонили из института инновационных технологий. Сказали, что готовы вновь рассмотреть мою кандидатуру. Это было хорошее перспективное место и, чтоб меня, я действительно хотел там работать. Конечно же, я согласился. И уже погрузившись в работу, выяснил, кто такой Исли. Он очень смеялся, когда я на него наорал. — Но вы продолжили с ним общаться? — Да, черт возьми, продолжил. — Скажите… — Голос Хильдур стал задумчиво-осторожным. — Он никогда не намекал, что мог поспособствовать... — Намекал? — повторил Ригальдо, уставившись в сторону. Через стекло коттеджа госпожи Хильдур был виден ее цветник — прелые розы и лежащий поверх них снег. — Да он твердил об этом, не затыкаясь, чтобы я помнил все, чем был ему обязан. Все эти годы. Всегда.***
Стейк на тарелке Исли исчез в считанные секунды. Ригальдо смотрел, как при каждом нажиме ножа мясо на срезе сочится кровью — розовая мякоть в середине, схваченная с краев корочкой, — и, вспоминая флешмоб с голыми телесами, не испытывал ничего, кроме тошноты. Две капли жирно блестящего сока попали на столешницу. Он потянулся стереть их салфеткой, и Исли перехватил его руку. Ригальдо дернулся, но пальцы Исли удерживали его, будто клешня. — Где ты был ночью? — Тебя не касается. — Я бы так не сказал. — Исли погладил его запястье большим пальцем, но смотрел изучающе, словно в микроскоп. — Какого черта? — Ригальдо выдрал руку. — Я не обязан отчитываться. — Обязан. В нашем договоре есть условие: мы спим вместе. В поездках и дома. Мы не проводим ночи порознь. Ты уже не в первый раз нарушаешь этот пункт. — Это не пункт, а пунктик. — Ригальдо повертел пальцем у виска. — Для чувака, помешанного на контроле, ты слишком любишь трахаться на стороне. Исли с недоброй улыбкой откинулся на спинку стула. — Докажи. — Пошел нахуй. Я не унижу себя перечислением всех твоих якобы случайных обмолвок. Ты ведь этого добиваешься, да? — Ты же не принял близко к сердцу мою недавнюю шутку? Я просто был расстроен тем, что нашел тебя угашенным в говно. Ригальдо швырнул в него грязной салфеткой. — Воу-воу, полегче, милый. Я же не спрашиваю, как ты развлекаешься днем. Только хочу, чтобы по вечерам ты был рядом — и трезвый. Про день в нашем договоре ничего не было. Можешь предаваться порокам, слова не скажу. — Что-то наш договор не мешает тебе за мной шпионить. — Ригальдо ухватился за края стола, склонился к лицу Исли. — Я замечаю твоих людей. Замечаю их везде. И ночью тоже один за мной следил. Исли скрестил руки на груди. — Я никого не подсылал за тобой, Ригальдо. — Да хватит. — Ригальдо с грохотом опустил кулак на стол. Тарелка с последним кусочком стейка подскочила вверх, с нее свалился нож. — Хватит уже. Ты что, забыл, что меня учили слежке — и выявлять ее в том числе? Исли смотрел, вскинув брови. — Милый, ты меня беспокоишь. Ригальдо представил, как вцепится в него. Как полетят на пол приборы, перевернется стол… — Газлайтер сраный, — пробормотал он, чудовищным усилием взяв себя в руки. Сгреб со стола посуду и отошел к раковине. Исли едва заметно хмыкнул у него за спиной. И, уже когда Ригальдо нагнулся, чтобы стряхнуть то, что было на тарелке, в пакет для бытовых отходов, — тарелка воняла, омерзительно воняла свежеприготовленной едой, — произнес: — Я в самом деле беспокоюсь о тебе, потому что в округе небезопасно. Помнишь машину, которая недавно упала в залив? Ригальдо настороженно выпрямился: — Ну? — Про нее говорили в новостях. Это оказался фургон, полный нелегальных мигрантов. Целый фургон этих южных бедняг, представляешь? Тело водителя не нашли, а пассажиры погибли. — Никто не выплыл? — Трудно выплыть, если фургон заперт снаружи. — Исли промокнул губы салфеткой. — Со связанными руками тоже плыть тяжело. Поэтому осторожнее по ночам. Не стоит бродить у моря. — Это угроза? — Это совет. Ригальдо склонил голову. Сказано было более чем достаточно, но он все-таки произнес: — Тебе не удастся меня контролировать так, как ты хочешь. — Однажды удалось. — Только попробуй, — прошипел Ригальдо. — Достанешь эти свои штуки, и я не стану сдерживаться. — Тебе же это самому нравилось, иначе бы ты освободился. — По-твоему, я фокусник? — Нет, — засмеялся Исли. — Но я оставлял тебе телефон. Ты мог позвонить кому-нибудь из друзей. Если бы, разумеется, они у тебя были. И Ригальдо все-таки метнул в него вилку.***
— Что он имел в виду? Ригальдо молчал. — Ригальдо, пожалуйста. Я спрашиваю не из любопытства. Мне нужно, чтобы вы озвучили это. — Однажды Исли пристегнул меня наручниками к кровати и так оставил. — Надолго? — На целый день. — Вы целый день провели в неудобном положении без возможности освободиться? — Нет. — Он потер лоб, избегая встречаться с психотерапевтом взглядом. — Рядом с моей рукой лежал телефон. Я в любой момент мог до него дотянуться. — Но вы им не воспользовались. — Не воспользовался. — Могу я узнать, почему? — В смысле «почему»? — теперь он уставился на нее в упор. — А что я должен был делать, расписаться в своей беспомощности? Униженно клянчить свободу, просить меня отпустить? — Что здесь такого? Кому бы вы позвонили, если бы вас похитили и держали в багажнике? — В службу спасения, — не задумываясь ответил он. — Я обязательно позвонил бы им из багажника. Если бы на мне было надето хоть что-нибудь. Если бы из меня не торчала огромная анальная пробка. Вас это шокирует? — Ничуть. Но мне бы хотелось услышать, что в той ситуации у вас был еще кто-то, к кому вы могли обратиться. Если бы вам грозила опасность… Он раздул ноздри, разгладил брюки влажными ладонями — и промолчал. — Кого, кроме Исли, вы могли бы назвать близким человеком? Родственника, соседа, коллегу, кого-то, кто вам нравится, члена сообщества... В соседней с кабинетом приемной громко тикали часы. — Я знаю, к чему вы ведете. — Ригальдо тряхнул челкой. — Давайте опустим все это дерьмо. У меня нет друзей. Ни одного человека, которому я позволил бы увидеть меня голым в наручниках. Нет родни. — Вы сирота? — Я из приюта для трудных. Предвосхищая ваши вопросы, об этом я тоже не хочу говорить. Да, у меня наверняка были травмы, потому что там они у всех есть. Но я их не помню — и не хочу лезть в яму со змеями. Я пришел сюда не за этим, а за чертовым лечением бессонницы. Кстати, где мой рецепт хоть на что-нибудь?.. — Мы могли бы попробовать гипноз. — Нет! — он шарахнулся от нее, вцепился в подлокотники кресла. — Ничего подобного. Ни гипноз, ни наркоз. — Ладно. — Госпожа Хильдур сняла очки, задумчиво прикусила дужку. На ее лице, изуродованном двумя старыми пересекающимися шрамами, появилось странное выражение. — Ригальдо, хочу, чтобы вы знали. Вы всегда можете рассчитывать на меня, если вас будет нужно достать из багажника. Позвоните, и я приеду. На этот раз он молчал еще дольше, чем в начале беседы. — Не обижайтесь, — наконец выговорил он и указал себе на переносицу, намекая на увечье Хильдур. — Но вам бы сперва с собой разобраться. Я про такое читал. Это контрперенос.***
Внутри душевой кабины висел пар; горячая вода колотила Ригальдо по плечам и убегала в слив под ногами. Он потер губкой ставшую чувствительной кожу и запрокинул голову, плотно прикрыв глаза. Теперь горячие струи били его по лицу, ослепляя и оглушая, растворяя в себе. Ригальдо выплюнул воду и представил, как смывается вместе с водой в крошечный слив и уносится по трубам, чтобы стать ледяным морем. Не самая плохая фантазия. Так, жмурясь и медленно поворачиваясь, он достоял до того, что кожа на торсе сделалась алой, а на ладонях и стопах — нежной и морщинистой, и лишь потом выключил воду. Обернул талию полотенцем и дернул дверь, сразу ощутив мокрой грудью токи холодного воздуха — конвектор в доме снова был поставлен на минимальный режим. Пригладил перед зеркалом волосы и замер, глядя на стеклянную полку. Там, между стаканом для щеток и триммером, лежал чужой кожаный браслет-напульсник. Черный, с металлическими шипами. Помяв его в пальцах и даже понюхав — дешевая кожа была влажной от выпущенного из кабинки пара, пахла сигаретным дымом и сладкой туалетной водой, — Ригальдо вышел из ванной и медленно обошел спальню, не обращая внимания на то, как противно стекают по ногам капли. Он огибал постель, как собака, присматриваясь и принюхиваясь, разыскивая оставшиеся прежде без внимания детали. Открыв наконец гардеробную, он медленно перебрал висящие костюмы. На третьем по счету пиджаке Исли увидел то, что искал — вьющийся волос пшеничного цвета, длинный и тонкий, совсем не похожий на жесткие волосы хозяина пиджака, прямые, как лошадиная грива. Второй такой тонкий волос он нашел на черной подушке. Верхний свет во всем доме вспыхнул разом — Исли явился. Его шаги пересекли гостиную, ненадолго задержались в кухне. Хлопнула дверца холодильника, затем мини-бара, зазвенел лед, забулькала бутылка. Ригальдо вытер вспотевшее лицо, огляделся по сторонам — черные шторы были плотно задернуты. Что ж. Он сдернул простыни, хранящие чужой запах, свернул в жгут, и когда Исли появился в дверях со стаканом — в расстегнутом пиджаке и развязанном галстуке, расслабленно-довольный, — наотмашь стегнул его, выбивая стакан из руки. Второй удар пришелся поперек красивого лица, заставив Исли покачнуться. А в следующий миг тот схватился за простыни и дернул Ригальдо к себе. Они сцепились, тесня друг друга вглубь комнаты. Под подошвами ботинок Исли заскрипело битое стекло. — Сука, сука, — рычал Ригальдо. — Ты уже водишь их сюда. Водишь своих шлюх! Исли молчал и не уклонялся от сыплющихся на него оплеух. Его лицо закаменело, а руки крепко сжимали плечи Ригальдо. И лишь когда Ригальдо исхитрился пнуть его в бедро, отпустил — так, что Ригальдо потерял равновесие и врезался в дверной косяк. Тогда Исли в два шага преодолел расстояние между ними, лягнул под колено и с силой нажал на плечи, заставляя согнуться. У него было преимущество: он был одет, а Ригальдо — голый и мокрый. Они ввалились в ванную; Исли закинул Ригальдо в открытую душевую кабину, приложил об стену. Наверное, задел вентиль: сверху хлынула горячая вода. Притиснутый к полу, Ригальдо рычал: Исли сдернул с него полотенце и скрутил за спиной руки. Навалился сверху, зафиксировав шею предплечьем, придавив всем собой, — и Ригальдо, зажатый в покорной и унизительной позе, впустую ерзал коленями по мокрому твердому полу. Локоть Исли давил на шею так, что темнело в глазах. Он засипел, замотал головой, но Исли держал его крепко. — Завтра же поезжай в Институт. Ригальдо изнемогал под его весом, утяжеленным мокрой одеждой. — Хватит играть в прятки. У тебя от безделья едет крыша. Вот увидишь, тебе станет лучше, как только ты займешься тем, что умеешь лучше всего... — Пошел ты, — прохрипел Ригальдо. — Я отпахал на вас с Римуто четыре года... Я света белого не видел, кроме тебя и той паршивой работы... — И пока ты не сбежал, все было хорошо. — Исли подпихнул его коленом под зад. — Ты был незаменим, как идеальная и сложная деталь, встроенная в отличный механизм. А теперь ты никто. Мусорщик. У тебя от волос пахнет гарью, Ригальдо. Пахнет даже после того, как ты принял душ. — Так отстань от меня! — отплевываясь, рявкнул Ригальдо. — Крутите свой чертов бизнес, еби своих маленьких кукол... Зачем я тебе теперь нужен! — Не могу. — Исли дернул его к себе, твердый локоть сильнее вдавился в горло. — Посмотри на себя. Прячешься здесь, как крыса, пьешь, долбишь, изнуряешь себя по-всякому... — Он тяжело вздохнул и добавил с какой-то непривычной злой искренностью: — Все бесполезно. Тебе с этим не справиться. Ригальдо не успел послать в жопу — Исли поцеловал его в затылок. Сверху хлестала вода, скатывалась по ним обоим и, наверное, любому другому человеку давно стало бы противно в мокрой одежде. Только не Исли. Его свободная от захвата рука взлетела вверх — чтобы вернуться к Ригальдо. Смоченные слюной пальцы скользнули между ягодиц, потерли там, усиливая нажим, проникая и растягивая. Ригальдо зашипел и задергался, потом застыл, прислушиваясь к ощущениям, с недоверчивым изумлением — да неужели?.. Было слышно, как Исли, все еще удерживая его правой рукой, расстегнул ширинку брюк. А потом — Ригальдо тяжело сглотнул слюну, ставшую вязкой, — Исли быстро-быстро задрочил, упираясь в него головкой члена, так и не сделав ни одного движения бедрами вперед. За журчанием воды не было слышно ни звука, как будто Исли и не дышал. Несколько бесконечных мгновений мучительно унизительного предвкушения Ригальдо терпел, пока не ощутил, как на его ягодицу выплеснулась сперма, и одновременно с этим — как локоть Исли крепче сдавил его горло. Он стиснул зубы и рванулся, чувствуя, как воздух перестает поступать в легкие. Узел на полотенце, сдавливающем его руки, распустился, Исли охнул, но было уже поздно — в глазах потемнело, колени разъехались, и Ригальдо рухнул на залитый горячей водой пол. Его будто с ревом втянуло в турбину самолета.***
— Как часто вы занимаетесь сексом? — Регулярно. — Кто выступает инициатором? — Иногда он, иногда я. — Ригальдо, вы обещали, что будете честны... — Ладно, ладно! — С короткой вспышкой раздражения он поднял руки. — Секс бывает. По-разному. — Вам неприятно об этом думать? У вас повлажнели ладони. — Вы придаете слишком много значения мелочам. — И все-таки мой вопрос вас расстроил. — И что если так? — Вы не хотите партнера? Он вас принуждает? — С чего вы взяли? — Я только предположила, учитывая историю со связыванием. — Вы ничего не знаете. — Разумеется. — Наш с Исли секс никогда не бывал ванильным. Но мне это нравилось. — Что именно? Подчинение, связывание, боль? Грубый секс? — И это тоже, — проворчал он, разглядывая узор на паркете. — Я не принцесса, которая рассыплется от прикосновений. Меня такое заводит. — Но вы ведь понимаете, что подчинение и связывание не равно «дискомфортный, жестокий, опасный секс»? — Послушайте, — с вызовом сказал он. — Исли просто бог чертова секса. Он смог бы довести вас до оргазма одним массажем ушей. Он словно влезает вам под кожу и вытаскивает все ваши самые грязные желания. При этом у него есть свои особенности — он не трахается с проникновением. Какой-то пунктик. За те четыре года, что мы вместе, он ни разу не вставил в меня член. Ему это просто не нужно. Он может выебать вас подручными средствами так, что вы изоретесь от счастья. На эту еблю подсаживаешься, как на наркотик. Это больно и хорошо. — Охотно верю. — Она выпрямилась в своем кресле, и он подумал, что не хочет услышать следующий вопрос. — Но вы употребили прошедшее время, когда произнесли «мне это нравилось». Что изменилось? Он промолчал. — Ригальдо, я уже поняла, что секс с Исли был необыкновенно яркой стороной вашей семейной жизни — тогда как о других сторонах вы в принципе избегаете говорить. Когда все сломалось? — Не помню, — признался он, глядя в сторону. — Честное слово, не помню. Очень быстро. Мне кажется, я ненавижу его столько же, сколько мы вместе. — Но что послужило триггером? — Работа, — не задумываясь сказал он. — И все остальное. Измены, недоговоренности, ложь, тотальный контроль. Я спать не могу, когда он рядом, так сильно его присутствие давит. — Он знает об этом? — Конечно. Это его заводит сильнее любого связывания. Он помешан на власти — а это власть.***
В мраморном холле крематория было пусто и холодно. Два ряда простых металлических стульев для посетителей, ожидающих, пока их пригласят в зал прощаний, смотрелись чужеродно посреди этой значительной пустоты, будто говорили: вам здесь не рады; ваше время еще не подошло. По крайней мере, Ригальдо так думал каждый раз по пути в своей кабинет, пока его шаги гулко разносились над каменным полом и эхом отражались от светлых крапчатых стен. Ему это нравилось. Успокаивало нервы. Он не был честен с психотерапевтом, когда говорил, что его работа носит чисто административный характер. Однажды, в самом начале, когда он безмятежно курил на улице, пока стажерка пыталась затолкать на пандус каталку с двухсотфунтовым трупом, а жена покойного, причитая, крутилась вокруг, — он докурил и спокойно взялся за ручки каталки. С тех пор ему довелось и выезжать за телом, и грузить трупы, и помогать ремонтировать печь. Клэрис, стажерка, взятая им на работу после второго курса колледжа, утверждала, что в своем длинном черном пальто и черном свитере под горло он смотрится эффектно, даже если стоит позади скорбящих с недовольным лицом, поэтому, когда клиент был известным или родственники платили за церемонию особенно много, его иногда звали поприсутствовать — для значительности. Закхей, машинист ритуального оборудования, долбоеб и бывший торчок, за глаза обзывал его ангелом смерти. Но сегодня Ригальдо не смог бы украсить собой никакой ритуал. Сегодня Клэрис во время раздачи заданий смотрела на него так долго, что в конце концов он рявкнул: — Что такое? — Простите. — Она опустила глаза. Закхей еле слышно фыркнул, а Лунд, их заслуженный бальзамировщик, продолжил равнодушно крутить сигарету в руках. Ригальдо был благодарен за то, что хотя бы они двое не пялились на его лицо. Гораздо сильнее синяков и ссадин его беспокоила головная боль — Исли слишком сильно вчера его приложил. Он сожрал уже три таблетки — и не помогло. — Я поскользнулся в душе, — буркнул Ригальдо. Развернул стул спинкой к подчиненным, оперся коленом на сиденье и принялся перебирать разрешения на кремацию. Бумага казалась жирной, пальцы липли к листам. Он знал, что это фальшивое ощущение. В крематории была прекрасная вентиляция, а у него — патологическая чистоплотность, которая просыпалась, стоило подумать об Исли. — Поскользнулся в душе, — повторил он, повысив голос. Клэрис кивнула, не поднимая головы. Ригальдо вернулся к заданиям. — Заявки на сегодня, — он поморщился, гоня от себя желание протереть каждый лист платком. — Мужчина из хосписа, женщина из собственного дома и два невостребованных пенитенциарных покойника. Заки, автосервис еще не вернул наш большой катафалк? — Там не берут трубку. Два дня не могу до них дозвониться. — Сможешь, когда попытаешься утрамбовать двухсотфунтовое тело в маленький фургон. Реши эту проблему. На тебе хостел и тюрьма. Господин Лунд? — А? — Заключенных придется бальзамировать. — Хорошо. — Но если их было некому забрать из тюрьмы, потому что они одиноки, и никто не придет на кремацию, зачем властям тратиться... — Заки, тебя это не касается. Скорее всего, какой-то чиновник ошибся, но бальзамирование включено в чек. И мы должны его отработать. К нам не должно быть претензий. — Хорошо, — удовлетворенно повторил старый Лунд, обнажив в улыбке вставные челюсти, и зашаркал к выходу. — Клэрис, таким образом на тебе только пожилая дама и ее родственники. Все, можете идти. — Господин Сольвенг, — тихо сказала Клэрис, как только за Заки с громким хлопком закрылась дверь. — Я хотела узнать... — Нет, — оборвал он ее. — Послушайте, это вас не касается. Если вы не в состоянии умерить свое любопытство, я буду вынужден прервать наше сот... — Да нет, нет же, — торопливо сказала она. — Не про ваше лицо. Про себя. Можно взять выходной? Маме хуже... Мне нужно показать ее в диализном центре, скорее всего, придется начать процедуры... Он молча смотрел на нее, барабаня пальцами по столу. — Я понимаю, что это нехорошо — слишком часто отпрашиваться, но если ее возьмут на лечение, график можно будет согласовать... — Три раза в неделю, — перебил Ригальдо. — Диализ проводится минимум трижды в неделю. Покойники к нам поступают каждый день. Клэрис, мне придется искать вам замену. Или же вам придется найти хоть кого-то, кто будет возить вашу мать... — Но мне некого. — Кончик ее носа стремительно сделался красным. — Господин Сольвенг, мне так жаль! Насколько все было бы проще, если бы у нас были деньги, чтобы вырастить ей почки! Я так мечтаю, чтобы аутопротезирование наконец-то стало доступным, или чтобы маму взяли в бесплатную программу, я узнавала, такие программы есть... Но мама уже пожилая, а Институт интересуют только молодые люди... — Ну вы бы еще в лотерею мечтали выиграть, — буркнул Ригальдо. — Клэрис, попасть в их бесплатные программы практически невозможно. Я с ними работал, куда больше шансов найти клад металлоискателем... Я отпущу вас сегодня — но вы должны решить вопрос с сопровождением матери, иначе уволю на хрен. Она что-то неразборчиво произнесла, комкая край свитера. — Не понял вас. Что?.. — Я могла бы брать ночные смены, — повторила она отчетливее. — Вместо Заки. Он все равно потом плохо чистит печь. — У вас температура? Крематорий ночью не работает. — Работает. — Ее голос снова упал до невнятного шепота. — Иногда. Я замечаю, когда по утрам горячая печь, и пару раз застала Заки спящим в «костюмерной». Я знаю, что это неофициальная подработка, и эти чеки не подаются в налоговую, а о ночных сменах профсоюзу лучше не знать, но мне, если честно, так все равно, что там жгут... Я могу делать эту работу лучше, чем Заки. Где-то вдали промчался с сиреной автомобиль. Ригальдо чувствовал, что голова вот-вот треснет от боли. — Где Закхей? — спросил он сквозь зубы. Клэрис пожала плечами. — Наверное, в сервис уехал, как вы приказали. Господин Сольвенг... Так что вы скажете насчет ночных смен? — Вон! — рявкнул Ригальдо, массируя висок. — Катитесь с мамашей в диализный центр. — Но вы меня не уволите? — Проваливайте! Когда она торопливо закрыла за собой дверь, он вытащил телефон и набрал номер Заки. Морщась, выслушал, что абонент недоступен. Чертов торчок опять не зарядил телефон. С ним это бывало. Тогда Ригальдо поднялся, чеканя шаг, направился в заднюю, «рабочую» часть крематория и там последовательно перетрогал все три печи. После вчерашней кремации они уже должны были полностью остыть. Средняя, самая большая печь была теплой. Голова болела так, что его чуть не вывернуло в пахнущее жженой костью печное нутро.***
— Как вы узнали об изменах? — Просто узнал, черт возьми. Я отвечал за безопасность его гребаного детища. Мне ли не знать, чем занимается в свободное время каждый из руководства. — И вас это не устраивает? — А кого это может устраивать? — То есть у вас не свободные отношения? — Свободные? — он горько хмыкнул. — Нет. Просто он мстит мне за то, что в отпуске я бросил его одного. — А почему вы его бросили? Ригальдо потер лоб. — Была причина, — произнес он сиплым шепотом. — Я не хочу обсуждать. — Вы говорили с Исли о своих подозрениях? — Говорил? Да мы из-за этого дрались. — Он подтвердил факт измены? — Он лжет, издевается, отрицает, выставляя меня параноиком. И только один раз проговорился. Сказал: «Они честнее и исполнительнее тебя». — Как бы вы описали то, что почувствовали, услышав об этом: боль, ярость, ревность, обиду, может быть, облегчение?.. — Оторопь, — сказал Ригальдо после короткого молчания. — У меня совершенно... не складывалось. Я не понимал, чего он добивается. — А теперь понимаете? Он промолчал. Минуты текли, пока он сжимал и разжимал пальцы на ручках кресла, и госпожа Хильдур спросила настойчивее: — Чего хочет Исли, Ригальдо? Он задумался, подбирая точное слово. «Унизить»? «Контролировать»? «Сломать»? — Использовать и уничтожить. Он словно опухоль. Разъедает мою жизнь, как рак.***
Весь день валил мокрый снег. Из углового кабинета было хорошо видно, как влажные белые хлопья тяжело пригибают разлапистые ветви голубых елей перед парадным входом и тают на пандусе и ступенях — таких внушительных, будто они вели не в крематорий, а в мавзолей. Ригальдо таился в кабинете, как хищник в засаде. Он еще утром разобрался с дамочкой, умершей в окружении безутешных родственников, — те устроили настоящее столпотворение в зале прощаний. Их было так много, что они успешно развлекали друг друга сами и почти не обращали внимания на него, тенью стоявшего в углу. Когда все было закончено — речи произнесены, цветы политы слезами, а дамочка отъехала в печь, — Ригальдо подумал, что на ее месте испытывал бы невероятное облегчение. Он читал это облегчение в каждой морщине загримированного Лундом лица. Закхей закончил со своими делами гораздо позже. Тюремных покойников он оставил под конец. Лунд уже давно попрощался и ушел, заперев гримерную, — Ригальдо знал, что он маниакально щепетилен во всем, что касалось его реактивов; но у Клэрис был от этой волшебной комнаты свой ключ. Пока не востребованные друзьями и родственниками заключенные догорали в печах, делать было особенно нечего. Ригальдо нашел Заки на заднем дворе; тот ковырял граблями в содержимом опрокинутого на снег мусорного бака и одновременно ел бургер. Ригальдо передернуло. Без долгих предисловий он втолкнул Заки в проем между двумя контейнерами. — Не хочешь мне ничего объяснить? У Заки были торчащие клоками обесцвеченные волосы, тусклые веснушки и бледно-голубые глаза. По тому, как заметался его взгляд, Ригальдо понял, что оказался на верном пути, и уперся руками в стену над его плечами, не давая вывернуться. — Я ничего с ними не делал, — быстро сказал Заки. — Ничего запрещенного. Только фотографировал девчонок. Я их не трогал, мамой клянусь. Вначале Ригальдо не понял. Потом до него дошло. — Фу! — Я их не трогал, — повторил Заки и попытался вырваться. — Только фотографировал. Это для личной коллекции. Клянусь, дальше меня не пойдет. Ригальдо тряхнул его: — Ты совсем, что ли, урод? Это нарушение этики крематория. Можешь дрочить у себя дома на что угодно, но не на фотографии клиенток, мать твою! — Им уже все равно... — Но не их семьям! Ты представляешь, что случится, если хоть одно фото утечет в сеть?! — Не утечет... — Твой телефон! — рявкнул Ригальдо. — Не надо, пожалуйста, это личное... — Телефон! Его пальцы подрагивали от злости и отвращения, когда он потрошил содержимое чужого смартфона. Заки поскуливал, глядя, как освобождаются гигабайты памяти. Напоследок Ригальдо испортил ему камеру. В наказание. — Потом поедем к тебе домой и почистим комп. — Нет! — вскрикнул Заки и повторил попытку вырваться. Не отрываясь от телефона, Ригальдо слегка приложил его о контейнер и придержал за шею. Заки, обеими руками пытаясь разжать его пальцы, пыхтел и месил ботинками снег. — Поедем. Или же я обеспечу тебе такие проблемы, что ты позавидуешь нашим клиентам — у них-то все позади. Но, собственно, я хотел узнать у тебя не про это. — Ригальдо вложил очищенный смартфон в карман рабочего фартука Заки. — Что насчет ночных смен? И вот теперь он увидел, как говнюк испугался. Только теперь у того выступил пот над губой, а морда побледнела так, что тусклые веснушки стали ярко выделяться на коже. — А я что... — пробормотал тот. — Я все делал по протоколу. Проверял доки, впускал машину во двор, помогал разгрузиться, нажимал на кнопку, чистил печь... Не задавал вопросов, как учили. И никаких фоток. Я не имбецил. Ригальдо в этом сомневался. Он слушал этот невнятный бред, стоя возле задней стены крематория, чувствуя исходящее от нее тепло, дышал страхом Заки и испарениями из контейнера — и не знал, верить или нет. — Закхей Льюис, — просвистел он, хватая того за воротник. — Ты что, вообще охуел? Кого ты впускаешь в мой крематорий? Что вы здесь жжете?! — Ну как — что... — прохныкал тот, опуская глаза. — Я вопросов не задаю. В доках все расписано... Его рука пыталась пробраться под куртку, и Ригальдо, все еще продолжая держать его за шею, полез в замусоленный нагрудный карман. Там обнаружился филиал городской свалки. Какие-то чеки, осколки стекла, поцарапанные пластиковые карты, монеты, разогнутые горелые скрепки, крошки сушеной травы. И сложенные в несколько раз замусоленные бумаги. Ригальдо развернул их и уставился на заляпанные грязными отпечатками строки, не веря своим глазами. — Договор на сжигание отходов? — прочитал он с великим отвращением. — Между крематорием и... Он посмотрел на круглую печать Института и подпись Римуто поверх нее — и на свою электронную подпись. Подпись, которой он не ставил, зато знал человека, который мог ею воспользоваться. Ригальдо смотрел — и внутри него разгорался вулканический очаг ненависти. — И чеки... — проблеял Заки. — Чеки на каждую партию. У меня все точно, как в аптеке. Проверил доки, впустил фургон, помог разгрузиться, врубил печь... Ригальдо его ударил. Своротил на бок веснушчатый нос, смял жирно блестящие губы, от которых все еще пахло дешевой котлетой с луком. На стену, контейнер и хлюпающий снег под ногами брызнуло очень густой, очень темной кровью из сломанного носа. Заки взвыл. — Все, с меня хватит, — пробормотал Ригальдо, с омерзением отряхивая кисть. — Я на многое закрывал глаза. Опоздания, «дурь», мелкое воровство, мог бы даже простить мертвых цыпочек, если бы ты бросил их снимать. Но не это. Не ебаный Институт у меня за спиной. Что, так сильно были нужны бабки? — Конечно, нужны, — провыл Заки. — Я, может, тоже хочу стать как вы. Чистенький, будто ангел. Начать всю эту сраную жизнь с чистого листа... Ригальдо замер. — Что? Что ты сказал? А ну повтори! И тогда Заки его укусил. Он подался к Ригальдо, распахнул рот и с силой вцепился зубами, метя ему в шею, чуть выше воротника рубашки, туда, где обычно ставят засос. Не дотянулся — его зубы сомкнулись на плече, поверх ключицы. Плотная ткань зимнего пальто и рубашка должны были ему помешать — но у Ригальдо было такое ощущение, что его плечо попало в газонокосилку. Заки висел на нем, как питбуль, и жевал его ключицу прямо через пальто. При этом его вытаращенные голубые глаза смотрели без злости — тоскливо и виновато. Ригальдо зарычал. Его кулак въехал Заки в солнечное сплетение, и тот шумно выдохнул — но так и не разжал челюсти. Тогда свободной рукой — не той, которую дергало от боли, — Ригальдо зажал ему нос. И Заки наконец отвалился, как сытый клещ. С неожиданной силой толкнул Ригальдо в грудь, а когда тот пошатнулся, вырвался из ловушки между двумя контейнерами. Вскочил на мусорный бак, а с него на каменное ограждение заднего двора и был таков. По снегу за ним тянулась цепочка темных капель. — Чертов торчок! — проорал Ригальдо, зажимая плечо. — Беги и не возвращайся! Ты уволен, паскуда! Он посмотрел на упавшие на снег накладные и мятую копию договора, которые уже начали промокать, и принялся их собирать, гоня мысли о том, какие еще снимки могут храниться на домашнем винчестере Заки. У него появилось более важное дело, чем подчищать развлечения обдолбанного торчка. Исли был, разумеется, прав, когда называл новую работу грязной и жалкой. Тем страннее было осознавать, что после долгих шести лет каторги в Институте Ригальдо вроде как к ней прикипел. И совершенно не замечал никакой грязи. Только одно чистое, почти стерильное расщепление. До этого дня, когда на периферии его работы снова замаячили дела Института. Теперь он снова почувствовал себя замаранным — так, что захотелось отскрести с себя грязь.***
В туалете торгового центра, в который он заехал ради аптечного киоска, у него из глаза выпала линза. До этого он долго возился перед зеркалом в одной майке, сняв пальто и рубашку: пытался приклеить на место укуса пропитанную антисептиком салфетку, но пластырь отклеивался: кровь все шла и шла. Она сочилась из некрасивой жеваной раны над ключицей, не желая сворачиваться. Какой-то мужик, заскочивший отлить, при виде этого зрелища неуверенно затоптался — и свалил. Ригальдо подумал, что надо бы позаботиться об объяснении для охраны, если она вздумает заинтересоваться. В конце концов он почти сносно наложил повязку и крепко забинтовал плечо, заправил в брюки рубашку и набрал полные ладони воды, собираясь умыться. Что-то едва заметно сместилось в правом глазу, когда он плеснул в лицо, неприятно царапнуло роговицу; он заморгал, растерявшись: мир изменил оттенки, яркость и поплыл. Ригальдо уставился в зеркало, забыв вытереть воду, текущую с подбородка: его отражение утратило четкость, сделалось засвеченным и мутным. Держась за края раковины, он наклонился вперед, поочередно щуря то правый, то левый глаз: когда закрывал правый, мир обретал привычные очертания, а из зеркала пялился угрюмый тип с синяками на морде и в заляпанной кровью рубашке; но стоило закрыть левый — отражение расплывалось, как будто кто-то выкрутил на максимум фильтры в «Фотошопе», и кровь на рубашке становилась почти черной, а вместо лица маячило бледное искаженное пятно. В этом пятне он, как ни старался, не мог разглядеть собственных черт. — Ни хуя себе «абсолютно здоров», — пробормотал он, напрасно шаря руками по раковине. Потом присел и безуспешно поискал на полу. — Чтоб меня... Хлопнула туалетная дверь. По кафелю простучали шаги. — Друг, что-то потерял? — Да линзу, — зло признался он, сидя на корточках. — Не знаю, как сяду за руль. — Так купи новые. Если не носишь с собой запасные. Парень в черном вошел в кабинку и спокойно зажурчал. Ригальдо медленно выпрямился, сжал кулаки, чтобы подавить дрожь в руках. У него не было при себе запасных линз. У него их вообще не было. Прежде он никогда — он был в этом уверен — не испытывал трудностей со зрением и не пихал ничего в глаза. До этого самого дня. Глядя перед собой одним нормальным и одним поломанным глазом, Ригальдо раздувал ноздри, испытывая желание заорать, расколотить зеркало и раковину. Но вместо этого сделал глубокий вдох и полез в дипломат, в котором принес из аптеки бинты и антисептик. Контейнер с линзами отыскался в самом глубоком кармане, который — Ригальдо мог в этом поклясться — он всегда игнорировал и ничего в него не клал. Ригальдо посмотрел, как пляшет на пальце гибкая невесомая штука, запрокинул голову и с поразительной сноровкой вставил ее в незрячий слезящийся глаз. Когда он, прикрыв пятна на рубашке и пальто кашемировым шарфом, вышел из туалета, его качало, как катер в шторм. Зрение вернулось — зато ноги ощущались чужими, словно он чем-то закинулся по пути. Очень хотелось есть. Кажется, он несколько месяцев не испытывал такого голода. Поэтому, едва уловив запах фастфуда, он не раздумывая повернул в сторону фудкорта. Выбрал горячий бургер с тремя котлетами и жадно сжевал его целиком.***
— Господин Сольвенг? Первое, что он увидел, открыв глаза, — выкрашенный белой краской потолок. Пересчитал взглядом балочные перекрытия. Скосил глаза на полки светлого дерева на такой же белой стене. Сквозь капли обледеневшего снежного дождя на оконном стекле можно было рассмотреть грязно-серый морской горизонт. Снаружи к стеклу клонился почерневший и развалившийся цветок розы. — О, чтоб меня, — пробормотал он, медленно садясь и крутя занемевшей шеей. — Как я здесь?.. Что... — Вы спали, — деловито произнесла маленькая желтолицая женщина, все еще прикасаясь к его плечу. Он осоловело взглянул на нее и двумя пальцами переложил ее руку на подголовник кресла. Женщина — он наконец-то опознал ее: Тавифа, помощница Хильдур — одобрительно кивнула и сделала шаг назад. — Спал, — с удивлением повторил он, начиная вспоминать. Да, он приехал к дому психотерапевта, хотя у них не был назначен сеанс, и как припадочный стучал в дверь, пока ему не открыли, а после с благодарностью свалился в мягкое кресло в приемной... И заснул. Нет, не так. С облегчением вырубился. Чудовищно неловко, подумал он, прикрывая глаза. — Где ваша босс? Я должен перед ней извиниться. — Уехала по делам. — Тавифа сложила руки перед собой. В ее ушах поблескивали металлические серьги, а черный чокер обхватывал шею плотно, как ошейник. — Она передавала, что вы можете перебраться на кушетку в ее кабинете и спать, пока она не вернется. Здесь вы себе повредите позвоночник. Это кресло не предназначено для сна. — Ну нет. — Он поднялся на ноги. — Поеду домой. И без того, наверное, распугал всех клиентов. — Босс категорически не рекомендовала вам садиться за руль. В том, как она это сказала, был почти незаметен намек — но Ригальдо безошибочно его уловил. — Я ничего не употреблял, — огрызнулся он, поражаясь желанию оправдываться перед служащей. — Так получилось, что я потерял несколько унций крови — и решил подкрепиться фастфудом. И отравился им. Вот и все. — Вам стало плохо? — прошелестела Тавифа, словно сканируя его взглядом. — Проблемы с усвоением белка? Ригальдо взглянул на нее исподлобья, не зная, как реагировать на заданный в лоб вопрос. В торговом центре он выблевал все, что съел. Его выворачивало, как никогда в жизни; он бы не удивился, увидев свой желудок на полу. Он плохо помнил, как вел машину по городу, в каком-то затуманенном состоянии проскакивая светофоры, и чудом никого не сбил. Он также допускал, что некоторое время ехал по встречной. — Все ясно. — В ее руках как по волшебству возник крошечный фонарик, которым она бесцеремонно полезла ему в лицо. — Позвольте, я кое-что проверю. — Вы врач? — изумился Ригальдо, прикрывая глаза от света. На языке вертелось «И работаете секретарем», но он сдержался, подумав, что сам, например, жжет трупы. — Я медсестра. Это было обязательным условием работы у госпожи Хильдур. — Она погасила фонарик. — Господин Сольвенг, вы обезвожены. Вам нужен врач. Он отмахнулся от нее, как от мухи. — Вам нужно лечиться, — повторила она настойчивее и извлекла телефон. — Я вызову помощь. Ригальдо вытащил телефон из ее руки. — Спасибо, но нет. Я пока еще в состоянии решать, нужна ли мне помощь. — Он посмотрел на экран и нахмурился: — Куда вы намеревались звонить? Выражение ее узких черных глаз не изменилось, когда она безмятежно ответила: — В Институт биоинженерной генетики. Лучшего медицинского обслуживания не найти на всем побережье. Несколько мгновений он молча смотрел на нее, затем процедил: — Передайте госпоже Хильдур мои извинения. Я запишусь к ней на днях. На улице он вдохнул влажный морской воздух, пронизывающий до костей холодом, и закурил, стряхивая пепел на обледеневшие цветы у крыльца. Вытащил телефон — восемь неотвеченных с незнакомых номеров, скорее всего от клиентов. И ни одного от Исли. Он не знал, радует это его или злит.***
— Почему вы тогда уехали? — Это нуждается в объяснении? — Нет, конечно. Но в тот день мне было бы спокойнее, если бы я убедилась, что вы в норме. — Но я не в норме, — он сплел пальцы на животе. — Может, уже пора выписать мне какие-нибудь колеса пожестче, чтобы я нюхал цветочки и не парился? — Значит, вы сами не верите в отравление? — Это не отравление. Это какая-то патологическая херня. Я не переношу мяса. Меня воротит от половины существующих продуктов почти до потери сознания. — Ригальдо, никакое расстройство пищевого поведения, даже самое тяжелое, не может давать такого эффекта. — Ну значит, это желудочный грипп, и нам с вами не о чем говорить. — Не злитесь. Нет, но это может быть признаком более грозной болезни. — Линзы, которые я первый раз вижу, — это тоже ее симптом? — Может быть, вы не хотите себе признаться в том, что их носите? Что ваше зрение не такое прекрасное, как вам хочется? — Допустим. Как, черт возьми, я вообще могу с ними жить? Вы в курсе, что их нужно снимать каждый вечер? — Не совсем. — В голосе Хильдур он расслышал нотки осторожного сочувствия. — Тавифа осмотрела ваши глаза. Вы носите высокотехнологичные линзы пролонгированного действия. Их можно менять раз в месяц. — О, — выдал он, помолчав. — Не знал. Дайте-ка угадаю, кто производит такие штуки. Лучшее медицинское учреждение на всем побережье?.. — Ригальдо. Пожалуйста, выслушайте меня. Мне кажется, вам необходимо обратиться в Институт биоинженерной генетики и запросить повторное обследование. Хотя бы по гарантии. Пусть разберутся, что с вами. — Не выйдет. Я там больше не работаю. — Можно затребовать это через суд... — Нет, — отрезал он, глядя на полупустые полки светлого дерева. — Ноги моей там больше не будет. — Но почему? — Знаете, что самое странное? — невпопад спросил он. — Когда я в тот день приехал домой, я столкнулся с проблемой. Вся, абсолютно вся одежда стала мне велика. — Вы неудержимо теряете вес, Ригальдо. Как мне убедить вас обратиться к врачам? — Никак. Проблема не только в весе, Хильдур. Черт возьми, я будто усох. Я стал меньше ростом, понимаете? Это заметно по рукавам рубашек и длине брюк. Как такое может быть? На этот раз уже она молчала необыкновенно долго, а потом произнесла: — Это расстройство схемы тела. Аутометаморфопсия. — Схемы тела? — он зло и вымученно улыбнулся. — Я привез вам свои старые ботинки, они в машине валяются. Они, суки, на два размера больше, чем мне нужно. Хотите, примерю? — Не надо. — Поверите на слово? — Да, поверю. — Она поднялась на ноги. Ригальдо видел ее крепкий силуэт на фоне серого окна. — И мне тревожно за вас. — Вы говорите как Исли. — Он дернул ртом. — Тот тоже постоянно за меня беспокоится. Настолько, что я сразу же заподозрил, что это он тайком заменил весь мой гардероб. Но заменить одежду, в которой я был в тот день, ему было бы сложно. — Вы думаете, он бы пошел на такое? — Откуда мне знать? Точно я могу сказать только одно. После того, как я поспал какой-то жалкий час в вашем кресле, жить стало легче. Чертова головная боль наконец-то прошла.***
Машины явились как по расписанию — за полчаса до полуночи. Конец улицы проваливался в черноту, а бесконечно идущий снег под тусклыми фонарями казался желтым и лиловым. За территорией крематория начиналась промзона, откуда даже среди ночи доносился металлический лязг. В зеркале заднего вида были видны сигнальные огни кранов, верхушки которых терялись в снежных тучах, и заводские трубы, испускающие густые дымовые столбы. «Хорошее место, — думал Ригальдо, сжимая руль. — Никто не обратит внимания на дым от еще одной трубы». Спать не хотелось, и за это он был благодарен своей бессоннице, но сидеть в остывшей машине с выключенным двигателем, пялясь на то, как ветер закручивает в смерчи поземку перед капотом, было невыносимо. Желто-розовый снег в очередной раз взметнулся под фонарями и осыпался на ветровое стекло, и одновременно в конце улицы замелькали чужие фары. «Наконец-то», — со смесью облегчения и злости подумал Ригальдо, безжалостно ковыряя ногтем потертость на руле. Фургонов было три. У задних ворот крематория из них высыпали рослые парни в черной спецодежде, с черными масками на лицах — обычное дело в городе после последней вспышки эпидемии, но армейская осанка выдавала их с головой. Ригальдо сделал несколько снимков на телефон. Фотографируя номера, усмехнулся. Он и так знал, к какой организации принадлежат эти шестерки. Клэрис вышла на улицу в одном свитере и дрожащей от холода рукой чиркнула в бумагах. Она так отчаянно не смотрела в сторону своей собственной машины, что Ригальдо, продолжая нервно ковырять непривычно дешевый руль, заподозрил, что этой напряженной скованностью она его выдаст. Но старшего из перевозчиков все устроило. Он перестал нависать над ней как коршун и отвернулся к своим людям. Со своего места Ригальдо прекрасно видел оттопыривающий его куртку ствол. И все замелькало как в калейдоскопе: Клэрис, сосредоточенная и раскрасневшаяся, металась к фургонам и обратно к крематорию, толкая грудью массивную каталку, на которую парни с привычной сноровкой закидывали одинаковые картонные коробки — достаточно длинные, чтобы в каждой мог поместиться человек. Ригальдо смотрел на эту деловитую возню в некотором ступоре, в самое сердце уязвленный ее невероятной наглостью. Они даже не подумали заехать в ворота, и любой случайный прохожий, не говоря уже о патруле, мог бы их увидеть. Он сглотнул слово, которое вертелось на языке: в воротах возник еще один человек. Ригальдо пропустил его приезд и теперь просто смотрел, как ветер надувает полы зимнего плаща, как снег путается в белых волосах, — и чувствовал, как ломит виски. Исли стоял под фонарем, широко расставив ноги и сунув руки в карманы, и всем своим видом излучал безнаказанность и силу. Он не снисходил до разговоров со своими шестерками — просто смотрел, как коробки на дребезжащей каталке исчезают в задних дверях крематория. И Ригальдо испытал серьезное искушение набрать его номер и спросить какую-нибудь глупость типа «дорогой, почему ты ночуешь вне дома, нарушаешь наш уговор», просто чтобы увидеть, как улыбка исчезнет с красивого лица. Но телефон выскользнул из вспотевших пальцев, и его пришлось искать под сидением, а когда Ригальдо выпрямился — Исли уже запрыгнул в кабину грузовика. Первый фургон отъехал, помигав фарами на прощание, за ним последовал еще один, а третий вполз на территорию. Ворота наконец-то закрылись, но Ригальдо все равно успел разглядеть свечение в окнах. В кремационном отсеке запустился первый цикл.***
Утром, когда он отпер ворота ключ-картой, двор был девственно-белым — выпавший за ночь снег скрыл следы ночной суеты. На мусорных баках громоздились пушистые шапки. Чувствуя скованность во всем теле, Ригальдо пересек двор и ввалился в рабочий отсек крематория. Клэрис, пригорюнившись, дожидалась его в подсобке, и ее лицо отливало землисто-серым. — Спасибо за разрешение воспользоваться твоей машиной. — Он бросил ей ключи вместо приветствия и нетерпеливо закрутил головой. — Ну?! Где все?.. Та потупилась: — Все уже в дробилке. Ригальдо скривился. Похоже, те, кто здесь побывал ночью, неплохо усвоили технологию и знали, что кости нужно перемолоть в прах. — Тебе удалось заснять трупы? Она помотала головой, пряча взгляд: — Они следили за каждым моим шагом. Не было никаких шансов вскрыть одну из коробок. Я чуть не обмочилась, когда их главный прикрикнул, чтобы я ничего не трогала. — Плохо, — поморщился он. — У нас был уговор насчет этих смен. Ты получаешь тройной оклад и работаешь вместо Заки — и все мне доносишь, каждую мелочь, и собираешь доказательства про поганые институтские дела. Но что там было с телами, это ты мне можешь сказать? — Пожалуйста! — Она заломила руки. — Они жуткие. Они убьют меня, если я не буду молчать. — Сама виновата, — безжалостно оборвал он. — Надо было думать, на что идешь. — Кое-что я сберегла, — раскололась она, тяжело поднимаясь со стула. — Вам стоит на это взглянуть. В кремационном зале она подвела его к печи. Ригальдо раздул ноздри, которые щекотал характерный запах. Дотронулся до корпуса — тот был теплым. Этой ночью всем печам пришлось очень долго работать. «И не только печам», — думал он, глядя на осунувшееся лицо Клэрис. — Я отвлекла их, притворилась, что у меня забилась дробилка, — невыразительно произнесла та, открывая люк. — Поэтому они не проверили загрузку после последнего цикла. Я думала, все сгорит, но там осталось вот это... Она взяла длинные грабли и отважно всунулась в печь по пояс. Когда она выпрямилась, Ригальдо уже нетерпеливо дышал ей в затылок. Он уговаривал себя, что будет готов ко всему. Если они найдут изувеченные конечности со следами пыток — почему бы нет, если это поможет ему утопить Исли. — Что за... Клэрис держала на вытянутых руках длинную, в метр, плоскую и широкую кость, сужающуюся к концу, идеально гладкую, не считая трех рядов выпирающих шипов. И крупных зубов по нижнему краю кости. Длинных, острых, треугольных зубов размером с ладонь. — Что это? — пробормотал Ригальдо, не сводя взгляд с кости. — По-моему, это челюсть, — пролепетала Клэрис.***
— По-вашему, это была челюсть динозавра? — Не знаю. — Он потер переносицу. — Тогда я подумал о чем-то вроде криптидов. — Вы верите в криптидов? Он холодно взглянул на Хильдур. — Было бы странно, если бы я не поверил после того, как подержал метровую челюсть в руках. — Вы сами держали ее? — Разумеется. — Он разозлился. — Я должен был убедиться, что мне не мерещится. Он до сих пор помнил, какой теплой и легкой она была. Огонь уничтожил всю органическую составляющую костной ткани, оставив только минеральный компонент. И все равно этот жалкий обломок завораживал и пугал. — Она до сих пор у вас? Он утомленно прикрыл глаза. — После печи кости становятся чрезвычайно ломкими. Мы перемалываем их в кремуляторе, чтобы придать праху пристойную консистенцию, но не всегда все идет по плану. От большой кости я такой хрупкости не ожидал. — Проще сказать... — Я споткнулся — и этой штуки не стало. Она рассыпалась в пыль прямо у меня в руках. — Хорошо. У меня нет повода сомневаться в ваших словах. Но какая связь между этим реликтом и делами партнера? — Я не знаю. — Он покачал головой, косясь на тихую помощницу госпожи Хильдур, бесшумно вкатившую в кабинет столик с чашками. — Я совсем перестал что-либо понимать. Но это уже второй раз, когда я вижу рядом с Исли нечто подобное. — Расскажите про первый. Когда это было? — На северных островах. Когда я его бросил посреди отпуска, в который мы поехали «налаживать отношения». — Откуда вы вернулись один и пили неделю? — Хильдур, если бы я не сбежал, я убил бы его.***
В тот раз они шли по леднику, прислушиваясь к скрипу снега под ботинками, прямо к обрыву, за которым вот-вот должно было показаться море. Шли шесть часов — за это время ослепительно яркий свет в горах потускнел, по склонам залегли глубокие тени, а снег зарозовел, будто пропитанный кровью. В небе над ледником развернулся морозно-красный, какой-то болезненный закат. — Я рад, что ты согласился поехать, — сказал Исли, и пепел сорвался с конца его сигареты. На этой высоте даже просто дышать на ходу было тяжело, но Исли дымил как ни в чем не бывало. — Это так романтично — налаживать отношения там, где все началось. Но, бога ради, Ригальдо, почему ты тогда не нанялся охранником в фирму, которая бы отправила тебя на тропический остров? Почему опять чертов север?.. Ригальдо пробормотал, стараясь беречь дыхание: — Потому что на тропическом острове я бы не клюнул на первого паршивого сталкера. Юношески задорный смех Исли звонко раскатился по снежным склонам. Ригальдо шел и думал — как ему не холодно, блядь. Сам он уже давно чувствовал, как болят легкие, как немеют руки и ноги, но все равно упрямо шагал вверх. Это была идея Исли — «налаживать отношения». «Нам нужно вернуть остроту ощущений, — разглагольствовал он перед самым отъездом. — Рутина порождает скуку, а скука — агрессию, согласись». Ригальдо бы согласился, если бы в этот момент не стоял связанный на коленях, а Исли не водил членом по его губам. А когда он попытался проявить инициативу, чтобы уже прервать этот затянувшийся акт, Исли рассмеялся и наградил его парой звонких пощечин — таких, что, казалось, оторвется голова. А после поцеловал. И Ригальдо поехал «в отпуск». Выбора у него все равно не было. В отличие от того круиза, в котором они с Исли познакомились, в этот раз он сумел рассмотреть не только зашторенный номер и бар, работающий до шести вечера, но и островерхие дома, отражающиеся в темной воде фьорда, скованные льдом берега и низкие горы — и один-единственный высокий и белый, как сахарная голова, вулкан. Днем небо над ледниками было пронзительно-синим, без солнцезащитных очков снег искрил так, что болели глаза. К этому времени Исли как будто бы утомился «налаживать отношения», Ригальдо тоже уже не мог выносить витающие в номере запахи травки и пота, пятна крови и спермы на простынях. Он сам предложил Исли прогуляться, но с одним условием: они пойдут вдвоем, без провожатых, — и тот согласился. И весь долгий путь к верхней точке ледника они поднимались в молчании, дожидаясь друг друга, когда кто-то отставал. — Дошли. — Исли выплюнул сигарету на нетронутый снег, нацепил теплые перчатки. — Жаль, здесь слишком холодно, чтобы это отметить. Я бы тебе отдрочил по-королевски. Ригальдо мгновенно представил и вымученно усмехнулся: — Я бы не хотел отморозить хер. — Ого, что я вижу, — вдруг сказал Исли. Пока Ригальдо предавался фантазиям, тот подошел к самому обрыву и заглянул за край. — Скажи мне, что меня не обманывают глаза. Ригальдо нахмурился, выдыхая в колючий воздух клубы белого пара. Все это время он ждал, когда Исли начнет задавать вопросы, — ведь не ради красивых видов тот столько часов покорно тащился сюда. Но Исли как будто что-то задумал, и Ригальдо это не нравилось. Он размял ноги и покосился на опасную обледеневшую площадку. С Исли сталось бы заманить его к обрыву просто так, чтобы увидеть его страх. — Иди же, не бойся, — нетерпеливо позвал Исли. — В этом мире все реже такое встретишь. Но иногда стоит встретить, чтобы не забывать. Ригальдо сплюнул на снег — плевок мгновенно схватился звонкой льдинкой. Решительно прошагал к Исли и наклонился вперед. Тот ухватил его под локоть, страхуя, и подтянул ближе. Так, стоя вплотную друг к другу, они и смотрели вниз, наклонившись над краем. — Смотри. — Голос Исли звучал зачарованно. Ригальдо и сам словно оцепенел. Прежде всего от высоты — ветром из легких мгновенно выбило дыхание, заслезились глаза. Вниз уходила почти отвесная каменная стена, у подножья которой колыхалось море колкого льда. Принесенные волнами льдины таранили скалу и со скрежетом сталкивались друг с другом, вращались и лопались, погружаясь в воду. И среди этого месива на ледяном плоту лежала темная туша, которую он сперва принял за мертвого кита. Но у китов не бывает щупалец, распластанных по льдине и свисающих в темную воду, не бывает хорошо различимых лап. И даже череп этого существа — вытянутый вперед как у гигантской борзой собаки, но покрытый не мехом, а чешуей, — не напоминал Ригальдо ни одно из морских животных, о которых рассказывают популярные каналы. Волны перекатывались через льдину и разбивались о чешуйчатый бок. — Что за херня? — спросил он. Исли промолчал. Кроме них двоих у туши нашлось еще немало поклонников: насколько Ригальдо мог разглядеть, вокруг мертвого тела кипела жизнь. В костях копошились несколько морских котиков, а сверху над тушей парили сотни орущих птиц и время от времени пикировали вниз, чтобы отрывать куски плоти. — Надо снять. — Он полез за телефоном, но Исли остановил его: — Не стоит. — Почему? Исли снова не ответил. В тишине, нарушаемой свистом ветра и ором чаек, они наблюдали, как волны толкают льдину все ближе и ближе к скалам, как с силой лупят ее о гранит. Вот она встала под наклоном, нижний край глубоко погрузился в воду — и мертвое животное заскользило вниз, к неудовольствию мелких хищников и птиц, и скрылось под ледяным салом. Ригальдо так долго смотрел на это место, что Исли пришлось тянуть его назад. Когда они наконец отошли на безопасное расстояние, Исли отцепился от него, отодвинулся и на удивление спокойно просил: — У тебя в куртке пистолет? Где-то за краем, далеко-далеко внизу, скрежетали льдины и волны бились о скалы — океан грыз ледяную броню острова. Ригальдо вытащил пистолет и снял с предохранителя. — Ты вроде хотел острых ощущений. — Верно, — сосредоточенно кивнул Исли. Он стоял, уперев руки в бедра, в своей лыжной куртке и в красной вязаной шапке совсем не похожий на лощеного офисного монстра, которого Ригальдо видел каждый день. — Тебе почти удалось. И что? — Он криво улыбнулся. — Чего ты хочешь? — Свободы, — не задумываясь ответил Ригальдо. — От вашего синдиката под видом фальшивых научных разработок. От Римуто. От тебя. Ты дашь мне все это, и я уеду. Хочу начать с чистого листа. — Прости, но это невозможно, — после недолгого молчания заговорил Исли. — Мне жаль, что я не могу объяснить тебе, почему так. — Мне не нужны объяснения. Ты просто подпишешь бумаги. Или, — Ригальдо прицелился в льдину рядом с ногой Исли, — я загоню тебя, как барана, к обрыву, а дальше ты все сделаешь сам. — Ничего не получится, — мягко, как ребенку, повторил Исли. — Без меня ты не справишься. Ни в этой своей чистой соевой жизни, ни в какой-то другой. Смирись уже, Ригальдо.***
— Что вы подразумеваете под «фальшивыми научными разработками»? — О, вас только это интересует? Почему вы не спрашиваете, подстрелил я его или нет? — Очевидно же нет, раз вы до сих пор вместе. — «Очевидно»! — передразнил Ригальдо. — Вас там не было, на том леднике. Вы даже представить себе не можете, с какой фантастической легкостью... Он запнулся. Махнул рукой: — Не знаю, зачем я все это время сюда таскаюсь. Вы ничего обо мне не поняли. Ничего о нас с Исли. — Сядьте! — рявкнула она. Ригальдо, который уже начал подниматься из кресла, замер. В кабинет на мгновение заглянула помощница. — Пожалуйста, сядьте, Ригальдо, — совсем другим тоном сказала Хильдур. — Прошу вас, простите. Мне следовало придать больше значения вашему рассказу. Ведь это был переломный момент, так? — Да, — сказал он, разглядывая свои руки. — До самой вершины я не был ни в чем уверен. Я взял пистолет и бумаги, но делал это механически, зная, что в любой момент могу откатить назад. И уже там, на леднике, я вдруг понял, что это действительно возможно. Больше того — что я обязательно от него избавлюсь, независимо от того, что он скажет и как себя поведет. И у меня совершенно не было никаких моральных терзаний. Я стоял там и смотрел на него, обмирая от открывающихся возможностей. А Исли стоял возле самого края и смотрел на меня. И ждал, что я передумаю. Он замолчал. — Но вы не передумали, — тихо сказала Хильдур. — Вот в чем дело. Вы все равно бы заставили его шагнуть с края, и он это понял. И что вас остановило? — Паническая атака. Нахлынуло какое-то сраное дежа вю. Я начал задыхаться так, что слезы текли по морде, упал на колени. А потом поднял пистолет и расстрелял в небо весь магазин. — А Исли? — Он обошел меня, обнял за плечи и начал успокаивающе похлопывать. И тогда я ударил. Я лупил его рукоятью. О, как сладко я его бил. — А потом? — А потом я поднялся и пошел вниз. Не думая, что оставляю его в горах одного, есть ли у него переломы, отморозит ли он почки или замерзнет насмерть. И уплыл с острова в ту же ночь, заплатив рыбакам на сейнере. Заперся дома — и начал борьбу с бессонницей. — А ваш партнер? — Явился через неделю, живой и цветущий, и принялся как ни в чем не бывало отравлять мне жизнь. — Но почему вы остались в том доме? Почему не переехали в другую страну, на другой материк? Чем вы занимались на этой вашей работе, почему не можете просто все оставить? Он долго смотрел на нее, потом спокойно сказал: — Надеюсь, вы понимаете, что весь наш дальнейший разговор ведет в запретные темы. И это может поставить вас в уязвимое положение. — Да уж не больше, чем вас, — так же спокойно ответила она и кончиками пальцев погладила изуродованную переносицу. — И мне не привыкать. — Да господи, — закатил он глаза. — Почему вы так упорно лезете в то, что вас не касается! — Потому что я ваш психотерапевт. — Хильдур помешала чай в чашке. — И должна лучше вас понимать. Вот, пока собираетесь с мыслями, съешьте печенье, оно без яичного белка. Я уверена, что вы ничего сегодня не ели. — Не хочу, — огрызнулся он. — Ну хорошо. Как вам для начала: никакого торпидного аутопротезирования не существует. Невозможно отрастить назад утраченный орган или конечность. Вся эта модная индустрия — социально одобренное чудовищное мошенничество. — А как же... А что же тогда… — очень медленно спросила она, и Ригальдо почувствовал удовлетворение от того, что ему все-таки удалось нарушить ее спокойствие. — Невероятно искусная трансплантология и хирургия. И криминальное донорство. Через город проходит мощный трафик торговли людьми. Институт наживается на мигрантах, которые нелегально прибывают из Южного Муха в надежде на лучшее — а здесь их разбирают на куски. Органы пересаживают богатым дуракам, которые тратят на это миллионы под сказочку об удивительных инновациях. Нет, трансплантаты не отвергаются, биоинженерия у них замечательно развита, не вопрос. — Он начал горячиться, выплевывая слова с брызгами слюны. — Это придумал Цезарио Римуто; только ему хватило наглости пропиарить это на весь мир. Исли контролирует финансовую сторону. Я несколько лет обеспечивал прикрытие трафику, чтобы комар носа не подточил. А теперь, когда я ушел, они до того охуели, что утилизируют отходы своих экспериментов прямо в городском крематории. Утилизируют останки людей, Хильдур. А я превратился в невротика с головной болью и пищевыми расстройствами и сплю с человеком, который знает, что я хочу его убить. Она смотрела на него, не шевелясь, и молчала. Он не опускал взгляд, тяжело дыша, испытывая одновременно злорадство от ее шока, ярость и стыд. И совершенно не ожидал, что она подастся вперед и возьмет его за руку. Ригальдо шарахнулся — он не выносил посторонних прикосновений, — и тогда она просто быстро пожала его пальцы и отстранилась.***
У самого дома Хильдур он снова заметил слежку — очередного типа во всем черном, скучавшего за рулем. При виде Ригальдо тот завел двигатель. Понимая, что спешить нет смысла, Ригальдо лениво постоял на освещенном вечерними фонарями крыльце. Когда недовольный его неподвижностью мужчина начал ерзать, то поглядывая в зеркало заднего вида, то делая вид, что что-то ищет под передней панелью, Ригальдо принялся развлекать себя, доставая сигарету из пачки и вкладывая ее обратно. Прошло не меньше двадцати минут, прежде чем он неторопливо спустился вниз. Прошел до своей машины, завел двигатель и закурил, пытаясь решить, что же делать. Разговор с Хильдур оставил его совершенно растерзанным. Мучительное освобождение мешалось с возросшей тревогой, недовольством своей откровенностью и чувством вины. Не в первый раз с начала терапии он подумал, что это довольно мазохистское развлечение, приносящее больше боли, чем облегчения. Но, возможно, за этой болью люди и таскаются на сеансы. Лично у него получалось именно так. Тревога и раздражение требовали выхода. Прогревая мотор, он выкурил две сигареты и даже набрал номер Исли, не загадывая, с чего начнет разговор. «Абонент недоступен», — донеслось сквозь помехи, и Ригальдо нажал отбой. Посмотрел еще раз на дом — у окна кабинета тоже кто-то стоял, наблюдая за машинами. Силуэт был слишком мелкий для хозяйки. В самый раз для помощницы. Разворачиваясь, он показал шпиону Исли средний палец, после чего выехал со двора.***
Город, сползающий в море, цеплялся за скалы, как паразит за хозяина. В центре, где шла борьба за каждый клочок асфальта, он рос вверх, надстраивая все новые уровни, а по окраинам раскидывал щупальца густонаселенных бюджетных районов, вытесняющих старую застройку. Найти кого-то в этом муравейнике казалось невозможным — но Ригальдо нашел сразу. Мальчишка на байке торчал на своем месте напротив экзотической закусочной, ковыряя носком ботинка лед. Похоже, сегодня он замерз еще больше, раз нацепил перчатки и шлем; и все же Ригальдо узнал его с первого взгляда. И чуть не упустил: к самому тротуару подъехала синяя тачка. Стекло опустилось, хастлер наклонился к окну — и как ошпаренный замотал головой. Ригальдо присмотрелся к неясным теням в салоне, к настойчивой жестикуляции водителя и хмыкнул: в машине сидели трое. «Разборчивый», — ожесточенно подумал он. А может, просто инстинкт самосохранения пока сильнее зависимостей, которые есть у всех этих парней. Он нетерпеливо погудел синему в зад: вас отшили, поищите другую компанию. Из приоткрытой дверцы высунулась недовольная рожа, но при виде машины Ригальдо с фирменными номерами Института — подарок Исли, который Ригальдо так и не собрался заменить, — скривилась и исчезла. Когда тачка отъехала, Ригальдо занял ее место и опустил боковое стекло. В салон немедленно поползли запахи выхлопных газов, мусорных баков и дешевых благовоний из ближайшего массажного салона. — Покажись, — велел он. Мальчик поднял забрало — и немедленно просиял наглой ухмылкой: — Знал, что вы вернетесь. Ригальдо поморщился. Наглый щенок. — Езжай за мной. Комнат, где их никто бы не потревожил, было великое множество, но Ригальдо претил их сладковато-спертый дух. Он медленно ехал по тесным и людным ночным улицам, поглядывая в зеркало заднего вида, — хастлер тащился в кильватере, послушно и терпеливо. Засланец Исли тоже тащился, стараясь не вылезать вперед. Но стоило выбраться на шоссе, как путь оказался свободен: пробки рассосались, за развязкой не было ни души. Шпиону пришлось отстать. Ригальдо свернул с приморского шоссе к горам. Было уже совсем темно, дорогу освещали только фары дальнего света. Ригальдо угрюмо подумал, что все-таки хастлер не обладает никаким инстинктом самосохранения, иначе не потащился бы за незнакомым клиентом в лес, да еще и с «хвостом» за спиной. Но мальчик упрямо ехал за ним и даже попытался выделываться, выписывая на ходу восьмерки. Дебил. Они остановились у самой вершины. Ригальдо выбрался из машины, прислонился к дверце и закурил. С обрыва был хорошо виден город — скопление алых огней — и море, пересеченное вантовым мостом. Конец моста терялся в темноте, как позвоночник морского змея. «Хвост» отвалился, погасив фары, спрятался где-то за елками на серпантине. Но Ригальдо больше интересовало другое. Прямо под ним в глубокой лесной ложбине лежал Институт, и над верхушками высоких елей поднимались монументальные бетонные башни. С самой широкой мигала зелеными точками площадка для вертолета, а на центральной горел огромный желтый экран. — Холодно, — подал голос мальчик. Он слез с седла и притопывал рядом, обхватив себя за плечи. — Пойдемте уже, а? «Совсем без тормозов», — подумал Ригальдо. Он привез мальчика к одной из заброшенных исследовательских подстанций Института. Таких законсервированных точек в округе насчитывалось около дюжины. Из этой уже давно растащили все, что представляло собой хоть какую-то ценность. Входная дверь была сорвана. Сквозь проем можно было увидеть, как в дыру в потолке, медленно кружась, падает снег. Внутри мальчик порыскал по углам и извлек бутылку не самого дешевого пойла, припер откуда-то поролоновый матрас. Ригальдо изумился, но не очень. Ясное дело — тот уже здесь бывал. Когда мальчишка деловито опустился на колени, Ригальдо ухватил его за подбородок. — Погоди, — сказал он, опустив другую руку в карман. — Хочу спросить тебя об одном клиенте. Богатый мужик с очень длинными белыми волосами. Ты должен хорошо его помнить. «Такое не забывается». — Знаешь его? Мальчик, внимательно глядя на него снизу вверх, осторожно пожал плечами. У него было испорченное и в то же время нежное лицо, вьющиеся светлые волосы, крупная темная родинка на гладкой щеке. Он смотрел так напряженно, словно пытался понять, как ему реагировать. Ригальдо покачал головой: — Не смей мне врать. Я кое-что нашел у нас дома. — Он вытащил из кармана браслет с шипами, кинул мальчишке: — Твой? Тот поймал браслет и, усмехнувшись, кивнул. Ригальдо выдохнул сквозь зубы. По пути сюда он думал, что разберется с мальчишкой. Отомстит ему за все дорогие и дешевые игрушки Исли — тот цеплял их по щелчку пальцев, укладывая в постель всех, кого хотел. Но сейчас угрозы, которые он вез сюда, словно потеряли смысл и поблекли. Ригальдо помедлил — и положил пальцы на худое горло с крупным выступающим кадыком. Мальчик сглотнул, кадык дернулся под кожей, и по предплечьям Ригальдо пробежал волнующий ток. Он представил, как будет выглядеть отчет шпиона, который получит Исли, и ухмыльнулся. — Покажи мне все, чем вы с ним занимались. Мальчик помедлил, подумал — и кивнул. Повел плечами, высвобождаясь из рук Ригальдо, потянул молнию на брюках, вытащил вялый член. Обвел языком головку, вылизал ствол и яйца, пытаясь возбудить. Ригальдо выдохнул, положил ладони ему на темя, чувствуя, как трудится влажный теплый рот. У него встал, невзирая на холод и грязь вокруг. Мальчик самозабвенно сосал, опираясь коленями на матрас и плотно закрыв глаза. Он брал до горла, вцепившись в ремень Ригальдо. По яйцам стекала слюна. Когда принялся помогать рукой, Ригальдо остановил его: — Показывай остальное. Мальчик откинулся на спину на грязный матрас, приподнял бедра и начал стаскивать узкие штаны, обтягивающие длинные ноги. Содрогнулся, коснувшись голой кожей холодного матраса. Бросил рядом квадратик презерватива и взглянул в ожидании. — Он что, тебя трахает? — недоверчиво спросил Ригальдо. — Прямо вот так? Прямо сам? Мальчик опять еле заметно пожал плечами, будто предлагая ему ответить на свой вопрос. Ригальдо сморщился, оглядывая грязь вокруг. Дернул мальчишку с матраса и в несколько шагов пересек помещение, смахнул снег с мертвого пульта управления и толкнул хастлера вперед. Мальчишка выругался, вдавившись голым беззащитным животом в жесткий и ледяной металлический край, но Ригальдо не позволил ему отстраниться. Он пригнул мальчика за шею, распихал голые ноги так широко, как позволяли спущенные к самым ботинкам штаны, сграбастал в кулак светлые волосы, надел презерватив и вошел. Мальчик вскрикнул, а потом стиснул зубы и только сипел, пока Ригальдо таранил его тощий зад. Он попытался подстроиться, поймать ритм, оттопырив ягодицы и вцепившись в края пульта, но Ригальдо все равно не отпускал волосы, накручивая их на пальцы и представляя, что это загривок Исли, и продолжал молча вколачиваться между покрытых синяками ягодиц. Почувствовав, что может кончить, он перевернул мальчика лицом к себе, подхватил под коленки и рывком усадил на пульт. Тот завалился на спину, распластался по неровному металлу, неловко закинув руки за голову. Куртка на нем расстегнулась, полосатый джемпер задрался, обнажая впалый живот. Ноги в тяжелых ботинках, скрещенные и поджатые, подрагивали при каждом толчке, между ними мотался съежившийся член. Дотрахав его под скрежет металла и болезненные стоны, Ригальдо высыпал на этот бледный живот всю наличку, которая была. — Сдачи не надо. Он вытащил член, стянул гондон и завязал узлом, собираясь унести с собой. Мальчик, нагнувшись и даже не подтянув штаны, собирал рассыпавшиеся купюры. На голой ягодице блестел мазок крови. Ригальдо протянул бумажную салфетку: — Вот, вытрись. И уезжай отсюда осторожнее. Не ведись, если кто-то захочет подвалить на шоссе. Мальчик поднял глаза и вдруг огорошил: — Еще вернетесь? Ригальдо подумал, что ослышался, и выпалил: — Нет, конечно, — а потом неохотно добавил: — Не знаю. Может быть.***
Телефонный звонок застал его на голой раскладушке в директорском кабинете. — Да! — рявкнул он, переворачиваясь на бок и морщась от того, как деревянные перекладины давят на ребра сквозь рубашку. Подложил руку под голову — стало легче, но теперь бледное зимнее солнце светило сквозь жалюзи прямо в глаза. — Ригальдо? — голос Хильдур звучал озадаченно. — Я вас что, разбудила? Простите, я не подумала, что в рабочее время вы попытаетесь компенсировать сон... Он застонал и с некоторым трудом сел, пытаясь собраться с мыслями. Психотерапевт никогда прежде не звонила ему сама. Если было нужно перенести сеанс, с ним всегда связывалась Тавифа — а других причин разговаривать вне сеанса не было. — Что случилось? — спросил он. Пригладил волосы, стоящие дыбом, посмотрел на отражение в зеркале. Изможденный помятый мужик мрачно глянул оттуда неожиданно ясными глазами. Ригальдо поморгал — высокотехнологичные линзы находились на месте. — Это связано с тем, что я вам наговорил? Вам кто-нибудь угрожал? — Нет, ну что вы. — Ее голос звучал с грустным пониманием. — Я хочу вас кое-куда пригласить. Сегодня в шесть. Форма одежды — вечерняя. Он помолчал, переваривая. Голова была привычно тяжелая и болела, хотя вчера он ничего не пил. После ночной выходки он не стал возвращаться в дом на краю моря. Приехал сюда, в крематорий, и с утра успел разобрать счета, принять заказы и выдать задания своим немногочисленным сотрудникам, избегая смотреть в лицо пришибленной Клэрис. — Вы приглашаете меня на свидание? — осторожно спросил он. — Но разве это не нарушение профессиональной этики? — А если бы я не была вашим врачом, вы бы согласились? — Нет, — ответил он не задумываясь. — Вы мне не нравитесь. В смысле, как женщина. В смысле... О, черт. Хильдур ответила тихим смешком. — Не старайтесь, вы все делаете только хуже. В любом случае, это не свидание. После вчерашнего разговора у меня появились вопросы. И мне хотелось бы получить от вас точные ответы. Ригальдо пожал плечами. Почему бы и нет.***
— Да вы рехнулись, — прошипел он с отчаянием. «Презентация биоинженерных технологий», на которую она его пригласила, проходила в закрытом выставочном центре. Закрытая презентация «для своих». И, конечно, Ригальдо уже неоднократно бывал здесь — вместе с Исли. И видел всех этих людей. А они видели его. Он понял это, едва ступив в белоснежный холл, ведущий в запутанный лабиринт таких же белоснежных коридоров. Лица всех женщин и мужчин, находящихся в холле, повернулись к нему, заставив его прищуриться от бриллиантового блеска серег, часов и запонок. В глазах зарябило от красивых костюмов и холеных тел, по коже липко заскользили чужие внимательные взгляды. По легкому шепоту в холле он убедился, что его здесь хорошо знают, — но сам не мог опознать в лицо почти никого. — Вы с ума сошли, — продолжал он шипеть на Хильдур. Она шла рядом, и вызывающе крупные шипастые серьги в ее ушах отливали стальным блеском. Ригальдо поглядывал на эти серьги с одобрением — они были его союзниками. Сам он, тоже презрев дресс-код, заявился не в смокинге, а в купленном час назад офисном пиджаке. Обошелся бы и старым — но обнаружил, что собственный костюм болтается на нем так, словно он подросток, напяливший вещи отца. — Эти милые люди немедленно донесут Исли, что я приходил сюда с вами, и он решит, чего доброго, что мы спим. — Можно подумать, вы никогда ему не изменяли. «Откуда?..» — ошарашенно подумал он, но не стал уточнять. — Я никогда такого не утверждал, — огрызнулся он. — Вы спрашивали меня только об изменах Исли. Вчера я трахнул проститутку, и мне все равно, что с ним будет. Но мне не хотелось бы искать нового психотерапевта. Я не поручусь за ваши покой и здоровье, если Исли ополчится на вас. — Вы очень любезны, господин Сольвенг. Я с удовольствием обсужу это с вами на следующем сеансе, но сейчас, мне кажется, мы уже пришли. Бесконечные белые коридоры, в которых не было ничего лишнего — ни мебели, ни картин, — вывели в круглый зал, где собрались посетители. Слышался нетерпеливый шепот, негромко играла музыка, официанты предлагали шампанское. Редко и деликатно мигали вспышки камер. — Мы не успели к началу, — шепнула Хильдур, привстав на цыпочки. — Но я думаю, что не будет вреда, если мы не услышим скучную вводную часть. На самом деле мне было нужно, чтобы вы посмотрели на вот это. Было довольно сложно достать приглашения, но один из моих клиентов работает в мэрии... Ригальдо, вы слышите меня? — Что? — он с трудом отвел взгляд от стилизованного изображения на стене: две женщины со склоненными головами, повернувшиеся спинами друг к другу. Одна была выплавлена из светлого металла, вторая из темного. Под логотипом блестел адрес сайта: «очищение.ком». — Нет, я вас не слушал. Хильдур, выставку спонсирует Институт? — Да, — спокойно подтвердила она — и вцепилась ему в лацканы, потому что он сразу же попытался уйти. — Ригальдо, пожалуйста. Давайте посмотрим, как происходит торпидное аутопротезирование. — Я не стану смотреть. — Не будьте ребенком. Я хочу, чтобы вы указали, на каком этапе происходит мошенничество. Он стоял, зло сопя. Теперь он видел — на белоснежной сцене сидел растерянный ушастый парень и улыбался немного испуганно и счастливо. Правая рука заканчивалась культей. Ведущий, наклонившись к нему, пытался его подбодрить. — Зачем? — процедил Ригальд сквозь зубы. — Зачем мне на это смотреть?! — Вчера вы рассказали по-настоящему жуткую историю. И все-таки в ней есть пробелы, на которые нельзя закрыть глаза. Скажите, вы сами когда-нибудь наблюдали за экспериментами Института? — Нет. Да. Послушайте, отстаньте от меня! — он набрал в легкие воздух, но его слова заглушил взрыв аплодисментов. Против воли Ригальдо повернул голову. Ушастый по-прежнему сидел на залитой светом сцене, вытянув руку перед собой, и на его лице читалось недоверчивое восхищение, восторг и еще что-то — болезненное, голодное напряжение, с которым он раздувал крылья носа и быстро облизывал губы. На нижней отпечатались следы зубов. А культя... Культя, на которую он смотрел, стремительно изменялась. И была уже совсем не похожа на культю. Ригальдо зажмурился. Его слепили вспышки фотоаппаратов, брызги бриллиантов и блеск отбеленных зубов десятков людей. Через гул голосов пробился голос Хильдур: — Ну, что там, что там?! — Трансплантат, — обреченно ответил он. — И даже не подходящий по цвету. — Да нет же. У него отросла рука. Он развернулся и нырнул в ближайший коридор, с каждым шагом удаляясь от выставочного зала и голоса диктора, воодушевленно повторяющего: «Теперь, когда аутопротезирование становится доступным широким массам, перед нами стоит решение сопряженных с ним неизбежных психологических и этических проблем. Скажите, решились бы вы на следующий шаг — участвовать в проекте, который называется "Очищение"?» Ушастый мальчик радостно отвечал: «Да, да!» — Ригальдо! — Хильдур с трудом догнала его на каблуках. — Расскажите мне о том, что вы видели. — Мне не надо было сюда приходить! — рявкнул он. — Это все обман, мистификация... Он такой же калека, как вы или я. Он раздраженно похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Поймал взглядом табличку «Не курить» и зарычал. В узком коридоре он ощущал себя как в ловушке; белизна давила так, что гудели виски. Ригальдо безуспешно повернул за угол два или три раза — и с надеждой толкнул дверь пожарного выхода. Вывалился в ледяную вечернюю темноту в одном пиджаке, позабыв про пальто в гардеробе, и сделал глубокий вдох. — Чтоб меня, — после продолжительного молчания произнесла Хильдур, переступая порог. Дотронулась до пиджака и взглянула с непонятным выражением. — Вот как вы это представляете, Ригальдо. Но... Понимаете, все не совсем так. — В смысле? — проскрежетал он, глядя на нее с яростью. Из дверей выглянул охранник, буркнул что-то в рацию и ретировался. — Вы отдаете себе отчет в том, что я вам вчера рассказал?! — Да, — сказала она. — Вот теперь наконец я ясно вижу всю картину. Все очень просто, Ригальдо: вы больны. Вы понимаете это сами, иначе никогда не обратились бы за помощью. Ваш мозг подменяет одни понятия и факты другими, но делает это так причудливо, что долгое время я не могла разобраться, как это работает. Мне не хватало деталей, чтобы распутать этот клубок, понять, что же лежит в основе сбоя... — Разобрались? — спросил он, не двигаясь. — Да, — серьезно сказала она. — И теперь мы с вами начнем действительно продуктивно работать... — Нахуй, — так же серьезно и спокойно отрезал он. — Нахуй идите, уважаемая госпожа Хильдур. У вас было время помочь мне, а вместо этого вы пытаетесь меня утопить. Но это не вышло даже у Исли, а уж он старается двадцать четыре на семь.***
В завершение вечера случилось еще одно несчастье. Едва свернув с моста в сторону дома, Ригальдо ощутил удар по бамперу и характерный мягкий перекат, выскочил из машины, заглянул под колеса — и жутко выругался в наползающую с океана мглу. Присел на корточки — и выругался снова. Почему-то лампочки внешней подсветки по периметру дома не горели. Бросив машину на произвол судьбы, не собираясь сегодня ничего решать, он пошел домой пешком — и, не зажигая свет, принялся опустошать бар. Когда он наливал джин, руки дрожали. Допив, он шарахнул стаканом о панорамное окно. Исли неслышно появился из прибрежного мрака, когда Ригальдо, сидя на ледяных камнях, вкручивал в наполовину полную бутылку из-под джина снятый галстук. На холодный песок у его ног, смешанный с мерзлым тростником, медленно накатывали черные волны. Принесенный течением лед покачивался на воде. — О господи. Твой джин воняет, как канистра с бензином. Что ты в него намешал? — Заткнись. — Тебе не стоило с ней сближаться. С этой опасной теткой. — Да ладно. — Ригальдо достал из кармана зажигалку, но не спешил ее открыть. — Ты же сам мне ее подсунул, эту Хильдур. Я вот сейчас сидел и пытался вспомнить, как ее визитка попала ко мне в карман. Раньше я думал, что ее подложила девчонка из крематория. Знаю, что нервировал ее, когда приходил с синим лицом. Исли вздохнул. — Наверное, бесполезно доказывать, что это не я? — Бесполезно. Я тебе не поверю — не после того, как ты нашпиговал жучками наш дом. Я все их нашел, и те, что в машине, тоже. Хильдур сливала тебе то, что я ей рассказываю? Интересно было копаться в моих мозгах? — Мне всегда интересно, — на удивление покладисто согласился тот. — Но я разочарован. Думал, что терапия поможет и ты наконец осознаешь... — Что? — угрюмо спросил Ригальдо. Не дождавшись ответа, повысил голос: — Осознаю — что?! — Прикури мне сигарету, — невпопад попросил Исли. — У меня грязные руки. Ригальдо впервые взглянул на него повнимательнее — и нахмурился. Пальто на Исли отсутствовало, в треугольном вырезе смокинга ослепительно белела сорочка. Он стоял, опустив вдоль туловища руки, с которых капало, будто он по самые манжеты окунул их в темный лак. — Какого… О нет, не говори, что ты ее подобрал! — Ты сбил собаку смотрителя маяка, — мягко сказал Исли. — Я думаю, что будет лучше, если он не узнает об этом. Я положил ее в багажник твоей машины. Завтра ты отвезешь ее в свой крематорий. — Еще чего, — возразил Ригальдо, морщась. — Я не боюсь его проклятий. Считаю, что он должен знать. — А я считаю, что эти знания не принесут ему ничего, кроме боли. Пусть думает, что пес убежал. — От человека, который пачками сжигает у меня в крематории останки людей, это почти смешно слышать. Ты сегодня сентиментальный злодей? — Как и ты. Ригальдо недоверчиво покачал головой. Он не был согласен с Исли, но в душе малодушно желал подчиниться. — Дай закурить, — снова попросил Исли, и Ригальдо, поставив бутылку у ног, обтер руки сперва о мокрый песок, затем о новый пиджак, и раскурил сигарету. Исли сел рядом, на мокрые мерзлые камни, и обхватил губами фильтр, который Ригальдо вставил ему в рот. — Мы не договорили, — хмуро сказал Ригальдо, наблюдая, как тот с удовольствием затягивается, несмотря на волосы, которые лезли ему в лицо. — Что там тебе хотелось, чтобы я осознал? — В чем ты ошибся. С чего все пошло неправильно. — Решил поиграть со мной в терапию? — Такой игры у нас еще не было. — Ну хорошо. Я живу в этом доме, но не выношу его. Свет маяка посреди ночи не дает мне заснуть, как в тюрьме. — Так. — Я работаю в крематории, но будто вполсилы. Это смешная, ненастоящая работа. Я умираю от скуки. — Так. — И я не помню, чтобы когда-то за что-то тебя любил. Ты — квинтэссенция всего, что я ненавижу. Правда, у меня есть ощущение, будто что-то такое было — но я это утратил. Вот что меня постоянно мучает — чувство потери. И вопрос, почему и зачем я здесь. — Так, — не сразу согласился Исли. Ригальдо выдернул сигарету из его губ: — Иди помой руки. От тебя пахнет кровью, — и добавил: — Больше всего я хочу, чтобы ты отпустил меня. Уехал однажды утром. Просто исчез. Исли усмехнулся и одним движением поднялся на ноги. — Уверен? Ригальдо смотрел на его гибкую фигуру в идеально сидящем смокинге, медленно идущую навстречу темной воде. Ригальдо думал, что Исли опустится здесь на корточки, чтобы ополоснуть руки, но тот продолжал идти вперед. Береговой лед едва заметно просел, когда Исли ступил на него в вечерних туфлях. Приоткрыв рот, Ригальдо смотрел, как он входит в море — прямо в брюках, с каждым шагом погружаясь все глубже и глубже. Вода уже давно омыла его руки, дошла до бедер и медленно поднималась до пояса. Когда она добралась до длинных, свободно распущенных волос, и они поплыли, Ригальдо очнулся. Исли стоял в ледяной воде по грудь, и внезапно Ригальдо понял, что если он сделает еще шаг, вода дойдет до горла, а следующая волна накроет с головой. — Исли! — рявкнул он, сжав кулаки. — Не смей, Исли! Ответа было не слышно за шорохом волн. Белые льдины, столкнувшись, заслонили обзор. И тогда Ригальдо щелкнул зажигалкой, вскочил на ноги и замахнулся. Пропитанный бензином галстук вспыхнул мгновенно. Бутылка из-под сухого джина, вращаясь, описала во мраке пылающую дугу и, осветив волны и льды, перелетела над головой Исли и с треском разбилась о выступающий из воды морской камень, словно предупреждая: ни шагу дальше. Охваченный огнем камень вспыхнул в ночи, как факел, горящее бензиновое пятно нешироко растеклось вокруг него по воде. — Ну ты мудак, — с восхищением произнес Исли, стоя по шею в темной воде. — Значит, у тебя все это время был там бензин. Ригальдо снова вытер руки о пиджак и полез за новой сигаретой, а потом, чертыхаясь, пошел доставать Исли из воды. Когда они шли к берегу, поддерживая друг друга, тот остановился и глянул с непонятной печалью: — Если ты попросишь меня уехать, я от тебя отстану. Ригальдо горько и недоверчиво хмыкнул, и Исли пожал плечами: — Но ты этого не хочешь. Вот в чем дело.***
Сразу же за порогом они принялись целоваться. Поцелуи были долгими и глубокими, а пальцы Исли, которыми тот удерживал лицо Ригальдо — ледяными и твердыми. Оба молниеносно разделись в полном молчании, сбросив тяжелую мокрую одежду прямо на пол гостиной, но когда Ригальдо попытался развернуть их в сторону душа, Исли за плечо повел его в спальню. В спальне Исли, напрочь игнорируя раздвинутые шторы, усадил его на кровать, словно плывущую в темноте, и вытянул из гардеробной непрозрачный шарф. Ригальдо послушно завязал себе глаза. Исли толкнул его на спину и медленно, влажно начал целовать в шею, провел пальцами по груди, потерся о живот прохладной гладкой щекой. Ригальдо опустил руку, вплел пальцы в волосы, неожиданно мягкие и послушные; он ожидал, что после купания в море они будут слипшимися и жесткими, а сейчас от этого шелковистого прикосновения сердце сделало кувырок. Он затаил дыхание: Исли положил руки ему на бедра, прижимая к постели, и мягко поймал ртом раскачивающийся член. Ригальдо широко развел ноги. Ему было холодно, неспокойно и хорошо; с завязанными глазами каждая мелочь воспринималась острее. Губы и язык Исли работали с нечеловеческой ловкостью, выдавливая из него стон за стоном. Ригальдо совсем потерялся в этом теплом скользком плену, чувствуя себя принесенным в жертву; он хотел большего, изнемогал и не мог ничего сделать, потому что Исли прижал его руки к одеялу, запрещая их поднимать. Наконец Исли отвлекся, зашарил у края кровати. Ригальдо знал, что поиски могут закончиться чем угодно. — Выеби меня, — попросил он. — Сам. Исли замер, но ничего не сказал. А потом связал ему руки. Он придвинулся ближе, Ригальдо чувствовал его пальцы у заднего прохода, пока только осторожно массирующие и нажимающие на сжатый сфинктер. Полилась смазка, нажим усилился, один твердый палец проник внутрь. Ригальдо заерзал и попытался насадиться глубже: ему было мало. Когда Исли наконец сделал выбор, Ригальдо выругался с облегчением и отчаянием: тот снова предпочел дилдо, самое крупное из тех, что у них были. Ни в чьих других руках Ригальдо не позволил бы этой вещи оказаться внутри себя. Но только не в руках Исли, умных, безжалостных руках Исли. Толстая скользкая головка надавила на сфинктер, провернулась, растягивая, и Ригальдо бросило в жар. Член стоял будто каменный, и холодный воздух обжигал горячую кожу. Пальцы Исли легли ему на губы, скользнули в рот, глуша звуки. Когда силиконовый ствол вошел глубже, у Ригальдо затряслись поджилки. Он чувствовал тупое распирающее давление в кишечнике, отдающееся в яйцах, каждый дюйм, погружающийся в него, каждую выпуклость, которую Исли вкручивал плавными движениями. Ощущение переполнения граничило с болью; казалось, с растянутой до предела кишкой вот-вот что-то произойдет. И тогда Исли добавил еще смазки и положил другую руку на живот, наращивая давление, а сам начал трахать Ригальдо ровно с той частотой и силой, которая делала ощущения невероятными. Невозможными. Невыносимыми. Как только он немного изменил угол, Ригальдо выгнуло дугой. Каждый толчок вызывал короткие вспышки боли и одновременно высвечивал перед глазами образы, полные удовольствия: холодное море, льды и крачки, и огромные твари, медленно скользящие под водой, их могучие мышцы, качающие черную кровь, щупальца и присоски. Он попытался сжать член связанными руками — Исли тут же отстранил их. Он отодвинулся, и Ригальдо не мог видеть, что происходит, только ждал — голый, в испарине, с закаменевшими яйцами и с колотящимся сердцем. Когда Исли обошел его по кровати, встал над ним во весь рост и опустился на колом стоящий член, Ригальдо стиснул зубы так крепко, что почувствовал во рту привкус крови. Длинные волосы хлестнули его по лицу. И все то время, пока Исли, оседлавший его, двигал бедрами, Ригальдо не мог дышать – и боялся, что сердце не выдержит. С дилдо в заднем проходе и с Исли, насадившимся на его член, это было возможно. Он закрыл глаза под повязкой и стал думать про щупальца и льды. Лишь бы не о том, что когда Исли уйдет из его жизни, все это тоже закончится. — Останься до завтра, — прохрипел он, жмурясь под повязкой. — А потом уезжай. Тогда Исли соскользнул с него, дернул за плечо, понуждая перевернуться на живот, — Ригальдо с трудом сделал это, пытаясь ничего себе не порвать и не вывихнуть. Исли подтолкнул его под ягодицы, заставив встать на колени и опустить голову на предплечья, — и рывком вытащил дилдо. А после придвинулся ближе, потер членом между ягодиц – ослепляюще голым, горячим, гладким и твердым. Ригальдо подался навстречу раньше, чем Исли дернул его за бедра, насадился до слез, брызнувших из глаз. Это было нетрудно — член Исли ходил довольно свободно, но Ригальдо казалось, что он заполнен целиком, до самой диафрагмы. И пока Исли трахал его, быстро двигая бедрами и держась за спину, Ригальдо хрипел и кусал связанные руки, и повязка на лице промокла от слез и пота. А потом Исли дернул его на себя и, кончая, жадно поцеловал в шею.***
Когда он открыл глаза, мир был стеклянным и светлым. Море за стенами притихло, поверх прозрачной крыши над кроватью тонким слоем лежал снег. Комната напоминала пронизанный светом аквариум – поперек белых подушек тянулись солнечные полосы, по внешнему стеклу снаружи скребся побелевший можжевельник. С соседней подушки слышалось тихое дыхание. На прикроватной подставке валялись сигареты, презервативы, смазка и дилдо. Ригальдо повернулся на бок и посмотрел на одеяло, укрывавшее верхнюю половину спящего Исли. Тот завернулся до пояса, обнажив ягодицы, покрытые светлым пушком. Ригальдо задержал на них взгляд — и потянул на себя одеяло. Медленно, как во сне, он смотрел, как ткань ползет вниз, обнажая спутанные пшеничные волосы, разметавшиеся по подушке, юношескую спину с белыми рубчиками от угрей и выпуклое плечо с геометрическим узором татуировки. Не дыша, Ригальдо надавил на плечо. Мальчишка-хастлер перекатился на спину и сонно улыбнулся, потягиваясь всем телом как кот. На свету было видно, что у него зеленые глаза и небольшой шрам в углу губ, припухших от поцелуев. — Что ты здесь делаешь? — выдохнул Ригальдо. В глазах мальчика заплескалось беспокойство, улыбка погасла. Он бросил торопливый взгляд в сторону двери и осторожно спросил: — Ну, вы ведь сами попросили остаться?.. Звуки и свет погасли. — Пошел вон, — одними губами сказал Ригальдо. Мальчик не двигался, продолжал пялиться в ответ, возмущенно и обиженно хмуря светлые брови, и наконец раскрыл рот, чтобы что-то сказать, что-то оскорбительное и нахальное, судя по виду. И тогда Ригальдо положил ладонь ему на шею — и вдавил в подушки. Мальчик задергался, бестолково суча голыми ногами, его лицо покраснело, а руки напрасно пытались освободиться. Он хаотично махнул правой, пытаясь достать Ригальдо, но тот, приподнявшись на локте, продолжал давить, глядя в багровое лицо, как завороженный. И только когда из глаз хастлера брызнули слезы, отдернул руку. Кашляя и держась за горло, тот откатился к краю постели и бросился прочь, сверкая голыми ягодицами. Ригальдо швырнул в него подушкой и крикнул: — Убирайся! Телефон Исли не отвечал — как всегда в последнее время. Натягивая брюки, Ригальдо с трудом смог их застегнуть: руки дрожали, как у запойного алкоголика. Голова болела так, словно кто-то сверлил череп шуруповертом. Снаружи взревел байк. Когда Ригальдо выскочил в белое приморское утро, на выпавшем за ночь снегу темнели только свежие следы протекторов мотоцикла. И больше ничего.***
Про пса смотрителя маяка он вспомнил, садясь в машину. Открыл багажник, обозрел ущерб. Собака оказалась на месте – чертов комок рыжей шерсти, завернутый в резиновый коврик; Ригальдо получше укрыл ее, морщась от жалости и стараясь не думать о том, что будет, если его остановит дорожный патруль. Что ж, теперь им с мертвой собакой было в одну сторону. Все, что Ригальдо не хотел держать в их с Исли доме, хранилось в рабочем сейфе крематория. Приличный запас наличных, документы. И пистолет. Крупнокалиберный «Sutaphu Eagle», который он приобрел перед тем самым отпуском на северных островах, не признаваясь даже самому себе, что покупает его не только ради защиты от белых медведей. Дорога к мосту шла вдоль обрыва. Вытянув шею, Ригальдо на всякий случай высматривал Исли внизу, но на побережье не было никого, кроме чаек, садящихся на белые глыбы льда. Собираясь свернуть на трассу, Ригальдо увидел смотрителя маяка: тот раздвигал палкой серые тростниковые заросли. Поравнявшись с ним, Ригальдо вежливо поднял руку — и поторопился уехать. Его мучило чувство вины – а еще тревога и страх. Он прибыл в крематорий удачно, в рабочий перерыв между церемониями, порадовался, что на парковке уже нет чужих машин. Родственники следующих клиентов начнут съезжаться чуть позже. У него было время разобраться со своими делами. Ригальдо заехал со стороны двора, вынес собаку на резиновом коврике – она оказалась тяжелой и оттягивала ему руки – и брякнул на каталку, раздумывая, этично ли поручить и это маленькое неприятное дело Клэрис. «Вполне», — решил он, но сперва направился в кабинет. Выгреб из сейфа всю наличку, пролистал документы и бережно убрал в дипломат. Среди прочего там лежало удостоверение личности на имя Рикардо Арженто, которое он сделал, вернувшись из отпуска на островах. Наверное, пришло время им воспользоваться. Ригальдо не желал больше ни минуты оставаться в этом проклятом городе. Однако сначала придется закончить кое-какие дела. Рабочий телефон на столе заиграл похоронный марш. Ригальдо поморщился – ужасный китч, но он почему-то не мог убрать его из настроек. В такое время звонить могли наверняка по поводу заказов. Его это уже почти не касалось, и он решил не брать трубку. Вернулся к собаке и покатил каталку к лифту, угрюмо радуясь, что та новая и не дребезжит. Телефон в кабинете продолжал разрываться, вместе с ним надрывался и спаренный телефон в недрах крематория. Ригальдо толкал каталку и злился – где все, почему никто не может ответить на чертов звонок?.. Они с собакой спустились на нулевой этаж, прошли по техническому коридору к дверям кремационного зала. Ригальдо взялся за ручку – и телефон наконец-то перестал звонить. И стоя посреди долгожданной звенящей тишины Ригальдо услышал звук, от которого у него встали дыбом волоски на предплечьях. Мелкий, дробный стук и тихий писк. Оставив каталку в коридоре, он бесшумно перешагнул порог. Зал был огромным — в соответствии с нормативами, которые Ригальдо пришлось изучить. Большую его часть занимали не печи, а трубы и вспомогательное оборудование; кроме того, здесь стоял оцинкованный стол, за которым иногда резались в карты Клэрис и Закхей в ожидании, когда печи закончат работу. Сейчас из-за этого стола виднелись ноги в синих джинсах и слишком массивных ботинках. Ноги дергались, тяжелые каблуки выбивали тот тихий стук, который привлек его внимание. Слышались и другие звуки – хруст, причмокивание и низкое урчание, чередующееся со вздохами и деловитым покашливанием. И тоненький, высокий сип — как будто воздух выходил сквозь узкую воронку. Ригальдо узнал его сразу, хотя никогда раньше не слышал. Он снял пистолет с предохранителя и обошел стол. На кафельном полу лежала Клэрис, уставившись в потолок расширенными от боли глазами, и пол под ней был липким и темным, а промежность синих джинсов промокла насквозь. Окровавленный рот судорожно втягивал и выпускал воздух. Тонкий желтый свитер на животе задрался до подмышек, а вместо живота было сизое месиво, дышащее, перламутровое, залитое кровью. Старший бальзамировщик Лунд деловито отрывал оттуда куски и жрал. Он сидел на корточках, по-стариковски горбясь и щадя колени, и своими невероятно умелыми профессиональными пальцами копался в вывалившихся внутренностях, что-то там выбирал и закидывал в покрытый возрастными пятнами рот. При появлении Ригальдо он поднял голову — даже кончик носа был в крови, к подбородку прилипли куски мяса, – мазнул косым взглядом и облизал пальцы. Покачал головой, добродушный, как дедушка при виде непутевого внука, – и начал крениться вниз. Он наклонялся очень медленно, пока не навис над Клэрис, упираясь одной рукой в пол, – и с чавканьем погрузил лицо в развороченную брюшную полость. Кулак Клэрис так же медленно поднялся и опустился Лунду на темя, прежде чем бессильно соскользнуть. Ригальдо пошатнулся. Эта беспомощная попытка мгновенно вызвала перед глазами другую картинку — голого мальчишку, пытающегося от него защититься. — Мастер Лунд! — не своим голосом позвал Ригальдо и, когда тот поднял голову, выстрелил. Выстрел снес старику верхнюю часть черепной коробки; отскочивший кусок кости повис на окровавленном лоскуте. Бальзамировщик начал подниматься на ноги — все так же согбенно, опустив вниз длинные руки. Его лицо посерело, а глаза горели ярко-желтым, круглые и блестящие, с вертикальным, как у кошки, зрачком. — Сама виновата, — хрипло произнес Лунд. Говорить ему было неудобно из-за изменивших форму челюстей. — Девчонка. Крутилась тут, лезла везде. Ригальдо разрядил ему в лицо всю обойму — и каждая пуля могла бы уложить медведя. Кости и мышцы разлетались в стороны брызгами темно-фиолетовой крошки, лицевой скелет теперь напоминал губчатое месиво. Однако с этого лица все еще смотрели желтые глаза. Когда Лунд свалился на залитый кровью Клэрис пол, он дышал — и силился подняться. Его деформировавшиеся серые руки скребли пол когтями длиной с карандаш. Ригальдо встал над ним, держа наперевес лопату для чистки печей, и подумал неожиданно ясно — сквозь шок, непрерывную головную боль и отупляющий ужас: «Нельзя позволить ему подняться». Он саданул кулаком по кнопке загрузки центральной печи.***
«Абонент временно недоступен. Пожалуйста, позвоните позднее». — Сука, сука. — Ригальдо сжал трубку мокрой от пота ладонью. — Не так уж часто ты бываешь действительно нужен! За заблокированными дверцами что-то прошуршало, и он обернулся, подняв лопату. Его накрыло новым всплеском омерзения и ужаса, хотя он отлично понимал, что ничего шуршать и скрежетать уже не должно. После того, как он сперва ударил бальзамировщика лопатой под подбородок, а потом затащил на полотно загрузки. Замкнул дверцы и запрограммировал двухчасовой цикл. И все это время то, что он привык звать «мастером Лундом», продолжало хаотично шевелиться. У Ригальдо было ощущение, что оно до сих пор таращится сквозь огнеупорное стекло небольшого окошка, через которое оценивали результат. И он знал, что никогда не забудет, как оно отступало под выстрелами, а из начисто снесенного темени поднималось какое-то пористое шевелящееся образование цвета давленой ежевики. Паразит? «Чужой»? Монстр. Он едва успел отвернуться, чтобы не испачкать ботинки. Когда в глазах просветлело и схлынула тошнота, он сплюнул на пол длинную нить горькой слюны и выпрямился. Под одеждой кожа была холодной и липкой. Неудивительно — его рвало желчью уже в третий раз. Не из-за Лунда, — он посмотрел на каталку у входа. Совсем по другой причине. Клэрис лежала на каталке под пеленкой. Пальцами правой руки она касалась рыжего меха мертвой собаки — Ригальдо подумал, что теперь уже не имеет значения, как и где их найдут. У него не было сил и времени что-то с ними решать. От пола, от стен, от убитой девчонки несло густым металлическим запахом крови и теплой утробной вонью кишечника. Когда он переносил девушку на каталку, то старался не дышать — и все равно почти непрерывно ощущал во рту привкус сырой свинины и видел перед глазами жирно блестящий фарш. Это сводило его с ума не меньше, чем нарастающая головная боль. Телефоны крематория звонили не переставая, и скоро Ригальдо почти перестал обращать на них внимание. Но когда заиграл его мобильный, это было подобно тревожной сирене. Он глянул на номер и нервно рассмеялся. — Серьезно?! Хильдур, нам больше не о чем говорить. — Это не босс, — прошелестел голос в трубке. — Это я, Тавифа. Господин Сольвенг, рядом с вами сейчас кто-нибудь есть? Он оглядел трупы и печь, залитый кровью пол и свои трясущиеся пальцы — и снова не смог удержать истеричный смешок. — Можно сказать, нет. — Хорошо. — Она помолчала. — Босс сейчас разговаривает с вашим супругом. Он здесь и, кажется, очень зол. Облегчение и ярость почти сбили его с ног. — Немедленно позовите его к телефону! — рявкнул Ригальдо. — Дайте его сюда! — Это невозможно. — Тавифа понизила голос. — Я же говорю, что он в ярости. Я боюсь, что он может нам навредить. Ригальдо сбросил звонок. Долго и тщательно, чуть не до крови, мыл руки над технической раковиной, косясь через плечо на каталку. В сторону печи он старательно не поворачивался, но знал, что не сможет пройти мимо, не посмотрев сквозь огнеупорное стекло. На психотерапевта ему было наплевать, хотя Исли действительно мог бы ей навредить, даже если бы Хильдур работала на него. Особенно — если работала. Он ехал за Исли, чтобы схватить его за ворот рубашки и долго трясти. Трясти, бить и спрашивать: что это все значит? Но сперва все же нужно было проверить, как там горит.***
До дома Хильдур ему пришлось добираться через зимнюю грозу — первую в этом году. Ведя машину по гладкой черной ленте шоссе, он рассеянно наблюдал, как со склонов гор сползает низкая темно-фиолетовая туча, поглощающая фонари и барьерное ограждение вдоль трассы, а над морем вспыхивают первые молнии. Мгновенно стало так темно, что можно было разглядеть только габаритные огни впереди идущих машин. Когда по капоту застучали тяжелые градины, Ригальдо вздохнул, выключил рацию и взялся за руль обеими руками. До этого он слушал полицейскую волну и листал социальные сети, но так и не дождался информации о жестоком убийстве или даже простого упоминания крематория. Это было странно: по его представлениям бойню в зале уже должны были обнаружить; когда он уходил с черного входа, перед парадным крыльцом уже начали скапливаться машины следующей партии безутешной родни. Это было неправильно и ненормально, но — он беззвучно смеялся, поглядывая на грозовую тучу, — в списке странностей этого дня безусловно просасывало. Светлый коттедж на фоне сгустившейся темноты казался ослепительно-белым. Исхлестанный ветром двор был пуст, не считая поставленной на прицеп лодки, перегородившей проезд, и двух смуглых подростков, дрожащих от холода на скрипучих качелях и передающих друг другу одну самокрутку. «Мигранты из Южного Муха, — подумал Ригальдо, паркуясь в стороне от качелей. — Из тех семей, у которых "все получилось". Которые служат приманкой для остальных». Он выбрался из машины и, пригибаясь от града, взбежал на крыльцо. На звонок никто не открыл. Выругавшись, Ригальдо дернул дверь на себя — и она послушно подалась. — Исли! — крикнул он из прихожей. Дом ответил молчанием. Свет нигде не горел, электричества не было: Ригальдо напрасно пощелкал выключателем, вглядываясь в едва различимый коридор. Откуда-то изнутри дома тянуло запахом кофе, но голосов не было слышно. Снаружи доносились барабанный стук градин и заунывный скрип железных качелей. — Хильдур! — позвал Ригальдо в раздражении, подумав, что снова опоздал, что Исли уже уехал — и, похоже, увез психотерапевта с собой. Он медленно пересек длинный коридор, соединяющий рабочую часть дома с личной. Миновал приемную с креслами, стол помощницы. В полупустых светлых комнатах сейчас было голо и сумрачно. Оконные стекла дрожали под порывами ветра. Здесь никого не было. Ни Исли, ни хозяйки. В кабинете, где он провел много часов, Ригальдо осторожно прошел между креслом и кушеткой, выглянул в окно. Что-то его упорно раздражало, скреблось на периферии сознания, как мышь. За то время, что он провел в доме, во дворе не появилось ни одной новой машины, но он загривком чувствовал, что за ним наблюдают. Прищурившись, Ригальдо оглядел полки светлого дерева, книги, скудный декор. Могли здесь стоять камеры? Почему бы и нет. На столе Хильдур тихо гудел ноутбук. Ригальдо развернул его к себе. В браузере была открыта официальная страница Института. Ригальдо знал этот сайт как свои пять пальцев, ругался с пиар-отделом и айти по поводу того, какую информацию там можно размещать, но этот раздел видел впервые. Светлый фон, стилизованный под коридоры Института, украшал логотип: две женщины, повернувшиеся спинами друг к другу. Ниже шли подразделы и броские слоганы: «Контролируй темную сторону личности». «Отсели внутреннего монстра». «Твоя "пробужденная" часть — это не ты». Он захлопнул крышку раньше, чем дочитал до конца страницы. Сердце бешено колотилось, а привкус сырого мяса во рту сделался непереносимым. Он сунул руку в карман пальто. — Как вы смогли меня заметить, господин Сольвенг? У вас участилось сердцебиение. — У меня глаза на затылке, — медленно произнес он, снимая пистолет с предохранителя. — К тому же я вижу отражение в оконном стекле. Тавифа позади него свистяще рассмеялась. Ригальдо обернулся, остро жалея, что так нелепо оказался в ловушке между креслами и столом. Она висела под потолком, вжавшись спиной в угол комнаты, и через нее все еще просвечивали потолочные балки и место стыка двух стен — так морское дно просвечивает через прозрачное тело медузы. Но ее прозрачное тело темнело, «проявляясь» на глазах. Глядя в гладкое треугольное лицо с высоким костяным лбом, плотно сжатым ртом и узкими злыми глазами, покачивающееся на длинной шее, Ригальдо подумал, что все равно бы узнал ее, даже если бы она не заговорила. Глаза он как раз и заметил в отражении: они светились сквозь грозовой сумрак, как ярко-желтые раскосые фонари. Она пошевелилась — и словно стекла вниз, закачалась на обвивающих балки щупальцах. Ниже плеч ее обнаженное тело почти не отличалось от человеческого, не считая двух рядов маленьких твердых грудей, но вместо рук шевелились две розы извивающихся щупалец — напряженных, свивающихся кольцами, готовых к броску. Ничего общего с простой уродливой деформацией Лунда. Со двора все еще доносился скрип железных качелей. Маленький рот приоткрылся, показав кончик длинного языка. Желтые глаза смотрели на Ригальдо трезво и голодно. Он вскинул пистолет, интуитивно подозревая, что для такой твари даже этот калибр может оказаться мал. — Лучше не делайте глупостей, — предупредила Хильдур, появляясь в дверном проеме. Она держала у уха телефон и озабоченно хмурилась, при этом в ее голосе сквозили те сочувственные нотки, которые приводили Ригальдо в бешенство. — Тавифа бесценна как помощница еще и потому, что кроме своей мимикрирующей способности обладает моментальной регенерацией. К тому же она — единственная, кто в своей функциональной форме может драться, не развалив дом. Исли, стоящий у нее за плечом, покачал головой и сказал: — На твоем месте я бы ее послушал. В него Ригальдо выстрелил первым. И лишь потом поймал в прицел извивающуюся тварь. Тавифа швырнула через всю комнату разворачивающиеся ленты щупалец, захлестнувших его руки. Ригальдо не смог бы, не успел увернуться — поэтому выбрал стрелять. Прежде чем щупальца скрутили его, невероятно сильным захватом прижав локти к туловищу, он выпустил в треугольное лицо, грудь и живот все, что оставалось в обойме. И испытал короткое ощущение невыразимой злой радости, глядя, как сорок четвертый калибр превращает плоть в фиолетовый фарш. В ответ Тавифа молниеносно рванулась к нему, распахивая несоразмерно увеличивающиеся челюсти — каждая показалась оснащенной зубами размером с ладонь. Ригальдо, спеленутый до плеч, завалился на стол Хильдур, пытаясь лягнуть надвигающуюся пасть, но не преуспел: челюсти сомкнулись на правом плече, перекусывая плечевую кость и ключицу. От отвратительного хруста и ослепительной боли он на мгновение чуть не потерял сознание. Когда к нему вернулась способность соображать, вокруг уже толкались взбудораженные мужики в черном, пытающиеся его освободить, а Хильдур раздраженно кричала в телефон: — Да, да, я велела ему перестать... Нет, он именно это и сделал... Да отпусти его! Тавифа косилась на нее злющим огненным взглядом и не спешила разжать челюсти. Похоже, пули ей не слишком навредили: воронки от ран на обнаженном теле плавно затягивались. — Я же тебя предупреждал, идиот, — прокомментировал Исли. Он стоял, засунув руки в карманы брюк, и внимательно наблюдал за суетой лаборантов. «На нем бронежилет, — осознал Ригальдо. — Подготовился, сволочь. Надо было стрелять выше...» Один из лаборантов вколол Ригальдо шприц-тюбик неведомой дряни, от которой мгновенно зашумело в голове, а по телу прокатилась горячая волна. Еще на него прицепили капельницу и — это почти истерически развеселило — застегнули наручники, как будто он не был связан этой... этими... — Раствор, подавляющий йоки, — буркнул один из лаборантов и обернулся к Хильдур. — На счет три разжимаем челюсти. Ригальдо, лежащий на столе, словно в операционной, повернул голову в сторону Исли. Ему хотелось сказать: «Когда все закончится, я тебя уничтожу». Но сил не было даже пошевелить губами. — Стоп, — вдруг скомандовала Хильдур, низко наклоняясь к нему. — Я вытащу линзы и кое-что покажу вам. Так будет проще. Ригальдо подумал, что впервые видит ее лицо так близко. Он никогда не обращал внимания, что его усеивают бледно-золотые веснушки. Их не было только там, где кожу пересекал крестообразный рубец. — И вас уничтожу, — шепотом произнес он и из последних сил покачал головой. Но она уже деловито ковырялась у него в глазах — и когда обе линзы исчезли, он зажмурился, потому что визуальный мир снова сошел с ума, обрушив на него неестественные цвета, контрастность и четкость, словно где-то наглухо сбились настройки. — Идите к черту! — заорал он — и захлебнулся: Тавифа неохотно разжала огромные челюсти. Теряя сознание, он четко, словно в первый раз в жизни, увидел, что кровь, фонтанами брызжущая из его ран — фиолетово-черная. Ладонь Исли невесомо легла ему на глаза, и стало темно.***
— Вам трудно сейчас осознать и поверить, потому что таким и задумывалось очищение. С помощью имплантации атипичных клеток асаракама, синтезирующих нейромедиаторный токсин, мы блокируем мозговые центры, ответственные за нейропсихологию «пробуждения». Мы выключаем клеточный голод, агрессию хищника, дисфункциональную эйфорию трансформации и многое другое — то, что прежде считалось необратимыми изменениями психики «пробужденного». Проще говоря, что делало чудовищ — чудовищами. — Так. — Поскольку часть центров неразрывно связана с корой, блокада ведет к побочным изменениям. Возникают парциальная амнезия, замещающие воспоминания, запускается фильтр восприятия... Я не слишком перебираю с терминологией? Может быть, что-то объяснить? — Нет. — Таким образом мы получаем личность, очищенную от психотравмы «пробуждения», свободную от воспоминаний о неукротимом голоде, грузе прожитых лет, наполненных неописуемо мерзкими преступлениями, одиночеством и тоской; избавленную от необходимости охотиться и противопоставлять себя социуму. Наши клиенты больше не хотят быть изгоями. Мы такая же полноценная часть общества, как и люди, не подвергавшиеся мутациям. — Я не ослышался? Вы, блядь, сказали про психотравму «пробуждения»? — Не знаю, что вас так удивляет, Ригальдо. Чем дольше мы живем с «пробуждением», тем больше нас тошнит от этой жизни и от самих себя. Хочется, знаете, наконец ощутить себя нормальным человеком. — Звучит как бред. — Не думаю. Иначе вряд ли вы подписались бы на протокол «Очищение» одним из первых в правлении Института. — Одним из первых... где? — У меня на руках копия вашего добровольного согласия. Ригальдо Сольвенг, главный финансовый учредитель Института биоинженерной генетики и экспериментальных технологий, соглашается на медицинское вмешательство в рамках протокола «Очищение». Ригальдо, вы официально числитесь среди руководства Института с момента его основания — в пятидесятых годах прошлого века. Неофициально — именно вы были... человеком, который отыскал организаторов подпольных лабораторий и вложился в их вялотекущие эксперименты золотым запасом, накопленным за долгую «пробужденную» жизнь. Сейчас лично вам принадлежит сорок пять процентов акций. То, что вы параллельно возглавляете силовой отдел, который деликатно именуется службой безопасности, — производственная необходимость, мы все это понимаем. Как и то, что сейчас вы этого не помните. Это единственное, что вас зацепило? — Вот теперь я поверил, что меня все так заебало, что я захотел переродиться невинной бабочкой. И даже знаю того, кто мог втянуть меня в это дерьмо. Это была его идея, верно? — Для тебя это всегда буду я. Ты не умеешь учиться на ошибках. — Хильдур, уберите его отсюда, иначе наше общение закончено. В его присутствии я отказываюсь говорить. — Ригальдо. — Она проверила его крепления и кивнула в сторону камеры. С громким щелчком заблокировалась дверь в бокс. — Я задам вам только один вопрос. Постарайтесь ответить на него, не задумываясь. Исли сейчас здесь, с нами, в этой комнате?..***
— Не понимаю, чего вы с ним возитесь, — брезгливо сказал директор Римуто. Его лицо с оттопыренной нижней губой и тяжелыми веками плыло на фоне хирургического светильника, как рыба-луна. — Достаньте имплант — и в расход. — Нельзя. — Лаборант проворно снял с головы Ригальдо датчики энцефалограммы. Ригальдо поморщился — следующий электрод воткнули ему в ногу. — Мастер Даэ не разрешает. Очень ценный экземпляр. Надо собрать как можно больше данных. — У вас было три месяца, — буркнул Римуто. — Три месяца он вытворяет черт-те что в моем городе, а вы все собираете и собираете данные. Будете наблюдать, пока он не устроит публичную бойню, которую будет невозможно подчистить, в отличие от той, в крематории? Преодолевая головокружение, Ригальдо показал средний палец с нацепленным на него пульсоксиметром. Римуто передернуло. — Хуже старого «пробудившегося» может быть только спятивший старый «пробудившийся», — с отвращением сказал он. — Я бы его убрал по-тихому, пока он практически беззащитен. — По-тихому уже не получится. — Ригальдо не видел лица присутствовавшего здесь же начальника пресс-службы, но по несчастному голосу предположил, что тот лишь недавно протрезвел. — Этот случай привлек слишком много внимания. Если он исчезнет, это вызовет резонанс… и недоверие высокопоставленных клиентов. Усыпляюще гудели приборы, тихо звякали инструменты. Ригальдо попробовал напрячь мышцы, убедился, что прикован крепко, и утомленно прикрыл глаза. До этого он совсем недолго находился в отключке — пришел в себя, когда его перекладывали в санитарный фургон. Там, пристегнутый к койке, обвешанный капельницами, он мог только смотреть в потолок и слушать — как звуки города снаружи сменяются плавным шуршанием шин по шоссе, как дребезжит подвеска, когда машину подбрасывает на дороге, ведущей в горы. Из-за кровопотери и того, чем его нашпиговали, он чувствовал сонливость и апатию — но ему все равно было смешно от того, что в фургоне кроме него едут четверо парней с автоматами, старающихся держаться как можно дальше. Потолок фургона сменился зимним небом, а затем навесом лабораторного корпуса. Ригальдо ехал под тарахтение каталки сквозь белые коридоры и лифты с бронированными дверями и думал, что все это с ним уже было, когда он проходил здесь обследование по договору. Только тогда его так не стерегли. Дорога закончилась, и он оказался здесь, в изоляции от остальных помещений лаборатории. Ну как в изоляции. Его ни на секунду не оставляли в покое. Запищала пропускная система, и Ригальдо открыл глаза. Хильдур он узнал по запаху духов. — Ну, что тут? — Кишечник почти атрофировался, брюшная полость заполнена ветвистыми трубками, проросшими в средостение и таз. — Лаборант поднял повыше снимки из томографа. — Аутофагия. — Что происходит, Хильдур? — спросил Ригальдо, сжимая и разжимая пальцы. Она обошла бокс со стулом в руках, расположилась так, чтобы Ригальдо мог ее видеть, и доверительно наклонилась ближе. Он был невероятно благодарен, что она явилась без чертовой мелкой твари, понаделавшей в нем столько дырок, как будто он попал в «железную деву». — Происходит то, что, к сожалению, и должно происходить, — вздохнула она. — Вы были абсолютно правы, когда говорили, что иссыхаете, Ригальдо. Все ваши пищевые расстройства, физические изменения, бессонница, замедленная регенерация — закономерный итог полного прекращения употребления человеческих внутренностей. Организм пожирает себя. Такое случается с «пробудившимися», которые перестают есть людей. Он моргнул. Потом внимательно посмотрел на пакет капельницы над собой. Внутри плескалась комковатая бурая жижа. — ...твою мать. — Да, — она коснулась его руки. — Мы вас немного откапали, чтобы привести в чувство, но, разумеется, это не решение проблемы. — Она склонилась еще ближе и понизила голос: — Ничто, никакой законсервированный суррогат не заменит употребления еще живой, теплой, дышащей человеческой плоти. Поэтому и провалилась идея «донорских банков» питания для йома и «пробудившихся». — Она облизала губы. — Хильдур, — сказал он, внимательно разглядывая ее. — Кажется, я понял, почему от разговоров с вами мне не становилось легче. Вы ни хрена не психотерапевт. Она рассмеялась. — Нет, к сожалению. Я ваш преемник по части безопасности, — и посерьезнела: — Да и вы тоже не тот сорокалетний депрессивный невротик на грани развода, который пришел на сеансы, чтобы молчать. Не только тот, я неправильно выразилась. Мы с вами оба нечто другое. Ригальдо, следивший за тем, как вспыхивают и гаснут золотые искры в радужке ее глаз, как дрожит зрачок, суживаясь и вытягиваясь, как у кошки, подумал о кружащихся в черной воде льдинах с распластанной на одной из них уродливой тушей, и уверенно спросил: — Мутанты? Вначале он не понял, что изменилось, а потом осознал: все три лаборанта в черных защитных костюмах прекратили работу и пялятся на него. — Он помнит? — уточнил один. Хильдур улыбнулась: — Нет. У господина Сольвенга невероятно высокий барьер отрицания, выше, чем у кого-либо еще. Но даже он, побывав в челюстях Тавифы, не может отрицать эти челюсти. — Господин Сольвенг, — хрипло сказал Ригальдо, — хотел бы подать в суд на вашу организацию за то, что на комплексном медицинском обследовании несколько месяцев назад от него скрыли, что он ебаный монстр. Лаборанты вежливо рассмеялись. Хильдур жестом уняла их веселье. — Увы, засудить Институт не получится — эти данные скрываются от клиента по условиям контракта. Именно для того все и делается — чтобы забыть. Мир изменился. «Пробудившихся» становится все больше. Наши клиенты — сенаторы, промышленные магнаты, профессора университетов, спортсмены, а также простые люди — те, кому мы вновь отращиваем конечности, внутренние органы, лечим тяжелые формы висцеральной, сердечной, легочной недостаточности, пересаживая им клетки йома, — становятся такими же, как мы. Их фантастическая регенерация, то самое торпидное деление стволовых клеток — на самом деле старое доброе «пробуждение». И нам нелегко объяснять, почему им теперь хочется загрызть коллегу по офису или родную мать. Они даже слышать об этом не хотят. — То есть, — Ригальдо посмотрел на бурую жижу в капельнице, — вы понаделали хуеву тучу монстров, которые не желают себя принимать? И что, вы их всех доводите до моего состояния? — Мы с вами понаделали, — поправила его Хильдур. — Но к этому мы еще вернемся. Да, они не хотят. Видели флешмоб с сырым мясом? Так вот, он на самом деле про это. Конечно, для непосвященных это всего лишь забавная интернет-игра, но у меня волосы встают дыбом от поведения этих новообращенных... Вы думаете, вы единственная наша проблема, Ригальдо? — Вы все тут надышались эфира и ебанулись, — с тоской сказал Ригальдо. — Пожалуй, я тоже ничего не хочу об этом знать. Могу я вернуться обратно в свой крематорий? — он вспомнил окровавленный труп стажерки и с трудом подавил тошноту. — А-а-а, блядь... — Это был йома, — серьезно сказала Хильдур. — Обычный примитивный йома, падальщик. Очень жаль, что вам пришлось так травматично столкнуться с одним из них. Мы их отлавливаем, но они стремятся поселиться рядом с сильными «пробудившимися», как гиены возле львов. И, кстати, ваш второй бывший работник, Закхей, тоже йома. Вы очень своевременно выгнали его. — Ну хорошо. — Ригальдо устал смотреть на нее и перевел взгляд на потолок. — Но мне бы хотелось понять. Чем вы их кормите, ваших новообращенных сенаторов и магнатов, которые не хотят жрать человечину? — Разумеется, человечиной, — невозмутимо сказала Хильдур. — Но так, что они не помнят. За это у каждого отвечает их темная сторона. Те самые заблокированные инстинкты, психотическое стремление к каннибализму, все самое омерзительное, что есть в каждом из нас. Раз в месяц мы позволяем нашим клиентам выпустить эту темную сторону. Для этого по всей стране существуют специальные реабилитационные центры... — Загончики для забоя мигрантов, — пробормотал Ригальдо, и его накрыло очередным приступом тошноты. Корчась, он попытался зубами вытащить из вены катетер, а когда не получилось — обнаружил, что Хильдур смотрит на него без тени сочувствия. — Я вас уверяю, что лучше раз в месяц заочно удовлетворять инстинкты в загончиках, чем беспорядочно убивать всех подряд, как это делают ваши любимые йома — и как мы с вами убивали столетиями. По крайней мере, прежде вас в протоколе «Очищение» совершенно не смущал этот пункт. — Хотите выставить меня каким-то особенным мудаком? — О, — она посмотрела на часы. — Мое время вышло. — Хильдур, мать вашу! Немедленно остановитесь! Он услышал, как зашуршали, разъезжаясь, автоматические двери, как несколько человек вошли друг за другом в бокс. Шаги одного из них он опознал мгновенно и застонал раньше, чем Исли взъерошил ему волосы: — Но ты и есть совершенно особенный мудак.***
— ...здесь, в этой комнате? Наверное, от непрерывно пульсирующей боли, очаг которой вспыхивал под сводом черепа и охватывал голову, как огненный шлем, и проблем с новым зрением — неестественно ярким и каким-то пересвеченным — он стал хуже соображать. Пришлось переспросить: — Что? А когда до него дошло, он задохнулся от ярости: — О нет, Хильдур. Я был о вас лучшего мнения. — Вам все равно придется это принять. — Убирайтесь! — Ну уж нет, — терпеливо сказала она. — Вы сами попросили меня остаться, так давайте все выясним. «Но вы ведь сами попросили остаться», — всплыл в памяти растерянный мальчишеский голос, и он заорал: — Вон! — и обернулся к ухмыляющемуся Исли. — И ты пошел вон, сучий... — Покажите, — приказала Хильдур в микрофон. На стене напротив заработал экран. Ригальдо с отвращением увидел себя, взлохмаченного и злого, распятого на медицинском столе. Увидел Хильдур, аппаратуру бокса. Изображение было цветным и четким, ракурс не оставлял пространства для домыслов. — Ох, вот досада, — весело сказал Исли. Ригальдо знал, что тот стоит прямо над ним, опираясь на край стола, чувствовал прикосновение руки к плечу и ощущал запах парфюма, крепкого алкоголя и сигарет. И мог, задрав голову, посмотреть из своей унизительной позы, как Исли ухмыляется, чтобы убедиться, что тот все еще здесь. Потому что на съемке камерой в режиме реального времени позади него никого не было. Они с Хильдур находились в помещении вдвоем. — Подделка, — пробормотал он, стараясь подавить надвигающуюся волнами панику, чувствуя, как горит, наливаясь жаром, лицо, и как неконтролируемо начинают дрожать руки и ноги. Как тогда, когда он одевался в своем доме, прогнав мальчика-проститутку. Хильдур подняла руку и приветственно помахала в камеру. Хильдур-с-экрана повторила ее жест. — Можете тоже помахать, чтобы убедиться, что это не монтаж, — предложила она и посмотрела на его привязанные руки и ноги. — Или покачайте головой... — Выруби! — заорал он. Ригальдо-на-экране задергался, забарахтался, как идиот. Камера не транслировала звук, поэтому Ригальдо мог только видеть, как разевает рот и напрасно напрягает мышцы в попытках освободиться. — Вы никогда не задумывались, почему Исли не разговаривает ни с кем, кроме вас? Почему у вас в телефоне нет ни одной его фотографии, почему он никогда не встречается на записях с рабочих камер; почему тот, кто якобы допекает вас звонками и гиперконтролем, никогда не берет трубку, когда вы звоните ему? Где его автомобиль, в конце-то концов, почему такой важный человек вечно добирается на попутках... И сколько времени вы уже вместе? Вы все время называете разные сроки — три, пять, десять лет... Нет, стучало у него в висках. Нет. — Я знаю, что вы оба делаете, — наконец заставил он себя раскрыть рот, обращаясь к Исли, и пересохший язык ворочался во рту, как инородный отросток. — Пытаетесь меня раздавить. — Ригальдо. — Хильдур потерла лоб, явно начиная терять терпение. — Да вы же все это время чувствовали, что вы не в порядке, поэтому и пытались гасить эти ощущения алкоголем и таблетками. У вас случился тотальный сбой в работе импланта. Как говорит наш профессор, ваш Исли — это нейромедиаторный шторм. Психоз. Персонификация дисфункциональной стороны «пробуждения». На самом деле никакого Исли нет — и никогда не было. Он молчал, стиснув зубы так, что хрустела эмаль. — Мне вот интересно, — произнесла Хильдур обманчиво спокойным тоном, но он успел ее узнать — и понял, что она припасла для него еще какую-то мерзость. — Нам всем тут интересно, точнее сказать. Почему вы так болезненно держитесь за него? Вы приняли существование чудовищ, молча согласились с тем, что ваши воспоминания о человеческой жизни до имплантации — фальшивые, но одержимо цепляетесь за своего воображаемого мужа. Мы бы уже давно могли подправить имплант, если бы вы согласились заехать в лабораторию, но вы так упорно и подозрительно отвергали любые попытки все исправить, словно охраняли что-то невероятно ценное... — Мы занимались сексом, — перебил Ригальдо. — И дрались. По взгляду Хильдур он понял, что за козырь она припасла. — Я могу предоставить вам записи с камер, установленных в вашей спальне. — Шоковая терапия, — фыркнул Исли у него за спиной. — Попроси у нее, посмотри. Любую из тех, где ты пялишь себя сам или используешь уличных мальчиков. На этом головная боль победила. Мир разлетелся в куски, и Ригальдо выгнуло в судорогах.***
В себя он пришел от заунывного воя сирены. Зашевелился, вяло размышляя о том, что не ожидал такой реакции на свой приступ, а потом словно по щелчку включился: тревога относилась не к нему. За дверью бокса что-то происходило: он слышал крики в коридоре, лязг железа и звон стекла. Два пистолетных выстрела. Он ждал следующих, но вместо этого рвано, как-то неуверенно и слишком коротко прострекотал автомат. Ригальдо подбросило на столе, он напряг мускулы и выругался: освободиться не получалось. — Эй! — крикнул он в сторону камеры. — Что там у вас? За автоматчика ответил кто-то другой: звуком, как будто в стену под самым потолком впечатали что-то большое и тяжелое. Ригальдо подумал, как теперь должно выглядеть то, чем ударили с такой силой, и решил не представлять. С той стороны доносился стук подошв об стену, возня и царапанье, а потом долгий шорох — «тяжелое» мешком осело вниз. Все это время сирена выла, и крики — близкие и отдаленные — не утихали, но их перекрывал какой-то хаотичный шум. Если бы у Ригальдо спросили, на что похожи доносящиеся снаружи звуки, он бы сказал, что в коридоре мечется десятиметровый змей. Панически пискнул электронный замок. В бокс ворвался один из лаборантов — Ригальдо точно знал эту бледную окровавленную рожу, не прикрытую сейчас ни черной защитной маской, ни очками, но никак не мог вспомнить фамилию. Лаборант наскочил на самый большой из мониторов и заметался, повалив стойку капельницы — а потом быстро-быстро полез на четвереньках под стол. — Эй, мудила! — окликнул его Ригальдо. — Ты бы замкнул за собой две... Он не договорил. Позади него что-то громоздкое, шурша, продавливалось в бокс через дверной проем — и, наконец протиснувшись, с шелестом шлепнулось на пол и поползло. Ригальдо сжал кулаки так сильно, что думал, сломает пальцы. Над ним нависла огромная синяя женская голова, мощная шея под которой заканчивалась ровным обрубком — из которого, как обрывки проводов из кабель-канала, вываливались длинные щупальца. Щупальца, извивающиеся и трущиеся друг об друга, расползлись по боксу — Ригальдо видел их колышущиеся петли. Синее лицо казалось безмятежным и сонным. Крупные веки с острыми, как копья, ресницами были неплотно сомкнуты, из-под них молочно светились голубоватые белки. Взгляд был мутный, невидящий. Но больше всего Ригальдо потрясло, что у этой сонной головы напрочь отсутствовало темя. Кто-то аккуратно удалил свод черепа, и костная коробка походила на ресторанное блюдо. В ней магнетически пульсировал выставленный напоказ голубоватый, в черно-фиолетовых прожилках мозг. Блядь, подумал Ригальдо, как зачарованный таращась на него. Голова раздула ноздри, принюхиваясь. Щупальца вскинулись, как змеи, поднявшиеся на хвостах. Ригальдо, голый, вздрагивающий и беззащитный, был уверен, что сейчас станет их целью, — так деловито они нацелились в его сторону. Но вместо этого щупальца нырнули под стол и выволокли оттуда вопящего лаборанта, вздернули вверх, к синему лицу. Красиво очерченные губы приоткрылись навстречу — и продолжили расходиться, обнажая огромные клиновидные зубы и глубокую сводчатую пасть. Щупальца дернулись — и мужик головой вперед влетел в эту пасть. В мутных глазах синей головы впервые отразилось что-то вроде удовлетворения. Хрясь, сказали метровые челюсти, перерубая тело на уровне пояса. Хрясь. Щелк. Что-то сверкнуло со стороны коридора — необыкновенно яркой вспышкой, от которой Ригальдо едва не ослеп. Он зажмурился: для его новых глаз это был внезапный и крайне болезненный опыт. А когда раскрыл глаза, то обнаружил, что труп лаборанта исчез из виду. Синяя голова больше не нависала над столом, а неравномерно поджаренные щупальца корчились и бились об стены бокса. Шипела дымящаяся и сворачивающаяся плоть. Тошнотворно воняло паленым. — Что это было? — с поразительным спокойствием спросил он, не сильно надеясь, что кто-нибудь из заполонивших бокс шестерок в черном ответит. И скривился, услышав за собой скрипучий голос профессора Даэ: — Печальная производственная ситуация. Неудачный эксперимент. — Я же говорила, что вы — не единственная наша проблема, — раздраженно сказала Хильдур, входя в бокс под ритмичное цоканье туфель. Она обошла стол и встала над мертвым монстром. — Прямо сейчас мы упокоили одну из наших клиенток. Пушка в ее руках выглядела пугающе. — О, ничего страшного, — не удержался Ригальдо. — Если вам надо это скрыть, то городской крематорий к вашим услугам.***
— «Переключить» вас, как других «пробудившихся», не получается, — заявила она ему при следующем визите. К этому времени бокс был отмыт и проветрен, но в нем все равно воняло хуже, чем в крематории. — Яйцеголовые пробовали, пока вы были в отключке. Со всеми получается, с вами нет. Этот ваш внутренний Исли пророс в сознание и нейрогуморальные центры, как злокачественная опухоль. Поэтому Даэ будет полностью переустанавливать имплант. — Для этого нужно срезать полголовы? — осторожно уточнил он. — Богини с вами. — Она поморщилась. — Нет, это был другой эксперимент. Установка импланта требует микровмешательства. Вот здесь, где у вас костная мозоль. — Она бесцеремонно запустила руку ему в волосы на темени и потерла давно раздражавший шрам, который он прежде считал последствием приютской травмы. — И такой малости достаточно? — Ах, если бы. Мы готовим наших клиентов, чтобы они могли в полной мере наслаждаться своей человечностью. Ставим пролонгированные линзы, которые прячут мутацию глаз. Прячем в брюшную полость диализную помпу, фильтрующую чертову фиолетовую кровь. Да, ваша кровь должна была бы быть красной! Но вы сбежали раньше, чем вас успели до конца подготовить. Она сердито дернула его за волосы. Ригальдо очень внимательно за ней наблюдал. — Хильдур, скажите по-честному, почему вы лично со мной возитесь? Мы трахались? До того, как я все забыл? — О. — Он впервые увидел на ее лице замешательство, но затем она улыбнулась. — Нет. Было бы заманчиво ответить утвердительно и посмотреть на реакцию, но нет. Вы меня совсем не привлекаете. Как мужчина, я имею в виду. — Хорошо. — Дело в том, — она убрала руку от его головы и встала так, чтобы он ее видел, — что на это есть две причины. Первая — для меня вы что-то вроде живой легенды. Я была еще совсем девчонкой... Можно сказать, училась. А вы уже были, и о вас знали все. Я приложила много сил, стремясь достичь вашего уровня. Мне приходилось стараться выше человеческих возможностей. Но вы, конечно, не замечали таких, как я, находясь где-то там, на своей одинокой вершине. — Она покрутила рукой и рассмеялась. — Так атавистически сейчас все это звучит. — И чем же нам с вами приходилось так много заниматься? — Тем, что мы с вами умеем лучше всего. Убивать. — Она сверкнула глазами, затем расслабила лицо. — Но все это давно в прошлом. — Сколько лет прошло с тех пор? — внезапно спросил он. Улыбкой Хильдур можно было резать бумагу. — Скажете тоже. Не лет, веков. Из этого напрямую вытекает вторая причина. — Она поправила юбку, откинулась на спинку стула. — По большому счету мне уже давно пора было бы позволить Римуто вас уничтожить. Вы отодвинули мое собственное очищение на неопределенный срок. Да, я хочу зажить давно забытой жизнью, — пояснила она, поймав его недоверчивый взгляд. — Передать кому-нибудь эту богадельню и вспомнить, что значит ценить каждый час. Но знаете что. — В ярко-желтых глазах беспокойно дрожали узкие зрачки. — Мне страшно. Я наблюдаю за вами с нарастающим чувством паники, потому что боюсь оказаться в подобной ситуации. Вдруг меня подведет мой имплант, и я рехнусь, изнуряя себя голоданием и тоской, преследуя недостижимую мечту? Ведь у каждого из нас под ногами хрупкий лед, а под ним — бездна, полная чудовищ. Она отвернулась с явным желанием покинуть бокс. — Как вас зовут на самом деле? — Что? — она недоуменно обернулась. — Ваше имя. «Госпожа Хильдур» — наверняка псевдоним. — Мирия, — сказала она севшим голосом. — Но я не люблю вспоминать об этом. Это имя принадлежало молодой идеалистке, которая не подозревала, что сделает карьеру, охраняя Римуто. Мне хочется, чтобы меня называли «Хильдур». — Это имя тоже что-то значит для вас? Кто его носил? Игнорировать его вопросы теперь, когда она не притворялась психотерапевтом, у нее получалось очень хорошо. — А кем был Исли, Мирия? — все-таки крикнул он. Она странно посмотрела на него. — Вам должно быть что-то известно, — быстро, горячо и зло зашептал он. — Что-то, о чем вы умалчиваете, что вас на самом деле настолько тревожит, что вы опасаетесь об этом говорить? Почему — Исли? Откуда он такой взялся? Почему у других — воображаемые друзья, а у меня — воображаемый мудак? — Откуда мне знать?! — рявкнула она. — Я целый месяц пыталась разгадать эту тайну. Но это в вашей голове он живет, вы один могли бы сказать, какими демонами была населена ваша жизнь, — но вы не можете. И это к лучшему. Она процокала к дверям и прежде, чем приложить карту, сухо добавила: — Сегодня я была у вас в последний раз. Через час вас прооперируют — и вы все благополучно забудете. — Прощайте, Мирия. Дверь закрылась со щелчком.***
— Не отвечай вслух, — предупредил Исли, вваливаясь в бокс. — Поговорим без свидетелей. Ригальдо хотел бы его прогнать, послать к черту со всем его воображаемым коварством — но, как порывом ветра в февральский день, его до костей пробрало от мысли, что если Исли зачем-то возник, значит, он сам его вызвал. — Смотри-ка, ты начинаешь понимать. «Чтоб тебя развеяло», — все-таки подумал Ригальдо. «Ты — мои порушенные надежды. Как, должно быть, сильно я хотел от чего-то освободиться, раз разрешил этой пиздобратии забраться мне в голову. Как, должно быть, они потом веселились, подглядывая за мной». — Да нет, они наложили в штаны от страха, — спокойно ответил Исли. — Ты же слышал эту женщину. Никто не хочет оказаться на твоем месте, потому что у каждого из них свой собственный сонм кошмаров, и никто не хочет, чтобы эти кошмары ожили. Ригальдо подумал, что ослышался. Это звучало, как если бы Исли пытался его утешить. — Мне нелегко об этом говорить, — тот оперся обеими руками на соседний хирургический стол, подтянулся и сел, положив ногу на ногу. Вытряхнул сигарету из пачки, но не торопился закурить. — Но они тебя кончат. Когда переставят имплант и ты снова все забудешь. Выждут немного, чтобы сообщество позабыло о скромном директоре крематория, — и устроят тебе несчастный случай. Ты им не нужен ни как подрывающая авторитет сенсация, ни как держатель акций и член правления. Ты потенциально опасен. Он сделал паузу, словно дожидаясь возражений Ригальдо, но тот молчал, глядя ему в глаза. Пока что Исли не сказал ничего, с чем бы он не был согласен. Ригальдо не верил ни единому слову Хильдур. Если бы его спросили, как следует поступить с таким сомнительным членом корпорации, он бы не задумываясь сказал: убрать. Исли одобрительно хмыкнул и все-таки закурил. Резкий запах дыма поплыл среди попискивающих медицинских приборов. Ригальдо напрягся, ожидая, что сработает пожарная сигнализация, — а потом одернул себя. Сигареты не существовало. Как и Исли. На том был классический серый жилет и рубашка без галстука с закатанными до локтей рукавами; наброшенное на плечи пальто смялось под его задом, асимметрично повязанный кашемировый шарф лег на протертый антисептиком стол. Исли выглядел одновременно солидно и беспечно. Ригальдо так сильно его ненавидел — как воплощение своего унижения и беспомощности, — что не мог рядом с ним дышать, и все равно зачем-то пялился. В кабинете было холодно. Светлые волоски на предплечьях Исли встали дыбом. Ригальдо подумал, что достроил все это сам — звук голоса, запах парфюма, лязг зажигалки. А вот какой запах тела у Исли — он не мог сейчас вспомнить. В голову почему-то лез запах мороза, сосновой коры и крови на снегу. Что было тому причиной, чем была напичкана его голова, он не желал думать. Сейчас все перебивали острые лабораторные запахи — железа, клеенки и антисептиков. «Ты здесь, чтобы позлорадствовать? — все-таки спросил он у Исли. — Похохотать надо мной, как опереточный злодей?» Исли приставил ему палец к виску: — Ты храбришься, но нам обоим известно, что подыхать ты не хочешь. Госпожу Хильдур это неоднократно удивляло, хотя, казалось бы, суицид — закономерный исход для того разрушительного пути, по которому ты все это время шел. Но ты упорно цепляешься за свою отвратительную жизнь. «Пошел вон», — устало попросил Ригальдо. — А если бы я помог тебе выбраться из лаборатории? «Вперед, — Ригальдо шевельнул кистью. — Отстегни меня». — Увы. — Исли бросил сигарету через весь зал в раковину. — Есть некоторый предел даже для твоего фантастически богатого воображения. Пока ты не сможешь освободиться — я не смогу для тебя это сделать. «Раньше у тебя прекрасно получалось проделывать со мной какие угодно штуки, — Ригальдо прикрыл глаза. — А-а, черт...» — Ничего из того, чего бы ты не мог успешно вытворить с собой. «Да ладно. Что, и крюки, и ремни?..» В черных зрачках Исли, близко наклонившегося к нему, отразился он сам — недоверчивый, связанный и злой. — Я уверен, что, если бы у тебя было время подумать, ты бы сообразил, откуда в твоем телефоне столько заблокированных номеров. Но, к сожалению, здесь нет никого из твоих одноразовых безымянных помощников, так что открыть наручники, пока ты одинок и беспомощен, я не могу. «Тогда проваливай. Все это заведомо бесполезно». — Я не сказал бы. — Исли снова доверительно наклонился к нему. — Больше того, мы оба знаем, что способ есть. «Я знаю, что тоже могу превращаться в чудовище, но мое тело не помнит, как это делается. Они меня полностью обезопасили». — Не полностью. — Исли дотронулся до его губ, сунул в рот пахнущий никотином палец, провел по эмали зубов. — Они совершили ошибку. Оставили тебе самое древнее оружие, которое у тебя было. «Хорошо. — Ригальдо вздохнул. — Если это новая ловушка, то она такая тупая, что я просто обязан в нее попасться. Иначе меня не пустят в ад». Глаза Исли смеялись. Через полчаса в бокс зашел лаборант. И тогда, сделав глубокий вдох, Ригальдо укусил себя за язык. Когда он заорал и забился в болевых судорогах, заливая все вокруг хлещущей изо рта черной кровью, лаборант совершил ошибку. Вместо того, чтобы вызвать помощь, он бросился останавливать кровотечение и полез руками в окровавленный рот.***
Круглый бетонный тоннель, выложенный толстыми плитами, уходил в бесконечность, терялся в глубине горы. До этого были яркие белые коридоры, запертые двери, пожарные лестницы и вентиляционная шахта. Технический подвал, люк и лестница в тоннеле-колодце — один из аварийных выходов, связывающих Институт с другими площадками. Ригальдо надоело спускаться по лестнице раньше, чем он долез до половины. К счастью, она закончилась до того, как он решился разжать руки. Исли уверенно вел его по лабиринту обесточенных коридоров, шел впереди, маня за собой, и Ригальдо старательно гнал мысль о том, как дико они сейчас выглядят со стороны — полностью одетый пижон в расстегнутом пальто и он, голый, грязный, прихрамывающий, потому что успел сбить ноги, и весь в засохших потеках крови на плечах и груди. Никто бы не разглядел такие подробности без инфракрасных очков. Да и смотреть на них было некому. И никаких «них» не было тоже. «Это все у меня в голове», — пытался напоминать он себе, но получалось плохо. Он все равно слышал гулкое эхо от шагов двух пар ног. И видел пар от дыхания из двух ртов. Тоннель не отапливался. От бетонных плит шел пронизывающий холод: снаружи была зима. Горы вымерзли, на склонах наверняка гуляла пурга. Ригальдо смутно представлял, как будет выбираться, когда окажется снаружи. Если, конечно, не замерзнет в первые пять минут. И если, конечно, Исли не тащит его в ловушку. Спереди послышался смешок, и он плотно сжал губы. Вдохнул, глубоко выдохнул. Не помогало. Раздражение все нарастало, и все сильнее болела голова. Зато у него был пистолет. Он отобрал его у охранника, того, который был помоложе и явно не ожидал, что Ригальдо молча вывернет из-за поворота и ударит его в переносицу стойкой капельницы. Кровь охранника, на которого он пожертвовал одну пулю, засохла у него на ногах. Она была бурой, как и кровь лаборанта, у которого он снял ключ-карту, после того, как... — Надо же, сколько у тебя скрытых талантов. «Отвали», — огрызнулся он. Вместо того, чтобы отвалить, Исли засмеялся и на ходу обнял его за плечи. Ригальдо толкнул его в грудь стволом пистолета — прежде чем понял, что делает. — Тебя не существует — и никогда не существовало, — сказал он в темноту, часто дыша. — Ты — маленькая штучка в моей голове, нагоняющая психоз. — Верно, — благожелательно ответила темнота. Чиркнула зажигалка, огонь осветил профиль Исли, когда тот глубоко затянулся сигаретой. — Но пока я в твоей голове, я все еще могу тебе врезать — так, чтобы ты это почувствовал. А если ты очень попросишь, то могу тебе отдрочить.***
Рассеянный свет появился впереди одновременно с током холодного воздуха и запахом близкого снега, разбавившим затхлость тоннеля. Ригальдо, вусмерть замерзший, злой и уставший, обогнул Исли и двинулся быстрее, с трудом переставляя окоченевшие ноги. Когда он добрел, у него перехватило дыхание. — Твою мать. — Красота, — произнес Исли, присаживаясь на ящик у стены. Ригальдо искоса глянул на него — издевается? — но лицо Исли оставалось спокойным и почему-то слегка печальным. Они вышли в вентиляционный отвод — двухметровое помещение, внешнюю стену которого заменяла выломанная и погнутая решетка. Подойдя к ней, Ригальдо высунулся и оценил высоту. Вниз на сотню метров уходила крутая стена без ступеней и выемок. Эта часть лабиринта была врезана в склон горы. Снаружи мело. Снег залетал внутрь, оседал на полу; он крупными хлопьями валил из серо-белого облака, затянувшего всю округу в молоко, так, что Ригальдо мог весьма приблизительно рассмотреть теряющиеся за снегопадом лесистые горы и башни Института. Пока Ригальдо стоял на краю, ветер и снег секли его так, что он не выдержал и отошел. Ну, одно было хорошо — в такую погоду никто не поднимет вертолет, чтобы его искать. — И что? — спросил он вслух, забыв о своем желании не заговаривать первым с галлюцинациями. — Это и есть твой выход? Ты все-таки хочешь, чтобы я сдох? Вместо ответа Исли фыркнул и постучал по доске под собой. Ригальдо внимательно посмотрел на ящик и согнал Исли. Осмотрел замок — и отстрелил его к черту. Чего уж теперь. — Вот это да, — вырвалось у него, когда он поднял крышку. Кто бы ни сделал тут нычку, он оставил целый арсенал. Ригальдо перебирал оружие, деньги, бутылки с крепким спиртным и одежду, гадая, кто бы это мог быть. Кто-то из лаборантов прятал здесь контрабанду? Все встало на свои места, когда он достал карту и внимательно ее изучил. — Теперь ясно, почему ты привел меня именно сюда, — сказал он не оборачиваясь. — Ты знаешь этот путь, потому что я его знаю. Это мой схрон. Подарок себе-новому от того, прежнего Ригальдо. На случай, если что-то пойдет не так. — Что-то пошло не так, — охотно откликнулся Исли. — И, как ты понимаешь, это совсем не выход. Выход где-то там, дальше, за лабиринтом тоннелей. — Да, — отозвался Ригальдо, всматриваясь в карту. — И теперь я даже знаю, куда идти. — Хочешь сказать, что разбираешься в таких схемах? — Ну да. — Он поднял голову и фыркнул. — Как ебаный инженер по первому образованию. Не знаю, ложные ли это воспоминания — но они сейчас помогли. — Тогда одевайся — и двигаем дальше. Ты, может быть, думаешь, что ты в безопасности, — но это не так. Твоя подруга Хильдур скорее всего знает, где ты сейчас находишься, потому что все вы, паршивые монстры, излучаете некоторое свечение. Ты этого не видишь, разумеется, но когда им надоест развлекаться и следить за мышью в трубе, — за тобой пустят эту ее змеючку Тавифу. И кого-нибудь еще. — Исли, — прервал его Ригальдо, вглядываясь в ящик. — Пожалуйста, помолчи. Должно быть, в его голосе было что-то такое, что тот повиновался. И в молчании смотрел на прибор, который Ригальдо крутил в руках. — Нет смысла одеваться. На самом деле ты привел меня сюда вот за этим. Я сам себя привел. А, не важно. Знаешь, как это работает? — Я знаю все, что на самом деле известно тебе, — мягко сказал Исли. — Значит, и ты знаешь. — С помощью этой штуки я смогу достать имплант. — Это так, — кивнул Исли, не сходя с места. — Но без анестезии будет больно. Очень больно. Сначала нужно просверлить кость. Потом прибор под давлением высосет... — Не морочь голову, — оборвал его Ригальдо. — Я слышал, что анестезия все равно не оказывает на «пробудившихся» стопроцентного действия. Как и алкоголь и наркотики — любая химия быстро перемалывается в шлак моей чудовищной печенью. Боль будет невыносимой, даже если говнюк Даэ сделает это со мной в стерильной операционной. — Ты потеряешь сознание, — предупредил Исли. — И будешь валяться здесь полностью беззащитный. — Ну, — с кривой улыбкой обернулся Ригальдо. — Мне все равно некого попросить присмотреть за мной. Он собирался развить мысль, но тут Исли застал его врасплох, сказав неожиданно серьезно: — Я исчезну. Когда имплант выйдет, ты окажешься один. Ему хотелось сказать: «Я мечтал об этом все несуществующие годы нашей жизни», — но у него вырвалось: — Я все равно не понимаю, зачем придумал тебя. Исли усмехнулся. Шагнул вперед и обхватил его талию. Ригальдо крепче сжал в одной руке экстрактор, а в другой — пистолет, смутно опасаясь, что Исли сейчас заставит его выбросить с обрыва либо одно, либо другое. Но вместо этого Исли шепнул на ухо: — Чтобы было кому унижать и обожать. Его губы невесомо задели щеку, и Ригальдо, зажмурившись, в подробностях вспомнил — а может, представил, — неистовый яростный секс у стены, с заломанными за спину руками, жесткими пальцами на горле, укусами за загривок и поцелуями до крови из лопнувших губ. Он отшатнулся, мотнул головой, стряхивая наваждение. И еще раз жадно окинул Исли взглядом — от рассыпавшихся по плечам белых волос до удивительно натурально запыленных ботинок. От рук, сунутых в карманы пальто, до мятого ворота рубашки. От Исли пахло скованным льдом морем. И кровью. — Давай, извлекай уже, — кивнул Исли, тоже делая шаг назад. — Пора с этим заканчивать. Когда бур ввинтился в костный канал, Ригальдо потерял сознание.***
— Что насчет снов? Вы помните что-нибудь — ну, когда удается справиться с бессонницей? — Очень редко. Обычно я просто с облегчением отрубаюсь — а утром открываю глаза. Мне было странно читать в книгах, что у других людей не так. Я много лет считал это художественным преувеличением. — Ну, все-таки? — Мне никогда не снится прошлое. Детство, родители, приют. Учеба, работа, люди, которых я знал. Никто из тех, с кем я вынужден общаться. — И никаких производственных снов о тяжелых буднях крематория? Переживаний, что вы сожгли кого-то не того? Кошмаров, что вы заперты в печи? — Это сейчас была такая шутка? — Да. Простите за идиотскую выходку. Я просто пытаюсь вас разговорить. — Да нет, смешно. Очень смешно. Я думаю, моя стажерка часто видит такие кошмары. — А вы? Неужели не помните совсем ничего? — Иногда помню — но это всегда бессмыслица. Какой-то парад сюрреализма. Тоннель. Черный прямоугольник на белом снегу. Окно, рама которого сочится фиолетовой краской. Человек с тысячью глаз. Рога. Косматое животное в темноте. Мужской силуэт на краю обрыва, от которого в белое небо исходит цветной свет. — Очень любопытно. — Она принялась делать пометки в блокноте. — Что вы при этом испытываете? Cтрах? — Да нет, скорее тягостное удивление. — И это всегда бессюжетный калейдоскоп образов... — Есть один сон, — прервал он, устав цедить по полслова. — Который время от времени повторяется. Вот его я помню очень хорошо. Госпожа Хильдур перестала писать. Ригальдо поймал ее настороженный взгляд. — Да? — Мне снится, что я вхожу в воду на берегу океана. Холодно, чайки орут, я ломаю лед у припая. Потом погружаюсь в воду. Она поднимается выше и выше, наконец накрывает меня с головой, но я все равно шагаю. Иду в глубину. Иду в ледяную зелень, пока тяжесть воды не становится невыносимой. Иногда меня на этом выкидывает. Иногда я умираю, раздавленный толщей воды. — Но куда вы идете? Вы знаете, что у вас впереди? — Бездна. — Он закрыл глаза, чтобы не смотреть ей в лицо, потому что до сих пор помнил ощущение из сна — и не хотел им делиться. Ощущение бесконечного падения за край, в живую насмешливую черноту, тянущуюся навстречу сотней щупальцев и клыков.***
— Долго же вы добирались, — приветствовала его Мирия, когда он вышел из засыпанной снегом подстанции на вершине горы. Именно туда привел его тоннель. Еще внизу, направляясь к последнему колодцу с вмурованной в стенку лестницей, он чувствовал, что его поджидают, — потому что сквозь землю, камни и бетонные перекрытия уловил холодную острую ауру чужого присутствия. Аура была сильной. Вопрос был лишь в том, сопровождают ли ее автоматчики. Других «пробудившихся» рядом с ней сейчас не было. Все они, посланные на охоту, встретились ему внизу — и остались внизу. Ригальдо провел языком по губам, вспоминая грязные кляксы на бетонном полу. Бешеный снегопад, который он видел из вентиляционного хода, давно прекратился. Подстанцию окружала густая ночь, и снег под ногами искрился, как алмазная крошка, а с бархатного неба колюче мерцали звезды — поднимался мороз. На смотровой площадке оказалась всего одна машина — его собственная. Мирия в легком костюме и туфельках курила, прислонившись к дверце, будто не чувствовала холода. — Я бы выбрался раньше, но внизу у меня случилось несколько незапланированных встреч, — ответил он после паузы, которая потребовалась, чтобы убедиться, что она не собирается нападать прямо сейчас. — К тому же когда я все вспомнил, то сообразил, что в лаборатории меня накачивали раствором, подавляющим силы. Пришлось потянуть время, поводить преследователей по тоннелям, прежде чем я наконец сумел трансформироваться. — Какая жалость, что вы успели, прежде чем охрана вас нашла. Вижу, вы приволокли мне доказательство ваших успехов? Она кивнула ему за спину. — Это? — он покосился на то, что отбросил на снег, увидев ее. — Нет, это мой... обед с собой. Половина Тавифы, которую он притащил сюда за волосы, смотрела в бархатное небо пустыми глазами. Ниже грудей из нее тянулись обрывки фиолетовых внутренностей. Перед смертью она почему-то захотела принять человеческий облик, и ее полуоторванная правая рука всю дорогу стучала по полу, болтаясь на сухожилиях. — Хотите забрать? — спросил он после долгого молчания. — Я допускаю, что она может быть вам дорога. — Нет. — Мирия резко затянулась. — Между нами не было ничего личного. Хороша как помощница, но как боец — так себе. Она оценивающе посмотрела на него: — У вас кровь на манжетах. Ригальдо цокнул языком. Перед тем, как направиться к выходу, он оделся в костюм, найденный в ящике, завязал галстук, глядя на свое отражение в луже крови на полу. После того, как он как следует поохотился на охотников, пиджак, рубашка, ботинки снова перестали быть ему велики. — Кажется, я поспешил одеться. Если мы будем драться, хорошо бы все это сберечь. — Как вам удалось в одиночку вытащить имплант? — перебила она. По неприкрытому любопытству в ее голосе Ригальдо понял, что это единственное, что ее по-настоящему интересует. — Вручную, — он болезненно скривился. — Это был незабываемый опыт. Я блевал, катался по полу, терял сознание, приходил в себя, раздирал голову ногтями. Затем снова включал машинку, по миллиметру подтягивал имплант — и снова орал и блевал. В ушах до сих пор стояли собственные крики, а ноздри щекотал запах крови и дерьма. — И все получилось? — сигарета в ее руках превратилась в столбик пепла, но Мирия не спешила ее отбросить. Она так жадно смотрела на Ригальдо, что он внезапно почувствовал себя тем, кем был — древним и бесконечно уставшим «пробудившимся». — Вы обрели себя полностью? Вместо ответа он шагнул, молниеносно преодолев расстояние между ними, и сжал ее шею. Мирия выронила сигарету и стояла не двигаясь, только глаза пожелтели. Лезвия, которыми стали его ногти, касались ее лица. Указательным пальцем другой руки Ригальдо уперся в середину ее белого лба. — Я даже не могу передать, — доверительно сказал он, глядя в ее дрожащие вертикальные зрачки, — что ощущаешь, выдернув имплант. Вернув себе ту самую темную половину. Все возвращается — многовековая злость, упоение чужой смертью, тяжесть воспоминаний о всех прожитых годах. Способность к трансформации, чтение ауры... И голод. Голод возвращается. Я до сих пор его полностью не утолил. Перед глазами у него стоял подземный коллектор, где он позволил преследователям себя догнать, обломки чужих панцирей, лезвий, обрывки щупалец, развороченная грудная клетка, завязанный узлом ствол винтовки с оптическим прицелом и неаккуратно разбрызганные кляксы на стенах. Тоннель, по которому он, порыкивая от удовольствия, волок в зубах одного из людей зачистки, и широкая блестящая полоса крови на гладком полу. После того, как он закончил, кроме него в тоннелях не осталось ни одного дышащего существа. — Вы злитесь, — по-прежнему не шевелясь, сказала она. — Но ваш гнев дисфункционален. Вы знаете, что Римуто укрылся в бункере, как и все остальные члены правления? Вы можете уничтожить шестерок, можете выместить гнев на мне, но до руководства Института вам не добраться. Он вздохнул. — Хильдур, то, что вы вместе с ними делаете, — преступление. Это по сути кастрация «пробудившихся». Так, как я жил эти месяцы, жить нельзя. Это, как и четыреста лет назад — попытка тотального контроля, только давление теперь оказывается через социальные сферы и наши психологические слабости. — А так, как вы собираетесь жить теперь, разве жить можно? — резко спросила она. — Вы хорошо себя чувствуете? Вам сейчас все нравится? — Нет, — произнес он, помолчав. — Но сраное очищение я бы не посоветовал и врагу. Лучше умереть. — И что вы теперь намерены предпринять? Станете благородным мстителем, защитником «пробудившихся»? Ригальдо покачал головой. — Не думаю. Со всей этой жизнью в социуме мы успели забыть, что каждый сам за себя. Так всегда было и будет. Однако... — он улыбнулся. — Не думали же вы все, что я проглочу то, через что мне пришлось пройти?.. Гора под ногами ощутимо содрогнулась. Мирия дернулась в его руках. — Что это, блядь, еще... Ригальдо поспешил убрать коготь от ее лба, но слегка опоздал — она уже оцарапалась, вдоль носа потекла капля фиолетовой крови. Все это время они по-прежнему стояли у остывшей машины Ригальдо, прижавшись к ней и друг к другу, как партнеры по танцу. Теперь оба одновременно взглянули в сторону обрыва. Там, внизу, в темной еловой долине, где прятался Институт, медленно набухали клубы огня. Спустя секунду последовал второй взрыв, а за ним и третий. В машине пронзительно и возмущенно заорала сигнализация. Присоединяясь к ней, в долине завыла тревога. В небо тянулись столбы черного дыма. — Как, когда... — Мирия уперлась руками ему в грудь. — Богини мои. Какой же вы все-таки мудак, господин Сольвенг! Он криво улыбнулся. Знал — она поняла. Он установил бомбы несколько месяцев назад, едва согласившись на протокол «Очищение» — просто на всякий случай. Сегодня, пока он блуждал в тоннелях, прячась от посланных следом убийц, времени было достаточно, чтобы найти их и все подготовить. — Когда живешь так долго, приходится побыть в разных ролях. Мне доводилось быть не только инженером и лингвистом, но и проповедником, кузнецом... Солдатом почти всех армий, начиная с глубокого средневековья. Да вы и сами это знаете, Хильдур. Вы прожили почти такую же жизнь. — Сукин сын, — устало сказала она. — Вы не заслуживаете моего доброго к вам отношения. Щелк! Она едва заметно повела плечами — и лезвия, которыми он удерживал ее, опали на снег так быстро, что было не разобрать, чем она их отрубила. Он рефлекторно выпустил новые — одно прошло через горло Хильдур, другое вонзилось в глаз и вышло из затылка. — Мне не хотелось бы с вами драться сегодня, — послышалось из-за спины. Она стояла в дверях подстанции и внимательно смотрела на него. В его руках медленно таял фантом. — Как минимум потому, что на моем постоянном месте работы сейчас ЧП. Я нужна там, а мне придется потратить черт знает сколько времени на драку и на заращивание ран. К тому же у меня даже нет запасного комплекта одежды. Если хотите сражаться, можем в другой раз. Ригальдо кивнул, развеял фантом небрежным движением. Он знал, что она не лжет. Понял это еще тогда, когда увидел, что она пригнала ему машину. — Ключи. — Он подставил руку. Мирия бросила связку. Он отпер машину, завел мотор и оставил греться, с удовольствием поглядывая на пожар в долине. Он ждал вопросов о том, как ему технически удалось это провернуть, — но ее вопрос застал врасплох. — А как там Исли? Вы перестали его видеть? Он медленно выпрямился, сжал кулаки. — О нет, госпожа Хильдур. Мы не будем об этом говорить. — Бросьте. — В ее голосе снова появились проклятые сочувственные нотки. — Я спрашиваю не из праздного любопытства. Знаю, что вам нелегко. Но это беспрецедентный случай обратимого имплантного психоза. Хотелось бы как можно лучше понять... — Хильдур. — Он сделал глубокий вдох. — Когда вы начинаете говорить с интонациями Даэ, я чертовски близок к тому, чтобы начисто срезать вам лицо. Вы больше не мой психотерапевт, я не ваш клиент. Мы никогда не станем упоминать Исли. Садитесь в машину; я вас подвезу. — Спасибо, не надо, — ответила она после паузы. — Я доберусь сама. Она закурила и, не прощаясь, двинулась в сторону елей, растущих по обеим сторонам шоссе. Ригальдо смотрел, как осторожно она ступает в легких туфлях по глубокому снегу, как светится огонек сигареты в темноте. Спокойная аура Мирии медленно двигалась вместе с ней, но стоило той полностью скрыться за деревьями, как аура полыхнула яркой вспышкой. И нечеловечески быстро помчалась в сторону Института — как факел в ночи. Только тогда Ригальдо, неподвижно стоявший рядом с машиной, отмер. Когтями подтянул к себе труп Тавифы — и впился зубами в горло. Некоторое время ничего не видел и не слышал, сосредоточенно хрустя. Когда с помощницей Хильдур было покончено, он перешагнул через грязь на снегу. Добрел до обрыва и, тяжело дыша, рухнул на колени. Закинул в окровавленный рот горсть чистого снега — и засмеялся сквозь слезы. — И вы еще смеете спрашивать, хорошо ли я сейчас себя чувствую?..***
Разумеется, они врали о том, что Исли никогда не существовало. Ригальдо не сомневался, что где-то в архивах Института могли остаться упоминания, и, разумеется, тот, кто хорошо искал, должен был отыскать их. Ригальдо не надо было прилагать таких усилий. Он помнил настоящего Исли. Перед глазами стоял спокойный, насмешливый молодой мужик, от которого пахло дорожной пылью, усталостью, кровью, потом, и каждое слово которого было как удар хлесткой плети. Ригальдо помнил волосы, прямые и жесткие, длинные, как конская грива, теплые руки и внимательные, понимающие глаза. Рядом с Исли Ригальдо сгорал от неясного душного чувства, тлел, как пожар в степи, и, не в силах справиться с собой, беспощадно завидовал: бесстрашию, воинским успехам, удачливости и щедрости, необъяснимому благородству и честности — и тому неотвратимо-прекрасному водовороту смерти, в который Исли превращался в бою. Он помнил эту свою зависть, ненависть, болезненный восторг. Зависимость пополам с восхищением. Темный, неотступный интерес. И постоянно растущее отчаяние от того, что не дотянуться, не достичь, не сравняться. Не ощутить хотя бы на кончиках пальцев. — Сука, — прошептал он, пропуская сквозь пальцы слипающийся от тепла снег. — Откуда ты вылез спустя столько лет... И, разумеется, теперь он лукавил, прекрасно понимая откуда, и почему за все эти бесконечные годы он так и не нашел никого, к кому испытывал бы хоть малую толику этого чувства. Желания обладать и отдаваться. Подчиняться и подчинять. Раствориться друг в друге, как в соленой морской воде. Тогда он не знал, чем именно было это чувство. Такого слова просто не существовало в его словаре. — Знаете, Хильдур, — пробормотал он, комкая снег. — Мы с вами так много всего упустили на наших сеансах. Сейчас я рассказал бы вам о днях, полных бессильной злости, и о слепоте. Вы рассказали бы мне о гомоэротичной маскулинности и о феномене проекций на войне, когда упоение близкой смертью переходит на того, кто находится рядом. Мы могли бы как следует проработать эту проблему, могли бы даже пригласить на семейный сеанс Исли... Ах нет, не могли бы. Ведь Исли уже давно мертв. Ригальдо сухо засмеялся, чувствуя в глотке комок. Снег обжигал горло, но не мог утолить жажду. — Я же тогда поднимался за ним на ледник, прекрасно зная, что будет дальше. Воздух звенел от сдерживаемых сил. Я знал, что на обрыве на нас нападут, и он знал, потому что от аур йома ледник переливался, как северное сияние над головами. И мне, и Исли было ясно, что это ловушка, но мы оба были готовы. И я решил: мы должны выжить любой ценой. Он слышал в ушах крики чаек, скрип снега и лязг железа. Спокойное, ровное дыхание Исли. — Я был уверен, что все так и случится. Я прикрывал ему спину — впервые за долгое время чувствуя, что мы почти равны. Он тоже это почувствовал. Смотрел удивленно и, кажется, одобрительно. И улыбался. Все время улыбался. У меня колени тряслись, когда я видел эту его улыбку. Когда все закончилось, он стоял на обрыве, расслабленный и покрытый чужой кровью, отдыхая от боя, и снег вокруг него дымился. Кровь была везде. Я знал, что, когда он обернется, я увижу кровь даже у него на лице. И тут я впервые подумал, что мог бы его поцеловать. Упоение смертью — Исли знал его как никто другой, знал, как в этот момент рвет крышу. Я был уверен, что из снисходительного милосердия он даже не даст мне по морде. Важнее было, что он скажет потом. И тогда я шагнул навстречу, чтобы хоть в чем-то быть первым, — и в этот момент осознал, зачем сюда шел. И все случилось, хоть в тот раз у меня не было пистолета. Стемнело, и чайки уже давно перестали орать, а я все стоял, опираясь на крестовину, и смотрел на отсеченную голову Исли на снегу. Он перевел дыхание. — Вы говорили, что опасаетесь своих внутренних демонов. У нас, у старых ублюдков, у каждого они есть. Вы совершенно правы, госпожа Хильдур. Не знаю, чего вы боитесь и от кого пытаетесь спрятаться, подавив «пробужденную» часть. Кем была настоящая Хильдур, что вы чувствовали к ней. Но вряд ли вы заняли ее место так, как я занял место Исли, — он захлебнулся булькающим смехом. — Ведь я забрал его сердце. Вырвал из грудной клетки, распорол свой незаживающий шов и поместил в себя, чтобы напитаться чужой отвагой, удачливостью и силой. И чтобы он, Исли, уже никуда не делся. А я стал тем, кем потом был еще долгие годы. Вершиной этой чертовой пирамиды. Номером Один. Поэтому ваш имплант и заглючил. Вытащил на свет божий то, что я старательно прятал. Вскрыл меня вдоль и поперек. Ригальдо умолк, глядя в долину, где все еще полыхал гигантский костер. С вялым любопытством подумал, что вряд ли Римуто засыпало в бункере. Наверняка тот выбрался, как крыса из норы. Надо бы позже разыскать его и заставить за все ответить, только сперва подготовиться получше. Говорили, в «пробужденной» форме все пятеро новообращенных гнид из правления сплавляются в одного чудовищного жука с пятью головами. Римуто, Эрмита, Даэ, Радо и Орсей. Это случилось потому, что все пятеро когда-то позавидовали своим лабораторным жертвам, возжелав и себе вечную жизнь. Ригальдо был бы не против найти их и расчленить. Снова захотелось есть. Он с сожалением оглянулся на труп Тавифы — от него мало что осталось, не стоило даже дразнить себя. Сходил к машине в поисках сигарет, чтобы приглушить голод. Нашел в бардачке механические часы Исли. Долго смотрел на них, вспоминая, как покупал их полгода назад — себе. Ощупал языком сколотый клык, по которому так неудачно однажды спьяну зарядил. Клык был в порядке. Вырвав имплант, Ригальдо регенерировал полностью. — Потом я, конечно, иногда думал, — сказал он в морозную тишину, насухо вытирая уголки мокрых глаз, и каждое его слово падало с обрыва, как ком лежалого снега. — Что все могло бы сложиться иначе. Если бы я дал ему обернуться. Если бы его поцеловал. Это была такая пограничная фантазия, невозможная и опасная, как мечты об общем доме, разговорах за утренним кофе, сексе в душе и на черных простынях. Мир менялся, и иногда хотелось чего-то такого. Но я ни разу всерьез не пожалел о том, что сделал. Потому что — ну что бы нас ожидало? Если бы я не убил Исли, каким бы он был сейчас? «Конечно же, "пробудился" как миленький, — подумал Ригальдо с ожесточением. — Был бы таким же старым людоедом, как все. Давно уже не враг, не друг, не соперник — утомительный коллега, опостылевший любовник, неприятный партнер...» Он попытался снова вызвать в памяти того, первого Исли — и с удивлением почувствовал, что сквозь время образ выцветает и блекнет. Вместо этого в голову упорно лезло другое. Длинные светлые волоски на запястье. Часы, соскальзывающие из-под манжеты. Обволакивающий запах сигарет, вкус виски в чужом дыхании. Безукоризненно чистый ботинок, покачивающийся в дюйме от его лица и оглушительно громкий звук расстегиваемой молнии. Униженные просьбы продолжать, связывание, пощечины, выплеснутый в лицо стакан, секс с фак-машиной... Жесткие пальцы, ласковые глаза. «Ты слишком сложный для простого охранника, — смеялся Исли в шторм, цепляясь за ледяной поручень, в то время как палуба лайнера у них под ногами вставала на дыбы. — Увидишь, я найду тебе лучшее применение. Теперь ты никуда от меня не денешься, милый». Ригальдо знал, что никогда ничего из этого не забудет. Никуда не денется от того, что у него внутри. Но с этим можно было жить, как с застарелой болью, привычным увечьем. В конечном счете «очищение», кажется, ему помогло. «А как же сны? — спросил из-за плеча насмешливый голос, похожий на голоса Исли и Хильдур. Если закрыть глаза, то Ригальдо мог бы в подробностях вообразить одного из них. — Те сны, в которых ты идешь по дну, стремясь к недостижимой бездне?» Нет глубже бездны, подумал он, отряхивая брюки от снега, чем я сам. Машина давно нагрелась, но он не спешил ехать. В последний раз подошел к обрыву и встал над ним, глубоко и медленно дыша. Ледяное море вдали простиралось до покатого горизонта, над которым бархатное ночное небо отчего-то светилось неоном, словно отражая тысячи «пробужденных» аур, накрывших куполом остров. Воздух одинаково сильно пах гарью из долины и густым хвойным лесом. У свободы был горько-сладкий вкус талого снега, железа и соли.