Фелиноз

Любой другой на месте Душеньки возненавидел бы своего соулмейта. Это все началось еще в давние подростковые годы. Пока все ровесники ходили с идеально чистой кожей, на предплечье Душеньки уже расцвели первые царапины, всего несколько штук — неглубокие, но саднили уж слишком ощутимо. Именно тогда кофты с длинными рукавами постепенно начали вытеснять футболки. Они ведь не скрывали руки, что постепенно рубцами и новыми свежими порезами покрывались, а сверстники уж слишком жестоки. Почти каждый знал, обсуждая за спиной тихим шепотом, что соулмейт Душеньки — чертова шлюха без принципов — только он сам улыбался в глаза на слова обидные, плечами пожимая на все осуждение. Слепо верил в сказки про истинную любовь, принципов своих не меняя, а на все предложения отыграться на суженом лишь смеялся. Только вот боль, скрытая за извечной радостной маской, была невыносимой. Увечья постепенно становились глубже, покрывая не только руки, но и спину, бедра и грудь. На тело юноши без слез было не взглянуть, а он все молчал и улыбался. К двадцати годам на его теле было порядка шестидесяти семи самых глубоких шрамов — по числу половых партнеров соулмейта — и около трехсот мелких. Поцелуи же тоже считались болезненной отметиной. Душенька привык жить бок о бок с этой болью, не обращая на нее нужного внимания, но очередная — особо острая, колющая и режущая сразу же — застала его посреди разговора с Секби, его близким другом. Он уже давно своего соулмейта в лице Ники нашел, пока его тело было почти что идеально чистым. Тот всегда на друга поглядывал с неприкрытым сочувствием, и это раздражало до тумана перед глазами. Посреди будничного разговора "ящера" мгновенно перекосило от ужаса, пока взгляд его, искренне напуганный, прикован был к лицу собеседника. По нему у Душеньки резво потекли несколько тонких алых струек, а его левый глаз теперь украшала свежая отметина, подобная шраму Модди. Только вот в отличие от последнего, что получил свой в ходе битвы, Душеньке просто не повезло иметь в избранниках того, кто трахается направо и налево. Только вот эта боль стала последней. Из самой настоящей распутницы соулмейт Душеньки превратился в чертову монахиню, и за следующие три года на теле не появилось ни единой царапинки. Секби даже шутил по поводу того, что тот наконец затрахался до смерти. А потом появился Обси. Он скрывал лицо свое за маской, а тело за несколькими слоями темной одежды, был значительно старше и очень обаятельным. Душенька даже наивно полагал, что они удивительно похожи — тело его тоже могло быть усыпано шрамами. Проводя все больше и больше времени с Обсидианом, незаметно для себя тот втрескался по уши. Когда Душенька целовал его впервые, тот надеялся, что его соулмейту будет хоть немного больно, как было больно ему, если он, конечно, еще жив. Секби мельком рассказывал, что целовать тех, кто не предназначен тебе судьбой — отвратительно. Только вот Обси хотелось — не только целовать — все сильнее и сильнее. Словно его губы — то, чего ему не хватало всю жизнь, а руки уж слишком идеально обвивали его тело, нетерпеливо стягивая одежду. Обсидиан знал, даже пару раз видел тело Душеньки, похожее на один большой шрам. Только вот сам Душенька тела возлюбленного не видел никогда, повода особо и не было, и только сейчас, разглядывая тело Обси, идеальное и не тронутое, до него запоздало дошло. — Ненавидишь меня? Душеньке хотелось солгать, причинить хотя бы моральную боль и ответить своему соулмейту утвердительно, но увы. Даже когда было ему очень плохо, а слезы текли беспощадно, он никогда не ненавидел. Просто не мог, продолжая верить в выдуманные сказки. Качает головой отрицательно, позволяя любимым рукам вновь по-хозяйски обвить талию. Обси, безмолвно извиняясь, проходится поцелуями по каждому шраму, словно перекрыть все рубцы прикосновениями горячими пытается, спускаясь все ниже. В попытках доставить удовольствие первое неопытному Душеньке, что берег себя только ради него — отчего сердце в трепетном благоговении заходилось, вызывая вздохи восхищенные — Обси легонько накрывает его член собственной ладонью. Извиняется в каждом своем движении, искренне раскаивается, плавно двигая рукой по всей длине в такт второй, которой уже растягивал его сзади. Торопиться не хотелось — оставалось внутри лишь наслаждение моментом — только чувства бурлили, не дав возможности подумать обо всем происходящем. Истинная любовь стирает все границы, оставляя за собой полную власть над телом и разумом. Да и в душе приятно, что от стонов громких, чуть ли эхом не разлетающихся по комнате, и толчков резких, глубоких — почти что вскрик выбивающих — тело от приятной неги будет лишь болеть. Не от появляющихся более шрамов. Душенька готов поклясться кому угодно, молитвы всем вознести, что вся та пережитая годами боль стоила того. Сейчас ему поистине хорошо, когда его так великолепно втрахивают в постель, перекрывая возможность дышать от удовольствия. И губы чужие продолжают покрывать рубцы поцелуями, трепетными и восторженными чем-то — в особенности теплом отдается прикосновение к шраму тому, что находился прямо поперек левого глаза.