сладкие порезы

никто из них не знал, как они очутились..тут. 'невинная' идея дазая привела к тому, что сейчас два шестнадцатилетних мальчика сидят в захарканном подвале на конце йокогамы, а на руке одного из них пляшет лезвие. —блять..— шипит накахара сквозь зубы, чувствуя, как тонкие струйки крови уже бегут по его руке. тихая ругань - верный спутник сáмого его пика чувствительности. отличное время для дазая, чтобы постебаться. он прислоняется к уху чуи и, чувственно так, с придыханием шепчет грязности, заставляя другого мальчика морщиться. —что такое, не нравится? —да заткнись ты к хуям! —..ты до ужаса прекрасен, когда так хорошо просишь, чу-я. накахара приподнимает бровь, смотря вверх на дазая, потом снова вниз на его руки. бинтов там как будто бы и не бывало. чистая, бледная кожа, усыпанная самыми разными повреждениями - от маленьких незаживших ранок, ведь кожицу с них дазай вечно сдирал и, может быть, даже ел, до порезов, что достают почти до кости. тут не то что плакать, а блевать хочется.—..ничего я не хорошо прошу, конч ты. хватит пизде!--— он прерывается тихим взвизгиванием. почти девчачим, честно, но это чисто потому что сучий дазай вдруг решил увеличить глубину пореза. осаму невинно лыбится. он аккуратно проводит пальцем по ране, а после этим же пальцем по нижней губе чуи, одаривая его вкусом собственной крови. и это..даже будоражит немного. сколько из вас сидело условно в тëмном "неизвестно где" и изрезало свои руки в мясо? бинтованный льнет ближе. льнет как блядская кошка, ищущая хоть немного ласки. тыкается холодным кончиком носа в щеку чуи, тут же обдавая его горячим дыханием.—жалкий лжец. жалкий, маленький лжец. вижу же, что нравится.—и чуе нравилось. реально, по серьёзному нравилось, ощущать чужие, слабо дрожащие руки на себе..но получать порезы нравилось чуть меньше. и он, прикрывая всë свое обожание к тому что сейчас происходит, огрызается,—блять, скажи мне, ты правда ни на секунду заткнуться не можешь!?—старается перевести тему. что угодно, лишь бы не дать дазаю убедиться в накахаровской симпатии ко всему этому. —ты правда хочешь, чтобы я заткнулся?—осаму поднимает на накахару свой самый невинный взгляд, тут же цепляется за слабое место и с особым мастерством начинает надавливать всë сильнее с каждым словом.—ты же знаешь, что наслаждаешься. то, как лезвие режет твою кожу..вид крови на твоих пальцах..это только для тебя. для единственного, из за кого я чувствую себя таким живым.—это слово «единственный» кажется таким чуждым его лексикону. обычно он очень независим, правда независим, но чуя..ему нужен. и объяснять почему никто не станет. просто нужен.—уже заебал со своими шутками. ты какого хуя творишь, а?—чуя бранится, двигаясь и отчаянно ерзая, пытаясь вырваться из дазаевской хватки чтобы создать между ними хоть какое то расстояние, либо, возможно, просто ударить в самое ебло. а держит дазай крепко. до синяков крепко, впиваясь ногтями в свежие порезы, и сверлит взглядом так напористо и упрямо, что сьеживаешься. не та ситуация, в которой хотелось бы оказаться. окончательно добило то, что через секунду молчания, он резко прижался губами к чуевской изрезанной руке, зацеловывая и облизывая шрамы. мерзко? да. отвратно, мерзко и многие другие эпитеты, но не когда ты работаешь в портовой мафии в шестнадцать лет и почти собственными руками отрывал человеку конечности. чуя даже сначала не понял, что и как ему нужно ощущать. дазай сосет его кровь, как ебаный, блять, вампир. это осознание пришло к нему только тогда, когда он со вскинутой головой шипел и хныкал от боли, смешанной с вожделением. все таки, как бы он не старался это скрыть, слегка садо-мазохистские корни у чуи..были. мурашки облепляют со всех сторон, перебирают ледяными лапками, цепляются в кожу и пляшут как безумные по рыжему загривку. —я же говорил, что тебе нравится. —сука--! —..молчу.