Отпусти меня

Дело в том, что Зуко даже не винит их. Это понятно, в каком-то пустом, выворачивающем наизнанку смысле. Один спасенный ребенок не компенсирует тот факт, что именно народ Зуко — причина, по которой мальчик вообще оказался в опасности. Причина, по которой он потерял брата, а вскоре, вероятно, и отца. Он не винит их за то, что они его боятся. Он не винит их за то, что они хотят его смерти. Он даже не винит их за то, что они хотят, чтобы он страдал. Но Асахи… Асахи никогда не делала ничего плохого. Она была доброй и нежной и ласково подталкивала Зуко мордой, когда он гладил ее по гладкой медной шерсти. Она была хорошей лошадью. Хорошим другом. Она начинает привлекать мух. Одна садится Зуко на щеку, и он дергает головой, пока она не улетает. Еще одна садится на сгиб локтя, но он не стряхивает ее. Не стоит усугублять медленно кровоточащие раны, которые обвивают его предплечья и спускаются вниз на сжатые кулаки. Встречный ветерок наполняет его нос кисло-сладким запахом гниющей плоти. Зуко сосредотачивается на отслеживании пути, который капля крови прокладывает сквозь пыль и грязь, покрывающие его кожу. Может быть, это нездорово. Но он предпочел бы смотреть, как истекает кровью сам, чем наблюдать за мухами, жужжащими вокруг раздувшегося тела Асахи, и с тем, как они связали его, лежащего на боку, в поле его зрения нет ничего, кроме случайного куста перекати-поля. Если бы он мог, то посмотрел бы на небо, но если он попытается перевернуться, то ещё сильнее порежет себе руки, поэтому он этого не делает. Солнце уже миновало зенит и медленно клонится к закату. Мухи обнаружили окровавленные руки Зуко, и вид их, ползающих по коже, заставляет думать о том, о чем он думать не хочет, поэтому он закрывает глаза. Так легче игнорировать его расплывающиеся зрение, но труднее игнорировать боль в пересохшем горле и пустоту в животе. Он все еще чувствует мух. Он старается не думать о яйцах, которые превратятся в личинок, которые… Это не имеет значения. Он умрет еще до того, как что-нибудь вылупится. Он не доживет до того, чтобы увидеть, как личинки пожирают его плоть. Когда они собирались уходить, после того, как отобрали у Зуко оружие и крепко привязали его к столбу, вбитому глубоко в твердую сухую землю, ему удалось поймать взгляд Ли. — Малыш, — выдавил он. — Мой пистолет. Или… или нож. Пожалуйста. Просто нож… Маленькое личико мальчика сморщилось от страха, маскирующегося под гнев. — Я не попадусь на твои уловки, пепельщик! Он сплюнул на землю, в добрых трёх метрах от Зуко, затем побежал искать свою мать. Зуко больше не просил. Теперь он сожалеет об этом. Перед лицом этого зияющего ужаса, мух на его коже, запаха гнили в носу и стервятников, кружащих все ближе и ближе с каждым часом, он осознает, что наконец понимает некоторые из дядиных пословиц о гордости. Если бы он мог вернуться в прошлое, он бы умолял любого, кто согласился бы его выслушать, пустить ему пулю в лоб и покончить с этим. Он принял бы тысячу чистых смертей вместо этого. В середине дня стервятники наконец отваживаются сесть. Зуко подпускает одного из них поближе, затем открывает рот и выдыхает достаточно огня, чтобы птица в панике улетела. Так что все три птицы держатся от него подальше, вместо этого ссорясь из-за более легкой еды. У Зуко болит сердце. Он не плакал уже много лет, но если бы у него осталась хоть капля влаги, он думает, что сейчас бы разрыдался. Он закрывает глаза, но все еще слышит их. Он плотнее сворачивается в клубок и пытается заглушить звуки, утыкаясь лицом в грязь. Вероятно, поэтому он не замечает приближения лошади, пока сапоги ее всадника с тяжелым стуком не касаются земли. — Черт, — тихо ругается мужчина, мгновение глядя на Асахи, прежде чем присесть, держа руку над дырой, где пуля пробила ей голову. Зуко закрывает глаза. — Черт, — снова говорит незнакомец, на этот раз гораздо ближе. — Как раз тогда, когда ты думаешь, что видел все. Рука давит на его плечо, начиная разворачивать его на спину, и хриплый, сдавленный звук боли вырывается из горла Зуко. Его глаза распахиваются как раз вовремя, чтобы увидеть, как незнакомец отшатывается и падает на землю. Белки глаз мужчины резко выделяются на фоне его темной кожи, когда он в шоке и ужасе смотрит на Зуко. Его рука крепко сжимает костяную рукоять ножа, пристегнутого к поясу, костяшки пальцев побелели. Какое-то мгновение они смотрят друг на друга, затем незнакомец прерывисто выдыхает, отпускает нож, поднимается на ноги и возвращается к своей лошади. — Вот, — говорит он, когда возвращается, поднося флягу к потрескавшимся губам Зуко. — Медленными глотками. Осторожнее. Зуко пьет отчаянно, небольшой наклон фляги — единственное, что мешает ему глотать воду достаточно быстро, чтобы его затошнило. Вода чуть теплая, но все равно кажется божественной. Через минуту мужчина убирает флягу и, настороженно оглядываясь по сторонам, спрашивает: — Бандиты? Нет смысла лгать. Этот человек — южанин, судя по его темной коже и ясным небесно-голубым глазам. Он должен знать, для чего нужна проволока. — Нет, — удается выдавить Зуко, его голос сухой и хриплый. Мужчина хмурится, его лоб морщится в замешательстве, а затем его взгляд останавливается на связанных предплечьях Зуко. Он заметно сглатывает, переводя взгляд на проволоку, обернутую вокруг босых ног и лодыжек Зуко, на выбоины от колес фургона в твердой земле, обратно на руки Зуко. — О, — тихо говорит он. Зуко смотрит на пистолет на бедре мужчины. Его отец говорил, что Южное Племя Воды — дикари, но это мало что значит. Дядя всегда говорил ему, что они благородны. Зуко надеется, достаточно благородны, чтобы не уйти, не всадив перед этим ему пулю в череп. Когда он поднимает взгляд, мужчина смотрит на руки Зуко и влажную от крови пыль под ними. — Как, — он прочищает горло, поднимая глаза, чтобы встретиться взглядом с Зуко, — тебя зовут? Зуко непонимающе смотрит на него мгновение, затем тихо произносит: — Зуко. Мужчина одаривает его неуверенной улыбкой. Он молод, внезапно понимает Зуко. Не просто миниатюрный. Его ровесник, или, может быть, даже моложе. — Сокка, — представляется он. — У меня нет кусачек. Так что, я думаю, мне придется ее размотать. Это будет полный отстой. Извини. — ...Что? — Колючая проволока? — говорит Сокка, снова хмуря брови. — Я не могу разрезать ее, но, думаю, смогу размотать. Она не выглядит слишком запутанной. — Я… — голос Зуко замирает. — Ты знаешь… — Я знаю, для чего это нужно, — рот Сокки сжат в мрачную линию. — И поверь мне, если ты начнешь разбрасываться огнем? У нас будут проблемы. Но… Что-то в выражении его лица дает трещину, и внезапно он выглядит измученным. — Я не собираюсь просто бросать тебя в таком состоянии. Ты этого не заслуживаешь. Никто… никто этого не заслуживает. Зуко не отвечает. Есть много людей, думает он, которые не согласились бы с этим. — Хорошо, — говорит Сокка, делая глубокий вдох. — Дай только возьму перчатки. *** Сокке требуется большая часть оставшегося у них дневного света, чтобы снять проволоку, морщась и извиняясь каждый раз, когда один из шипов цепляется и разрывает изуродованную кожу. К тому времени, как работа закончена, Сокка уже почти в слезах. Он сваливает проволоку в кучу, один конец по-прежнему плотно намотан на кол. — Что, черт возьми, не так с людьми? — рычит Сокка, агрессивно разводя костер. — Какого хрена… — Они были напуганы, — говорит Зуко хриплым голосом. Сокка усмехается. — Они могли бы использовать веревку. — Веревка горит. — Тогда наручники! Что-нибудь, что-нибудь еще! — У них не было наручников, — говорит Зуко. — У них была колючая проволока. — Почему ты их защищаешь? — огрызается Сокка, сердитые глаза мерцают в свете костра. Зуко долго не отвечает. Наконец он говорит: — Они не пытались быть жестокими. — Жестокими? Это варварство. — Они сделали то, что считали нужным. — О, и они должны были выстрелить в твою лошадь, чтобы что? — Сокка резко указывает в сторону тела Асахи, скрытого в темноте. Зуко вздрагивает. — Я… — Сокка запинается, широко раскрыв глаза. — Извини. Бля. Я… — Она не пошла бы с ними, — тихо говорит Зуко. — Они пытались забрать ее, но она не хотела оставлять меня, и я думаю, они не хотели рисковать… Его голос срывается. Был ли это действительно такой большой риск, что Зуко каким-то образом выберется из проволоки, сбежит и что? Догонит их верхом и сожжет весь обоз? Если бы ему каким-то образом удалось освободиться, он прошел бы метра три, прежде чем упал бы от потери крови и обезвоживания. Даже если бы он догнал обоз, он не представлял бы никакой угрозы. Малыш Ли мог выпотрошить его, как рыбу, и уйти, не опалив ни единого волоска. — Это было неправильно, — тихо говорит Сокка, его лицо освещено небольшим костром. — Это все, что я хочу сказать. Зуко ничего не говорит. Он не уверен, что имеет право комментировать правильное и неправильное, особенно перед южным племенем. Наступает долгое молчание, пока Сокка возится с котелком, достает из седельных сумок корнеплоды и сушеное мясо. Он садится, как только котелок полон и оказывается на огне, и тишина длится один удар сердца, два, а затем: — В любом случае, что ты здесь делаешь? Через мгновение Зуко говорит: — Путешествую. Сокка фыркает. — Путешествуешь? Путешествуешь куда? Зуко пожимает плечами, теребя кусочек сухой травы. — Куда глаза глядят. — Ты ужасно далеко от дома, — осторожно говорит Сокка. Его осторожность не имеет большого значения. Зуко все равно вздрагивает. — Я не еду домой, — говорит он. — Почему нет? — Не могу. — Почему? Зуко немного рычит, бросая траву в огонь. — Я просто не могу. — Значит, ты на задании? Или… — Я был изгнан, — огрызается Зуко. — О, — Сокка какое-то время смотрит в огонь. — Как давно это было? — Три года назад. Почти четыре. Сокка щурится на него в тусклом свете. — ...Сколько тебе лет? Зуко фыркает. — Сколько тебе лет? — Шестнадцать, — легко отвечает Сокка. — Твоя очередь. — ...Семнадцать. Нахмурившись, Сокка подбрасывает в огонь еще дров. — Что может сделать тринадцатилетний подросток, чтобы его изгнали? Зуко свирепо смотрит на него. — Извини! Извини. Наверное, это... личное. Несколько минут они сидят в тишине, а затем Сокка встает, чтобы снять котелок с огня. Он зачерпывает полную жестяную кружку для себя, затем неловко переводит взгляд с Зуко на котелок. — Не мог бы ты, э-э, — он делает неопределенный жест в сторону котелка, — охладить это? Ты ведь можешь это сделать? У меня с собой только одна чашка, так что... Зуко вытягивает излишки тепла из металла одним движением руки. — Круто, — говорит Сокка и протягивает ему самодельную ложку. Зуко на мгновение задумывается, сделал ли он ее сам, и если да, то использовал ли тот нож, что висит у него на поясе. На мгновение его разум заполняет яркий образ длинных пальцев Сокки, умело обхватывающих костяную рукоять ножа, а затем он откусывает первый кусочек, и все мысли из его головы вытесняются необходимостью сконцентрироваться на том, чтобы есть медленно, а не так быстро, как это возможно для человека. Голод — странная вещь. Рагу достаточно соленое, чтобы у Зуко защипало губы, и все же, каким-то образом, невероятно пресное. В любой другой день он даже не счел бы его хорошим. Наверное, это лучшая еда, которую Зуко когда-либо пробовал. После того, как кружка и котелок вылизаны дочиста, Сокка говорит: — Итак. Изгнание. Это как... навсегда? Вызванное едой хорошее настроение Зуко исчезает в одно мгновение. Он неохотно хмыкает в подтверждение. — Меня казнят, если я вернусь. — Что, серьезно? Просто так? — Просто так, — решительно говорит Зуко. — Если только мне не удастся вытащить Аватара из гребаного мифа и притащить с собой. Сокка пугающе замирает на секунду, прежде чем сказать: — Аватар, да? — Да, — говорит Зуко. — Аватар. Что, очевидно, невозможно, так что... — Ну, нет ничего невозможного. — Ты не понимаешь. — Тогда объясни мне. Зуко резко выдыхает. Огонь немного вспыхивает, подстраиваясь под его настроение, но если Сокка и замечает это, он не вздрагивает. — Если Аватар жив, — говорит Зуко, — то это либо немощный старик, либо ребенок. Я не могу… Мой… Хозяин Огня не добрый человек. Передать ему старика или ребенка было бы бесчестно. Более чем бесчестно. Я… я не могу. Я этого не сделаю. Сокка слегка мычит что-то нейтральное. — Не многие из твоих соотечественников разделяют твое чувство чести. Зуко хмыкает. — Они просто выполняют приказы. Это не их вина. — Приказы. Правильно. Итак, гипотетически, если бы Хозяин Огня приказал кому-то другому привести к нему Аватара, они бы это сделали, верно? Тогда что бы ты сделал с этим? Что было бы честным поступком? — Что это за вопрос? — Гипотетический. — Глупый, ты имеешь в виду. — Это не глупо! Это обоснованный вопрос. Это... мысленное упражнение, если хочешь. — Это глупо. — Давай же! Что было бы самым благородным поступком? Потешь меня. Зуко слегка закатывает глаза, но на самом деле думает об этом, долго глядя в огонь. Наконец он говорит: — Я думаю, защитить Аватара. Сокка бросает на него непроницаемый взгляд. — Даже если бы он пытался свергнуть Хозяина Огня? Зуко фыркает. — Может быть, особенно тогда. — Очаровательно. — Ты удовлетворен? — ворчит Зуко, от пристального взгляда у него чешется затылок. — Да, — говорит Сокка, одаривая его широкой улыбкой. — Да, я думаю, что это так. Как бы ты отнесся к тому, чтобы взять ученика? У меня есть друг, которому нужен учитель покорения огня. Зуко бросает на него унылый взгляд. — У тебя есть друг-покоритель огня. — Ну да. Невозможно, нелепо, чтобы южанин когда-либо подружился с покорителем огня, но Зуко не смеется. Обращаясь к огню, он тихо говорит: — Мы убили ваших людей. — Народ Огня сделал это, да, — соглашается Сокка. — Но мы были маленькими детьми, когда они приходили в последний раз. Ты никого не убивал. — Ты не можешь этого знать. Сокка уклончиво хмыкает. — Нет, но я готов поспорить на это. Зуко недоверчиво смотрит на него. — Нет никаких следов ожогов, — говорит он немного самодовольно. — Никаких сгоревших фургонов. Никаких могил. У них не было покорителей земли, иначе они бы использовали каменные наручники. И солдат тоже, иначе они бы тебя убили. Ты хочешь сказать, что покоритель огня с такими боевыми шрамами, как у тебя, не смог бы отбиться от кучки фермеров, у которых даже не хватило духу убить врага? — У них были винтовки, — возражает Зуко. Сокка усмехается. — Не смеши меня. Я видел, что покоритель огня может сделать с порохом, даже на расстоянии. Глаза Зуко машинально скользят по предплечьям Сокки, ища характерные шрамы от пороховых ожогов, но кожа чистая и безупречная. Он не знает, что делать с приливом облегчения, который приходит с этим осознанием, поэтому делает все возможное, чтобы проигнорировать его. Твердо глядя в огонь, он говорит: — Может быть, я паршивый покоритель. Сокка смеется над этим, медленно и тихо. — Нет, — говорит он, и Зуко ничего не может с собой поделать. — Я в это не верю. Когда он оглядывается, Сокка снова смотрит на него с тем напряженным, непроницаемым выражением. — Я думаю, ты мог бы убить всех в том обозе, если бы захотел, — говорит он. — Для этого даже не нужно быть очень хорошим покорителем. Сожги фургоны, и они все умрут от жажды без запасов воды прежде, чем доберутся до другого края пустыни. Убей или покалечь нескольких наиболее способных бойцов, и бандиты отомстят им за тебя. Зуко хмуро смотрит на огонь. — Но это было бы бесчестно, верно? Зуко хмуро смотрит на Сокку. — Конечно, было бы, — огрызается он. Сокка встречает его взгляд, не дрогнув. — Солдат Народа Огня пришел в наш дом и сжег мою мать заживо, когда мне было десять, — тихо говорит он. — Она была безоружна. Невиновна ни в чем, кроме того, что у нее не того цвета кожа и глаза. Скажи мне, это было благородно? — Нет, — Зуко сглатывает, на мгновение закрывая глаза. — Нет. Сокка, мне так жаль. — Да, — говорит он. — Мне тоже. Но ты этого не делал. И судя по тому, что ты выглядишь, будто тебя вот-вот вырвет всем тем рагу, которое я приготовил, я предполагаю, что ты никогда этого не сделаешь. Итак, ты будешь учить моего друга? Зуко смотрит Сокке в глаза. Свет костра превратил ясную синеву в серый цвет штормового моря, но это не меняет того, как при взгляде на них у Зуко сводит живот. Он снова смотрит на огонь, прочищая горло. — Конечно, — говорит он небрежно, как будто его сердце не бьется в два раза быстрее, чем должно. — Мне больше нечем заняться. Сокка, ухмыляясь, хлопает его по плечу. — Отлично! Я должен был встретиться с ними в Туманных пальмах, но мы, вероятно, опоздаем. До Туманных пальм долгий путь. Два дня, может быть, три. Зуко задается вопросом, поскольку у них только одна лошадь, как они будут путешествовать. Серебристая кобыла Сокки довольно крупная. Ни Зуко, ни Сокка не являются особенно тяжелыми. Погруженный в размышления о том, было бы лучше — с практической точки зрения, конечно — ехать так, чтобы его бедра касались бедер Сокки, или наоборот, Зуко почти пропускает то, что Сокка говорит дальше. — …вероятно, теряют терпение, но они всегда могут прилететь на Аппе и забрать нас, если захотят. — У вас есть воздушный корабль? — изумленно спрашивает Зуко. Он никогда раньше не видел ни одного за пределами Народа Огня. Сокка в замешательстве морщит лоб, но только на мгновение. — О, нет. Аппа не воздушный корабль, он небесный бизон! Зуко таращится на него, пытаясь понять, как он мог неправильно расслышать каждое слово в этом предложении. — …Небесные бизоны вымерли, — наконец говорит он хриплым голосом. — Они погибли вместе с Воздушными Кочевниками. С Аватаром. — Да, так что, — Сокка чешет затылок, застенчиво улыбаясь, — насчет этого…