Темнота кабинета

Тёмный вечерний туман опустился на уставший Фонтейн, луна медленно начинала свой путь по небу, и розовая полоса заката исчезла на горизонте. Если бы не уличные фонари, исправно работающие каждую ночь без продыху, то весь город моментом бы погрузился в бесконечную тьму. Темнота... Наверное, мы все боимся темноты в какой-то степени. Когда всё выходит из под контроля, и вот ты уже не видишь людей, которые стояли перед тобой секунду назад. Все исчезли, или они просто прячутся в укромных углах под мраком ночи? Пожирающее непостоянство, сомнения в завтрашнем дне... Кто знает, не заглотит ли завтра темнота вод это прекрасное место, которое строилось так долго и кропотливо? Когда поднимутся волны, когда начнётся паника, когда все будут в попыхах думать, как выбраться, не осознавая, что это неизбежный конец. Что будут делать люди тогда? Со слезами на глазах устремят свой просящий взгляд в небеса, умоляя, чтобы они всех спасли. А знают ли небеса ответ на этот вопрос и имеют ли запасной план? Людям не хотелось задумываться над этим. Каждый думает, что важен для небес. В конце концов, боги для народа — последняя надежда, шанс на искупление и спасение. Боги, которым они с почтением вручают своё доверие и опираются, используя веру словно запасной костыль. Но когда бог смотрит на вздымающиеся волны со страхом... тогда пропадает всё, что хранилось в людских сердцах до этого. Всякая надежда на свет и доверие к небесам, все лучшие моменты и мысли растворяются, оставляя за собой лишь липкий страх, неподдельный ужас. Теперь нет места драме, никого больше не волнуют чужие судьбы, всем важно спасти себя. Ах, как трудно не выронить эту хрупкую людскую надежду из своих дрожащих пальцев, на которые вновь и вновь стекают слёзы, но которые вновь и вновь оберегают свет в изящных ладонях, не позволяя запятнать его отчаянием и сомнениями. У неё ведь есть всё: огромные покои, толпы фанатов, любимое занятие, престиж, звание, почтение, любовь. Но кто бы мог подумать, что всё это с громким треском разбивается на мельчайшие осколки, стоит ей переступить порог своей комнаты и снова сползти вниз по стене, хватаясь руками за голову. Она стягивает с ног каблуки и небрежно сбрасывает накидку, оставляя их валяться рядом, словно откидывает лишнюю мишуру. "Всё одно и то же, никаких продвижений!.." Она начинает зло корить себя в собственных мыслях, с разочарованием смотря вперёд. Огромные окна, которые в кои-то веки были не завешены длинными синими шторами, открывали перед ней весь Фонтейн с высока. Даже под покровом ночи жизнь в городе не исчезала, лишь притихала. Возможно, сейчас где-нибудь под её окнами совершается дерзкое преступление, которое завтра будут обсуждать в суде, так ожидая фарса и шоу. Она вновь придумает какое-то глупое обвинение, верховный судья вновь по-смешному утихомирит её, и зал вновь разразится радостными аплодисментами, когда настанет кульминация. А она снова заулыбается. Но не так хитро и насмешливо, как до этого. Она улыбнётся тепло, по-родительски, смотря на хлопающих в ладоши и визжащих людей в зрительном зале. Конечно, тут же откинет этот момент и вернётся к своему обычному высокомерию и надменности. Каждый день так непредсказуем и очевиден одновременно. Представляя это всё, она невольно легко улыбается, всё ещё смотря с пола в огромное окно, в котором с такого ракурса ничего не видно, кроме верхушек зданий и звёздного неба. Она медленно поднимается на ноги и начинает идти к огромному рабочему столу, который растянулся на половину окна, едва оставляя место для остальной мебели. Стол восхитительной ручной работы, наверняка безумно дорогой, выполнен руками изысканных мастеров из лучшей древесины на континенте, однако его великолепие закрывала толща каких-то бумаг, обрывков страниц, документов, набросков, чертежей и даже рисунков. Печально смотреть на такой беспорядок, когда устало возвращаешься и так хочешь немного посидеть в тишине и уюте, а на тебя смотрит кипа бумаг, которые были написаны тобой же для решения несчастной "загадки". Слышится короткий вздох. Она отодвигает кресло, приставленное к столу, и мягко садится на него, разгребая множество бумажек, выбирая нужные и пододвигая их к себе. На них виднеются слова, выведенные аккуратным почерком, но попытайся прочитать их кто-либо другой, он, должно быть, посчитал бы хозяйку стола странной, потому что слова едва выстраивались в предложения. Небрежные наброски, похожие на беспорядочно мельтешащие в голове мысли, которые так старались записать, не упустив ни буковки. Рисунки, чертежи, непонятные на первый взгляд каракули, какие-то символы, вырезки из газет и вырванные страницы из книг древних эпох. Она молча сортировала весь бедлам и, судя по её сосредоточенному взгляду, создавалось ощущение, что в её глазах этот беспорядочный набор информации мог принести пользу и действительно складывался в здравый текст. Да, она действительно много лет пыталась решить эту "загадку", устранить опасность, быть хорошей хозяйкой для этих мест, но всё тщетно, это конец. Пророчество пришло в действие, а Архонт до сих пор не нашёл решения, лишь глупо стараясь удерживать свой народ на плаву, строя из себя неуклюжего клоуна, не позволяя отчаянию захлестнуть Фонтейн раньше вод Первозданного моря. К счастью, хоть что-то ей удавалось без намёка на изъян. Быть может, ей предназначено судьбой быть клоуном и шутом для всех вокруг? Наверное, эта роль ей подходит больше всего. Она не должна была носить корону, принимать это бремя и пытаться решить "загадку" Эгерии. Слишком великая миссия для такой никчёмной души, как она. Верно... "Никаких продвижений, стою на месте, и никто больше не сможет мне помочь." Кажется, она взяла на себя слишком много, кажется, эта роль вовсе не та, которую она хотела бы играть, но теперь это её долг, её страна, её народ, который Архонт поклялась не оставлять до последнего. Она сидит в полной темноте за столом, спиной развернувшись к окну, опуская голову над несчастными бумажками, стараясь собрать в кучу свои мысли и свои мысли с бумаг, которые старательно записывала. Кажется, ей приходилось щуриться, чтобы в такой темноте разглядеть хоть что-то, но нарушать покой комнаты неуместным светом лампочек не хотелось. Её мысли путаются как никогда, вся голова заполнена не тем, а лишь самобичеванием и отчаянием. Вновь сама себя загоняет под пресс тяжких размышлений. Она начинает плакать. Вновь и вновь, как было вчера и как будет завтра. Она старалась держаться, думать, как делала это раньше, но тягучая, беспросветная темнота в собственной голове никогда не позволит вернуться к рассудку и здраво поговорить с самой собой. Когда отчаяние полностью захлестнёт её... тогда и народ полностью погрузится в него, смотря на своего любимого и "всемогущего" бога, который теперь не знает, что делать. Она потеряет лицо, последнее, что у неё осталось, потеряет доверие народа. Хрупкие безнадёжные слёзы капали на белые бумажки, стекали по щекам, локтям и пальцам, которыми она так старалась остановить рыдания. Тихие всхлипы наполнили комнату, она что-то шептала себе под нос о безвыходности своей ситуации. Голос звучал хрипло, сжато, тише некуда, будто горло сжимали крепкие руки. Она с негромким стуком рухнула головой на стол, рука, которая поддерживала подбородок, так и осталась в своём положении стоять на столе. Тонкие пальцы дрожали, сжимались и разжимались, плечи вздрагивали с каждым новым всхлипом. Кажется, это и есть отчаяние, которое как липкая скверна растягивалась по всему её телу, позже заражая все окрестности, делая слёзы противными и жалкими. Последнее, на что хватило сил и здравого смысла, это осторожно отодвинуть бумаги, дабы не запачкать слезами все записи. Ведь завтра она вновь вернётся в этот кабинет, прорыдает несколько часов и в конце концов возьмётся за работу, принимаясь разглядывать злополучные бумажки и писать новые, на которые позже проронит свои слёзы. Вот бы её способности были похожи на способности Эгерии. Чтобы из её слёз тоже рождалось нечто прекрасное, вроде Океанид. Возможно, тогда от неё было бы больше пользы. А так жалкие капельки просто пачкают своей солёностью её одежду и идеальное лицо. Она опустилась на стол и тихо плакала в кабинете, в котором должна была отдыхать после утомительного дня. Так бы пролетела вся ночь, если бы не робкий стук в дверь, который вибрациями прошёлся по всей комнате и заставил её вздрогнуть. Девушка резко подняла голову, немного удивлённо смотря на закрытую дверь. Стук раздался вновь, но она так и не ответила, просто продолжила смотреть вперёд равнодушным взглядом, вцепившись глазами в одну точку. Кажется, стучавший больше не хотел ждать, поэтому дверь медленно открылась, вливая в комнату немного света ламп из коридора, заставляя девушку пощуриться. В проёме стояла высокая фигура, держа в одной руке незамысловатый фонарь, а в другой кружку. Архонт встрепенулась, как только завидела знакомый силуэт. Она села на стуле ровно и постаралась утереть слёзы, что очевидно видел тот, кто наблюдал за ней через порог. После того, как она узнала в фигуре напротив Нёвиллета, то сразу постаралась выглядеть безмятежно, смотря на него глупым взглядом с кривой улыбкой. Она хотела что-то сказать, но Нёвиллет перебил неначавшуюся мысль, попутно закрывая дверь, вновь лишая комнату света, за исключением того фонарика, что нёс сам. — Вы просили кофе. Я решил занести вам его сам. Он старался говорить осторожно и легко, подходя к столу своим обычным медленным шагом и ставя кружку на свободное от бумаг место. Девушка вновь дрогнула, посмотрела на кружку и сразу же взяла её в руки, несмотря на то, что она была абсолютно точно была очень горячей. — Ах, ну конечно, нет ничего лучше хорошего кофе поздним вечером, месьё Нёвиллет! Благодарю!.. Она коротко хихикнула, отхлебнув из чашки почти кипящий напиток, даже не подув для приличия. По языку пронёсся неприятный жар и обжёг его, но она не воскликнула и вообще никак не подала виду. Возможно, небольшая боль даже придала ей немного бодрости и сил. Верховный судья напротив глубоко вздохнул, смотря прямо на то, как Архонт пьёт кипящий напиток, хотя определённо никогда не любила такую температуру, ожидая, пока кофе остынет и можно будет пить его спокойно, не одёргивая губы. — Мы обусловились, что со мной наедине ты можешь не устраивать этот цирк, Фурина. Он резко перешёл на "ты", не отрывая строгий взгляд от собеседницы. Его замечание прозвучало совсем не грубо, даже мягко, не смотря на острое "цирк". Фурина понимала, что иначе назвать её поведение и нельзя. Она снова легко улыбнулась, посмотрела на чашку, всё ещё ощущая пульсирующую боль от обожжённого языка, а после молча поставила её на стол, скрестив пальцы и аккуратно положив на них подбородок. Она смотрела вниз, не находя слова, и это пугало её. Пугало, что вся уверенность, надменность, шутливость, всё было лишь актёрской игрой, и ничего из этого она не может себе приписать в такой нужный момент. Нёвиллет молча смотрел на неё, уверенный в том, что сейчас разум Гидро Архонта сжирают не самые приятные мысли. Он снова вздыхает, и Фурина ловит на себе его сочувственный взгляд. — Твоя стратегия работает великолепно, если тебя это утешит. Единственной проблемой осталась "загадка"... Родной голос звучал без изменений в тоне на первый взгляд, но Фокалорс точно ощущала эти колебания и странное волнение, которые так легко скрыть от людей, но так сложно от неё. Нёвиллет замолчал, хотя определённо хотел сказать что-то ещё. Он остановился, словно давая Фурине шанс вставить слово, который она обычно у него отбирала, а сейчас нагнетающе молчит. Теперь Нёвиллет даже не уверен в том, что Фурина его слышит. Он решает продолжить. — Могу я чем-то помочь? Обычно такой вопрос задаётся сам собой, в знак вежливости, когда очень хотелось бы получить отрицательный ответ и уйти по своим делам, но сейчас он задаёт его, имея в виду самое истинное значение, ничем и никем не запятнанное, в котором читается искренность. Она вновь молчит несколько секунд, собирая разбросанные в голове слова, подобно обрывкам фраз на бумажках. Вновь коротко усмехается, переводит взгляд на Нёвиллета, поднимая голову выше. Тогда он впервые за разговор видит вблизи её заплаканные глаза и странную улыбку. — Знаешь, думаю, ты и так делаешь всё, что в твоих силах. Я слишком много на тебя вешаю ради этого... увеселения. Она снова замолчала, будто прервалась. Её губы раскрылись для следующих слов, но в итоге с них сорвался только печальный выдох, который пошатнул струйку пара, идующую вверх от кружки. Фурина прикрыла глаза, зажмурилась крепко, пытаясь представить, что всего этого нет, на несколько секунд унестись в мир фантазий, где нет места катастрофам и нерешаемым головоломкам. Она снова смотрит на верховного судью. Кажется, его взгляд так и остался неизменным, он с прежним сочувствием и жалостью смотрит на Фурину. Ей стыдно. — Если бы ты только мог помочь... Ничего. Я знаю, наверное, ты уже не доверяешь мне, считаешь, что я ни на что неспособная идиотка, которая надеется, что все проблемы исчезнут сами, но я... Она снова прерывается, измученно вздыхает. Интонация её голоса под обрезанный конец умозаключения уходит вверх, сдавливаясь, что говорит о подступающих слезах. Ей снова стыдно перед ним. — Последнее, что ты должна была делать, так это терять веру в себя. Со стороны фраза могла прозвучать грубо и жёстко, но Фурине совсем не казалось, что Нёвиллет её отчитывает или корит. Наоборот, кажется, ему не нужно этого делать, ведь она прекрасно справляется с подобным сама. — Как люди смогут верить в тебя, как в божество, если ты сама утратила всякую веру в свои силы? Его вопрос заставляет в голове что-то щёлкнуть. Она старается успокоиться, рвано вдыхая и выдыхая, раздумывая над словами Нёвиллета. Она переводит задумавшийся взгляд на него. — Точно, ты прав. Я просто хотела сказать... спасибо. Да, спасибо. Наконец это слово тоже не запятнанно никакими рамками напускной вежливости и фальшивых улыбок. — Конечно, не за что. Теперь его слова звучат легко. Она этого не видит, но Нёвиллет коротко улыбается, прежде чем развернуться и пойти назад к двери. — Когда не остаётся ничего, кроме веры, ты не должна её лишаться. Дверь вновь тихо захлопывается, унося с собой последний свет фонарика. Теперь в кабинете ей светит только луна через стёкла в окнах. Она смотрит ему вслед, ничего не ответив, но задумавшись. Конечно, разговор с Нёвиллетом не избавил её от всех личных проблем по щелчку пальца, но эту ночь она точно проведёт в здравых раздумиях над "загадкой", а не в слезах.