Господин Разрушитель

— ПО-ЦЕ-ЛУЙ! ПО-ЦЕ-ЛУЙ! ПО-ЦЕ-ЛУУУУЙ! — оголтело требовали людишки. — ГОС-ПО-ДИН! ГОС-ПО-ДИН! — МИСС! КИСС! МИСС! КИСС! — визжали они наперебой. Фанатки, молодые девчонки, мечтающие меня соблазнить — вы что, грёбанные куколды? Что за неадекватная тяга перечеркнуть холостяцкий статус кумира на ваших же глазах? Выкрикнуть для них ничего не значило, также, как и сам процесс? Я исподтишка огляделся по сцене. Два запыхавшихся после исполненной песни Андрея в знак поддержки стихийного флешмоба стали мерзко лизать грифы гитар. Меня замутило от этого зрелища, к горлу подступил ком. Я хотел было отвлечься, бросился взглядом на всегда ангельски правильного Муратова — он был не в состоянии повторять за парнями из-за грима. Но его тут же оприходовали танцовщицы, повесившиеся ему на плечи. Извращенство! Вполне в стиле Юдина... Пытаясь проморгаться, я обернулся к драмеру, а тот придурошный запихнул себе за щёку одну лакированную палку и заболтал в разные стороны, как член. Твою мать! Мне снится кошмар? Может, я не заметил, как сдох, и попал в ад? Кругом обезьяны, орудующие мерзкими языками! А полчище орущих озабоченных фанатов заставляли меня лобзаться губами прилюдно на их глазах! В солнечном сплетении отяжелело и заныло. Я продолжал стоять, как вкопанный. Ухмылялся, не подавая виду, что вот-вот очищу желудок прямо под ноги Еве. А у самого похолодел лоб, и, кажется, выступила испарина. Всё это снимали камеры, транслирующие на гигантских экранах — в один миг из самого крутого концерта в моей жизни он превратился в пытку. Никольская, источающая волнительное тепло, стояла рядом. Наверняка, в очередной раз думала о том, что пойти на поводу у этой просьбы было бы выше моих возможностей, но… Столько раз я умудрился нарушить слово! Это просто долбанное помрачение! Она весь месяц блуждала по коттеджу, нарываясь на раздевающие взгляды, а что оставалось мне? Ненавидеть её? Так я пытался! Во мне нет места брезгливости даже к её губам. Никольская очаровательная, хоть и дурная… Но сосаться с ней на публику — чересчур, бл*дь! — …ПО-ЦЕ-ЛУЙ! ПО-ЦЕ-ЛУЙ!!! ПО-ЖА-ЛУЙ-СТА! НЕ-Е-Е-ЕТ! Я знаю, что слабак… Зачем об этом знать вам? Мы уже повернулись друг к другу лицами, мучительно надвигаясь ближе. У девчонки азартно горели глаза. Томно подрагивали длиннющие ресницы и завораживающе плавно приопускались веки. Я чуть вскинул подбородком, пытаясь незаметно вдохнуть, и, не отрываясь, продолжил наблюдать, как стремительно верно меня покидает рассудок. Её розовые губы обезоруживающе ухмылялись. Я очень надеялся, что мои тоже изображали хотя бы подобие дерзости. Волны русых растрёпанных волос теребил ветер, а женская грудь под курткой всё ещё вздымалась после бешенных скачек по сцене. Прошла вечность. И толпа начала стихать прежде, чем я отчаянно прикусил нижнюю губу. Неуверенно сглотнул слюну, наполнившую рот, рассматривая её порозовевшие, наверняка холодные щёки. Мы стояли в профиль к залу, практически уткнувшись носом к носу и продолжали соблазнительно разглядывать лица друг друга. Ад или блаженство? — Я не хочу на людях, — жалобно шепнул я, всё также въедаясь взглядом в её манящие приоткрывшиеся губы. Прошу… УМОЛЯЮ!!! Не знаю, услышала Ева или нет, ведь пространство гудело от шелеста курток, разговоров и одиноких выкриков. — Пожалуйста… — чтобы не выглядеть, как раздавленное насекомое, я нагло оскалился, от чего зал снова начал повизгивать. Если это сейчас произойдёт с нами — клянусь, я брошусь со сцены на асфальт. Но мне было настолько трудно взять всё в свои руки, что судьба Господина зависела только от чудачки, не упустившей ни одной возможности нарушить мои личные границы. У Евы переменился зелёный взгляд. По модельному накрашенному личику проскользили розовые лучи софитов, зрачки её злобно сузились, и у девчонки дрогнул один уголок губ, оставшийся в тени. Я весь охладел от ужаса, разглядев в этом потаенную, безмерную жестокость, и почувствовал, что доступ к кислороду перекрыло задержавшееся в глотке дыхание. Чуть не выронил микрофон. Я за долю секунды до катастрофы… Узнал, что мне крышка. Успел столько всего подумать, что по телу разошёлся жуткий, одуряющий озноб, от которого стыли даже мозги. Раздавленный её выбором, я бросил в зал косой сокрушённый взгляд и смиренно выдохнул. Ева настойчиво обхватила меня за подбородок, устрашающе приближаясь к моим пересохшим губам. С усилием впилась острыми ногтями в щёку и застыла в миллиметре от моей погибели. Когда кожа вдруг заныла от боли, я понял, что Никольская прикладывала не дюжие силёнки, чтобы отвернуть мою голову в сторону зала... Я, промёрзший чуть не до хруста в костях, позволил ей это сделать и ощутил, как она приникла к шее, притворяясь, что оставляет засос. Ева не собиралась истирать Господина в прах — и от этого облегчение обрушило мой пульс, позволив выдавить самодовольную улыбку. Я даже не мог объяснить теперь, почему мне показалось, что она способна на бесчеловечный поступок. Наверное, это я виноват. Я не умел доверять девушкам. А Никольская прицепилась к самому сокровенному — могло показаться, что она желает меня уничтожить... Но она, ощутив власть, всё же, не сделала этого. Невесомое дыхание девчонки вместе с горячими прикосновениями губ вынудили меня покрыться мурашками. Фанаты орали — то ли довольно, то ли осуждающе — мне было насрать. Я лишь чувствовал себя, на сколько позволяла ситуация, в безопасности. — Им этого мало! — раздалось прямо у моего уха, обожжённого теплом. Конечно, суки ждали поцелуй в губы. Они и понятия не имели, чего мне это стоит. Я успел только приоткрыть непослушные веки и увидел, что Никольская чуть отодвинулась, ехидно улыбаясь залу. Но у меня больше не осталось духу сомневаться в ней… Замечательно. В прошлый выход девчонки на публику мне пришлось разговаривать за двоих, теперь брать инициативу в свои руки настала её очередь. Мы были квиты. Ева выдернула из моих рук потный микрофон, торопливо положила его вместе со своим на пол и встала передо мной, заслонив от публики спиной. Я не успел испугаться второй раз, когда девчонка задрала свою куртку и перекинула нам на головы. Теперь мы стояли на сцене под пристальным наблюдением армии фанатов щекой к щеке, но наша репутация была спасена. Никольская осталась хорошей, стеснительной девочкой, а я — бесстыжим разбивателем сердец. Наверное… Если они не спалили через экраны, что я чуть не упал в обморок, как тринадцатилетний девственник. — Обними меня! — сердито прикрикнула Ева. Я послушался, слабо придя в себя. Из толпы снова донёсся визг, когда мои руки начали жадно гладить девчонку по спине, спускаясь к ягодицам. Под куском кожаной чёрной ткани, которую она держала, было темно и волнительно. Весь мир остался снаружи, стараясь дотянуться до нас лучами прожекторов, а мы с Никольской — спрятались за его пределы на дурацком клочке сцены. Здесь стало слишком стремительно жарко, пока мы усердно дышали и прижимались друг к другу, изображая страсть. Я уже не понимал, почему меня колотило — из-за отходняка или пробирающего желания решиться на настоящий поцелуй. Под курткой совсем ничего не было видно, но чувствовались нежные губы, гладящие меня по щеке и замирающие в нестерпимой близости от уголка влажного от слюны рта. Я пришёл в нетерпение, искусав его, и уже ненавидел себя за это… Фанаты визжали от восторга, как резанные свиньи. Тем немногим, кто не поверил, оставалось лишь догадываться, чем мы занимались с Евой без посторонних глаз. По ощущениям наш спектакль продлился чудовищную, непростительную бесконечность. Непростительную — потому что я так и не решился поцеловать Еву в губы. Оставшаяся часть концерта пролетел на одном дыхании, как выскочившая из дула пистолета пуля. «Надеюсь, она когда-нибудь прилетит мне в голову», — думал я, глядя на чёрные подмосковные леса, пролетающие в окне. Нас окружили толпы на бэкстейдже. Я отбивался автографами до потери пульса, пока меня насильно не затолкали автобус, разругался со всей командой, чтобы выкроить хоть минуту. Но так и не попрощался с Никольской.