Рекорд по вместимости

— Еще… — хрипит алчно полусорванный голос Пламенного, когда два переплетенных теневых щупальца выскальзывают из горла, роняя на пол прозрачно-золотистые капли оставшейся на них слюны. Тень хмыкает, забрасывая ногу на ногу, и загибает пальцы. — В тебе их только что было… семь. — …мало… еще… Костлявые пальцы движутся неопределенным жестом, и восьмая теневая «конечность» охватывает петлей подбородок, заставляя поднять лицо. Тари смотрит в полыхающие огненные глаза. — Куда ты мне предлагаешь это твое «еще» засунуть?.. Нет, я могу вскрыть тебе живот и грудную клетку, но. Это не совсем то, это как-нибудь потом. — Я выдержу… — Да некуда твое «выдержу», у тебя же тазовая апертура узкая. Кости крошить? Тано скулит, бьется в крепко держащих его объятьях теней, пытаясь ниже опуститься по ритмично, с похабнейшим хлюпаньем движущимся внутри щупальцам. — Пожалуйста… Тари вздыхает, перелистывая страницу книги. Захлопывает — читать под столь красноречивые и жалобные стоны невозможно — и подтягивает сородича к себе, заставляя упасть на пол лицом вниз, прямо к своим ногам. — Открой рот, — хрипло командует он, помогая телу Майа тенями — чтобы плечи оставались не на голом полу, но значительно ниже бедер, максимально непотребно поднятых и широко раздвинутых теневыми щупальцами, руки — за спиной, а позвоночник прогибался изящно. — Я могу рассечь челюстные лицевые мышцы. Тогда добавлю еще две… Пламенный всхлипывает и торопливо несколько раз кивает. Ему, воплощенному духу Огня, такое ничуть не страшно, даже не то чтобы особо болезненно. — …но тогда ты не сможешь говорить, — заканчивает второй темный, с наслаждением наблюдая, как мгновенно сомнение мелькает на искаженном удовольствием лице. — Пускай… — в итоге хрипит, еще раз кивая, тот. — Только… еще одну… сзади… И глубже… — Ты ж не резиночка, куда тебя растягивать еще? — ворчит Луна, но в его глазах нездоровый блеск. Он по одной извлекает из чужого тела пять оставшихся теневых щупалец, гибких, плотных, покрытых золотой кровью, сочащейся до сих пор из ран от когтей на спине майа, проводя того через целую гамму эмоций, отражающихся в глазах: удовольствие, удивление, непонимание, отчаяние и жалкая обреченность. Тело ослабевше распластывается по полу было, Пламенный жалобно хнычет, дергается… но когтистая рука вздергивает его на ноги и тащит на колени к Тари. — Шире бедра… вот так. Пасть открывай… Пальцы Луны проталкиваются в раскрытый рот по самые костяшки, коготь одного из двух упирается в щеку, и, пока Пламенный самозабвенно, алчно постанывая, вылизывает их, теневое лезвие насквозь пронзает мышцы на середине расстояния от уголка рта до мочки уха, немного ближе к сочленению челюстей. Режет гладко, легко, разделяет плоть — и искрящиеся, пылающие ногти майа прижигают рану. То же происходит со второй стороной лица. Теперь Пламенный еще больше напоминает змею. Вспоротый, раскрытый рот не может шевелиться достаточно, чтобы говорить — но майа и не хочет. К тому же, когда острые, пилообразные зубы Тари вонзаются в плечо, прогрызая до кости, по дрожащему телу в его руках ползут тени. Обвивают лодыжки, до колен, ползут выше — но лишь расползаются сетью по коже, тесно, болезненно стягивая. Руки медленно поглощает, оплетает теневая клякса, похожая на силикон по ощущениям. Четыре щупальца отделяются потеками мглы от общей массы, ползут выше, ложась вокруг плеч и плотными кольцами — вокруг шеи. И — рвано, резко, сразу все четыре, — вталкиваются в изувеченный рот. Движутся не только в разном порядке, но и вразноброс, с разным темпом и даже силой. Одна ласкает гибкий, длинный язык, другая толкается под него кольцом, а третья и четвертая, заставив Тано запрокинуть голову, проникают гораздо глубже. Одна остается в горле, петлей заворачиваясь, скользя по мышцам глотки недалеко от хрящей кадыка так, что Нуитари видно. Вторая ползет еще немного дальше, движется сильно и резко, глубоко невероятно… Тано откровенно стонет, алчно, похабно, пытаясь вобрать в себя больше, буквально насаживаясь на них ртом. Слюна течет по губам, подбородку, капает на грудь, хлюпает в горле. Сжимаются черные кольца вокруг шеи, стискивают глотку и движение внутри. — Ты выглядишь как дорвавшаяся до секса нимфоманка после вынужденного воздержания, — хрипло, скрежещуще смеется Тари, пуская по телу вечного соперника новые тени, а сам вцепляется когтями в разведенные широко бедра. Пламенный чуть вздрагивает, дергается, когда тонкое гибкое щупальце обвивается вокруг его члена, и снова стонет просяще, ерзает, толкаясь к Тени. — Хочешь снова ощутить их внутри? — насмешливо спрашивает тот, вспарывая кожу и сжимая узкие бледно-золотистые бедра еще сильнее. Золотая кровь льется ручейками на пол, пачкает его джинсы, но Пламенный только выразительно согласно стонет, скулит сдавленно. Он хочет. Очень, очень хочет. Тари медленно вталкивает сквозь даже не слишком сопротивляющиеся проникновению мышцы одно из щупалец, покрытое золотой кровью, и то скользит внутри, ритмично, но едва-едва войдя. Конечно, Тано этого мало, до сумасшествия мало, и он гневно искрит, даже огненные волосы на миг вспыхивают. Тари держит его почти неподвижно, чувствуя каждую тень как часть своего тела. Да так и есть — они действительно своего рода его части. Он ощущает, как пульсируют гладкие внутренние мышцы, горячие, тесные несмотря на разогретость и расслабленность, как сжимают жадно — и проталкивает медленно, очень медленно вторую, несколькими тонкими оттягивая внешние. Тано захлебывается стоном, вьется, но ему все еще мало. Вторая забирается чуть глубже, бьется под низом живота. Тари ощущает кость, толкается, упирается в нее, видя и ощущая как ведет от болезненного удовольствия Пламенного. Он почти понимает, что тот хочет сказать, но не может — слишком занят тем, как жестко его верхние четыре щупальца трахают в рот и горло. Третье снизу входит уже чуть сложнее. Кровь вместо смазки — не лучшее решение, по правде сказать, для смертных было бы недопустимо, но ее достаточно много, а они оба — не смертные, хоть и принимают похожие облики. Мышцы Тано сжимают бессистемно, хаотично движущиеся щупальца, и третье проникает все глубже и глубже, толкается рвано и сильно, и из золотых глаз стекают по вспоротым щекам мерцающие слезы удовольствия и боли. Третье щупальце сворачивается внутри в петлю, и это чуть видно снаружи, поэтому Тари тянет Пламенного за волосы, заставляя чуть откинуться назад, и любуется. Он ощущает, как горячо внутри, как тесно. Три его щупальца то чуть расходятся, растягивая мышцы, то едва не перевиваются между собой. Он уже заполняет Тано почти до предела, но все же видит, насколько тому хочется еще. Больше. Глубже. Резче. Человек не способен столько в себя вместить, но они не люди. К тому же, только что внутри этого содрогающегося алчно тела побывало пять — Тари знает, что спокойно может вернуть их все… даже разом. Но четвертое просачивается внутрь незаметно почти, тонкое и плоское. И лишь когда входит, медленно раздается в толщине, пульсируя. Тано скулит, всхлипывает, снова тянется насадится на них — вобрать в себя. Алчный, голодный до ощущений и эмоций… Тари смеется снова, пальцами перехватывая его горло и чувствуя под ладонью быстрые резкие толчки. — Ты всегда теперь будешь моей ебливой шлюхой. Тано даже глаз не открывает — но Тари видит, насколько его ведет от этих слов. Ведет в горделивый, оскорбленный гнев, но… в удовольствие больше. Пламенный исполнен гордыни и жажды в равной мере, кроме того, он знает, что сейчас в близлежащем мире есть только два существа, способных подкинуть в его огонь искренние чувства. И искреннее, достаточное удовольствие. И Тари — один из них. Он говорит не чтобы оскорбить. Он просто констатирует факт. Тень смеется. — Блядь. Алчный, жадный, ненасытный пламень в облике смертного… еще и притворяешься обычно, что это желание не горит в тебе постоянно, углями между гребаных твоих ног. Пятое щупальце он втискивает в едва растягивающееся уже кольцо мышц с трудом… оттого аккуратно. Но зато оно уходит глубже всех, выпирает изгибами сквозь натянутые мышцы и кожу живота, движется медленнее всего, извивается, и Пламенный сдавленно, задыхаясь, почти кричит от удовольствия, пусть едва-едва, насколько позволяют удерживающие его на коленях соперника и партнера тени и руки, но подталкивается бедрами, качает равномерно, в ритм стуку сердца, в ритм судорожной собственной пульсации и сокращениям мышц. Тонкие совсем, гибкие щупальца, чем-то похожие на застывшие ручьи, опутывают его, ласкают снаружи — бедра, руки от локтей и выше, задевают и ласкают грудь и отвердевшие соски, играются, обвиваются вокруг члена. От такого количества ощущений обычный смертный давно с ума сошел бы — Тано только «плывет», теряется в них, выворачивая рассудок на звериную сторону. В его горле вместе с тенями бьется смех и плач, вой, стоны, едва слышно прорывающиеся наружу. Бедра движутся, пусть с совсем крохотной амплитудой, но движутся — настолько велика эта алчность. Взгляд, мелькающий из-под ресниц, расфокусирован, затянут поволокой, в них даже отражения реальности нет, только огонь. И Тень тянет его к себе ближе. Смещает щупальца внутри, шуршит на ухо майа своим голосом невозможным, со всех сторон сразу и внутри черепа эхом отдающимся: «Я помню, что ты просил»… Тано в предвкушении сжимается весь, даже замолкает, замирает, и становится заметно, как его трясет. — У меня есть идея получше, чем просто добавить еще одно. Тари рвет когтями молнию, тянет вниз джинсы, едва не сваливающиеся с тощих бедер, и тенями выправляет из-под ткани белья нечеловеческой формы член. Ребристый, темный, чуть изогнутый, иначе совсем выглядящий — с вытянутой заостряющейся головкой чуть шире остальной части в диаметре, чем-то похожий на змеиный, только в единственном экземпляре… Сейчас. Пламенный чувствует, как ложатся на разведенные бедра холодные когтистые костлявые ладони, сам пытается еще шире их раздвинуть. Чувствует, как тени чуть поднимают тело, подтягивают еще ближе к Тьме… Всхлипывает. Запрокидывает голову, скулит, словно пытается выговорить что-то через все четыре щупальца во рту. Тари и так знает, что Тано хочет сказать. «Трахни меня». Конечно, он не мог не понять. Медленно, растягивая болезненно мышцы тонкими щупальцами, вталкиваясь беспорядочно теми, что больше, он почти с издевкой во взгляде нежно, бережно вновь опускает стиснутое тенями тело майа верхом на себя, насаживая на член. Входит очень, очень тяжело, болезненно до того, что Тано взвывает, в ужасе и одновременно блаженно, но свежая кровь все же облегчает процесс. Медленно движутся внутри него нижние щупальца, натягивая кожу и мышцы живота, змеино извиваясь, проникая все дальше, и гораздо быстрее, бешеннее толкаются в горло сверху. И когда член Тари полностью оказывается внутри, невероятно ощутимый частью мышц, вплоть до ребристости, скользкой поверхности, вплоть до легкой прохладцы — этот контраст жара Пламени и холода Тьмы убивает обоих — вплоть до пульсации… Тано наконец-то чувствует себя достаточно наполненным. Тари ухмыляется — и нижние щупальца резко ускоряют движения, вновь, вместе с его членом, именно толкаясь внутрь, фрикционно, рвано, резко. Все девять крупных и пять тонких — на груди, на члене, на бедрах — щупалец движутся теперь в едином ритме, в одном темпе с тем, как Тень насаживает тело Пламенного на свой член, заставляя того двигаться навстречу, подаваться бедрами, принимая его в себя. Окончания нижних чувствуются майа так глубоко в животе, их движущиеся изгибы видны отчетливо вплоть до ребер, что кажется — несколько сильнее стань движение, и мышцы просто прорвутся под их напором. Верхние по-прежнему заполняют рот и горло, не позволяя ни на секунду хоть сколько-нибудь осмысленный звук выдать, глуша крик, стоны, мольбы и благодарность, скулеж и вой звериный, смех… Тари откровенно наслаждается и чужим телом, полностью ему предоставленным для удовольствия, и чужими эмоциями — наслаждением, болью, капелькой страха и невероятным азартом. И… видит он эту искру безумия в горящих глазах. Теневые путы на руках слабеют, Тано вызволяет одну — и цепляет когтями сначала наискось самого Тень по груди, разрывая и одежду, и кожу, и мышцы — почти до костей, — а когда тот зверино урчит, чуть сгибаясь, сам себя царапает от ключиц вниз до солнечного сплетения и ниже… ниже… неглубокая кровящая золотом рана заканчивается на две ладони ниже окончания грудины. «Рви». И Тари прекрасно без слов понимает этот взгляд — горделивый, насмешливый, огненный… безумный. Окончания нижних щупалец заостряются, словно бы отвердевают — и пронзают плоть насквозь. Рвут мышцы и кожу, проникают под ребра, раздирают, выворачиваются наружу, но переплетаются так, что все иллюзорные, впрочем, не менее оттого чувствительные и работающие органы остаются внутри. Ребра трещат и ломаются в пяти местах — но кости не задевают легкие. Множество тонких более мягких щупалец проникают через рваные раны внутрь, оплетают позвоночник, сжимают органы, разводят кости, и одно из них под взглядом Тени медленно оплетает колотящееся, горящее в груди сердце. Тано кричать просто не может, но по его телу вместе с рекой не кончающейся золотой крови течет полупрозрачная вязкая слюна тонкими каплями, а по щекам струятся ручейки слез. Ему невероятно больно — и невероятно хорошо. Щупальца извиваются в разорванном теле, и он продолжает под руководством чужих рук двигаться, насаживаясь на член Тени, и тот сам утробно рычит, рявкает, шипит… тянет к себе ближе голову и плечи майа, лижет длинным темным языком шею, сжатую кольцами, и скулы, кусает, но крови и так достаточно ему. Крови, золота, огня. Тано, наполненный им до предела, отдается ему весь без остатка. Смертные так не могут. Смертный сдох бы от болевого шока в момент разрыва тканей, или от кровопотери через пару секунд, смертный не выдержал бы и трети всего. Тано наслаждается наравне с терзающим и жестоко, беспощадно жестко трахающим его всеми способами разом Тари, поит кровью и болью, греет огнем… Огнем, который горит только благодаря самому Тени. Пламя бы никогда не стал искать удовольствия среди смертных (кроме одного исключения) — никто не смог бы сотворить с ним подобное. Так же, впрочем, как и Тень не искал бы теперь кого-то, кто выдержал бы его. Для нежностей у них есть их юный эльфенок, недоразумение невероятно любимое, невероятно ценное, единственное ценное в этом проклятом мире — с огромными глазами и ласковостью котенка. Для ярости и дикости, для жестокости и звериности — они сами. Древним темным духам самой сути магии необходимо все. И они раз за разом обретают это. Нужно еще несколько минут этой кровавой вакханалии, чтобы Тень застонал довольно — и прижал к себе вскрытый ранами облик Пламени. Тьма плещет из него внутрь чужого тела, толчками, даже смешавшись с золотом, струится из самой нижней раны тонкими прожилками в золоте. Стискиваются тонкие щупальца — на сердце и на члене Тано, и тот содрогается и сам, выгибаясь, вцепляется в предплечье Тари когтями — и тот рывком извлекает все четыре верхних щупальца, за миг до того, как голос майа взлетает в блаженном крике, вибрирующем, протяжном, оглушающем. Одно за другим, медленно, аккуратно — вся пять оставшихся крупных щупалец выскальзывают из его обессиленно обмякшего в когтистых руках вечного соперника тела и тают. Наконец, он сам отодвигает бедра чуть дальше, буквально снимая себя с чужого члена. Темная, густая как нефть жидкость капает, льется почти на пол вместе с ручьями крови. Огонь растекается по рукам и ногам, пожирая тьму и золото, бежит по телу, оставляя за собой чистую, нетронутую кожу, целые мышцы, ставит на место кости и соединяет сосуды. Наконец, спыхивает и лицо — и вспоротые щеки вновь заживают. Тано высвобождается из лоскутьев теневых пут, стряхивает их с себя, как паутину и берет в руки лицо Тени. Люди считают Тари некрасивым. Неестественным. Пугающим. Тано легко нажимает когтями на сочленения челюстей, целует глубоко, вталкивая Тени в рот длинный раздвоенный язык — тот глухо урчит, закрывая глаза. Острые звериные клыки сжимаются на губе Тени — и майа совсем отстраняется. Уже абсолютно спокойный, строго собранный, вальяжный, как сытая змея. Даже обнаженный, сейчас он не выглядит соблазнительно. Красиво — но не соблазнительно. Тари поднимается со стула, ехидно оглядывает себя и кухню, напрочь залитые золотой кровью. — Ты в душ. Отмокать в этой мерзости. Одежду в машинку. А я… приберусь тут, — Тано даже оборачиваться не нужно (он ставит джезву), чтобы почуять немой насмешливый вопрос. — Обратить собственную кровь огнем и подчистить оставшееся мне ничего не стоит. Тень кивает и, расползаясь почти туманом, едва не теряя изгвазданную одежду, уползает в ванную, оставляя за собой потеки золота.