***
Солнце выглядывает из-за плотных серых занавесок, которые колышутся от прохладного утреннего ветерка, заглядывающего через окно. Оттуда слышны голоса прохожих, спешащих по делам, и маленького мальчика, гласящего о продаже свежей газеты за два галлеона. Я морщусь, когда случайный луч света задевает постель и слегка касается лица. Неряшливыми движениями пальцев пытаюсь избавить себя от раздражающего фактора, мешающего спать, но лишь скидываю пару локонов, что опали на лоб и щеки во время сна. Просыпаться совершенно не хочется, потому что на первом месте стоит желание отдохнуть после рабочей недели, заполненной нервотрепкой за выполнением мелких задач в Министерстве. Теплая постель, нагретая по большей части, кажется, мной, а не мужчиной, который должен был лежать сейчас на второй половине кровати, не отпускает из своих цепких лап. Лежа спиной к остальной части кровати, я не видела, одна ли сейчас, поэтому протянула руку, чтобы проверить, есть ли человек рядом со мной. И его, черт возьми, не оказывается. Мгновенно пробуждаясь, приподнимаюсь на локтях, скидывая одеяло с плеч и натягивая на себе сорочку, чтобы посмотреть, нет ли кого в комнате. Негодование от одиночества и отсутствия рядом парня, с которым я засыпала еще этой ночью, мелькает на задворках не полностью проснувшегося сознания. Сморщив нос, я скинула одеяло и потянулась к стоящим рядом тапочкам, боясь коснуться ледяного пола нашей скромной квартирки. На дворе был май, и по сути дома должно было быть тепло, но мы постоянно мерзли, в частности от того, что пол был ледяным всегда. Когда я нашла эту квартиру, хозяйка не предупредила о том, что нам придется мириться со скрипучими промозглыми половицами, пожухлыми обоями на стенах и отсутствием отопления. Я пыталась придать этому дому небольшой уют, но большого результата это не принесло. По пути к выходу из комнаты пришлось накинуть халат, который был тонковат, опять же для условий в этой квартире, потому на днях я собиралась купить новый. Только выйдя в коридор, такой узкий, что двое рядом не могли пройти свободно, мне послышались с кухни тихие звуки возни с чайником и чашками. Половица под ногой скрипнула, и дверь кухни приоткрылась больше под влиянием руки моего парня. — Уже проснулась, дорогая? — с легкой полуулыбкой спросил он, наклоняя голову набок, из-за чего слегка растрепанные волосы упали в сторону. — Я надеялся, ты поспишь еще немного. В отличие от меня Том выглядел более бодрым и не таким неряшливым, если не считать растрепанных волос, которые он обычно укладывал. К тому же, судя по его выходным темным брюкам и отглаженной рубашке, он уже успел куда-то выйти. Протирая зачесавшийся глаз, я подошла к нему ближе и уткнулась в его грудь, вдыхая нотки одеколона, который я подарила ему вместе с наручными часами после выпускного в Хогвартсе семь лет назад. — Я тоже надеялась, ведь кто-то захотел лечь попозже, — пробормотала я, припоминая то, как Том не выпускал меня из своих объятий, не давая заснуть, продолжая целовать заднюю сторону шеи и переходя к груди. — Ты уже куда-то ходил? Казалось, вопроса он не ожидал, либо ждал, но не хотел отвечать — не принимая больше никаких действий, Том отошел и отвернулся, чтобы подать завтрак на двоих: яичницу, бекон и чай. Что-то было сегодня не так, и непонятно, что именно. — Да, ходил, — наконец ответил Том, ставя горячие чашки с чаем на стол, застеленный аккуратной белой скатертью, которую я купила, когда мы заселялись. — Помнишь, я упоминал одну нашу посетительницу, даже покупательницу, которая сама могла бы что-то продать в «Горбин и Берк»? О, я помнила ее — Хепзиба Смит, противная надменная женщина с рыжими волосами, в которые она всегда вплетала что-то необычное — то перо павлина, то ракушки с проклятого моря, когда приходила к своему родственнику — ученику с Пуффендуя, которого было трудно не заметить. Он всегда разглагольствовал, что рад оказаться в семье, которая связана с одним из основателей Хогвартса — Пенелопой Пуффендуй. А также я знала, что эта довольно упрямая и одиозная женщина съела все нервы Тому, который за последнее время наведывался к ней очень много раз по работе с целью выкупить для магазина пару темно-магических вещей. Взглянув на меня довольно пустым взглядом, Том уселся на стул и подозвал жестом к себе, указывая на выставленное правое бедро. Какого черта, я что, собака? Стоп, он же часто так делал и я привыкла, почему возмущаюсь? Том смотрел снизу вверх, однако было ощущение, что наоборот. Он выглядел по-другому, будто что-то случилось, пока я спала, и это надломило его. Я словно смотрела лишь на какую-то из его личностей, а все остальное ушло в небытие и пропало в антрацитовой дымке наших общих воспоминаний. Том стал другим. Во взгляде потухло тепло, которое я порой видела в темно-синих глазах. Мне всегда нравилось смотреть в его глаза и видеть там не то что теплые чувства ко мне, а его душу. А сейчас был пустой сосуд без возможности заполнить его чем-то хорошим и любимым. К тому же, судя по напрягшимся мышцам лица и складке между бровями, Том был раздражен. Подходя ближе, можно было увидеть, как на кистях его рук отчетливее стали проступать голубые и фиолетовые вены через еще больше побледневшую, истончившуюся кожу. Даже солнечный свет никак не преображал этот серо-бежевый тон лица и бездонные глаза. На секунду я застопорилась в двадцати сантиметрах от него. Стало некомфортно, будто нахожусь там, где не хочу, там, где меня окружает все чужое, желающее не то что оттолкнуть, а, наоборот, принять и поглотить, присвоив себе. Атмосфера казалась иллюзорной, подставной, созданной специально для меня, как если бы кто-то использовал артефакт, который прочел мои мысли и составил фальшивую картинку реальности, погружая в иллюзии. Протянутая мужская рука даже не дрожала, она ждала и звала к себе ближе, хотела взять мое тепло и отрезать от остального мира. Но какого остального мира? Вот ведь он, передо мной, сидит и ждет в тяготеющем и смиренном молчании. Том Реддл — вот мой мир. Приходя в себя, я беру Тома за руку, и, ведомая им, сажусь на его бедро, попутно обхватывая за плечи. Моя рука невольно начинает перебирать его почти черные волнистые волосы, на которые падают лучи света из окна, пальцами цепляясь то за одну прядь, то за другую. Напряжение в теле ушло, пришло спокойствие, и я растаяла под уже теплой тяжестью хватки на талии, как мороженое в жаркий день. В голове промелькнуло убеждение, которое скорее было создано моим подсознанием специально для того, чтобы я успокоилась: такое утро для нас двоих уже стало традиционным. Я помнила, как много раз так же просыпалась позже Тома, как пила приготовленный им или мною самой черный чай, потому что травяные чаи мы оба не любили. Мне это напоминало неприятный вкус отвара, который готовил один из профессоров в Хогвартсе, для Реддла это было дело вкуса — он всегда пил только черный чай. Но как звали профессора, которого я недолюбливала? И почему знаю только сам факт того, что Том любит, но не могу припомнить, чтобы он говорил мне об этом в каком-то из интимных разговоров, когда рассказываешь о себе абсолютно любые мелочи, постепенно сближаясь с партнером. Где сами воспоминания перед глазами? — Что с тобой сегодня, Гермиона? — спросил он, повернувшись ко мне лицом. На нем не было написано ничего, сам вопрос даже прозвучал для галочки, а не из-за того, что Тому интересно знать, почему я сегодня какая-то отрешенная. — Ты встретился с мисс Смит? — спросила я, проигнорировав его вопрос, при этом удивляясь сомнению в собственном голосе. — Да, и я получил то, что хотел, — это было сказано твердо и, как послышалось, с самодовольством. — Наконец в моей коллекции реликвий основателей Хогвартса появился медальон Слизерина и… Слова сами вырвались из моих уст, перебив Тома. Они выскочили, хотя я даже не собиралась этого говорить. — Чаша Пуффендуй. — Да, верно, — под конец фразы его голос стал тише. — Но как ты узнала? Я не говорил про это еще ни разу. Смотря на лицо, казалось бы, самого близкого мне человека — высеченное из самых ярких амбиций и желаний, о которых должна была знать, но не знала, — я не узнавала его. Пришло просветление, словно меня кинули в холодную воду открытого моря, чтобы вспомнила и осознала, что я вообще не знаю того, кто находится передо мной. Нога затекла так, что захотелось вырвать ее, как только смогу встать. Руки отяжелели под неизмеримым весом, левая скатилась по линии мужских плеч, безвольно свисая. Правая рука задрожала, чуть обронив с большим звоном полупустую чашку на стол, расплескивая остатки чая по идеальной скатерти. Все происходило в замедленной съемке, даже капли падали бесконечно долго. Дыхание встретило преграду, не дававшую вздохнуть полной грудью, как под толщей воды. Откуда вообще это взялось? Все в этом доме было мне незнакомо. Стены в нем должны быть с серовато-синим отливом, а не охристыми. Стулья на кухне должны быть белые в скандинавском стиле, а на столе должен стоять вазон с фруктами, поставленный там, чтобы я могла в любой момент взять что-то, не отвлекаясь от чтения. Так было в доме родителей, где я жила почти восемнадцать лет. А та комната, в которой проснулась… Портьеры были не мои, зеленые, а не пурпурные — мой любимый цвет. Кровать, слишком кричащая о том, что ее купили на распродаже с мебелью девятнадцатого века, а не моя современная из IKEA. Тут вообще все не то. Фальшивое. Ненастоящее. Именно не то, потому что не хватает бури, что живет в сердце, когда ты находишься на волосок от смерти, а это чувство я помнила точно, только не знала, откуда оно. Это долго жило со мной, но непонятно, с какого момента времени. Вроде были уроки в Хогвартсе, знакомство с Томом еще в поезде, а затем совместные занятия в библиотеке, споры о том, кто же лучше в учебе. Нет. Этого не было! Как ошпаренная я вскочила на ноги, снимая с себя морок, который кто-то навел на меня. Стены и мебель исчезли, как и растения с подоконника со старыми деревянными рамами, на которых потрескалась краска. Исчезла плита со стоявшим на нем темно-зеленым чайником, из которого шел пар. Все исчезло, кроме меня самой и Тома Реддла. Я помнила его. Знала всегда, даже вне иллюзий. Он — константа обеих реальностей. Обернувшись к нему, я чуть пошатнулась, потому что было непривычно не ощущать вокруг себя ничего физического. Все, что было — это пустое темное пространство и Волан-де-Морт, все еще сидящий на стуле, висевшем в воздухе. Он не переставал пялиться на меня, закинув ногу на ногу, с такой высокомерной, но в то же время очаровательной улыбкой, что зубы сводило. Сейчас Том Реддл владел ситуацией, мы оба это понимали, мне оставалось только сжаться, ожидая его действий и, возможно, речей о том, как я, маглорожденная, посмела взять в руки его драгоценный крестраж с помещенной в него частицей души. — Ты довольно быстро поняла, что вокруг тебя все фальшивка, должен признать, я впечатлен, — начал Реддл первый. — Последний, на котором я тренировал заклятие такой ловушки, осознал все только спустя чуть больше суток, но он был тренированным аврором со стажем, которого мы схватили однажды с рыцарями. После этих слов легкая беззаботность пропала с его лица и на смену ей пришла холодная жесткость — то, чем он всегда славился, когда не скрывал свою истинную сущность гада. — Скажи мне на милость, грязнокровка, что в тебе такого? Я решила оставить этот вопрос без ответа, много чести. — Мы внутри крестража, верно? Том повел челюстью, встал, зажав руки за спиной и выпрямляясь так, будто проглотил палку. Он и так возвышался на полголовы, а теперь казался еще выше. Это трюк манипулятора, игра на подавление путем показа разницы в физических аспектах, я не могла повестись на это, потому что была своя голова на плечах и помнила, кто передо мной. — Судя по молчанию, да, — ответила я на свой же вопрос. — А это не может быть что-то другое, Грейнджер? — он двинулся и начал делать маленькие медленные шаги, огибая меня на расстоянии вытянутой руки, окружая, делая присутствие еще более напряженным. — Я уверена, потому что стоило мне коснуться клыком василиска реликвии, как меня перенесло сюда, а теперь скажи, — раз он перешел на ты, то и я не буду вести диалог в более формальном виде, — как это получилось, потому что с другими крестражами такого не было. Из его горла послышался грубый утробный звук. Ох, он был в ярости. — Ты со своими дружками посмела уничтожить другие части моей души и думала, что тебя не постигнет кара за это? — вмиг он снова переменился, натянув ухмылку. — Сам виноват, что выбрал такие примечательные вещи для сосудов, и я слышала, что карма — стерва, но даже ей бы не захотелось иметь с тобой дело, так что вернемся к моему вопросу, как? Том остановился справа, только повернув голову в мою сторону, и по глазам было видно, что он взвешивал все за и против сказать мне правду. — Ты же самая умная, может, сама сможешь дойти до сути? — снова ушел он от ответа. Сделав несколько шагов подальше от него, я сцепила руки, поскольку почувствовала, что становится зябко, как если бы кто-то запер меня в огромном холодильнике. Что насчет крестража — он не мог оставить такие сокровища без дополнительной охраны. Когда Рон собирался разбить медальон, он сказал, что Волан-де-Морт начал морочить ему голову, посылая видения с образами, которых не было в действительности. Он делал все, чтобы сломить волю моего друга, тем самым отводя внимание от цели — уничтожить крестраж. Это сработало как защитный механизм, по задумке создателя или нет, но это так. Выходит, когда я тоже попыталась пронзить кубок клыком, сработала ловушка для меня. — Ты сделал так, что любой попытавшийся разбить чашу Пуффендуй попадет в эту карманную вселенную, прямиком к тебе, части души Волан-де-Морта, чтобы ты смог расправиться с опасностью. Том расцепил наконец руки и начал хлопать, медленно и громко. Звуки хлопков гулко раздавались по пространству, эхом возвращаясь к нам. Мне все еще не нравилось, что здесь нельзя было ни на что повлиять даже силой воли. Потеря контроля над обстановкой сулила мне скорую смерть. — Верно. Говорил же, что сможешь сама все понять, хоть это и простая задачка, — его мягкий голос коснулся слуха, лаская ушные раковины, как приятная мелодия. Но в то же время звучали пренебрежение и скрытая ненависть. Желание подчиняться этому голосу. Нет. Стоп! Гермиона, приди в себя! — Но в этом нет смысла, — нахмурив брови в недоумении, заверила я. — Ты всего лишь часть души, помещенная в предмет навечно, зачем тебе находиться в этой тюрьме еще с кем-то? — Представь, каково это: иметь власть над человеком, который попал в ловушку, где все подчиняется только тебе, — снисходительным тоном начал Реддл. — Ты можешь играть с ним, с его разумом, посылая ему видения того, что он желает. Это так возбуждает. Особенно если этого человека не научили противостоять этому. Что? — И при этом надо быть осторожным в выборе путей сюжета. Ты все еще остаешься сильной, но в то же время робкой девушкой, которую обделяли вниманием в плане романтических отношений, если не считать того года, когда на тебя обратил внимание болгарин. Такая тонкая душевная натура… Когда я начала качать головой, он продолжил: — Было проще простого прочитать мысли в твоей голове. Ты не обучена окклюменции, и все как на ладони, словно я смотрю кинопленку, где представлены четкие образы, выполняющие действия, о которых ты мечтаешь. Мне стоило лишь заменить некоторые определенные из них на новые, единые. Заменить предмет твоего вожделения на себя, а те случаи, когда тебе не нравились выходки друзей, перефразировать и преподнести так, будто все шло в угоду удовлетворения твоих потребностей. Я заледенела, превратилась в окаменелую статую, потому что теперь боялась даже вдохнуть. Трясло от осознания, что я потеряла личные границы, бреши в сознании отделяли весь остальной мир от моего внутреннего я. Воспоминания вывернули наизнанку и выставили в испорченной версии, обсмеяли. Сцены фальшивого прошлого с Томом, где я знакомлюсь с ним в поезде, пришли на место воспоминаний о первой встрече с Гарри и Роном. Задания, которые выполнялись нами тремя, ушли, уступая место тем, где рядом со мной стоит плечом к плечу Реддл, в шутку упрекающий, какая же я неаккуратная, но при этом идеальная партнерша на уроках, хваля за одаренность. На Святочном балу я танцевала не с Крамом, а с Томом, парнем, который первый из мужской половины Хогвартса обратил на меня внимание. И первый поцелуй был не с добрым болгарином, а со слизеринцем. В воспоминаниях не было войны, а остальное — как реминисценция. Выпускной, предложение Тома официально стать парой, последовавшее после вечернего салюта. Сожительство, повлекшее за собой еще более глубокие чувства, в которых мы дошли до секса. Реддл все сделал так, что он стал первым у меня во всем, чтобы я не смогла представить своей жизни без него. А хуже всего, что теперь это все смешалось в один ужасный клубок запутанных переплетений различных временных ответвлений. Я постепенно теряла правильную нить памяти, по которой шла с одиннадцати лет. Чувство потерянности. — Все хорошо, дорогая, все будет замечательно, — елейным голосом сказал Том, беря меня в свои теплые объятия. Он понял, что я сейчас иду по лезвию ножа. Продрогшее тело нашло источник тепла и подчинилось, хотя разум еще сопротивлялся. Я должна бороться, ради того, что осталось снаружи. Должен быть выход. — Выхода нет, Гермиона, по крайней мере в одиночку ты его не найдешь. Том продолжал читать меня. Мерлин, пусть он прекратит. Нет, пусть продолжает, мне так нравится его слушать. — Ты запуталась, позволь мне помочь, — отодвигаясь, прошептал он мне в лицо, обдувая горячим и томным дыханием. Теплые ладони, как родные, переместились к моим щекам, мягко с обманом обхватывая в нежном жесте. Реддл не может быть таким. Не поддавайся! Я не собиралась заглядывать ему в глаза — знала, что если сделаю это, то пропаду. Это зеркала души, и как бы я ни переубеждала себя в обратном, моя слабая воля падет сразу, как только я увижу ту очаровывающую темноту, живущую в Томе, через его глаза. — В прошлом нам же было так хорошо, верно? Да и сейчас в версии, придуманной мной, тоже все просто замечательно — нет войны, волшебники не гибнут, растрачивая драгоценную кровь. Позволь мне сделать так, чтобы это стало нашей с тобой жизнью наяву. Он играл со мной. Завлекал. Ломал, но так нежно и аккуратно, что я позволяла. Движение глаз наверх, и я вижу, как темно-синие омуты, почти черные, как небо глубокой беззвездной ночью, приобретают блеск, отражающий, кажется, мои собственные чувства. Было так комфортно в объятиях Тома, поэтому мои руки вцепились в его рубашку, чувствуя прохладную ткань. Легкое касание к губам, невесомое, как если бы его вообще не было. Но были чувства, эмоции от него. — Тебе же понравилось в нашем с тобой общем прошлом, м? — слова Тома щекотали мои губы, и я ненароком облизнулась, на что он сам издал тихий стон. Он с каждым мгновением прижимался ко мне все сильнее и ближе. Еще никто не был со мной так близок, кроме Тома, как он сказал, «в нашем общем прошлом». — Да, — болезненная или, наоборот, привлекательная правда сорвалась с моих губ. — Там мне было комфортно и, как ты сказал, не было кошмаров, меня не оскорбляли за то, что я родилась в семье маглов, но… это все равно не то. Отстраняясь от Тома, я ощутила, как лопнул защищающий меня от правды пузырь. Я металась с одного берега на другой, с каждого на меня смотрели те, кто дорог сердцу. Кто-то был со мной с детства, где все было золотым и искрящимся, где были детская радость и своевольность, некая определенность и свобода. С другой стороны был тот, кто смог бы даровать душевное спокойствие и рациональность, приходящие с возрастом. Он бы показал, каково чувствовать подле себя сильное плечо, при этом играя со мной в игры разума, выводя из зоны комфорта, заставляя сердце биться чаще. Это был бы идеальный баланс. Том рассмеялся, но без злобы, а с очарованием. Он так красиво смеялся. — Я могу сделать так, Гермиона, чтобы эти грезы стали нашим настоящим и будущим, — заверил он меня, и я начала верить. — Не будет ни войны, ни боли, ни оскорблений из-за твоего происхождения. Тебя начнут уважать, любить, выставлять на пьедестал. Не будет плохих снов, которые заставляют тебя просыпаться с криками по ночам. Ох, этому я готова следовать. Новое настоящее, где моя душа заживет спокойно, рядом с Томом. Какая прекрасная реальность. Нет. Есть та, где я должна проживать горе потерь, та, где Рон и Гарри. Я нужна им. Не знаю, в какой момент я перестала мыслить в обратную сторону. Мои друзья отдалялись все сильнее, оставаясь позади как этап, который надо было пройти, чтобы что-то узнать или чтобы на основе пережитого сделать выводы, которые помогут в дальнейшем. Это отличная перспектива. Да. И еще раз да. — Я покажу тебе новый мир, Гермиона, лишь доверься, — слова, что заставили меня оступиться на подвешенном канате в обрыв. — Я верю.***
Том.
Неприятное ощущение — выходить из так называемой тюрьмы, своего крестража, к тому же с ношей в виде потерявшей сознание девицы. Бедняжка отдала последние силы на пополнение моих собственных, полностью восполняя ту часть меня, что была заточена в чашу, и даруя мне свободу. Первое, что я увидел, был рыжий паренек, перепуганный и ошеломленный моим появлением, почти лежащий на склизском полу Тайной комнаты Слизерина. Лицо у него было перепачкано пылью, одежда где-то порвана, потрепана, а в глазах отражены усталость и желание закончить уже эту войну. Через долю секунды, что прошла довольно медленно, что-то в глазах паренька прояснилось, и он, выхватив палочку, собрался проклясть меня. Я же был безоружен. Краем глаза выхватив в поле зрения палочку Гермионы, лежащую рядом с ней, я подорвался взять ее, и чуть было не схлопотал жалящее. Наивный ребенок. Росчерк в виде молнии, и все еще теплое тело рыжего паренька встречается с холодными каменными монолитами. Кажется, его звали Рон Уизли — друг Гермионы или даже скорее парень, чей образ был заменен моим в ее сознании теперь навсегда. Я сделал так, чтобы после выхода из крестража все в голове девушки перевернулось на сто восемьдесят градусов. Гермионе теперь была доступна только та информация о ее личности, которую я сам и предоставил. И там не было никого из ее прежних знакомых. Из всего того, что прочел в мозгах грязнокровки, я сумел вычленить отдельные фрагменты, касающиеся будущего меня, и составить первые шаги плана по возвращению в мир. И первое — это убить триггер для Гермионы, который смог бы снять с нее мое заклятия блокировки и замены памяти. Второе и самое важное — не попадаться на глаза моей старшей версии, пока не буду полностью уверен в своем присутствии в этой вселенной. Подойдя ближе к Гермионе, я проверил ее слабый, едва ощутимый пульс. Ее кожа становилась все холоднее, как если бы она умирала в данную секунду. По крайней мере, ее сердце еще слабо билось — было бы жаль терять столь хорошую шахматную фигурку, предназначенную для моей игры. Перемещение практически полностью опустошило ее запас магии и физических сил, из-за чего она проваляется так несколько дней, если, конечно, не будет возможности найти способ к ее быстрому восстановлению. Рядом с ней лежит чаша, не тронутая ни временем, ни клыком василиска, находящимся неподалеку. Теперь это простой кубок из золота с гербом Пуффендуя. Поднимаю его и убираю в широкий карман мантии, которая, видимо, была со мной, когда создавался этот крестраж, сам уже не помню этого. Просовывая руку под довольно исхудалые колени девушки, я поднимаю ее на руки, обхватывая недостаточно сильно, чтобы не причинить вреда. Мог бы использовать левитирующие заклинания, однако пришлось поступить по-магловски, потому что из-за нестабильности в потоках магии внутри меня простейшее заклинание могло оборваться или вовсе подействовать не так, как надо. А мне Гермиона была нужна целой и невредимой, в особенности ее мозги. И получается, я должен залечь на дно вместе с ней, там где смог бы сбалансировать свою магию, научиться снова контролировать ее и научиться управлять гриффиндоркой как мне захотелось бы. Память-то я ее заменил, но упрямство и черты характера еще остались. Конечно, она пойдет со мной. Понятия не имею, стоит ли на Хогвартсе еще запрет на трансгрессию, но раз началась битва за эту школу, куда стекались волшебники на помощь Ордену, значит, я смогу переместить нас подальше отсюда. Последний раз оглядываю Тайную комнату и невербально применяю заклинание трансгрессии, наконец уходя от своего прошлого и теперь уже возможного будущего. Слышу, как какой-то едва уловимый шепот, больше похожий на шипение, что-то пытается мне доказать или остановить, но я не слушаю его. Предполагаю, это Волан-де-Морт, сам того не понимая, взывает ко мне, призывает на свою сторону, тянет меня к себе подобно магниту. Но теперь я сам в этом мире. Живой и с чертовским желанием испробовать вкус жизни нового времени.