Малышка томно дышит Малышка хочет движа…
Он приходит в этот бар уже неделю, и каждый раз, когда смотрит на это божественное создание, его член плотно утыкается в ширинку джинсов, словно у подростка. Тэхён не дышит томно, а вот хочет ли движа — вопрос, который мучает уже суммарный двадцать девятый час ежедневных посиделок за барной стойкой.Кусай шею, я попал под обстрел Я попал под обстрел…
Под обстрел этих голубых глаз, пронзающих своей холодностью, словно льдины, тоже уже попал. Явно линзы, но идут так, что крышу снесло лишь от одного колкого выстрела в ответ на предложение сменить обстановку на более уединённую. Это самое предложение перепихнуться в туалетной кабинке омеге явно пришлось не по вкусу. Чонгук понимает свою ошибку мгновенно — оскорбил, нужно каяться, повиноваться и целовать эти стройные ножки. Эта птичка явно другого полёта, чем он возымел наглость посчитать, и остается лишь надеяться, что его, плебея, удостоят хотя бы возможности узнать чужой запах.А с ней не просто лучше А с ней мне только…
Пизже ни с одним другим омегой не будет, и причина таких мыслей точно не в трёх стопках текилы, потому как эта детка прекрасна. Настолько, что в дрожь кидает, словно кобеля, почуявшего течную суку, как на трезвую голову, так и на слегка алкогольную. А во втором случае красота эта космических масштабов, лицо Тэхёна почти приобретает божественное свечение, и чует волчья сущность Чонгука — до умоляющего скулежа осталось совсем немного.Я сошел с ума, увидев тебя В одной мокрой майке…
Чонгук не видел его в мокрой майке, но с ума уже сошёл — это надменное выражение лица, эта длинная манящая шея, эта серьга до плеча в правом ухе, игриво задевающая ключицу, эти скульптурные руки с кольцами, умело наливающие коктейли, эта субтильная фигура с тонкой талией, миниатюрными ягодицами под тканью коротких джинсовых шорт, длинными стройными ногами, обтянутыми чёрными, с завышенной талией, колготками в крупную сетку… Даже мысль приходит шальная — окатить алкоголем, чтобы соски затвердели и всё-таки просвечивали через тонкую ткань белого кроп-топа. А потом любезно предложить свою рубашку, пометить своим запахом, услышать благодарность и получить внутреннее удовлетворение от ответных разглядываний своего подкачанного тела. Разумеется, ему есть чем удивить омегу. Чёрт, и вправду слюна потекла. Неловко вытирает правый уголок рта, надеясь сохранить этот проёб лишь в глубинах своей памяти, но по усмешке на чужом лице понимает: от его зоркого взгляда не укроется ни-че-го. Даже стояк, который в полумраке и за высокой стойкой видно быть не должно. Но что-то подсказывает, что Тэхён прекрасно знает, какое впечатление производит на озабоченных альф, и с завидной регулярностью ласкает их похуистичным взглядом, как только они оплачивают счёт. И Чонгуку очень не хочется поймать такой же в свою сторону. Он дожидается конца смены омеги, длящейся до часа ночи. Сменщик приходит всегда вовремя, поэтому ровно в это время появляется в зале в таком же дресс-коде, хлопает коллегу по плечу, мол, хорошая работа, иди отдыхай. Прекрасно зная дальнейший маршрут, Чонгук предусмотрительно сел у правого края стойки, наконец-то собрав раскатанные по полу яйца в кулак и решившись подкатить их: как только омега поднимает боковую часть столешницы, чтобы выйти, он резко тянет его на себя и усаживает к себе на колени, не позволяя опомниться. Разумеется, стоит лишь Тэхёну подать знак охране, его сразу же выволокут за шиворот, но тот не подаёт, чем интригует. Лишь прикрывает глаза, слегка отшатываясь, когда по шее нагло проводят носом, втягивая естественный запах малины, что мгновенно заставляет зрачки расшириться и, Чонгук знает, сверкнуть красным. — Сладкий омежка, — он шлёпает по чужой заднице ладонью и усаживает Тэхёна на стойку, оставшись стоять между разведённых коленей. Только вот омежка в ответ сверкает такой же красной радужкой и хуярит ему в нос. Вот это поворот. Вселенная крутит триста шестьдесят вокруг своей оси и снова замирает на этом божестве, гневно сообщающем: — Мой запах не даёт тебе право называть меня омегой и шлёпать по заднице. — Слишком она аппетитная, не могу сдержаться. — Это не оправдание твоему харассменту. — Чего тогда шорты такие короткие? И вообще. Шорты, альфа? — Ещё спроси, почему я сумку ношу. А вещи мне куда складывать, умник, блять? В трусы? И вообще, мне нравится быть альфой и носить такую одежду. Комментарии не принимаются. — Снимите себе номер, — устало выкрикивает сменщик-явно-омега-если-омежий-радар-Чонгука-снова-не-подводит. Подходит к ним, заталкивает скрученную салфетку альфе в нос и снова отходит по своим барменовским делам. — В его мечтах. И только при условии, что он снизу, — отбивает Тэхён, загребает полупустой чонов стакан со стойки, допивает оставшийся алкоголь, с громким стуком ставит обратно. — Звучит заманчиво. Погнали, — и ухмыляется. А у самого окровавленная салфетка в носу. Герой-любовник, ёптвою. — Что? У Чонгука снова мерцают звёздочки перед глазами от удара по лицу. От пощёчины, альфа явно пожалел уже пострадавший нос.Kuke ti moj Ajshe moj te molla Aman te molla, aman te molla…
Народ в баре пищит от этой песни. Чонгук решает, что навряд ли ему дадут шанс, но попробовать всё равно стоит. Судорожно расстёгивает чёрную джинсовую рубашку, оголяя торс, развязывает галстук, чтобы свободно болтался на шее, и даже не страшно, если потеряет. Чувствует пробежавший по телу взгляд и тянет Тэхёна с барной стойки следом за собой, врываясь в танцующую толпу на припеве, наполненном лёгкими басами. Чувствуя, как сталкивается с другими людьми, притягивает альфу близко к себе, настолько, чтобы лбами почти касались, чётче чувствовали запахи друг друга и обменивались игривыми прикосновениями. Обаяние у Чонгука тоже имеется, а с обнажённым торсом и с ухмылкой лишь преумножается, и он видит, что этот эффект срабатывает и на Тэхёне. Тот принюхивается, засматривается, лаская взглядом лицо, ключицы и всё тело ниже, и смущённо отворачивается.Kuke ti moj Ajshe moj te molla Aman te molla, aman te molla Ti te molla shkojshe, moj te molla Aman te molla, aman te molla…
Только вот Чонгук не даёт отвлечься: хватает за ягодицы, прижимая к паху крепко-крепко, и перехватывает руку, что снова взметнулась для очередного удара, кладёт себе на пресс, чувствуя, как колечки на пальцах холодят разгорячённую кожу. — У меня ещё рукава забитые. Хочешь посмотреть? — кусает за мочку уха, от чего Тэхён дёргает плечом и снова сверкает алым в глазах. — Кончай эту хуйню вытворять, — вырывается и почти бежит в сторону служебного выхода.***
Сердце колотится как бешеное, в паху потяжелело, а запах явно усилился. Тэхён набрасывает косуху, вытащив её из своего персонального шкафчика. Забирает сумку, нервно закинув её на плечо, несётся к запасному выходу, словно в жопу ужаленный. Ливень, мать вашу. Для более чудесного завершения вечера только этого не хватало. Ночью и так не особо видно что-нибудь, ещё и дождь, льющий как ёбаная Ниагара, перекрывает обзор нахрен. На задний двор въезжает машина, сверкая фарами. Догадаться, кто это, несложно. — Да иди ты нахуй! — орёт Тэхён в надежде, что это отпугнёт упрямого птеродактиля. Чонгук опускает стекло с водительской стороны, высовывается наружу и тоже орёт что есть мочи: — Тебя подбросить, яичко? — Себя в гнездо подбрось, кукушка ебаная! — Не петушись! Долетим по сервису круче, чем у аиста в лапках! Отвечаю! Стоя под козырьком и закуривая сигарету, Тэхён открывает приложение для вызова такси и понимает, что это точно пиздец. Очень не хочется выкладывать за одну поездку в десять минут всю сумму за смену. — Твою ж мать! — нервно швыряет окурок в сторону. Вдобавок шорты эти ебаные натёрли всю промежность, и соски торчат от холода. — Ладно, хуёбышек, твоя взяла, — добегает до машины, падает в салон. Красноречиво залипает в телефон, чтобы не прикапывались с разговорами. Уловив настроение, Чонгук молча включает Троя Сивана и спокойно ведёт машину. — Ну и куда ты меня везёшь? — недовольным тоном интересуется Тэхён, оторвавшись минут через пятнадцать от ленты Instagram и не увидев ни одной знакомой вывески на зданиях. — Домой, — расслабленно, непоколебимо. — Я в другом районе живу. — К себе домой. — И с хуя ли мы такие самоуверенные? — и смотрит на несостоявшегося героя-любовника умертвляющим взглядом, который Чонгук с завидным мастерством игнорирует, преспокойно ведя автомобиль по прежнему маршруту. — А ты не особо и сопротивляешься. Сам ко мне в машину сел. — Ну конечно, давай, блять, на меня всё спихивай. На улице ливень ебашит, такси стоит как моя почка, а ты сказал, что подбросишь! — Я не уточнял куда, а догадаться не мог, я не телепат, между прочим. Ты свой адрес не сообщил, залипнув в телефон. — А спросить никак? — Не хотел отвлекать. Вдруг что-то важное, — едва сдерживает победную усмешку. Тэхёна изнутри разъедает от непрошибаемости и хитровыебанности этого ушлёпка с очевидно особым отношением к задницам, в особенности к альфьим. Он задумывается над диалогом, и «Сука» слетает с губ шёпотом. Потому что правда: от усталости и раздражения просто из головы вылетело сообщить адрес, просто решил отвлечься на телефон, чтобы не бомбануло выяснять отношения прямо на трассе, и они не попали в какое-нибудь ДТП. А Чонгук его перехитрил и вывернул ситуацию в свою пользу. — Что? — Просто иди нахуй, — плевать уже на всё. Сдаётся в этом бою первым, машет белым флагом. Его переиграли и уничтожили. Пусть везут хоть в лес закапывать, хоть на органы, хоть продавать в рабство. — С удовольствием. Тэхёну хочется взвыть: не врёт же, пингвин перекачанный. Снова открывает приложение такси — цена ещё больше стала, дождь не прекращается. И как только проскальзывает мысль «Может, всё будет не так уж и страшно?», машина резко тормозит, скрипя шинами по асфальту, и Тэхён ударяется о панель перед собой, разбивая нос. Видимо, ему решили отомстить за два королевских удара по лицу. — Ты, нахуй, ёбу дался?! — всё-таки взрывается. — Заваливай ко мне на этаж. Клювик тебе подшаманим, — как ни в чём не бывало отстёгивается сам и освобождает его от ремня, достаёт пачку влажных салфеток из бардачка. — Дятел тупорылый. Конечно, нахуй, завалю. У меня весь топ с кожанкой в крови. Я куда, блять, сейчас поеду с таким боевым раскрасом?! — Выпархивай из гнёздышка быстрей. Всё заляпаешь мне тут. Тэхён хлопает дверью чуть громче, чем следовало. Под дождём бегут по лужам, забрызгав всю обувь и ноги: один голые щиколотки, второй — джинсы. Отряхиваясь от воды, заходят в подъезд. Вахтёрша удивлённо провожает взглядом: экстравагантный видок Тэхёна для дамы её возраста означает, что эту особь с панели украли. Он показывает фак на брошенное в спину «Постыдились бы хоть», прямо перед тем, как закрываются двери лифта. Чонгук на это смеётся, а потом прожигает взглядом, бросая: — А при свете ты ещё красивей. Тэхён устало закатывает глаза. — Послал бы тебя в жопу, но… — Спасибо за приглашение, но мои планы касаются другого твоего места, — перебивает альфа с очередной усмешкой на губах, а потом завершает фразу толчком языка в щёку. Этот жест выходит каким-то целебным: даже кровь из носа бежать перестаёт, хотя к лицу приливает немного краски. Лифт останавливается, Тэхёна пропускают в квартиру первым, по всей видимости, охраняя его тыл похлеще, чем жар-птицу, чтобы не слинял. Разувается, просит принести сменную одежду, а сам уходит в ванную, хотя бы умыться. Через пару минут Чонгук заносит стопку белья вместе с полотенцем, словно официант, держащий поднос с дорогими блюдами. Словно голый официант в весьма интересном заведении. — И чё ты делаешь, аист хуев? — цедит Тэхён, не удержавшись. Знает прекрасно, что на такие его выпады альфа отвечает весьма достойно, без ответной агрессии, но всё же хочется попытаться выиграть хотя бы «1:∞». — Красуюсь перед тобой, — опирается на стиральную машинку, безо всяких комплексов светя всеми подкачанными (и одной расслабленной) мышцами тела, и пялится-пялится-пялится. — Давай хотя бы «куропатка», нежнее звучит. А Тэхёну даже завидно: таких рельефов у него с рождения не водилось. Он смывает остатки крови, роется на полке, находит молочко для снятия макияжа и любезно без спроса использует. — «Павлин» подходит больше. Ещё хвостик распуши. — Сексуальный павлин. Не отрицай, я тебя завожу. — Я не газонокосилка, чтобы меня заводить, — снимает серьгу, кладёт её на полочку и ищет ещё что-нибудь из косметики, находит тоник для всех типов кожи и мазь от прыщей. Хорошие у альфы запасы. Поэтому лицо ухоженное и без высыпаний. — Оу, ты и правда не будешь это отрицать? — Чонгук недоверчиво щурится. — Ты себя в зеркале видел? Могу отойти, чтобы увидел ещё раз. Зубная щётка есть? — Есть. В левом ящике. Тэхён смотрит на три ящика и просто начинает открывать по порядку с самого верхнего. На самом последнем Чонгук неожиданно оказывается близко, кладёт ладонь поверх его и шепчет низким голосом: — Аккуратно. Ручка хиленькая, может сломаться. «Боже, да когда ты уже успокоишься?» — негодует в мыслях, но с другой стороны также признаёт, что такая настойчивость вызывает интерес. А ещё тату тоже весьма завлекательны. Приходится тихо сглотнуть. И всё-таки достать эту злосчастную щётку из упаковки. — Принеси мою сумку. Нужно снять линзы. Слушается и повинуется. Тэхён использует возможность хотя бы на минуту остаться одному, чтобы перевести дух. Встречает Чона на пороге ванной, отбирает сумку, что прикрывает пах, и захлопывает дверь перед чужим жадным до запаха малины носом. Снимает линзы, принимает душ, переодевается и выходит, чувствуя нутром: поджидает, зяблик мудатский. — Карета превратилась в тыкву. Ни слова по этому поводу, — его вжимают в стену, игриво порыкивая. — Чонгук, если ты не понимаешь намёки на отвалить, то скажу прямо: мы не будем трахаться. Я на ногах уже пять часов, жутко устал и хочу спать. Альфа хмыкает, смотрит пару секунд, старательно над чем-то размышляя, и просто утаскивает его в постель, крепко прижимается к спине и обнимает, укутав одеялом. — Ну и ладно. Спи без оргазма на ночь, значит.***
Чонгук лебёдушкой выплывает из комнаты и по запаху жареного бекона доплывает до божественного существа, спустившегося с небес в выходной субботний день и решившего сообразить им завтрак около двенадцати дня. Рассматривает пленительную фигуру: тонкая шея, по которой так и хочется провести клыками, чтобы пробудить мурашки по всему телу, хрупкие плечи, кажущиеся такими в большей степени по причине общей субтильности тела. Скользит взглядом по линии позвоночника, закусывает губу на соблазнительных ямочках Венеры, желая облизать эту узкую талию, а на ягодицах оставить по засосу. Это тело хочется назвать как-нибудь поизысканнее, чем научное безэмоциональное «тело». Наверное, что-то в духе литературы прошлых веков — «изящный стан». Его присутствие и давяще-возбуждающую энергетику явно чувствуют: смущённый Тэхён неудачно разбивает яйцо, то падает в сковородку вместе со скорлупой. Альфа матерится себе под нос, пытается достать её пальцами, но тут же одёргивает себя, ведь обожжётся. А Чонгук плавно пристраивается сзади и целует в плечо. — Отъебись, пожалуйста, — нервно бросает, занятый поиском ложки или вилки в ящиках, выдвигая и резко закрывая их один за другим. Чонгук чмокает в другое плечо, не разделяя суеты по спасению храбро павших воинов-скорлупок и завтрака в целом. — Отъебись, говорю. У меня тут яйца… — У меня тоже твои в планах, — и сжимает всё его хозяйство через трусы, одновременно с этим открывает себе доступ к шее, властно оттянув голову за волосы вбок. Крепко, но не больно. До чужих сладко дрогнувших коленей. А в следующую секунду сдёргивает трусы и нагибает, грубо давя на спину, но не сильно, чтобы к раскалённой сковороде не приложить. — Плиту, блять, выключи нахуй, мне масло в ебало брызжет! Послушно выключает, но руку со спины не убирает, как и своё лицо от чужой задницы. Эти половинки слишком аппетитные, чтобы держать себя в руках. Он слышит неуверенное щебетание и ощущает под ладонью максимально напряжённые мышцы. — Ты это… тормози давай. — Я не машина, чтобы тормозить, — и лижет языком нежную кожу, замечая, как прогибается поясница и как от неожиданности дёргается ягодица. Загляденье. — Тормози, сказал, грузовик ёбаный. Живо убирай свой бесящий язык от непредназначенного для этого места. — Держись крепче, пташка. Могут быть крутые повороты. Давить на спину перестаёт только лишь затем, чтобы развести ягодицы сильнее. И повысить градус ласки: урчит, спускается до яичек, посасывает их, и усмехается, когда непроизвольно расставляют ноги шире. — Блядство, — Тэхён стонет, закидывая голову назад и, кажется, забывает как дышать. Чонгук усмехается: да, это очень интересные ощущения. И знает, что Тэхёну уже хочется стонать, хочется, чтобы жёстко отдрочили, словно в последний раз, завалили на стол, искусали шею и оттрахали до звёздочек перед глазами. Нужно лишь усилить напор и сделать так, чтобы альфа раскрепостился. — Не сдерживайся. Хочу слышать твой певчий голосок, мой соловей, — и шлёпает по ягодице. — И как ты… себе… это… представляешь? — глушит стоны в паузах, сжимает край столешницы до проступивших вен на предплечьях, и… виляет невольно задницей, пытаясь усилить приятные ощущения. — Язык любви не требует высокоинтеллектуальной лексики. Берёшь и стонешь. Сжимает тэхёнов член, растирая большим пальцем смазку по головке. Ещё чуть-чуть, и вредный, зажатый в своих эмоциях альфа сдастся желанию. Дрочит интенсивнее, всасывает кожу и лижет усерднее, видит и слышит, как Тэхён ударяет по столешнице кулаком, после вцепляясь в его руку и… Опять стонет, толкаясь в кулак сильнее: — Блядство, Чонгук… От того, как звучит собственное имя, произнесённое на рваном выдохе, в трусах ещё больше тяжелеет. «Чёрт, так хочется увидеть его лицо». Перемещается на коленях, занимая позицию между альфой и кухонным гарнитуром, и одаривает пристальным вниманием член, тяжесть и вкус которого хочется ощутить на языке. — Дрожишь, как текущая омежка. Такой сладкий. — Я тебе зубы выщелкаю за такие сравнения. А сам течёт, снова царапает ему плечи и шею, переступает на месте, словно в нетерпении завершить начатое, смотрит сверху вниз ярко-красной радужкой. И, похоже, не знает, как попросить… глубже, теплее, влажнее, приятнее… Больше во всех смыслах. «Ух, какой. Гроза целого района» — в мыслях, а на словах: — Если членом, то я буду только рад. — Ты нарываешься на пиздюли, да? — Если будешь бить, то бей по заднице. Моё лицо настрадалось ещё вчера. И решает занять свой язык чем-то более интересным, чем продолжение очередной перепалки: влажно очерчивает головку. Водит ею по губам, ластится щекой к члену, манит потемневшим взглядом. — Ты выглядишь, как блядь, — Тэхён опять глухо стонет, закрывая ладонями глаза. Чонгук рассказал бы, как выглядит сам Тэхён, только боится, что тому не понравится сравнение с кобелём в гоне. Теперь голубка в той самой шкуре, которую альфа примерял каждый грёбаный раз в баре. — Выставить ценник? Этот день влетит тебе в копеечку. Чонгук догадывается, что грубо вогнать член ему в глотку (о чём он тут выпрашивает уже столько времени) не смогут, а так и будут нервно-возбуждённо изнывать от желания, переминаясь с ноги на ногу. Потому как тэхёнова сущность прекрасно понимает, кто из них двоих более доминантный альфа. Она подчиняется неохотно, осторожно, всегда готова расцарапать лицо, но при правильном подходе ответно воркует на ласку и выражает своё расположение самцу. А самец заглатывает так, что кое у кого взрываются вселенные уже буквально через минуту интенсивного и настойчивого отсоса. Тэхён закидывает голову назад, выгибается и кончает, крепко держась за его голову, лишь бы не упасть. Насладившись пиком оргазма, отходит на пару шагов назад, обессилено плюхаясь на стол голой обласканной задницей. Чонгук облизывается, поднимается с измученных коленей, поворачивается спиной. Смотрит через плечо назад с закушенной губой, прогибается в пояснице и сладко трясёт упругими накачанными половинками. — Ты не импотент, я проверил только что. Бери добычу, пока даю, — и звонко шлёпает по своей правой ягодице. — Хватит играться, Чон. Заканчивай этот спектакль. «Упрямый. Я же вижу, как у тебя слюна едва ли не капает на собственный живот от этого представления» — Я тебе отлизал и отсосал, а сейчас предлагаю себя на растерзание. Ты, часом, не ахуел выёбываться? С недовольным ебалом расправляет плечи и напрягает мышцы, чтобы выглядеть более внушительно и грозно, и соблазнительной походкой подходит к Тэхёну вплотную. Нельзя давать слабину, нельзя предоставлять чужой подавленной сущности и шанса поменять позиции. Покрасневший не то от смущения, не то от злости Тэхён выплёвывает своё недовольство, задирая подбородок: — Ну и как мне со своим весом костей, воды и органов в шестьдесят кило затрахать тебя, такого набитого мышцами индюка, до отключки, а? Ты себе как эту картину представляешь? Петух страуса в шею топчет, вот как это будет выглядеть со стороны! — А на нас никто и не смотрит. Хоть ногу трахай, хоть грудь, хоть подмышку, шею или ухо — поебать совершенно. Главное, меня и сейчас. — Извращенец. — Нет, просто люблю члены и красивых альф. Мне тыкал, а себя видел в зеркале? Высокая, стройная, длинноногая моделька. Тебе бы на подиуме Elizabeth Secret в нижнем белье сверкать, как андрогину. Произвёл бы фурор. Чего глазки забегали? Занервничал от моих комплиментов? — Чонгук облизывается на усилившийся запах малины и разглядывает заведённого альфу: тот не просто занервничал, был бы омегой, под ним бы уже лужа была, а так просто марает живот смазкой со своего члена, и явно смущается столь яркой своей реакции. — Не надо со мной как с омегой. — Комплименты любят все, а не только омеги. Двойные стандарты, да, Тэхён? Сам же предъявлял мне за слишком непрогрессивные взгляды и гоповской приёб к шортам, — хватает за текущий член, давит на головку, заставляя простонать в губы и бросить взбешённый взгляд. И резко начинает дрочить очень быстро и грубо. Так и не успев ответить, Тэхён захлёбывается в своих стонах, сдерживая их, сильно жмурится и вроде бы даже остановить пытается, но по итогу просто за плечи хватается, жопой по столу елозит, что-то там чирикает между заглушенными стонами, а Чонгук наглядеться на эту красоту не может, и додразнив до заломленных бровей и новых царапин на своём плече, резко останавливается, но руку не убирает. — Я, конечно, понимаю по твоему заведённому и ахуевшему лицу, что если я ещё феромона нагоню, побычу немного и мышцами поиграю, то ты сам себя завалить позволишь, но нет. Тебе нужно меня на свой член посадить, мой латентный воробушек. Я тебя из этой квартиры не выпущу, пока это не произойдёт. — Чонгук, не смешно, правда. Я физически тебе уступаю. Ни в анал, ни в красную армию. Куда я там потолкаться должен? Всунул, кончил и пошёл. Ты же даже не поймёшь, что это было. — Да хоть куда-нибудь уже всунь. Если с первого не хватит, тогда второй будет, а там и третий, и четвёртый если надо. Когда-нибудь мне хватит. Не принижай свои способности. — Ты меня вообще под ноль выдоить собрался? — Желательно до подкашивающихся ног, чтобы не думал съёбывать, если я усну. Шевели пёрышками в спальню, мой птенчик. У меня кончается терпение. Не без его помощи Тэхён доходит до кровати, поглядывая с ленивой опаской, неуверенно ложится, откинувшись на подушки, и залипает на его полной боеготовности, что красноречиво топорщится в чёрных боксерах. — Ты меня хотя бы за ягодичку ущипни, не стесняйся, а то я как будто статую насиловать собрался, — буркает Чонгук, снимая трусы и откидывая их куда-то в сторону. — Я трезво оцениваю свои силы. Твой волк меня уже нагнул, пригнул, перегнул и в калачик свернул, прикусив шею. А ты трахнуть просишь, когда я сам в том самом состоянии под названием «делай что хочешь». Чонгук недоверчиво щурится, подходит к шкафу, достаёт ремень и привязывает тэхёновы руки к спинке кровати. Затем роется в тумбочке, достаёт смазку и презервативы, раскатывает тонкий латекс по чужому члену. Тэхён вылетает с орбиты в очередной раз, всё ещё не веря, что этот чиж перекачанный серьёзен в своих намерениях насчёт пассивной позиции. Только вот альфа действительно садится на его член, болезненно морщится и склоняется ближе, намекая поцеловать. Тэхён жарко выдыхает, прикрывая глаза и ожидая соприкосновения губ: сладкого, долгожданного, такого, чтобы через это простое касание можно было под кожу залезть, заразить собой чужое сердце и добраться до мозга, все мысли там прочитать и остаться в памяти, пока помнится вся эта жизнь. Однако его губ так и не касаются, лишь потираются о кончик носа своим и коротко смеются. Беззлобно совершенно, скорее, в очередной раз дразняще. Чонгук плавно вращает задницей, смотря прямо в глаза, так же играючи кусает за подбородок, щеку, нос и уши. Не даёт себя поцеловать и обласкать в ответ, и когда Тэхён нетерпеливо утробно рыкает на него, резко толкаясь бёдрами, вообще отстраняется. — Бесишь, — бросает. Больше от смущения и проснувшегося желания притронуться в ответ хоть к какой-нибудь части чужого тела. До это моглось, но стеснялось, а теперь хочется, но не можется. Чонгук усмехается и слезает с его бёдер только лишь для того, чтобы сесть обратно, повернувшись уже спиной. Чтобы было видно, как глубоко член входит с каждым медленным толчком. Чтобы довести до края. Чтобы ему хотелось до красных следов на запястьях, до искусанных губ, до лёгкой дрожи в теле, до шумных стонов и нетерпеливых толчков бёдрами в ответ. Тэхён едва не скулит уже, прося: — Развяжи. — Что ты там курлыкаешь? — Не проеби момент. Развяжи, говорю, — томным тихим стоном. — Звучит интригующе. Опускаясь на член до упора, нагибается назад и отвязывает руки. Открытой шеей дразнит, сжимается сильнее и стонет слаще от стимуляции простаты. С громким рыком Тэхён заваливает его на живот, задницей кверху и лицом в матрас, связывает ему руки за спиной всё тем же ремнём и дерёт бешено, словно это последний раз на земле. С омегами раньше себе такого не позволял даже в гон: сжать ягодицы грубо, шлёпнуть по ним до розовых покраснений столько раз, сколько захочется, уткнуть лицом в подушку и через пару секунд обратно дёрнуть за волосы, искусать шею и плечи, исцарапать бёдра. Болезненно и ненасытно пометить собой везде, где только можно. И с члена не снимать несколько заходов подряд. Перепачканный в сперме, смазке, слюнях и поте, Чонгук под ним размазывается по постели сахарной пастой, так, что не отлепить. То рычит, то стонет, то шепчет заполошно, еле различимо, то чуть ли не кричит во всё горло на особо жёстких толчках. Вертит задницей, выпрашивая больше, давит стопами на ягодицы, чтобы он к спине прижался, близко-близко был, глубоко-глубоко трахал и обнимал, а ещё: — Кусай, блядство… кусай… После особенно глубоких укусов Чонгук кончает, и Тэхён откровенно сбивается со счёта, чувствуя, что этот раз точно последний на сегодня. Плюхается сверху, загнанно дыша альфе в затылок, перекатывается с него на левую половину кровати, тянет за собой, прижимаясь к спине. Жарко, липко и так хорошо. — Так вот что надо было сделать, чтобы ты завёлся как в гон? Объездить тебя? — проговаривает Чонгук тихо, расслабленно и с нотками дерзости, прилипшей к характеру, словно жвачка к ботинку. Тэхён смотрит прямо перед собой, на чужую шею с капельками пота. Это не шея — это лютый пиздец, который нужно обработать перекисью, намазать заживляющей мазью и залепить пластырями. Он правда перестарался. Осторожно трогает следы от зубов кончиками пальцев, слыша, как альфа тихо шипит от боли — наверняка раны от пота ещё больше дерёт. Целует осторожно, извиняясь. Медленно, с удовольствием оглаживает взмокшие бока, бёдра и ягодицы. — Прости. Я принесу аптечку. Они сойдут всё равно, но на это потребуется чуть больше времени. — Не страшно. Всё равно потом обновишь, — Чонгук поворачивается, закидывает ногу на него, не позволяя никуда уйти. В чужом взгляде удовольствие. Неразбавленное и нефильтрованное. Подожги — и желание снова загорится, словно спирт. И правда сладко. Долгожданно. Так, что через это простое прикосновение словно под кожу залезаешь, растворяешься в другом человеке. Словно пытаешься заразить собой чужое сердце, добраться до мозга, все мысли там прочитать и остаться в памяти, пока помнится вся эта жизнь. Чонгук рискует успешно сдать этот маршрут с первого раза, если повезёт на переднем пассажирском с ветерком. И на этот раз с пристёгнутым ремнём безопасности.***
— Так и где ты живёшь? — спрашивает Чонгук своё ненаглядное божество, одетое во всё ту же одежду: белый кроп-топ, чёрные колготки в крупную сетку и джинсовые шорты. Он ждёт его с ночной смены и караулит, словно пёс, видимо, чтобы не спиздили. — На проспекте «Тебя не касается». Удобно очень, так как остановка «Иди в жопу» прямо перед домом. Рядом с магазинчиком «Пошёл нахуй» и прямо напротив ТЦ «Заебал». — Знаешь, а может, мне всё-таки тебя выебать? — Заманчивое предложение. Полетели. — Что? Тэхён смеётся, целуя свою растерявшуюся ласточку в нос.