Ад пуст: все бесы здесь.

      заполярный дворец – место, о котором знают все, но не знают ничего. он окутан кусающим покрывалом холодных тайн и запретов. оттуда никто не уходит навсегда, а приходят, отдавая всего себя в руки царицы. ее слова - их слова, ее мысли - их мысли, ее величайшие цели и желания - их. здесь пыль стала снегом, слезы пропитали стены, ненависть въелась в зеркала, а половицы в левом крыле до сих пор горько рыдают по давно умершим. и эти рыдания не может обуздать сердце, наполненное ненавистью, жаждой мести, оно может лишь колоть острыми льдинками грудную клетку, пылающим жаром облизывая ребра. здесь и дышать сложно, будто воздух – тягучая масса. поэтому керосин не заливают в лампы, острую пыль не убирают и камин не топят. лишь один человек может ходить по этим коридорам, может видеть величие, канувшее в лету, нежно прикасаться к истории, в обмен на душу и собственное сердце. но у серветты и так сердце отравленно: в нём давно проросли розы. почему бы тогда не пойти на поводу у соблазна окутать его нежными цепями стали по желанию любви? бинты на руках и ногах чуть ослабли, спали, открывая вид на темно-фиолетовые шипы, окручивающие кости с желанием сломать их и проклюнуться сквозь кожу на свободу. серветта знает, что этого не случится никогда – ее кровь раньше станет тянущей смолью. поэтому самостоятельно снимает остатки бинтов, чтобы кончики волос засияли аметистами, высвобождая божественную истину – шесть огромных крыльев. их перья мягкие, легкие, не скрывающие глаза.       в комнате ужасно холодно, а свет - луна и кончики волос, но коломбине и не нужно на что-либо смотреть. ее задача - очистить в конце концов этот тронный зал от тухлой мертвенности, которая только усилилась, как только первый глаз на правом нижнем крыле открылся, вперившись в коломбину.       пару секунд и от трона ползут горькие молитвы: «умоляю, отец небесный, не сейчас». жаль, что отец не следит за всеми, жаль, что слезы любви настолько горькие, что их нужно смывать церковными песнями веками.       глаза на крыльях направлены на нее, значит: можно щелкнуть пальцами, чтобы свечи, нетронутые никем кроме нее, зажглись выставленные перед ней на небольшом столике ввиду иконы взыскания погибших. от чудесного лика пресвятой богородицы почти ничего не видно – оно испещрено всё кровавыми слезами, застывшими червонно-медными полосами и комками. она выглядит так, будто кто-то хотел сжечь, расцарапать и содрать ее лицо, но почему-то даже спустя столько времени это всё ещё не вышло. но серветта держит глаза закрытыми, руки складывает в молитвенном жесте и начинает:       — о, пресвятая и преблагословенная дево, владычице богородице, споручнице грешных и взыскание погибших! – из глаз богородицы снова начинают литься кровавые слезы. — призри твоим оком на меня, предстоящую пред святою иконою твоею и со умилением молящейся тебе о рабе божией любови, – шипы режут сердце, – воздвигни ее из глубины греховныя, просвети ум ее, омраченный страстьми, и уврачуй язвы душ и телес, – в нос ударяет кровь - коломбина не уверена, ее ли она или с иконы, — даруй любови исправление греховныя жизни и избави ея от скорбей, бед и болезней, от напрасныя смерти, жажды крови и мести, – сзади - трон, на котором царица впервые взяла в руки скипетр и державу, пока сердце ее истошно ныло, с кончиков пальцев распространялся морозящий холод, а душу окутывал греховный змей, кусая, отравляя кровь. боль ее искрилась и кололась в воздухе, распространяя скорбь и злобу. и эти вспышки печали разрушили девственную непорочность всего ее существа, они стали хромовыми оковами на руках ее народа, ее самой и умершей души отца. порок растекся слезами по платью, по регалиям, по всему тому, что было дорого ее уже порочному сердцу. и эту божественную энергию нечеловечной ненависти и страданий невозможно низвергнуть в ад, потому что все бесы уже здесь – они шепчут, воют, цепляются за ноги коломбины, вырывают перья, пытаются потушить свечи и уронить икону. но коломбина непоколебима - ее направляет небесный отец - хочется думать, но небесный отец не послал бы ей змеиные глаза на крылья, чтобы следить и проверять. — идеже непрестанный глас празднующих радостию славит пресвятую троицу, — окно резко открывается, — отца, – что-то ползет меж лопаток, – и сына, – когтистые руки цепляются за плечи, – и святаго Духа, – «ее сердце уже наше, и ты это знаешь» - звучит над левым ухом, неприятно обжигая щеку, — ныне и присно и во веки веков, – зудящее чувство наблюдения достигает своего апогея, всё ноет, болит и, кажется, проросло мириадами роз. голова кружится, а голоса становятся всё сильнее и сильнее. но коломбина должна перекреститься. обязана. три пальца на лбу – внутри всё взрывается; три пальца касаются живота – на одежде отпечаток крови; три пальца над правым плечом - когти впиваются в кожу; три пальца над левым плечом – бес хихикает, растекаясь по ключице, чтобы быстро перебежать на лопатки, а оттуда на среднее крыло. ужасная боль выбивает воздух из легких, забирает способность думать, когда на крыле появляется новый глаз. стоять на ногах – тяжело, на грани возможности, из демонических глаз текут кровавые слезы, пачкая идеальную чистоту и непорочность. может ли быть не порочность там же, где находятся дьявольские отпрыски? - коломбина не может ответить. не может не слышать проклятья, полные ненависти и боли. скорбь и печаль душат, а жажда мести сводит с ума – хочется смахнуть икону со столика, хочется услышать, как она разобьется, хочется увидеть, как она разориться даже не пополам, а на десяток осколков. сил к сопротивлению нет: открывает глаза и видит изуродованную икону перед собой. взгляд опускает на руки – по локоть в крови.       — нет, нет, так не пойдет, так нельзя, – отходит всё дальше и дальше, пока ногой не натыкается на лестницу к трону. еще секунду и коломбина бы точно упала, но в последнюю секунду смогла стабилизироваться.       — по́ля, – звучит очень ласково откуда-то из-за трона. — полечка, – нежно обнимает со спины, дышит в левую щёку и ждет. — полиша, – совсем тихо, шепот, который пробегается по коже нежным дуновением ветра.       этот голос... этого не может быть-       — исчезни! исчезни! – закрывает уши руками и пытается подойти к столику. — тебя нет, тебя не существует. ты от лукавого, ты от дьявола, – глаза жмурит, но зудящий гул под кожей режет, царапает. когда же это наконец кончится?       — как и ты, полечка, – голос слышен отовсюду, кажется, что он залез в самую голову и теперь разрушает мозг изнутри.       — нет, неправда!-       — правда, полечка, – перебивает, — и ты это прекрасно знаешь, – внутренности болят. почему этот голос всё еще такой родной и близкий? почему она не может закончить начатое? почему сейчас каждый шаг от этого "нечто" дается так сложно? это всего лишь демон, он хочет соблазнить, хочет забрать те крохи времени, которые есть у коломбины. нужно лишь дойти до дверей, нужно лишь-       — бина, – громом гремит голос арлекино.       — нет, я не хочу, не хочу, нет! – открывает глаза, чтобы выйти и не сшибить стол, а перед коломбиной стоит арлекино. такая настоящая, такая ошибочная, какая бывает только арлекино.       — би-ина, – девушка улыбается, преграждая путь. — куда же ты? – ухмыляется криво. глаза в темноте сияют красными иксами. нужно просто пройти. напролом. коломбина глубоко вздыхает до боли в ребрах и выдыхает, продолжая двигаться.       — бина, почему ты не хочешь смотреть на меня? – нарочито грустно произносит неарлекино.       коломбина молчит, лишь подходит всё ближе и ближе, пока не чувствует запах мертвенной земли.       — я тебе говорила, что ты просто прекрасна с кровью на руках? – восхищается слуга, хватая ее кисти, разглядывая.       — отпусти, – на грани слышимости говорит коломбина.       — ну что же ты, родная, – именно так звучит грех.       не хочется сопротивляться, не хочется отталкивать и убегать даже эту - порожденную дьяволом арлекино. но нужно. нужно, чтобы шипы еще не пробили кожу, а кровь не стала дёгтем. еще рано, слишком рано. коломбина столько всего еще не успела сказать своей арлекино, тронный зал и спальня бывшего императора еще не достаточно очищены. но мысли испаряются, когда фальшивка обнимает - ее руки тёплые, сердце бьётся, но она сама - неправда, обман и ложь.       больно. коломбина не думала, что у нее есть душа, но что же тогда сейчас болит? дышать тяжело, а тепло так манит, что хочется поверить, что пред ней настоящая арлекино.       пару секунд на глубокий вдох и выдох, чтобы кончики волос засветились еще сильнее:       — бина, ты же не уйдешь от меня? – слышно, когда ногти арлекино впиваются в кожу.       как можно сосредоточиться, если шепот, воздух, бесы докучают, не дают думать, лишь заставляют горько плакать?       — ты не она, ты не она! – шепчет серветта, и крылья исчезают. свечи потухли, теперь бесов ничто не сдерживает, но она их почти не слышит. лишь отталкивает полупрозрачный силуэт двойника и выбегает из по-настоящему проклятого тронного зала, почти сразу же падая у двери.       сердце колотится в желании пробить кости, предплечья и бедра ужасно сильно ноют, шея вся в царапинах и крови. нет никаких сил даже встать, но коломбине нужно выйти отсюда, просто уйти из этого кошмара, пока не восстановятся силы, а потом она снова придёт.       криво поднимается. пытаясь лишний раз не слышать стены и половицы, идёт по холодным коридорам. как же хочется сейчас просто заснуть на пару десятков лет. выбирается коломбина из левого крыла лишь под утро, когда солнце желает смыть лёд, растопив снег. но сколько бы оно не предпринимало попытки, все они обречены на неуспех с самого начала.       на улице холодно, хочется скукожиться, упасть и просто наконец уснуть, но до этого еще далеко - левое крыло отделенно от всего остального дворца, и ей нужно попасть в основное здание, чтобы сказать царице о том, что ее путь – ложь, разрушающая всё святое, что только было и не бывало еще. если любовь не остановится, то когда-нибудь защита на дворце не выдержит, и его поглотит настоящая тьма. он будет под крылом павшего ангела и этим ангелом уже будет не коломбина. царица ее не послушает, а любовь не услышит. коломбина это знает, но обязанность убивать себя ради правительницы никуда не денется. поэтому коломбина плетётся, оставляя кровавый след за собой.       и она совсем не понимает, почему дышать всё еще тяжело, почему в мыслях непривычно громко бегают демоны, а лопатки всё ещё обжигает огнём. да, она уже давно привыкла, что ее тело - обитель падших, но сейчас всё намного серьезнее, чем было когда-либо. и это заставляет остановиться, чтобы зажечь кольцо, прикоснувшись.       когда появляется арлекино, коломбина заходится в мокром кашле, прикрывая рот рукой.       — коломбина, что?- – не успеет задать вопрос, как сквозь пальцы коломбины начинает течь ужасно черно-красная кровь, падая на одежды.       — арле, – пытаясь отдышаться, — помоги.       коломбина не смотрит, у нее в груди всё скручивается от тревоги, потому что может быть так, что пред ней очередной бес, может быть, она уже сошла с ума, может быть, ее сердце разодрали розы, поэтому, когда ее берут на руки, чтобы перенести подальше от проклятого дворца, она не может не удивиться.       в нос ударяет запах домашней выпечки, а где-то рядом трещит костер. тут тепло и нежно, а дьяволы боятся крестов в глазах арлекино. тут приятно открыть глаза и дышать легко, просто, счастливо.       улыбка сама расцветает на губах коломбины, когда арлекино осторожно кладет ее на кровать, зовя прислугу, чтобы принесли таз с водой и полотенцами.       — я же просила тебя, – звучит тяжело, на выдохе, отражаясь странной грустью в проводящей по щеке руке.       — ты знала, – откашливается. в уголке губ начинает блестеть кровь, — что ты очень красивая? – а смотрит пьяно-пьяно, улыбается довольно-довольно. как же приятно переменить холод на тепло.       — молчи.       и коломбина молчит. молчит, когда арлекино смывает с ее рук кровь, молчит, когда проводит горячим полотенцем по шее и ключицам, молчит, когда в глазах ее блещет грусть, молчит, даже когда гаснут свечи по щелчку. она молчит, а арлекино не хочет говорить – в горле ком встал, а что-то изнутри начинает ужасно жалобно скулить, ныть, молить, чтобы кровь не была настолько черная, а коломбина не была так похожа на полупрозрачный дух.       лишь огонь в камине что-то щебечет, рассказывает, путаясь в словах, задыхается, запинается, замолкая, а после снова стреляет и продолжает.       солнце встало, гобелены задернуты, арлекино сидит у прикроватной тумбочки на полу и старается сделать вид, что спит, а коломбина разглядывает потолок.       — ложись со мной, – говорит, когда огонь пожрал почти все дрова.       — спи.       коломбина не собирается спорить – закрывает глаза и падает в объятия теплого нежна под дыхание арлекино.

этот день кончился.