августовская бессонница

обшарпанные ветрами листья порядком подустали зеленеть, ночи стали заметно холоднее, а окуясу совершенно отвык спать по ночам. опершись на истыканный гвоздями подоконник, он смотрит в новое, поставленное им же, красивое пластиковое окно на янтарную августовскую луну, сладкую-сладкую, похожую на желтый крыжовник, и жадно облизывается. где-то там, через дорогу, джоске лежит поперек своей широкой кровати, не укрывшись одеялом, отопнув подушку куда подальше, и смотрит в потолок. на потолке будто нарисованы тысячи картин: вот они с окуясу гуляют у побережья, а вот они с окуясу в кафе, а здесь они с окуясу вот в этой самой комнате... у окуясу всегда большущие такие мешки под глазами: от них у него тяжелый взгляд работяги-шахтера, а лицо становится похожим на енотью морду. но к середине августа эти черные пятна будто занимают половину его лица – и вот ведь парадокс, окуясу сильней всего не спится именно в спокойное время, когда по ночам по улочкам и подворотням морио никто не ходит с намерениями убить очередную красотку и поотрывать ей руки. джоске всегда отлично спал. он мог засиживаться допоздна за видео-играми или фильмами, но тогда и вставал позже обычного. а теперь он целыми ночами смотрит в потолок, смиренно принимая свою участь влюбленного, даже не пытаясь уснуть или отогнать пульсирующую в голове, немного пугающую, мысль: ему нравится окуясу. окуясу не спит, окуясу дышит ночным воздухом; ему кажется, что губы джоске по сладости сравнимы только с низко висящей на чернильном небосводе луной; ему кажется, что, на самом деле, небо это блюдце темнейшего липового меда, а звездочки на нем – попавшие в сладкую ловушку светлячки. так же и окуясу попал в сладкую ловушку пухлых губ и украшающего их тонкого розоватого шрама. от окуясу пахнет смесью спермотоксикозных пубертатных гормонов, дешевым одеколоном, гелем для волос и подростковым возбуждением, и джоске по уши влюблен в этот запах. он принюхивается к собственным запястьям, надеясь уловить тончайшие остатки этой гремучей смеси на своей коже, но чувствует лишь запах собственной кожи. джоске разочарованно вздыхает: сколько ни обнимайся с другом за день, как ни старайся, запахом его не пропитаешься. у джоске безумно красивые руки, и сердце окуясу каждый раз замирает, когда хигашиката кладет ладони на его щеки, чтобы подлечить друга. это звучит немного жутко, если держать в голове только недавно побежденного парнями сумасшедшего маньяка, но окуясу действительно отдал бы полжизни, чтобы подержать джоске за руку. однако окуясу не решается, потому что стесняется, и потому что джоске не поймет его, и потому что никто, в том числе джоске, не захочет взяться за шершавую мозолистую ладонь ниджимуры. джоске вспоминает про обычно скрытые под форменной курткой смуглую шею, широкие ключицы и остро выпирающий кадык друга, и живот у него сводит вожделенной коликой. хигашиката по-кошачьи жмурится и тяжело вздыхает, кусает губы, поправляет боксеры и шепотом умоляет себя перестать фантазировать о прессе и спине приятеля. отчаявшееся от беспорядочного, безудержного влечения к другу и сильнейшей влюбленности сознание совершенно не поддается, и разные мыслишки, одна стыднее другой, носятся внутри черепной коробки, как муравьи в облитом кипятком муравейнике. окуясу закрывает окно, отмахнувшись от парочки забывших путь домой комаров, и падает на кровать, обнимая подушку. он сминает ее, прижимает к губам, ко лбу, дышит в нее, как если бы это была и не подушка вовсе. окуясу очень хочет прикосновений, поцелуев и чего похлеще. завтра он точно признается...